Текст книги "Воды горькие, воды сладкие. Роман для чтения в полночь"

Пассажирки перебрались на нос и спрыгнули на влажную речную намоину. Мужчины выгрузили вещи. Герман Геннадьевич привязал лодку к корневищу подмытой водой сосны, подхватил мешок сахару, сумку Юлии и пошёл вверх по вырезанным в глине ступенькам.

Метров через двадцать тропка вывела на грунтовую дорогу среди сосен.

– В ту сторону ― прямиком Дубрава, ― показал Герман Геннадьевич. ― Сюда ― к нашему с Гутей дому. ― Юлия поглядела на крепкий деревенский дом с огородом и неохватным картофельным полем на опушке. ― А туда, с полсотни метров, к Дому охотника. Добро пожаловать! Римма покажет, которая женская комната. А Гутя сейчас постельное принесет, заправит, всё объяснит.

Постояльцы цепочкой пошли по дороге.

Вскоре Юлия увидела тёмный бревенчатый дом с мансардой на открытой в сторону реки полукруглой поляне, с трех сторон обрамлённой густо стоящими старыми соснами и елями. Шифер на крыше покрылся ржавыми и серыми пятнами лишайников, из его ложбинок стекали водяные нити и глухо падали в выбитую водой канавку.

Дощатый настил качался и хлюпал под ногами.

Пассажиры втащили вещи на обшитое досками крыльцо с маленьким оконцем над дверью. Борис отработанным движением провел рукой по притолоке, вытащил из щели большой старый ключ и отпер сени.

Все привычным порядком сняли и оставили на крыльце обувь, прошлепали через тёмные сени и в носках вошли в тесную кухню. Юлия последовала примеру, пожалев, что купила белые носки. Впрочем, позже все достали разномастные пластиковые шлёпанцы и по дому ходили в них, косясь на Юлины тапки в виде беличьих мордочек.

Почти всю кухню занимала печь с плитой. Справа у окна стоял столик, покрытый клеенкой. В уголке на подставочке светилась икона, украшенная яркими пластмассовыми цветами и самодельным бумажным кружевом.

На стене висела полка с бортиком, удерживающим алюминиевые миски. На гвоздях, вбитых в стену, висели чугунные сковороды и медный таз с длиной ручкой для варки варенья. На полу в старой круглой корзине Юлия разглядела картошку. На чугунной плите с круглыми отверстиями, закрытыми кольцами-конфорками, стоял зелёный эмалированный чайник, слегка закопчённый, с обгоревшей деревянной ручкой. Перед топкой на листе оцинкованного железа, приколоченного к полу, лежали охапка дров и кочерга.

Две двери вели в комнаты для ночлега.

В одну, прикрыв за собой дверь, сразу ушёл Олег.

Борис скинул рюкзак, вышел в сени и полез на мансарду, там тоже была комната для мужчин.

Римма отворила крашенную белой масляной краской дверь в женскую комнату.

Стены, оклеенные светлыми обоями, белёная печка-столбянка, старинный буфет в углу. Перед буфетом ― стол с чистенькой клеёнкой и несколько табуреток. На столе ― пол-литровая банка с ложками и вилками, надорванная пачка каменной соли и керосиновая лампа.

«С электричеством случаются перебои», ― догадалась Юля и поглядела на железные кровати с голыми матрасами на панцирных сетках.

– Какую кровать можно занять? ― спросила Юлия у Риммы.

– Какая нравится, ― ответила женщина. ― А я, как таракан запечный, в закутке устроюсь.

И Римма прошла за печку.

Юлия оглядела оставшиеся четыре койки и положила кофр с ноутбуком на кровать, стоявшую возле окошка.

В комнату, не глядя на женщин, вошел Лёша с охапкой дров. Засунул в топку смятую газету, куски коры, щепу. Снял с вьюшки огромный коробок спичек и подпалил бумагу. Подложил дров, прикрыл дверцу. Запахло дымком, зашумело в тяге.

– Гутя сейчас постельное принесёт, ― хмуро сообщил Лёша, глядя в сторону, и торопливо ушёл, навязчивым движением поднимая и опуская на ходу плечо.

– Странный какой-то, ― осторожно сказала Юлия.

– Есть маленько, ― согласилась Римма. ― Сирота, в интернате жил, Гутин племянник.

– Я ненадолго выбегу, до реки ― и обратно, ладно? Вы никуда не уйдете? А то у меня в сумке деньги.

– Иди, осмотрись. Туалет за домом. За деньги не беспокойся, сроду здесь ничего не пропадало, из года в год все свои приезжают. Когда днём в доме никого нет, ключ на притолоке при входе лежит: бери, открывай. На ночь на крюк изнутри закрываемся.

Когда Юлия вновь зашла в комнату, кровать уже была заправлена: подушка в белоснежной наволочке взбита и поставлена углом, шерстяное одеяло наискосок украшено сложенной простынёй, на поручне ― отглаженное вафельное полотенце. Пустые матрасы на соседних кроватях прикрыты старенькими, но аккуратными пикейными покрывалами.

Августа Васильевна тихо разговаривала за печкой с Риммой.

– Здравствуйте, ― поприветствовала Юлия хозяйку.

– И вам того же! ― выглянула Августа Васильевна. ― Ох, какая к нам красавица приехала! То-то Герман, бес старый, весёлый прибежал! Любит молодых девчат!

– А кто их не любит! ― сурово хмыкнула Римма.

Юлия смутилась.

– Шутим мы, Юленька, шутим! ― заверила Августа Васильевна. ― А если что, пугать кто из мужиков тебя надумает ― кочерга вон лежит! Давай я тебе хозяйство наше покажу. Тут у нас правило такое: кто уезжает, остатки продуктов в буфет кладёт. Поэтому рис, геркулес, макароны, масло растительное, сахар, чай завсегда в наличии. Молоко, простоквашу я от своей коровы по 20 рублей за литровую банку продаю, если желаешь. Яйца тоже свои, домашние, по 20 рублей за десяток. Ну а ухи да грибного супу сами наварите: грибов здесь, хоть косой коси. Сейчас сморчки со строчками пошли. Плата за проживание ― 50 рублей в сутки, хочешь, вперёд уплати, а нет ― при отъезде. Баню топлю в среду и в субботу. На следующий день, в четверг и воскресенье, стало быть, стираемся, пока вода в котле тёплая.

Юлия вдохнула пахнущий дымком воздух, прислушалась, как стреляют дрова в печке, и радостно сообщила:

– Спасибо, всё замечательно! А тишина-то какая!

Августа Васильевна улыбнулась и принялась шуровать в топке кочергой.

Римма вышла из-за печки в лосинах и футболке:

– Пойду, чайник поставлю.

Юлия стала разбирать вещи.

Достала банку растворимого кофе, сгущёнку, кружку. Повесила на край кровати уютный махровый домашний костюмчик. На соседнюю кровать выложила принадлежности для полевых работ: рулетку, верёвку, блокнот, карандаши, бумагу. На подоконник стопкой сложила книги: «Определитель высших растений Вологодской области», «Атлас растительных остатков в торфах», «Определитель сфагновых мхов СССР». Вытащила зарядное устройство для телефона.

– Августа Васильевна, а где розетка?

– Какая розетка?

– Электрическая, ― уточнила Юлия и поглядела на потолок.

Лампочек не было. Справа от двери, где обычно находится выключатель, висело зеркало в черных пятнах.

– А электричества здесь нет, ― сообщила Августа Васильевна.

Юлия недоверчиво поглядела на сумку с ноутбуком.

– Как нет?! А вечером?

– Лампы керосиновые. Вон на буфете стоит и на столе в кухне. Жги хоть всю ночь, керосин есть.

– А телефон зарядить? ― всё ещё не могла поверить Юлия.

– Здесь связь не берет: низина.

– А как же позвонить? ― обмерла Юлия.

– В Дубраве у автостанции телефон-автомат есть.

Юлия вспомнила мачту с тарелкой сотовой связи.

В комнату вошла Римма с эмалированными кружками в руках.

– А на экстренный случай у Германа радиостанция на МЧС настроена, ― спокойно добавила Августа Васильевна. ― Тот год пенсионер один пошёл на болото по морошку и пропал, так Герман сразу сообщил.

– Нашли? ― спросила Римма и принялась обследовать буфет.

– Какое!

– А я маме обещала: как доберусь, сразу позвоню, ― сокрушённо сообщила Юлия, думая о Глебе.

– Герман два раза в неделю на катере в Дубраву ездит, кому надо за продуктами или ещё по какой нужде ― отвозит. А так пешком. Шесть километров всего, дорога хорошая, грунтовка. Если что, Лёша проводит.

Юлия нащупала в кармашке телефон и шмыгнула носом.

Неужели всего день назад Глеб, перебирая её мокрые от мороси волосы, шутливым голосом пел: «Ты мой любимый человек дождя», и рисовал на вагонном окне водяные сердца…

Глава 3. Человек дождя

― Дожди-то обложные! Вот попали мы, а, девчата? ― пытаясь держаться бодрячком, с напускной веселостью доложил Юлии и Римме Борис, вернувшись в дом с пучком влажных малиновых и земляничных листьев. Перед сном решили попить травяного чайку.

Римма утолкла листья под крышку вскипевшего чайника и через мгновенье комната наполнилась сладким лесным ароматом.

– Вот тебе и белые ночи, ― посетовала Римма и посмотрела на часы, поднеся их к самым глазам. ― Восемь вечера, а темень какая!

Она сняла стеклянный колпак с керосиновой лампы, зажгла широкий нитяной фитиль, с помощью резного колесика убавила пламя ― «Чтоб не коптило» ― и вновь надела прозрачный плафон.

По стенам, потолку и буфету заколыхались огромные чёрные тени. Чернотой закрылись углы комнаты. Закуток Риммы за печкой погрузился в густую тьму. Кружки, чайник, нарезанный батон ― все предметы протянули по столу длинные когтистые следы.

В оконное стекло бросило горстью воды. Колыхнулась белая занавеска, закрывающая нижнюю половину окошка. Загремел шифер на крыше. Заскрипело в углу.

– Слава богу, ветер. Может, хоть разнесёт! ― сообщила Римма.

– Во сколько вставать будем? ― спросил Борис.

– В такую темень раньше семи бестолку.

– В семь, так в семь, ― согласился Борис.

– Римма, меня разбудите, пожалуйста. Будильник-то у меня в телефоне…

– Разбудим. Пошли-ка, Юля, по делу, да и запрёмся сразу. Ну чего, Борис, покараулишь нас?

– Куда деваться! А то ещё утащат черти на болото.

– Типун тебе на язык!

Женщины быстро сбегали за дом, Борис закрыл дверь, вложил в металлическое ушко толстый кованый крюк и полез по ступенькам на мансарду.

– Гасить? ― спросила Римма, дождавшись, когда Юлия переоденется в домашний костюмчик и юркнет под одеяло.

– Ага! Спокойной ночи!

Римма зычно дунула в лампу, тени на стенах и потолке беззвучно взмахнули острыми крыльями, и комната погрузилась в кромешную тьму.

Струйки воды, стекая с шифера, время от времени, подхлестываемые ветром, меняли угол движения и дробно падали на карнизы окошек,

– В подполе мышей полно, ― с зевком сообщила Римма. ― Будут скребстись, так не бойся.

– Хорошо, ― согласилась Юлия, уютно закрыла глаза, прошептала: «Сплю на новом месте, приснись жених невесте», и с блаженной улыбкой представила лицо Глеба.

Проснулась она посреди ночи.

Пробудилась внезапно, как бывало, когда во сне, словно наяву, слышала звонок в дверь. Вставала, кралась, осторожно прислушивалась и даже, кажется, чувствовала по ту сторону двери чьё-то шевеление и дыхание, осторожно глядела в глазок, но видела лишь мутно освещённую пустоту.

Всё было так же, с той разницей, что Юлия явственно услышала стук в окно.

Она открыла глаза.

Стёкла дребезжали от порывов дождя. По белёному боку печи метались отблески. Обрывок жалобного вопля, будто вырванный ветром из горла плачущей женщины, мертвой птицей ударился о раму:

– Ко-о-о! Ко-о-ка!

Юлия приподнялась на локте, отодвинула край занавески и поглядела на ходящее ходуном окошко, залитое водой. Казалось, кто-то колотил сырыми космами по стеклу. Сосны скрипели виселицами. Тёмные облака дыбились, словно пашня, грубо вспаханная плугом молний и заполненная потоками воды. Сквозь бледные просветы по небу волокло чёрную тушу мёртвой лошади и крутило человека, который уже не пытался выбраться из водоворота.

– Ко-о-ко-о! ― снова донеслось с улицы.

– Куриц, что ли, ищут? Разбежались, может, курицы в дождь? ― недоумённо предположила Юлия, встала на колени, притиснувшись к окошку, попыталась разглядеть хоть что-нибудь в темноте.

В окне шевельнулось. Юлия отпрянула, свалив на пол подушку. Вдруг поняла, что напугалась собственного движения, и облегченно вздохнула.

«Пуганая ворона куста боится», ― пробормотала Юлия, соскочила с кровати на пол и вновь прижалась носом к стеклу, пытаясь глядеть сквозь свою тень. Неожиданно из мрака к стеклу приблизилась тонкая бледная рука, судорожно сжатая в кулак, и быстро дважды стукнула в лицо Юлии.

От неожиданности Юлия вздрогнула и сморгнула.

Мелькнул силуэт, похожий на женский. Завизжала собака. Женщина споткнулась и повалилась, неразборчиво крикнув.

Ветер в последний раз, бессмысленно, как уличная шпана, пнул свою измученную жертву и, покачиваясь в соснах, скрылся в чаще. Дождь сразу присмирел и затих.

Женщина лежала тёмным бугром.

Юлия нашарила тапочки с беличьими мордочками и тихо, стараясь не разбудить Римму, побежала на кухню. Нащупала на столе керосиновую лампу, огромный коробок с охотничьими спичками и со второй попытки зажгла фитиль.

От слабо трепетавшего пламени густая темнота кухни стала совершенно аспидной.

Тени закопошились в дровах у плиты чёрными мышами.

Юлия опасливо поглядела на дверь в сени и оглянулась назад, в проём комнаты: не вернуться ли? Кто мог кричать на улице в такой час? Наверняка, пьяная деревенская баба. Стучала по окнам ― самогонку искала.

«Подумаешь, в лужу упала! Пьяному море по колено!» ― пробормотала Юлия, надеясь убаюкать совесть, потом вздохнула и подошла к дверям.

По карнизу простучали маленькие лапки. Юлия вздрогнула и покрылась гусиной кожей. Но за стеной, в комнате мужчин, всхрапнул Олег, а наверху, в мансарде, заскрипела кровать Бориса, и незримое людское присутствие приободрило Юлию.

Она вышла в сени, оставив дверь на кухню открытой, спустилась по ступенькам, решительно вынула крюк, придержала, чтоб не громыхнул о стену, и выглянула на улицу.

          Лампа осветила лужу на дощатых мостках.

Юлия поглядела на тапочки, оглянулась на шеренгу резиновых сапог, оставленных мужчинами, сокрушённо выдохнула и сунула ноги в огромные рыбацкие броды. Жёсткие голенища с отворотами скрыли колени. Растопыривая пальцы, чтобы сапоги не свалились, Юлия проковыляла по мосткам вдоль дома и выглянула за угол. Стояла тишина, нарушаемая лишь срывающимися с крыши каплями. Ёжась от сырости, Юлия сделала пару шагов, наткнулась на бочку с водой. Загораживая глаза от слепящего пламени, осветила лампой окошки, пытаясь вычислить то, из которого смотрела на улицу, и вгляделась в темноту. Дорожка была пуста, женщины не было.

«Сама ушла, значит ― живая», ― с облегчением пробормотала Юлия, поглядела на тёмное небо, с удовольствием вдохнула свежий влажный воздух и собралась поскорее вернуться в дом.

Неожиданно по дорожке глухо простучали быстрые мелкие шажки.

Юлия покрылась изморозью.

Шажки приближались.

Юлия шарахнулась, угодила локтем в бочку, ледяная вода плеснула за голенище, хлюпнула в сапоге.

Из темноты неторопливо выбежал маленький чёрный поросёнок, и, словно не замечая Юлии, деловито потрусил дальше, похрюкивая и нюхая пятачком дорогу.

– Хрюшка, ― дрожащим голосом сказала Юлия. ― Ты куда бежишь? Потерялся? А-а, от Августы Васильевны сбежал? Стой, тебе в другую сторону!

С трудом передвигая огромные сапоги, Юлия двинулась следом:

– Потеряешься, глупый! Серый волк зубами щёлк в лесу съест! Твой дом во-о-н там!

Поросёнок продолжал переступать копытцами, упорно двигаясь в сторону реки.

Юлия подхватила с земли обломанную ветку и заторопилась следом, рассчитывая с её помощью развернуть хрюшку в нужном направлении, в сторону хозяйского дома.

Поросёнок сбежал по невысокому пологому откосу, Юлия съехала следом.

В лицо подул холодный ветер.

Плеснула невидимая рыба.

Прошуршало в пучках травы.

Поросёнок, не останавливаясь, пересёк отмель, беззвучно продолжил движение в реку, постепенно погружаясь все глубже, и, наконец, полностью исчез в неподвижной воде.

Наступила пронзительная тишина.

Юлия расширила глаза. Пальцы её ослабли, так что лампа едва не выскользнула из рук. Сердце бешено заколотилось, ускоряясь всё сильнее, под левой лопаткой обожгло.

Юлия попыталась двинуться с места, но сапоги засосало прибрежным песком.

Она с трудом выдернула ноги и, не оглядываясь, задыхаясь, побежала вверх по откосу. Не разбирая дороги, разбрызгивая грязь из луж, промчалась к дому, влетела на крыльцо и навалилась на дверь.

Пламя лампы слепящим пятном висело в сплошной тьме.

Юлия судорожно нащупала крюк, с трудом отыскала железное ушко, вбитое в филёнку, закрыла дверь и, скинув на ходу сапоги, пробежала в кухню. Укрутила фитиль, так что лампа осталась теплиться, метнулась в комнату, тёплую от печного жара, и юркнула в постель.

Римма заворочалась в закутке за печкой, скрипнула кроватью, бормотнула бессвязное во сне и затихла, мерно дыша.

Юлия натянула одеяло на щеку и закрыла глаза.

Под веками крутились огненные пятна.

«Я сплю, это сон, всё привиделось, утром я посмеюсь над этим наваждением», ― пробормотала Юлия и принялась вызывать в памяти смеющееся лицо Глеба. Но видела лишь чёрную мордочку поросёнка, исчезающего в неподвижной воде.

― Юля! Разбудить просила…

Римма дёргала одеяло, трясла за ногу.

– А? ― вскрикнула, наконец, Юлия и села на кровати. ― Что?

– Семь часов. Разбудить просила!

– Да-да, спасибо. Встаю.

– Беги, умывайся. Рукомойник на улице, возле бани. А то в реке прямо умойся, с мостков, воду в рукомойник всё одно из речки набираем.

– Ага, ― бессмысленно поводя глазами, кивала Юлия.

– Чайник вскипел, яйца сварены. Крепка молодежь спать, позавидуешь! А тут всю ночь ворочаешься, глаз не сомкнёшь…

Юлия посмотрела на прозрачное серое небо за окошком, неподвижные сосны, сквозь которые белела тихая река, вспомнила ночной кошмар и с облегчением вздохнула: крики, скребущиеся тени, бледная рука, исчезнувший в воде поросёнок ― всё это был только сон, ночной морок.

Она переоделась в футболку, спортивный костюм с курточкой на молнии, взяла пластиковую сумочку с мылом и зубной пастой и пошла умываться.

За столом на кухне сидели Олег и ещё один мужчина, с серым лицом и татуировками на руках. Сжимали эмалированные кружки с чаем и, подавшись вперед, тихо и напряжённо о чём-то говорили. При виде Юлии татуированный замолк и откинулся назад, положив локоть на подоконник.

– Доброе утро, ― пробормотала Юлия.

На плите уже стоял наготове большой котелок с выпотрошенной и порезанной рыбой и миска начищенного картофеля. На краю ― ковш варёных яиц.

Юлия вышла на улицу.

Сосны, земля, трава, все набухло и сочилось водой, но дождя не было. Из леса доносилась звонкая трель птицы, эхом отдавался стук дятла. По прибитому, растрёпанному ветром стеблю кипрея, вылезшему из-под бани, деловито взбиралась большая бледная гусеница. На вывернутом ночными потоками воды цветке земляники копошился шмелёнок.

Юлия обошла заросшую крапивой и старой выродившейся малиной баню. Позади бани, на остове развалившейся и ушедшей в землю постройки, на куче мусора и старья, превратившегося в компост, вперемежку цвели звездчатка, колокольчик, огуречная трава, крошечная гвоздика и куст картофеля. К бревну, вкопанному в землю, был приколочен рукомойник. На полочке из обрезка оцинкованного железа лежал кусок мыла. Рядом стояло пустое ведро с ковшом.

Юлия пристроила сумочку с принадлежностями на дно ведра, стукнула по языку рукомойника, но из него вылилась лишь тонкая струйка воды. Юлия подняла крышку ― пусто, если не считать прилипших к стенке рыжих сосновых иголок. Оглянулась, подхватила сумочку и пошла к реке. Спрыгнула с подмытого водой невысокого обрыва на отвалившуюся травяную кочку, дошла до низких мостков, уходящих в воду. Присела на корточки, с наслаждением умылась и выполоскала зубную пасту речной водой. Зубы заныли от холода. Но Юлия всё плескала и плескала пригоршнями на лицо, до жара растирая щеки. Потом причесала волосы, застегнула сумочку и обвела взглядом реку. Невдалеке из воды округлой кочкой возвышался островок, заросший мелколистными кустами и деревцами: ивой, черемухой, ольхой, осинкой. Возле островка, наполовину затопленная водой, торчала старая деревянная лодка. На другом берегу виднелся узкий песчаный плёс с корягами и тёмная стена сосняка.

Стояла оглушительная тишина.

«Ни единого звука… ― подумала Юлия. ― Даже не верится, что где-то есть города, Москва, потоки грязного скрежета и шума. А тут хоть ванны лечебные из тишины принимай… Невероятный покой! Поэтому у людей здесь и нервы в порядке!»

Она ещё раз полной грудью вдохнула чистый влажный воздух, пахнущий речной волной, и пошла назад, к поднимающейся на берег тропинке.

Опустила взгляд к глубоким следам больших, явно мужских, сапог. Вперемежку с вмятинами от огромных отпечатков рифлёных подошв и каблуков тянулась цепочка мелких раздвоенных копытец.

В голове сразу мелькнул давешний сон.

Юлия настороженно огляделась, проследила взглядом за выводком бегущих к реке круглых вмятинок ― возле кромки воды они потеряли четкость, размылись, превратились в крошечные, заполненные влагой лунки, но упорно стремились на глубину.

Юлия растерянно глядела на следы: значит, это был не ночной кошмар? Она в самом деле выбегала на улицу? Нет, не может быть! Как поросёнок мог уйти под воду? Зачем?

Юлия потрясла головой.

Наверняка, поросёнок Августы Васильевны испугался бури, бегал по улице и повизгивал от страха. А она, Юлия, всю ночь крепко спала, но услыхала сквозь сон хрюканье потерявшегося питомца, и подсознание «любезно» продемонстрировало кошмар, похожий на явь. Хрюшка подбегал к воде, но, конечно же, не погрузился в реку, а просеменил по отмели в кусты, поэтому следы обрываются у кромки.

Расставив всё на свои места, Юлия удовлетворенно пошагала в дом.

На кухне кипела работа: Римма варила уху, чтобы, придя из леса, все сразу смогли пообедать. Олег складывал дрова, татуированный заваривал чай в термосе, Борис резал хлеб к завтраку.

– А ты чего так рано? ― спросила Римма. ― Спала бы, отсыпалась.

– Хочу побыстрее в Дубраву сходить, позвонить. Мои, наверное, волнуются: как добралась? Где устроилась?

– В Дубраву пойдёте? ― повернулся Олег. ― Купите, если не в напряг, клей резиновый. Сапог разорвался. Вечером целый был, утром надел, два шага сделал ― носки сырые, аж хлюпает. Ведьмы что ли в моих бродах ночью гуляли?

– Тьфу на тебя! ― рассердилась Римма и поспешно перекрестилась, взглянув на икону в углу кухни.

– Шучу, Римма! Китайцы, заразы, сапоги делали, вот и развалились. Не забудете про клей? Деньги я сразу отдам.

– Да, конечно, ― пробормотала Юлия и нахмурилась: кажется, во сне она тоже надевала чужие сапоги? Впрочем, всё понятно и объяснимо: слышала сквозь сон шум потоков воды, беспокоилась, что взяла с собой только кроссовки и босоножки, ну а подсознание опять любезно подсказало ― сапог полно на крыльце, бери любые.

– Римма, Юлия, давайте за стол! ― скомандовал Борис. ― Всю землянику оберут, пока вы лясы точите.

Римма бросила в кипящую уху горошинки перца, кочергой надвинула на очаг ещё одно чугунное кольцо, чтоб убавить жара, накрыла котелок крышкой и села за стол.

Юлия положила в чай сгущенки и принялась чистить варёное яйцо.

В голове мелькала какая-то связанная с этим мысль.

Ах, да, кажется, ночью она слышала за окном кудахтанье. Вернее, что-то похожее на звуки…

– А вы слышали, как ночью куриц кто-то на улице звал? ― посолив яйцо крупной солью, спросила Юлия. ― Ко-о-о-ко! Как-то так…

Римма поперхнулась, бросила ложку и принялась надсадно кашлять.

Борис торопливо поставил кружку и взялся колотить жену по спине.

– Наверное, у Августы Васильевны животные вчера бури испугались и разбежались, ― предположила Юлия. ― Ещё поросёнок хрюкал.

Римма оборвала кашель и дёрнула плечом, отталкивая руку Бориса.

Супруги переглянулись.

Борис нахмурился и взялся за кружку с чаем.

Римма, опустив голову, быстро мазала масло на кусок ноздреватого серого хлеба.

Юлия дожевала яйцо и хотела было снова поговорить про бедных промокших курочек. Но из мужской комнаты вышли Олег и татуированный, одетые в рыбацкую одежду с налипшей чешуёй. Олег ещё раз напомнил про резиновый клей, оба, тихо переговариваясь, вышли в сени, прошли мимо окна и скрылись за углом дома.

Римма сложила кружки в тазик, пояснила, что посуду моют после обеда, передвинула котелок с ухой на край плиты ― «пусть потомится» ― и пошла в комнату, одеваться: супруги собирались в лес за земляникой.

Юлия тоже не стала рассиживаться: накинула болоньевую ветровку, положила в карман кошелёк и вышла на грунтовую дорогу, ведущую на Дубраву.

Слева тянулось заброшенное поле, вдали, возле леса, темнел стог прошлогоднего сена. В траве скромно пестрели васильки, горошек, лютики, мелкая полевая герань. Дикий чабрец бледным ковром цеплялся за песок вдоль дороги. Юлия растёрла мелкие цветы и жесткие листочки между пальцами и вдохнула пряный аромат. Обочины заросли мелкой ромашкой и подорожником. На дорогу то и дело выбегали трясогузки, семенили на тонких ножках, покачивая хвостиками, и упархивали прочь. Справа, за редкими соснами, виднелась река, похожая на опрокинутое небо. По воде, дробясь кругами, плыли серые влажные облака.

В конце поля, у леса, показался хозяйский дом. Блеснула на крыше самодельная телевизионная антенна. В огороде виднелась женская фигура: Августа Васильевна окучивала картофельные борозды.

За огородом поле оборвалось, дорога свернула в лес, верхушки старых сосен сомкнулись над Юлиной головой.

Влажные кочки, заросшие изумрудным хвощом и плауном, кустики черники и брусники, поваленные деревья в покрывалах зелёного мха, лесной камыш, резные зонтики папоротника и блестящие розетки молодого чертополоха, пни в ожерельях грибов, заросшие лишайником стволы… Юлия с восторгом озирала дикий сказочный лес, так не похожий на лесопарки Москвы.

«А это что за травка? Надо было захватить определитель растений!»

Время от времени в чаще аукались ягодники. За огромной разлапистой елью мелькнул белый платок

За мостками через сырую канаву Юлия нагнала двух женщин с банками-набирушками, висящими на шеях. Женщины поздоровались, подтвердили, что грунтовка ведёт в Дубраву, и свернули на боковую дорожку.

Юлия бодро пошагала дальше.

Через час с четвертью появились первые дома Дубравы, и вскоре Юлия вышла на «центральную площадь» с автостанцией, магазинчиком и мачтой с телефоном-автоматом.

Юлия купила в магазинчике клей, пакет шоколадных конфет, кирпич белого хлеба, копчёную колбасу и телефонную карточку. С колотящимся сердцем набрала номер Глеба, но голос в мобильнике сообщил, что абонент временно недоступен.

Юлия едва не заплакала, пришлепнула комара, и, пошмыгав носом, позвонила маме.

– Юленька, доченька! ― закричала мама так отчаянно, словно дочь звонила из зоны боевых действий. ― Как это ― в наше время и нет связи?! Что за дикость! Что за место такое? Возвращайся немедленно! Я две ночи не спала, думала, что-то случилось! Глеб звонил, мы тут с ума сходим.

– Мама, прекрати! Тысячи людей живут без мобильников, и никто не умер! Передай, пожалуйста, Глебу, что у меня все в порядке: здесь замечательные места и хорошие люди. И что я его… Ладно, это я ему сама скажу. Мама, от Дома охотника до Дубравы больше шести километров, я не смогу каждый день ходить, чтобы вам звонить. Но ты не переживай: там есть радиостанция, в случае непредвиденных обстоятельств можно связаться с МЧС. Это я на всякий случай говорю! Ой, мама, хватит! Всё, целую, пока!

Юлия повесила трубку и возмущенно запыхтела: как же надоела эта глупая мамина опека! Люди в её, Юлином, возрасте в одиночку океан пересекают, а тут вечно контролируют!

Юлия пошла назад, мысленно споря с мамой. Нахмурив брови, она искала всё более весомые аргументы против глупого маминого беспокойства и время от времени бормотала их трясогузке или дятлу.

В соснах мелькнула мужская фигура.

Юлия очнулась и вгляделась в силуэт.

В нескольких метрах от дороги с расслабленной улыбкой, беззвучно шевеля губами, шел Лёша. В руке он крепко сжимал комочек белоснежной ткани. Время от времени Лёша подносил тряпицу к лицу и с блаженным видом вдыхал её запах.

Неожиданно он увидел Юлию, спрятал руку в карман, отвернулся и, сделав вид, что не замечает девушку, поспешно потрусил по кочкам прочь, навязчивым движением подёргивая плечом.