Текст книги "Воды горькие, воды сладкие. Роман для чтения в полночь"

Глава 4. Вдыхая розы аромат

Юлия понесла продукты в дом.

Двери были распахнуты, перед входом на доске стояли две пары резиновых сапог, на крыльце ― корзина с грибами. Юлия с интересом потрогала пальцем сморщенную тёмно-коричневую бархатную шляпку, шутливо сказала «так вот вы какие, сморчки» и зашла на кухню. Римма и Борис, ещё в куртках, пропахших лесом, ссыпали в медный таз землянику. Кухня уже успела пропитаться запахом ягод.

– М-м, как пахнет! ― восхитилась Юлия.

– Угощайся! ― предложила Римма, пребывавшая в хорошем расположении духа.

– Нет, спасибо, я колбасы купила.

– Еще чего выдумала ― колбаса! Эту химию в городе есть будешь, а здесь у нас уха из судака. Ещё тёплая.

Все дружно уселись за стол, густо посолили нарезанный толстыми ломтями деревенский хлеб крупной солью и застучали ложками. Борис хлебал наваристую уху деревянным черпаком.

После чая с конфетами Борис взялся перебирать грибы, а Юлия и Римма пошли на речку мыть посуду.

Римма бросила на дно каждой миски горсть сырого прибрежного песка, вырвала из кочки пучок травы и принялась тереть.

– Как интересно вы моете, ― заметила Юлия.

– Вот такой у нас здесь мистер мускул, ― засмеялась Римма. – Я ж деревенская, Дубравинская, раньше в деревне завсегда так посуду мыли. Полощи пока кружки.

Юлия поставила эмалированные кружки на отмель и стала с интересом глядеть, как они наполняются водой.

– Римма, а почему такое странное название: Дубрава имени Ленина?

– Здесь когда-то было большое село Богородицкое, его в тридцатые годы переименовали в колхоз «Заветы Ленина». А когда Дубраву на это место переселили, народ в память о родной деревне стал звать колхоз «Дубрава имени Ленина». Так постепенно и привязалось.

– Целую деревню переселили? И зачем?

– Да кто ж его теперь знает, ― нахмурилась Римма. ― Меня тогда ещё на свете не было. Политика партии! Бери кружки, пошли. Ты на свои работы научные когда собираешься?

– Завтра с утра. Сейчас схожу, спрошу у Германа Геннадьевича, на какое болото лучше идти, чтоб недалеко и не топкое.

Юлия пошагала к хозяйскому дому.

Дверь была раскрыта и подперта колом. В сенях на свежеокрашенном полу лежал аккуратный домотканый половик. Юлия сняла кроссовки и огляделась. Из сеней вели три низких двери ― из широких досок, в могучих наличниках. Судя по тому, что половик бежал лишь к одной из дверей, именно она и вела в жилые комнаты.

Юлия открыла тяжелую створку, обитую мешковиной и дерматином, переступила порог и пискнула: «Можно?»

В кухне с низким потолком и печью за столом у окна сидел Лёша, разглаживая разложенный на вытертой клеёнке белый платочек.

Увидев Юлию, Лёша выскочил из-за стола и ринулся в сторону, уронив табуретку.

Юлия растерялась.

– Извини… те, если не вовремя…

Лёша наморщил лоб гармошкой и молча глядел на угол печки.

Юлия осторожно подняла платок и почувствовала аромат розы и сандала. Духи были необычными: чересчур пряными и маслянистыми, прямолинейно-резкими, старомодными.

Юлия посмотрела на вязанное крючком тонкое кружево. В уголке платка мелким бисерным крестом, вся в завитушках, вышита буква «И».

– Какой красивый, ― сказала Юлия.

Лёша подскочил к девушке, схватил платок и спрятал в кулаке.

Юлия почувствовала себя виноватой, словно тайком копалась в чужих вещах.

«Кажется, Римма говорила, или Герман? Лёша ― племянник Августы Васильевны, сирота, жил в детдоме? Наверное, платок ― единственное, что осталось на память о его матери? Хотя, на старую вещь не похож: ткань совершенно новая, блестящая, нестиранная. С другой стороны, кто сейчас станет сам шить носовые платки, обвязывать их кружевом да еще вышивать своё имя? Наверное, все-таки старая, памятная вещь».

– Это вашей мамы платок? ― осторожно спросила Юлия. ― Извините, я не хотела вас обидеть.

– Гутя! ― неожиданно что было силы закричал Лёша, так что Юлия вздрогнула.

На порог выскочила Августа Васильевна, увидела Юлию и всплеснула руками:

– Что ты орёшь? Это ж Юлечка. Ты разве Юлечку не помнишь? Иди, давай! Спросить что хотели?

– Да. Дорогу на болото.

– На которое? У нас тут кругом топь да хмарь, куда ни ступи.

– Мне нужно лесное болото, которое образовалось на месте небольшого озера. Но не заболоченное место, а залежь торфяника, чтобы по ней ходить можно было. Желательно, не очень далеко отсюда.

Августа Васильевна склонила голову и задумалась. Потом смахнула с рукава сухую травинку и сообщила:

– Это тебе на Чаромское чистище надо. За полем есть заброшенная дорога, пойдёшь по ней до развилки, затем свернёшь на отворотку, увидишь плакат «Берегите лес от пожара». Еще с километр пройдёшь, будет столик со скамеечкой для ягодников-грибников. От него прямо в лес, метров сто пройдешь, и вот тебе ― Чаромское чистище. Минут за двадцать доберёшься. Может, Лёшу дать в провожатые?

– Нет, спасибо, я сама найду.

– А то гляди, утром забегай, Лёшу снарядим.

Юлия кивнула с вежливой улыбкой и пошла на улицу.

Когда дом почти скрылся из виду, Юлия ещё раз оглянулась и с удивлением увидела торчащую на крыше телевизионную антенну. Кажется, она видела её и утром, но в тот раз даже краем сознания не отметила эту странность: антенна в месте, где нет электричества.

Недоумевая, Юлия пошла в Дом охотника с намерением немедленно расспросить об этом Римму, но едва вошла на кухню и вдохнула густые запахи, обо всём забыла: в медном тазу на плите, пузырясь розовой пеной, варилось земляничное варенье, а на решётках, источая неповторимый аромат, сушились грибы.

Юлия зажмурилась от удовольствия: просто день волшебных запахов.

– Хочешь пенки с варенья? ― предложила Римма и протянула блюдце с нежно-розовой горкой.

– Может, чайник поставить? ― обрадовалась Юлия.

– Хорошее дело! ― согласилась Римма.

Они долго гоняли чаи, потом затопили печку в комнате, начистили назавтра картошки, отварили грибов, как выразилась Римма, на жарёху, умылись под рукомойником, а когда в доме стало сумеречно, не зажигая керосиновой лампы улеглись спать:

– Лучше раньше ляжем ― делать всё равно нечего, а завтра пораньше встанем.

Юлия с наслаждением вытянула ноги, непривычные к ходьбе на десять с лишком километров, и закрыла глаза. Под веками бежала дорога, мелькали изумрудные кочки, качали лапами тёмные ели. И вдруг сверкнула телеантенна на покрытой железом крыше.

«Я ж хотела спросить, ― прошептала Юлия, и, уже засыпая, услышала ровное сонное дыхание Риммы. ― Ладно, завтра спро-о-о… »

* * *

Кто-то задел стул. Или табуретку. Ножки коротко шаркнули по полу, и снова наступила тишина ― такая глухая, что Юлия услышала, как кровь шумит в голове, толчками устремляясь к вискам. Заскрипела кровать Риммы. Юлия повернулась на другой бок, подбила подушку под плечо и снова закрыла глаза. Римма встала с кровати, сетка с облегчением прозвенела. Юлия услышала, как женщина прошла к столу и села возле буфета.

В тёплой комнате пахло розой.

«Какие здесь запахи, в Москве таких никогда не услышишь, ― блаженно подумала Юлия. ― Речная вода, чабрец, земляника, сушеные грибы, роза»!

Римма провела рукой по клеенке. В банке звякнули ложки.

Юлия подняла голову:

– Римма, ты почему не спишь?

Тёмный силуэт метнулся прочь из комнаты.

В кухне раздался грохот. Что-то ударялось о стены и падало. Зазвенело разбитое стекло. Ударила дверь.

Юлия вскочила и бросилась зажигать керосиновую лампу.

Из мужской комнаты выскочил Олег, наткнулся на что-то, едва не упал и громко выругался. Загрохотало по лестнице, ведущей с мансарды.

Юлия выбежала с лампой на кухню.

Олег с поленом в руке, татуированный за его плечом, едва одетые Римма и Борис, ― все озирали разгромленную кухню: дрова разбросаны по полу, кочерга лежала на столе в осколках стекла, развороченные чугунные конфорки в беспорядке валялись на плите.

– Опять началось, ― едва внятно, то ли спросила, то ли констатировала Римма.

– А что случилось? ― недоумённо переспросила Юлия. ― Собака что ли с улицы забежала? Или рысь?!

«Наверное, Римма услышала, как кто-то забежал на кухню, выскочила из комнаты, увидела собаку или, ой, мамочка, медведя и швырнула в него кочергу», ― догадалась Юлия и, стараясь, чтобы вопрос не прозвучал упрёком, спросила:

– Кто-то дверь забыл на крюк закрыть?

Мужчины молчали.

– Вот именно! ― вскинулась Римма. ― Сколько раз про дверь говорено! Я сама лично с вечера закрывала. Небось, курить ходили и дверь нараспашку оставили?

– Да мы первые спать легли, ― отказались Олег и татуированный. ― Нам в пять утра вставать.

– А чего ты на меня глядишь? ― возмущённо откликнулся Борис. ― Я вообще привычки не имею ночами бродить.

Все подозрительно уставились на Юлию.

Юлия вспомнила вчерашний ночной кошмар, дождь, поросёнка и с ужасом поняла, что так и не знает, было это сном или явью? Может здесь, на природе, высвободились скрытые особенности психики, и она стала неосознанно совершать ночные прогулки?

– Признавайся, ты прошлой ночью мои сапоги надевала и воды зачерпнула? ― сурово спросил Олег. ― Я, дурак, клеить хотел, думал, протекает, а сапог-то целый оказался.

– Ты зачем сюда приехала? ― процедил татуированный. ― Только про болота мне не гони!

Юлия испуганно отступила назад.

– Отстань от девчонки, ― приказала Римма. ― Сам знаешь, она здесь ни при чём.

– Да, наверное, это я ходила на улицу… ― дрожащим голосом принялась оправдываться Юлия. ― Но я ничего не помню… Мне казалось, я спала. Проснулась от того, что Риммина кровать заскрипела, ― она повернулась к Римме. ― Вы сели в темноте возле буфета…

– Ни у какого буфета я не сидела. Я с Борей в мансарде была, ― пробормотала Римма.

– Ладно, давайте дрова приберём, пока кто-нибудь ноги не переломал, запрёмся да будем ложиться, ― приказал Борис. ― Чего теперь виноватого искать?

Юлия и Римма вернулись в женскую комнату.

Юлия поставила лампу на край стола и в изнеможении опустилась на кровать.

Римма покопошилась в своем закутке, вышла к Юлии и протянула бумажную иконку размером с карманный календарик:

– На, поставь за головой на подоконник, или рядом, возле подушки положи. Молитву-то, хоть какую, знаешь?

Юлия помотала головой.

– Ой, молодёжь! Вот хоть эту, простенькую затверди: «Отче наш, иже еси на небеси, хлеб наш насущный даждь нам днесь, да святится имя твое, да придет царствие твое, аминь!» Запомнила?

– Нет, ― рассеянно ответила Юлия. ― Римма, это волк забегал? Здесь волки водятся? А мне на болото завтра идти…

– Нужна ты волкам! Они пожирнее любят. Ладно, если что, говори просто: Господи, помилуй! Господи, помилуй! Спаси и сохрани!

– Господи, помилуй! ― послушно повторила Юлия. ― От волков помогает?

– И от них тоже. Спи! Я лампу оставлю.

Утро наступило мгновенно. Юлии казалось, она только что положила голову на подушку, а за окном уже светло, и с улицы слышен разговор. Надо вставать. Она-то надеялась в отпуске ― на природе и свежем воздухе ― отоспаться за целый год. Не тут-то было!

Кровать Риммы аккуратно заправлена. В доме ― тишина.

Еле волоча ноги, с полузакрытыми глазами, Юлия прошла на кухню. Оконная рама зияла пустым переплётом, но осколки стекол были уже убраны, стол вытерт. Тихо кипел чайник на краю плиты.

Юлия вышла на улицу, направилась к рукомойнику.

На дорожке, идущей вдоль дома, кружком стояли Олег с татуированным, Римма, Борис, Герман Геннадьевич, Августа Васильевна и что-то негромко, но возбужденно обсуждали.

– Придётся… А что делать? Ты другой способ знаешь?.. ― донеслось до Юлии.

Лёша хмуро бродил по берегу и исподлобья бросал на говорящих сердитые взгляды.

При виде Юлии разговор сперва подозрительно дружно смолк, а затем принял явно на ходу придуманный оборот.

– Вроде, разносит? ― чересчур громко и бодро произнес Борис и поглядел на затянутое тучами небо.

«Что-то скрывают, ― с обидой подумала Юлия. ― Или меня ругали… »

Она опустила голову, сделав вид, что никого не замечает, и пошла умываться.

Завтракали все порознь.

Когда Римма и Борис с кружками и корзинами наперевес ушли в лес, Юлия принялась собираться.

Положила в легкий болоньевый рюкзачок блокнот на пружинке, карандаши в чехольчике, рулетку, плотную оберточную бумагу, большой моток капроновой бечёвки, запасные носки на случай, если промочит ноги, платок ― повязать голову. Намазалась кремом от комаров. Вытащила из-под кровати чехол с буром.

Нагрузившись оборудованием, Юлия старательно заперла дверь в сени, положила ключ на притолоку, подперла входную дверь колом ― чтоб потом к ней без претензий! ― и с радостным возбуждением, которое всегда охватывало её перед началом нового исследования, пошла искать дорогу к болоту с загадочным названием Чаромское чистище.

Собственно, искать ничего не пришлось. Сперва, как и обещала Августа Васильевна, заброшенная дорога свернула с поля в лес, затем показалась облезлая вывеска с призывом беречь лес от пожара и нарисованным костром, а вскоре на обочине дороги появился столик со скамеечкой.

Юлия на минутку пристроила чехол с буром на стол ― дать отдых затекшему плечу, и поглядела вглубь леса: сосны явственно редели и виднелись просветы. Похоже, там и было превратившееся в торфяник древнее лесное озеро.

Юлия сняла с плеч рюкзак, достала платок и плотно повязала голову.

Опустила глаза ― проверить, крепко ли застегнуты кроссовки, и увидела под скамейкой пучок мелких жёлтых цветов, завернутых в газету.

Юлия подняла подвянувший букет, это оказался зверобой. Хотела положить на стол, и с интересом обнаружила, что газета, точнее обрывок, явно старинная. Вернее, бумага выглядела совершенно новой, не пожелтела, не слежалась и не выгорела, хотя и была очень рыхлой и зернистой, но дизайн, шрифт, вёрстка сразу выдавали вчерашний день печатного дела.

Юлия осторожно развернула кулёк, оглядела страницу и увидела дату: май, 1947 год. В статье с оторванным заголовком говорилось о трудовых свершениях и восстановлении разрушенного войной народного хозяйства.

Юлия вспомнила компьютерную копию театральной афиши, специально изготовленную Глебом для оформления букета. Кажется, там тоже был сорок седьмой год?

Юлия ахнула и оглянулась ― мелькнула шальная счастливая мысль: это тайком, без предупреждения, чтобы сделать ей сюрприз, приехал Глеб! И сейчас он со смехом появится из-за деревьев!

Но дорога была пуста. Лишь вдалеке, в чаще, перекликались ягодники.

Юлия вздохнула, снова завернула зверобой в газетный кулёк и положила на стол: может быть, женщина, потерявшая букетик, вернётся?

Обёртка, конечно, необычная. А, с другой стороны, ничего удивительного: скорее всего, кто-то в городе распечатал на компьютере старую газету, а потом использовал её на хозяйственные нужды, завернуть пучок лекарственных трав.

Юлия подхватила бур с рюкзаком и пошла к Чаромскому чистищу.

Возбуждение от предстоящего исследования и, возможно, научного открытия быстро вытеснило мысли о странной газете.

«Для выявления глубины и строения торфяных отложений проводился отбор образцов торфа ручным буром», ― мысленно уже «писала» Юлия отчёт о проведённой работе.

Болото оказалось небольшим, с чётко очерченными ельником-кисличником границами.

Юлия воткнула в кочку найденную под деревьями рогатину, привязала конец капроновой верёвки, отмерила рулеткой десять метров и довольно быстро заложила пробную площадку размером десять на десять метров, выверив стороны квадрата по диагоналям.

Затем взялась за бур. Она не впервые пользовалась им, поэтому ловко скрепила штанги с помощью ниппелей и погрузила в мягко пружинящую почву на глубину десяти сантиметров. Повернула ручки по часовой стрелке, открыв ложки, затем ― против часовой стрелки, так что ложки закрылись, и извлекла из залежи заполненный торфом бур. Тщательно обтёрла челнок с наружной стороны от приставшего торфа, открыла и вынула образец. С удовольствием оглядела видимые прослойки, тщательно упаковала пробу в обёрточную бумагу, надписала карандашом номер и зарегистрировала в дневнике ― блокноте на пружинке.

Обтёрла бур живым мхом и снова погрузила в торф, на этот раз на двадцать сантиметров глубже.

Даже без анализа под микроскопом Юлия предположила: в образце присутствуют не разложившиеся в условиях избытка влаги и одновременного отсутствия кислорода остатки влаголюбивых мхов и травянистых растений. Попадались осоки, тростник, рогоз, сабельник и хвощ.

Взяв пять проб, Юлия стала собираться домой: от болотных испарений, качающихся под ногами кочек, звона комаров и натужного вращения бура закружилась голова и заскакали перед глазами бесцветные мошки.

– Хватит на сегодня, ― сказала она сидевшей на ветке сосны серенькой птичке. ― Площадка заложена, завтра дело пойдёт быстрее.

Юлия взвалила на плечи бур и рюкзак с образцами и потихоньку пошла к дороге.

Вышла к столику для грибников-ягодников. Зверобоя, завернутого в газету, не было.

Юлии поозиралась. Показалось: на другой стороне дороги кто-то стоит. Она отступила и вгляделась внимательнее: чёрной норой темнело корневище поваленной ветром старой ели, а на нём почему-то лежала полурасклёванная рыба.

– Чайка затащила, ― вслух объяснила себе Юлия и пошла домой.

Глава 5. Рыбы и люди

В двенадцать часов Герман Геннадьевич поехал в Дубраву имени Ленина ― забрать новых постояльцев, если таковые окажутся среди пассажиров автобуса, и отвезти желающих за продуктами. Кроме Юлии охотников ехать в магазин не нашлось. Да и Юлия собралась не столько за едой, сколько в надежде дозвониться до Глеба.

Перед затопленным лесом Герман Геннадьевич со словами «шпонку бы не порвать» опять заглушил мотор и в полной тишине налёг на весла.

Юлия сжала ладони коленями, сгорбилась и, нахмурившись, напряженно вслушалась, но в глубине реки не гудело и не стонало. Лишь с негромким плеском погружались в воду весла и почти беззвучно, с легким прохладным шорохом, скользила лодка.

На берегу выяснилось, что Герман Геннадьевич тоже пойдёт на автостанцию.

Юлия сокрушенно вздохнула: ей хотелось думать о Глебе, вспоминать его ласковые слова, представлять улыбку, а вместо этого придётся поддерживать вежливую пустопорожнюю болтовню с охочим до бесед посторонним человеком. Предвкушая разговор с Глебом, Юлия шла, не замечая дороги, и почти не слушала Германа Геннадьевича, лишь время от времени наугад согласно кивала головой.

Перед вышкой с телефоном-автоматом Герман Геннадьевич, наконец-то, оставил Юлию одну.

Она так судорожно прижала трубку к уху, словно от этого зависело, услышит ли Глеб её звонок? Но в ответ слышала лишь мелодию из фильма про агента 007, тревожный шум крови в голове и свое собственное порывистое дыхание.

Наконец, когда Юлия, едва не заплакав, уже хотела повесить трубку, послышался грохот, шум и смех.

– Алло! ― громко и бодро сказал Глеб.

Юлия точно помнила, для её вызовов у Глеба была особая мелодия, он всегда знал ― звонит она, и отвечал только для неё предназначенными словами: «Да, маленькая!», «Привет, любимая!». И официальное «алло» больно кольнуло: Глеб явно был не один…

– Глеб, это я!

– Привет! Наконец-то! Да погоди ты!..

– Глеб, ты где? Что за шум?

Господи, она так много хотела сказать ему! А вместо этого задает бессмысленные вопросы.

– Не обращай внимания, я в поезде, едем на съёмки.

– Ты один?

– Как я могу быть один в поезде?

– А кто это смеётся? ― упорно твердила не то, что просило сердце, Юлия.

– Люди смеются, люди! Людям весело!

– Тебе тоже весело? ― едва сдерживая слезы, сказала Юлия.

– Конечно, нет! Слушайте, замолчите все на секунду! Ничего не слышно!

– Тихо все! ― Донеслось в трубку. ― Похоже, нашему Парфёнову звонит его нефтяная скважина!

Послышался разнузданный женский хохот.

Юлия резко, словно её ударило током, отодвинула трубку от уха.

– Юля! Юля! ― донеслось до нее. ― Подожди…

– Я тебе перезвоню, ― пробормотала Юлия, с трудом, не попадая в металлическую ложбинку, повесила трубку и невидящим взором уставилась на дорогу.

В ушах звенело, давешние чайки с пронзительным криком набросились на Юлию, норовя клюнуть в голову.

Юлия в ужасе загородилась руками и бросилась по дороге.

– Юля! Юля! Ты куда?!

Юлия остановилась, бессмысленно поглядела на магазин, автобусный навес и, наконец, с трудом приходя в себя, заметила Германа Геннадьевича. Он стоял с двумя богомолицами. Юлия недоумённо взглянула на тёмные платки, длинные юбки и растоптанные мужские башмаки. Все вещи женщин умещались в набитом пластиковом пакете, какие бесплатно выдают в продуктовом магазине.

Юлия бессильно, с трудом передвигая ноги, подошла к Герману Геннадьевичу.

Богомолицы негромко поздоровались.

Юлии хотелось завыть.

Герман Геннадьевич подозрительно поглядел на телефон-автомат, богомолицы переглянулись.

– Не дозвонилась? ― деликатно предположил Герман Геннадьевич.

Юлия отвела глаза и кивнула, прикусив губу. Но тут же поправилась:

– Вернее, дозвонилась, но неудачно…

– Это горе ― не горе, ― бесстрастно пробормотала одна из богомолиц.

– Выдумывают себе от нужды страдания, ― тихо, но сурово добавила вторая.

Юлия вспыхнула обидой, поглядела на невзрачные лица, на жалкую одежду богомолиц и мрачно усмехнулась:

«Невесты Христовы! Что они могут знать о чувствах женщины? Живут в выдуманном мире, без нежности, без любви, без встреч и расставаний, без мук, без ожидания любимого голоса и лица».

Юлия едва не заплакала, с трудом удерживая слезы.

Одна из богомолиц, помолчав, коснулась взглядом лица Юлии и добавила чуть мягче, но совершенную бессмыслицу:

– Чаромские-то отстоишь, в Голгофу-то на водах взглянешь, так всё суетой покажется. А в делах мирских душу свою слушай. Не считай, кто больше кому должен, про гордыню забудь и не бросайся прочь, не выслушав другого и не обсудив взаимных упрёков. На крик переходи, если только в доме пожар. Вижу, пылаешь от гнева и обиды. А, может, сама ты их выдумала? Если на стояния собралась, есть, значит, место еще в душе, чтобы простить всем, отпустить с богом.

Юлия плохо разобрала слова богомолицы. Какая Голгофа-на-водах? При чём здесь Чаромское болото? Что за расстояние? Или противостояние? Бред какой-то, ничего не разберешь! Но, к удивлению Юлии, тихая, как бормотанье, несуразная и путаная речь богомолицы словно разжала капкан, внезапно захлопнувшийся на сердце. Оно еще кровоточило, судорожно сжималось, но уже можно было дышать… И, возможно, удастся выжить. Только зачем?! Зачем жить без Глеба?!

– Ну что, сёстры, пошли? ― наконец посмел вставить слово Герман Геннадьевич, и компания пошла к причалу.

Всю обратную дорогу богомолицы просидели молча, без движения, прикрыв глаза. Ветер рвал платки, катер подбрасывало на волнах. Кажется, одна из вновь прибывших постоялиц бормотала молитвы: Юлия видела, как время от времени женщина шевелила губами и перебирала пальцами.

Юлия опустошённо качала свою обиду. Снова и снова вспоминала короткий телефонный разговор, повторяла слова Глеба, слушала вульгарный женский хохот, отчаянно ненавидела себя. И его ― за унижение. Но не прекращала истязания, мучительно наслаждаясь предательством и болью, беспросветной, как обложной дождь.

Когда катер мягко врезался в берег, Юлия выскочила первой, не оглядываясь, взбежала по тропинке и, не разбирая дороги, быстро пошла сквозь сосны. Спотыкаясь о кочки, проваливаясь в заросшие мхом ложбины, продираясь через оплетённые паутиной ветки чернушного леса, она пересекла язык полуострова ― в стороне, за деревьями, мелькнули хозяйский дом и Дом охотника ― и вновь вышла к заросшему ивняком, тростником и рогозой берегу.

Кроссовки погружались в сырой песок, следы тут же наполнялись сочащейся из глубины речной водой, оплывали и исчезали.

Волны подтачивали тростник, с шорохом рассекавший влажный воздух.

Юлия шла, не видя ничего вокруг.

Не разбирая дороги, обогнула растрёпанную сырую иву и едва не упала, поскользнувшись на чём-то хрустнувшем под ногой. Она на мгновенье сбросила оцепененье и вгляделась в поросший редкой травой плёс. Берег был покрыт кучами мёртвой рыбы. Окунёвая и ершовая мелочь лежала синеватыми холмиками. Некоторые курганы явно были свежими и еще остро пахли водой и водорослями. На других, слежавшихся, копошились мухи. От одного из рыбных могильников в заросли осоки стремительно ринулся тёмный зверек. Юлия испуганно вскрикнула и с отвращением уставилась на рыбное кладбище.

– Господи, что это? ― пробормотала Юлия, нахмурилась от омерзения и жалости к напрасно загубленной рыбе и заторопилась миновать тоскливое кладбище.

Она поспешно свернула в сторону от реки, подальше от зрелища гниющей рыбы, и решила было вернуться назад, к Дому охотника. Но неожиданно увидела неподалеку, на берегу, длинное низкое строение, явно старинное, сложенное из поседевших вековых бревен, с чешуйчатой, заросшей мхом и лишайником дранкой на крыше и осевшим большим каменным кубом возле стены.

Юлия подошла ближе и первым делом осмотрела куб. Это оказался выточенный из цельного гранитного валуна чан, выщербленный временем и водой.

«А вдруг с того времени, когда Рыбинское водохранилище заполнилось, ― подумала Юлия. ― Может, из тех камней, про которые рассказывал профессор Чернов? Валуны и надгробья из затопленных церквей! Не ими ли крепили торфяники?»

Юлия зашла за угол строения и обнаружила сбитую из поседевших досок дверь на изъеденных влагой ржавых кованых петлях: створки были заперты навесным замком на довольно длинную цепь и отошли, образовав проем.

Юлия осторожно протиснулась в щель. В нос ударил острый рыбный запах.

Когда глаза привыкли к полумраку, Юлия увидела огромные каменные чаны, заполненные пересыпанной крупной солью рыбой. Гора серой соли с воткнутой лопатой высилась в углу. В конце строения виднелись ряды уже подвешенной на проволочных крюках рыбы. Ароматно тянуло вяленым.

За стеной послышались мужские голоса. Юлия испуганно юркнула за большой каменный чан.

Загремела, падая, цепь, в помещение, судя по голосам, вошли Олег и татуированный.

– Кончай баланду, Серёга! ― продолжая какой-то разговор, отмахнулся Олег.

«Значит, татуированного зовут Сергеем», ― подумала Юлия.

– Не похожа она на рыбинспекцию. Там бабы ― во! Что зад, что перед, не обхватишь… Горластые, пошлют, так пошлют ― лесом, далеко и надолго. На силовика, на ревизора тоже никак не тянет! И не от конкурентов. Девчонка, скрипа тележного боится. Интеллигенция! Креаклы!

– Как бы у этой кряквы погон не оказалось, ― упирался Сергей, ― следователя природоохранной прокуратуры.

– Ну какой следователь, Серёга? Девчонка сопливая! На рейдера тоже никаким местом не тянет. Может, в самом деле, эколог? Зеленые сейчас в моде, Гринписы всякие.

– Эколог! Вынюхивает тут! В рюкзак под кровать чего-то складывает. Лютики-цветочки изучает! Куда она ночью в твоих сапогах таскалась? Гадость эту в дом напустила… Тьфу, прости Господи! На стояние-то пойдешь?

– Надо сходить… Кол осиновый, конечно, дело верное. Но стояние ― само собой.

Мужские шаги приблизились к каменному чану.

Юлия оцепенела от страха.

Один из мужчин наклонился над чаном и пошевелил рыбу.

Над головой у Юлии зачавкало, запахло тиной, и внезапно на ногу свалился синец. Качнувшись, рыбина соскользнула с колена на утоптанный слоем чешуи земляной пол, оставив на брючине склизкий след.

Юлия с ужасом смотрела на выпуклый блестящий глаз с натекшей кровью, ожидая, что Олег или татуированный решат поднять свалившуюся добычу. Но татуированный лишь выругался.

– Через пару дней готова будет, ― сказал Олег. ― Пошли?

– Пошли.

Мужчины вышли и заперли дверь.

Юлия еще посидела, боясь подняться, потом вскочила, на цыпочках, припадая на затекшую ногу, пробралась к дверям, долго прислушивалась и, наконец, с колотящимся сердцем выбралась на улицу.

«С рыбой понятно: Олег и Серёга ― браконьеры, ловят сетями, мелочь губят, бросают на берегу, а крупную товарную рыбу на вяленую перерабатывают, ― лихорадочно думала Юлия. ― Поэтому опасаются рыбинспекции или от конкурентов гонцов. А про какое стояние они все тут говорят? Кол осиновый… ― Юлия возбужденно огляделась. ― И что я вынюхиваю?!»

* * *

Вечерний чай пили по очереди на кухне ― сперва мужчины, потом женщины ― в тишине, почти не разговаривая.

По комнатам разошлись рано, едва стемнело.

Юлия комочком сжалась на кровати и норкой натянула одеяло.

Богомолицы сидели на краешках матрасов с прямыми спинами и шелестели молитвы. Римма копошилась то за печкой, то у стола, не зажигая лампы.

Юлия тихо плакала.

Счастье навсегда осталось в прошлом.

Глеб ехал куда-то и смеялся с другой женщиной. Все от неё что-то скрывают, невзлюбив неизвестно за что. Рыбаки ненавидят, убить готовы. Даже чокнутый Лёша шарахается, что в лесу, что в своём доме. Забытое богом и людьми место ― ни света, ни связи, ни интернета, ни магазина завалящего. Она одна в целом мире, вязнет в жутком болоте лжи и сгнившего хвоща, за миллион километров от дома.

Юлия всхлипнула: неужели где-то есть Москва, её комната, мама!.. Что если навсегда придётся остаться в этом месте, полном могильных камней, ржавых цепей, мёртвой рыбы, сырости и обмана?

Слезы стекали на подушку, наволочка под головой стала мокрой и горячей. В голове грохотал грубый женский смех.

Римма наконец-то улеглась за печкой.

Богомолицы поскреблись, укладываясь. Вскоре одна принялась похрапывать.

Юлия сердито натянула одеяло на ухо.

Как и каждую ночь в Доме охотника, ей казалось, она едва прикрыла глаза, но в комнате уже снова тихо сновали, собираясь по делам.

Юлия безуспешно попыталась уснуть снова, но через пару минут вздохнула и подняла голову: богомолицы, Римма, мужчины ― все уже одетые, едва освещённые керосиновой лампой, ― стояли на кухне.

Юлия бросила взгляд в тёмное окошко, почувствовала, что ночь, как всегда опасно-беспокойная в этом странном и заброшенном месте, еще не перешла в тихое утро, и испугалась перспективы остаться в доме в полном одиночестве.

«Куда все собрались? ― недоумённо подумала она. ― А если опять дрова начнут по кухне летать?»

По спине и затылку прошел озноб.

Юлия поспешно села.

Компания дружно двинула в сени, громыхнул крюк на входной двери, колыхнулось чёрно-жёлтое пламя лампы.

Юлия соскочила с кровати и принялась лихорадочно одеваться. Кое-как, прямо поверх домашнего костюма, в котором спала, натянула спортивные брюки, ветровку и стремглав побежала из комнаты через тёплую, но мрачную кухню. На крыльце нашарила в темноте кроссовки и ринулась вслед за ушедшими. На улице она два удержалась на ногах, поскользнувшись на сырых мостках, пискнула: «Подождите, я тоже!», но вспомнила, что не заперла двери. «Опять скажут, я виновата». Промчалась назад, судорожно нашарила ключом замочную скважину, подперла дверь с улицы на крыльцо колом и побежала на берег, где виднелись тёмные фигуры людей.

Когда Юлия вскочила на мокрые доски низкого, едва видневшегося из воды причала, все уже перелезали через борт невесть откуда взявшегося широкого деревянного баркаса.