Книга: Цвингер - Елена Костюкович

Повествование напоминает снежный ком: только ты пережил эмоциональный всплеск в конкретном сюжете, как это же событие показано с иного дальнего/ближнего и иноугольного уровня, плюс дополненное фактами иных судеб, обстоятельств и даже погоды.

А юмор, тут явно эковские отголоски! Начиная от универсальной (т.к. поймут на всех континентах) шутки про бороду, до специфически нашенского про лозунг на советской демонстрации. Мне понравился всё же пассаж про вёдро и ведро, - и это же в серьёзном театре! :)

Что ж:

… важнейшим, что остаётся, почти всегда оказываются не дела, а слова

При этом такой «салат» из разных эмоций, несмотря на их противоположность, даёт прекраснейший вкус, не лишённый пикантности.

Возвращаясь к тексту книги, хочу поделиться ещё одним личным впечатлением: «Цвингер» тот редкий случай, когда не так важно «что дальше?», ибо получаешь кайф от отдельных смысловых кусочков. При этом даже описания тяжёлых обстоятельств не оставляют гнетущего следа, а скорее поднимают тебя над суетой повседневности и тебе делается стыдно за свою тревожность по поводу текущих напрягов. А ведь есть вполне себе светлые и даже лёгкие моменты, как белое игристое…

Так думал я примерно до середины книги. Потом, сначала робко, а чем дальше, всё сильнее, начинает подташнивать от этого «кушанья». То горько, то приторно, но рвотный рефлекс всё ощутимее…

Автор перебарщивает с бесконечными аппеляциями к трагическим моментам личной жизни героя (и его родственников) на фоне описания похотливых страстишек этого самого героя (уже в современности), от чего произведение теряет свою внутреннюю силу и даже свою художественную глубину. Вот описаниям и чувствам, например, Ремарка, веришь и даже перенимаешься ими, а в «Цвингер» Костюкович нет. И если честный негатив, которым потчует читателя Ремарк, несмотря на весь ужас, тем не менее, очищает читателя и реально появляется жажда жизни, то после негатива Костюкович хочется только удавиться.

Справедливости ради надо отметить, что произведение имеет свои сильные стороны. Например, линия Любы, той самой, одной из легиона «миланских украинок». Вот где автор мастерски выстроил эмоциональную линию от сочувствия к её тяжёлой жизни до ненависти к этой сволочи.

К достоинствам книги следует также отнести уже упомянутый особый язык и словесные обороты. Не обошлось без красивых экивоков в сторону итальянцев:

«Видно, не столько мнение мировой общественности волнует итальянцев, сколько им хочется посидеть в час вечернего бриза под старинными башнями на площадях.»

И, таки да, есть отдельные моменты, которые хочется часто цитировать, например:

«Общее значение свойственно только идиотам. Человек с развитым интеллектом разбирается в частностях!»

А как прекрасно подмечено о путешествиях. О не дорогих и не пафосных отелях :

«А на пустом и голом месте забываешь об окружающем мире. Сосредоточился на своём, посвятился себе»

Словосочетание то какое интересно-приятное: посвятился себе.

Но

«Одно дело музыкальная фраза и сюжет, а совсем другое – реальность в ощущениях»

Разочаровывает детективная составляющая. Хотя начиналась очень интригующе, со многими «вводными» и даже «страшилками». Но вот разрешение в один день, в одном месте, в одном часе и со всеми присутствующими (даже потерянными десятки лет назад) очень уж штамповкой отдаёт. При том, что одна из главных жизненных трагедий героя произошла из-за «разминовки» с Тошей в несколько дней (она 3 дня ждала в Орте, а он прилетел через неделю). А тут все и всё одномоментно да ещё и с привкусом низкопробного сериала.

Прочитывается попытка создать шедевриальный многослойный текст, типа эковского «Маятника Фуко» или даже «Пражского кладбища» с историческими фактами и сюрпризами но, от произведений Мэтра тут лишь многословие, куча имён почивших и ныне здравствующих личностей, да реклама некоторых известных ресторанов и брендов итальянской одежды. В качестве реалистичности – тексты кАгЭбэшной прослушки.

И ещё, самое главное из непонравившегося, оно же самое трудное для рецензии… Создаётся впечатление, что Костюкович как бы оправдывает себя, вернее свою эмиграцию, как единственный путь для интеллигентного человека, мол все умные тут (Милан, Париж этсетра), а все лохи – там СССР, затем СНГ. Текст многослойный и перегружен эмоциями (преимущественно негативными)

Моя оценка этого произведения колебалась от пятёрки в самом начале, до единицы в конце. Поэтому рецензии вообще без оценки.

Эту рецензию написал несколько месяцев назад, но выкладываю только сегодня.

Да, самое главное, после этой книги нужно обязательно прочитать что-то более умное или просто позитивное, для очищения. Я, например, перечитал «Баудолино» Эко, для очищения:)

Исторический детектив, основанный на реальных событиях, дополненный архивными данными и как будто склееный из писем и дневниковых заметок реально существовавших людей - что может быть лучше? Тем более, что действие романа разворачивается не только в Европе, но на постсоветском ментальном пространстве. Все описанное в этом романе имет к россиянам самое непосредственное отношение. Но к сожалению, несмотря на мастерство писательницы, пристрастной читательнице этот роман прочесть будет очень сложно.

В чем проблема?

Ну во-первых, Костюкович все-таки работает с наследственными советскими травмами, незакрытыми гештальтами, незалеченными ранами. Этот роман в большей степени рефлексия по поводу прошлого, чем вдумчивый анализ настоящего. Улицкая, Рубина, Петрушевская, Толстая - и теперь Костюкович - все они застряли головой в прошлом, и никак не могут из него выбраться. Это как болото, ужасно затягивает. Но проблема в том, что застрявшие в этом болоте тянут туда и других. Потому что рефлексия это не находит выхода, завершения проблемной ситуации нет, и не предвидится. Мы обречены ходить по кругу, пока общественность будет кормиться мифами, а писательницы - рефлексировать на предмет юности своих родителей.

Во-вторых, главный герой. У Костюкович не хватило смелости или желания написать хороший центральный женский персонаж, и она снова построила историю вокруг мудака средних лет. Женщины в ее романе появляются исключительно в виде объектов сексуального желания ГГ или в виде жертв, а то просто в роли обслуживающего персонала. Действие происходит в 2005 году, но так как Костюкович застряла головой в середине прошлого столетия, у нее гендерный порядок не изменился: все самое интересное достается мужчинам, а женщины готовят им обеды и ждут с митингов. Довольно странно, притом, что большая часть читающей аудитории - женщины. Ну да оставим это на совести писательницы, не хочет, чтобы ее читали - и не надо.

Мне очень жаль, что роман, написанный таким прекрасным, полным, богатым русским языком, каким сегодня вообще мало кто пишет, оказался такой пустышкой. Читать его - сплошное удовольствие, как будто в толпе гопников встретила старую знакомую с филфака, умеющую разговаривать на правильном русском языке. Но господи боже мой, как же мне надоели эти бесконечные воспоминания о диссидентах и опасной борьбе с КГБ, как я устала от этих мудаков средних лет, которые вечно отпихивают всех локтями и захватывают все самые интересные истории. Такая муть в такой прекрасной обработке - надо было умудриться.

Даже и не знаю, советовать роман к прочтению или нет. Феминисткам - точно нет, от ГГ вас будет натурально тошнить. Остальные могут рискнуть.

Мне кажется, Елена Костюкович не достаточно хорошо разобрала свои архивы, или, если разобрала для себя, то не приготовила их для читателя - так, чтобы было удобоваримо и внятно. При том, что материалы богатейшие, многогранные, интереснейшие. Не даром многие читатели отмечают, что "Цвингера" хватило бы на несколько романов. Я тоже согласна, и считаю, что каждый из этих романов вышел бы лучше одного сборного романа. В нём всё - слишком. Слишком много подробностей, слишком много переходов из одного времени в другой, слишком много разных персонажей, слишком много разных историй. Чувствуется, что каждая из этих подробностей и каждый из этих людей автору дорог и мил, и он не хочет отказаться ни от единой детали. Но что же делать - для гармонии и стройности надо жертвовать "лишним". Пусть это лишее - не лишнее вообще, а нужное, но только для других книг и историй.

Во всем остальном "Цвингер" хорош. Мне очень понравилось, что язык романа живой и не официальный; там и сям проскакивают словечки, которые не найдешь в словаре; выражения, которые, видимо, родились от слияния нескольких языков. Это очень индивидуальный стиль, и роман, сразу видно - штучный, тонкой и ручной работы. Он пропитан любовью к своей семье, к прошлому, к бумагам, вообще, к людям и к миру. Мне было приятно читать и соглашаться с автором - практически во всём, во всех нюансах мы были схожего мнения. Люблю такие душевные совпадения, это греет.

Одно замечание - скажем, из моих личных заморочек. Все никак не могу понять, почему авторы-женщины берут в главные герои мужчин? Что им, с героинями скучно? Меньше развернешься? Но ведь героиня должна быть однозначно им ближе? Я не то чтобы против ГГ Виктора, он миляга и классный парень, но в некоторых случаях меня все-таки брали сомнения: правда, что мужчина бы так подумал? Так бы поступил? Был бы автор мужеского полу, я была бы вынуждена поверить :) А так - сомнения были, сомнения остались ;-)

Но в целом оценка высокая и обязательно буду читать Елену Костюкович дальше. Дебют более чем многообещающий.

Флэшмоб 2015 33/45.:

Однако же этот идеальный, полуэмигрантский, очищенный граппой от вульгарных примесей и наполовину утраченный нами русский язык Костюкович, как ни странно, едва не стал тем препятствием, которое чуть было не помешало мне дочитать роман до конца. Дело в том, что всякий переводчик в какой-то момент чувствует себя властелином языка. Он знает слово "заскорузлый"! Он не обойдет вниманием слова "куцый", "смоляной" и "рассусоливать". Он не только вытряхнет из глубин лингвистического подсознания слова "рдяный", "нутряной", "мглистый", "пришепетывающий" и "волглость", но и правильно их употребит. И это волшебное, разумеется, чувство, и страшно необходимое любому переводчику качество - уметь в нужный момент встряхнуть себя как мешочек с лото и вытащить оттуда идеальное, округлое в своей правильности слово, со щелчком загнать его во фразу и сделать себе бинго. Однако при переводе переводчик все-таки ограничен рамками чужого текста и, как ни крути, если у него переводческая совесть вживлена в нужно место, он не сможет распахнуть пошире свой словарь и разом окатить страницу заветной солоноватой, скажем, червленостью, потому как в книге его уже поджидает автор с бейсбольной битой собственных слов. Но.

Но если переводчик начинает писать книгу, то ты - читатель - чувствуешь, чувствуешь вот это вот "ну понеслась", вот это вот "ну наконец-то", радостный выброс пуза из расстегнутых переводческих джинсов, осознание того, что можно взять слова и употребить их куда угодно - до запятой и после, все, какие есть, слова брать можно, все они - твои. И вот первые десять процентов "Цвингера" (простите за вынужденную дигитальность, она обусловлена эпохой) - это такой огромный выдох, в котором на читателя обрушивается весь громадный словарный запас Костюкович, весь этот тертый русский с прожелтью, волглостью, рдяностью и состоянием грогги. Бурливый этот язык, к тому же изливается изо рта престарелого жеманника, полу-плейбоя, полу-недоросля Виктора Зимана, который изнутри всю дорогу зовет себя Викочкой и это токующее "викочкование" тоже входит в те самые десять процентов, которые надо как-то пережить, переждать, преодолеть, к которым надо притерпеться. Потому как, слава Богу, у Костюкович - даже за первым бурным потоком сразу всех слов, за этим неизбежным, простите, семемоизвержением свободного человека - угадывается план и логика, а это в русской литературе вещи настолько утраченные или в лучшем случае траченные молью, что, пообвыкнувшись в водовороте хрящеватой прожелти, как-то смиряешься со всем этим - ради плана. План был в том, конечно, и он, спасибо опять автору, легко угадывается, чтобы показать семейную, родовую историю тем внутренним монологом, который без конца рождается и затухает у нас в голове - без особой стройности, точек и запятых с обилием тропов, дурацких фразочек и прочих словечек, которые прилипают к нашему внутреннему я как волосы и крошки к шарику пластилина: вроде и мусор, а никуда уже и не денешься. И вот наш прелестник Викочка (ну, писечка, ну за что ж ты так с собой) в такой вот круговоротной манере вспоминает все на свете, пытаясь одновременно прожить с соплями Франкфуртскую книжную ярмарку, которая вокруг него постепенно закручивается в жидковатый триллерок с пропавшими рыжими секретаршами, русскими олигархами и подозрительными украинскими бабами. Отсюда книга распадается сюжетов этак на тысячу и тянет сама себя в разные стороны: направо пойдешь - в Бабий Яр попадешь, налево пойдешь - чу, хоронят Высоцкого, а прямо пойдешь - в историю войдешь. Здесь можно прочитать обо всем - как обхитрила двадцатый век отдельная еврейская семья, как оно жилось интеллигентам в лагерях, как перекраивали Москву под Олимпиаду-80, как мужику хочется потрахаться (очень сильно), как заключают контракты на книжных ярмарках (очень интересно), как оно там, не здесь, живется (очень хорошо) и так далее: возьми любую тему, дерни за ниточку - в "Цвингере" что-нибудь да откроется. И это, конечно, огромный и не совсем комфортный опыт для не слабых духом читателей, которые готовы вслед за лопоухим персонажем немного потошниться в аэродинамической трубе его личных - как глисты личных - переживаний, укачивающих до самых кишок как весь двадцатый век. Я не могу сказать, что порекомендую прочесть "Цвингер" всем и безоговорочно, хотя - замечу опять же в скобках, что для переводчиков нет лучшего справочника по всему русскому языку, чем этот роман - но сама я не жалею, что его одолела. Местами чтение напоминало, конечно, въезд в гору на самокате, но, с другой стороны, когда еще так покатаешься.

И случайно ли автор так подробно рассказывает о поисках своей мечты отчимом Вики, в которую тот влюбился за каких-то двадцать минут общения на веки вечные? Чужая кровь, вроде бы. А книга о корнях родственных. Заставляет задуматься о многом, как думаете? Очень важными показались эти параллели: Ульрих, три года и три месяца проведший в поисках любимой, а затем в течение десяти лет стремящийся эту любимую – уже жену, между прочим – привезти в свою страну, в свой дом. И Вики, уже не ищущий, потерявший надежду за двадцать пять лет не только на встречу, но и на само существование в мире живых своей любимой.

Мне с первых страниц очень полюбился Бэр, Вечный Жид, многократно умиравший и вновь остающийся жить. Очень хотелось, чтобы роман так и закончился – очередной галстук, выпачканный в томатном соусе, выбрасывается в помойное ведро, а Бэр летит на очередную книжную ярмарку. Символично ли, что у него фамилия возможного убийцы родителей? Все в этом мире возможно, доказывает своей книгой автор. Главное, не забывать, что корни у каждого из нас есть.

Поколение Жалусского и Плетнёва отдало жизнь подобной «прозрачной» прозе, сквозь которую просвечивает то, о чем не позволялось ни выть, ни кричать, ни даже полушепотом говорить. Постоянно перед ними во снах и въяве — глаза палачей. «Безумные и горящие» или «добрые голубые».

Иногда становилось нереально страшно от громкого голоса предков, давно ушедших и благополучно забытых. Сны прорывались явью, в которой многоязычный хор молодежи стремился выше и дальше на ХХII Олимпийских Играх. Явь тут же сменялась миражом настоящего и стонами мальчишки, замерзающего под горой расстрелянных трупов, всего лишь полвека назад бывшей его односельчанами. Забыть? А что именно надо нам забывать? И кто имеет право определять границы этой забывчивости?

И еще вопрос такой немаловажный возникает. Что надо оставить в назидание потомкам? Они ведь имеют право хоть что-то узнать о вещах, творившихся с их пра-прадедами. «И руками пра-прадедов тоже», - тихим голосом шепчет совесть. Где взять тот мудрый гребень, умеющий разделить спутанные кудри Мирей на гладкие пряди прошлого? Станет ли это причесанное прошлое таким же правильным в глазах потомков, каким видится нам с вами? Каким пишется нашими дедами на клочках мятой бумаги, найденной в разбомбленной школе. Или это была не школа? И красное на этой бумаге не кровь, а обычное варенье, засохшее сто лет назад?

Человек пытанный сломан. Чтобы жить, он строит себе новую личность. Прошлую честно вытесняет.

Ага, вытесняет. Так сильно и честно вытесняет, что смело может смотреть в глаза сыну своего друга, которого предал когда-то. И оправдание этой смелости найдет. Альцгеймер ему в помощь, бедолаге. Хотя, кто я такая, чтобы иметь право судить? Могилу деда так и не удалось отыскать. Жил человек, воевал, писал письма и вдруг молчание, прервавшееся кратким «Пропал без вести». Осталась только мемориальная стена жителей города с именами погибших и пропавших без вести. Там мой дед сохранился. В единственной строчке среди сотен строк. На фото остался. И все... Не осталось родных, знающих деда, умеющих рассказать о его привычках и характере. А мы сами-то останемся?

Будь Виктор в ее старости с ней рядом, кто знает ... Может, она бы продырявила грезовый горизонт и вышла бы обратно в «здесь и сейчас» из перенаселенного одиночества, из царства воспоминаний о воспоминаниях.

Желания и возможности наши не всегда совпадают. Вот лелеять бы старость бабули, без раздражения слушать старческие воспоминания да гладить искривленные с девичества непосильным трудом в войну руки, не дающие ей уснуть в дождливую погоду. Только вот парадокс-то! Пока жива бабуля – нам очень некогда. Столько дел переделать надобно, что не хватает этих крошечных двадцати четырех часов в сутках. И забываем, что время течет совсем по-разному у нас с бабулей. Ее сутки вмещают весь прожитый век. И нет этому веку ни конца и ни края в ожидании внука и внучки, сына и дочери... Да мало ли кого! Любую родную душу ждет тихо наша старушка. Пока живая у вас? Так торопитесь! Я уже не успела...

Какой была жизнь советского народа в период оттепели? О чем люди мечтали, о чем с детьми разговаривали в большинстве семей? Елена Костюкович об этом много рассказывает. Хочу показать вам эпизод из фильма режиссера Василия Пронина "Наш дом", вышедшего на экраны страны в 1965 году. Он очень показателен для того периода, так как точно показывает процесс воспитания детей в советских семьях. Ни мыслей своих не должно быть, ни лишних слов. Мечтай так, как было приказано. До сих пор не могу понять, как этот отрывок смог пройти цензуру и попасть на широкие экраны.

Эта книга – словно полноценная русская матрешка. Столько важного в ней, столько интересного. Счет кириллицей вам знаком? Тьма, легион, леодр, вран, колода. И еще миллион слов различной информации, имей только возможность ее усвоить читающий. Я сознательно не касаюсь научной части книги. Она не по зубам пока мне, слишком различен уровень обучения. Надо будет перечитать еще не один раз книгу. Чувствую, еще не все осталось понятым. Очень четкой в настоящий момент оказалась линия преемственности поколений. По этому поводу вспомнилась мудрая мысль одного из ныне живущих: «Это же замечательно: родился – давай трудись над собой, прекрасно, что за тобой стоит целый род. Самое главное, когда человек женится, выходит замуж, он сам становится в начало, у истока рода. Это совершенно потрясающее, мне кажется, ощущение – осознавать, что от тебя дальше растет какая-то ветвь, и ты стоишь у ее истоков. По-моему, это головокружительная мысль.»