Текст книги "Акционерное общество женщин"

Елена Котова
Акционерное общество женщин

Пролог
Явление денницы

Осенний день был таким солнечным и безветренным, что просилось слово «умильный». Полинина машина ползла по Мясницкой, известной своими пробками. Мясницкая – особенная улица, она как прелестное помещение, заставленное антиквариатом. Дома стоят вплотную друг к другу, как шкафы, что знаменитый чайный магазин Перлова, что угловой «Фарфор», что Почтамт… Нет ощущения улицы, скорее прекрасной захламленной комнаты, а небо над головой похоже на расписной потолок. Пробки – дело обычное, они в тягость где угодно, но на Мясницкой они радостны, как толчея в музее.

Светофор переключился, а Полина все сидела в своем «Мерседесе», не раздражаясь, что машина не движется, а радуясь солнцу и разностильным домам. Немытая девушка хотела сунуть какой-то листок в приоткрытое окно, а когда Полина, нажав кнопку, помешала ей, подсунула его под дворник.

Машина наконец тронулась с места. Полина свернула в Милютинский переулок и припарковалась у светло-зеленого доходного дома конца XIX века с изобилием белых балясин. Во времена постройки он, вероятно, выглядел купеческим китчем, но теперь смотрелся как чудом сохранившийся антикварный дух истинной Москвы.

Вынув из-под дворника листок, она обомлела. Дешевая глянцевая бумажка зазывала в страховое общество, обещая неуязвимость перед временем и буквально всеми жизненными напастями. Название выглядело полной ахинеей: «Женщины за гранью». Какие женщины, за какой гранью? Но главное – в качестве адреса шарашкиной конторы стоял номер ее дома – Милютинский, 3 и номер ее собственной квартиры, которую они с мужем купили полгода назад! Там еще шел ремонт, Полина и ехала, собственно, чтобы завезти рабочим серо-голубые в белых цветах обои, которые вкупе с массивными лепными карнизами должны были придать гостиной облик истинно московского «разлаписто-развесистого» уютного и чуть мещанского интерьера.

В сумрачном подъезде сидел охранник.

– Здравствуйте, Полина Альфовна, вас уже ждут.

– Здравствуйте, – ответила она, не очень поняв, кого имел в виду охранник. Не рабочих же, которые приходили каждый день?

Она поднималась пешком на третий этаж, думая, почему в листовке оказался ее адрес. А вдруг эта шарашка по нему уже зарегистрирована? Дверь в квартиру была заперта. Полина вошла и увидела, что рабочих нет. Значит, запили… Прошла в огромную гостиную, размышляя, где найти место почище, чтобы положить дорогие обои.

В коридоре, заставленном стремянками, послышались шаги. «У меня уже глюки», – мелькнула мысль, и тут же она чуть не вскрикнула от ужаса – в кирпичном проеме возник приземистый мужчина в сером плаще.

– Какого черта вы тут…

– Не пугайтесь, Полина Альфовна, – произнес мужчина, от чего Полина похолодела: аферисты не просто тиснули в листовке ее адрес, но, похоже, решили реально захватить ее квартиру. Уже и имя разузнали.

– Я вообще-то не пугливая, – произнесла она тем не менее. – Но все-таки, какого черта вы ошиваетесь в моей квартире?

– Вас поджидаю, – ответил мужчина. – У меня к вам дело.

– Вы один или вас тут целая шайка? – Полина пыталась собраться с мыслями.

– Один, как всегда… Но дело у меня важное, и наша встреча должна была произойти здесь. То, что эту квартиру купили именно вы, Полина Альфовна, отнюдь не случайно. Я обнаружил в квартире письма, которые вам несомненно будут интересны. Переписка вековой давности между тремя подругами.

– Хватит нести чушь! Тут были голые стены после реконструкции дома. Что вам надо?

– Только чтобы вы выслушали меня и задумались о своем предназначении.

– Вот как? Достаточно банально, должна сказать.

– Не спешите с выводами, Полина Альфовна. Вы умная женщина…

– А вы откуда знаете?

– …и я к вам отношусь с глубоким уважением, несмотря на вашу реакцию, вполне, впрочем, объяснимую. Позвольте пригласить вас выпить кофе где-нибудь неподалеку, и вы поймете, надеюсь, почему я пришел и почему под дворник подсунули листок, который вы только что выбросили.

Полина даже не спросила, откуда мужчина знает и это, ей стало интересно. Рабочие все равно запили, обои она уже принесла… Да и вид у пришельца больно благообразный, не похож на злодея… Главное – из квартиры его выдворить.

– Ну что же. Кофе выпить можно…

– Вот и хорошо. – Незнакомец направился к двери. Полина последовала за ним и, заперев с облегчением дверь, стала спускаться по лестнице, а тот продолжал:

– Тут рядом есть кафе, уверен, вам понравится. Там замечательно готовят баранину, при этом торгуют всем подряд, и модемами, и майками. Но особенно хороши десерты…

Мужчина продолжал бубнить, а Полина, идя следом, рассматривала его. Серый плащ, старомодный, габардин, что ли? Странная черная мягкая шляпа, которые в Москве носили, наверное, еще в войну.

Тем временем они свернули с залитого солнцем Милютинского на Мясницкую, затем в переулок и сели в маленьком кафе, полном хлама, с разномастными стульями, допотопной вешалкой у входа и сладко-душноватым запахом. В углу почему-то стоял батискаф.

Полина, всегда крайне чувствительная к таким прикольным деталям, сейчас их не замечала и лишь смотрела на тоненькую пачку писем, которую незнакомец, вытащив из кармана, теребил в руках.

– Десерты тут, как я уже сказал, отменные. Вам, как я понимаю, двойной эспрессо? Без молока и сахара?

– Угу, – кивнула Полина, не сводя глаз с писем.

Они были пожелтевшие, с потертыми сгибами, как водится, почерк был явно женский, вышедший из-под гусиного пера.

– Прочтите хотя бы эти два, – сказал незнакомец, передавая ей пачечку и ткнув пальцем в первое письмо.

«Дорогая моя Pauline! – Полина вздрогнула от собственного имени, написанного много лет тому назад затейливыми латинскими буквами. – Мужа моего, Nicolas, по службе переводят в Лондон. Мне тоскливо от мысли, что мы с тобой теперь можем и не свидеться, я не тешу себя надеждой, что ты приедешь ко мне, хорошо зная твою любовь к поместью и нелюбовь к путешествиям. Мне горько, что я изменяю нашему общему делу, задуманному тобою так давно, что ты сумела и меня убедить в его государственной необходимости. Но слишком много причин моему отъезду. Открою тебе тайну, которую храню в душе уже больше года. Помощник мужа моего, коего ты встречала мельком, молодой дворянин Дмитрий завладел моим сердцем. Я сгораю от любви к нему, а Nicolas, известный нам обеим своим снисхождением к моим слабостям, берет его в Лондон. Ведь ты же не осудишь меня, Pauline, за страсть, что сжигает меня? В Дмитрии столько благородства, искренности. Я буду гулять в Лондоне по знаменитому английскому парку, украдкой встречаясь с ним. Буду искать утешения в новой мануфактурной лавке Harrods, в которой, говорят, изрядно колониального товара…»

Дальше текст был неразборчив, затерт временем, и Полина взялась за следующее письмо, открытое уже на второй странице. Почерк был иной, но тоже женский:

«…и муж нашел в шкатулке в будуаре эти письма. В них мой любимый Рохля, прозванный так нами за его вечное вранье и промотанное состояние, изливал свою бесстыжую душу, играя мною, как он играет всем в жизни. Постылый муж требует, чтобы Рохля был изгнан из моей жизни, а круг подруг, коих он считает сообщницами моего падения, был забыт. Сам он изобретает какие-то нелепые способы устройства нашей жизни. На краю земли, в Америке, он условился со странными людьми, выходцами из Германии, заниматься чем-то чудовищным, думая спасти этим наше перезаложенное поместье. Они пишут то о золоте, которое там добывают прямо из рек, то о какой-то нефти. Что такое нефть и для чего она потребна, я не понимаю. Я не хочу уезжать. Pauline, мне отрадно строить с тобой и Catherine планы нового устройства жизни, в котором жгучие земные наслаждения лицемерный суд людской не посмеет назвать грехом. Но жизнь моя связана с безумным мужем, пусть и поневоле, и у меня нет более прав сопротивляться его власти. Прости, что бросаю тебя одну. Нет большей горести, чем разлука. Мне кажется, что все кончено и жизнь моя в этой чужой Америке, должно быть, скоро угаснет».

– Кто эти женщины и кто эта Pauline, которой они пишут? – спросила Полина. – Вы сказали, что нашли письма в моей квартире?

– Эти женщины, думаю, вы и сами поняли, многое пережили и передумали. Много и грешили – по крайней мере по меркам общества, в котором жили. Но в отличие от других женщин, тоже немало грешивших, они задумались о том, что любовь, страсть выпадает женщине больше чем раз в жизни и нельзя лишать ее права ни на эту любовь, ни на свободу от оков брака, если муж опостылел. Полтора века назад, как можно судить по упоминанию нового колониального магазина Harrods, они вынашивали план иного общества. В котором женщине, да и, в сущности, мужчине, была бы дарована свобода. Предназначение женщины отнюдь не в служении мужу и не только в воспитании детей, но тогда подобные мысли считались грехом. Как и сейчас, впрочем. Вопрос лишь – по чьим меркам? Дьявол искушает, но он же…

– Вот, о дьяволе я точно не расположена говорить, у меня на этот счет свое, особое мнение…

– Меня это не удивляет. Что ж, вернемся к письмам. Именно в вашей квартире спустя десятилетия после разлуки с подругами умирала дожившая до глубокой старости та самая Pauline, именно в этой квартире осталась похороненной вместе с письмами ее мечта устроить общество по-иному, дав женщине свободу и власть. Ведь не только общество лишает ее свободы любви, но и время сжигает ее красоту. Думаю, что если бы подруги не бросили ее, они бы, возможно, создали именно страховую компанию, что было в конце девятнадцатого века столь заразительным в России занятием. Но не суждено было… А теперь все в ваших руках, которые держат эти письма. Страховая компания, дающая женщинам свободу и власть, – это веление…

– Чего? Времени? Не морочьте мне голову. Вы аферист, который хочет затащить меня в какое-то страховое общество и захапать мою квартиру?

– Полина Альфовна, вы сами знаете, чем занят ваш праздный ум. И это благо, что он праздный. Лишь свобода от суетных забот подвигает ум на полет.

– Это все? Суетные заботы, праздный ум. Скажите прямо, кто вы?

– Я лишь посланец, коему поручено разбудить ваши ум и сердце. Вы сами не раз думали о противоестественной подчиненности жизни женщины чуждым ей правилам, о том зле, которое она своими собственными руками…

Незнакомец все говорил, а Полина, уже не слыша его слов, ощущала лишь их смутные созвучия их собственным раздумьям с подругами. Странные запахи кафе, то ли дыма, то ли… Она видела огромный зал, себя в длинном голубом платье, поклонников и своих подруг, одна из которых была в красном. Слышались аккорды Вагнера, между колоннами по стенам проступали полки библиотеки, тома с золотыми тиснениями. На корешках угадывались немецкие названия, ей даже показалось, что она разглядела слово «Faust» на одном и «Hegel» на другом. Потолок зала был покрыт росписью, одни картины, казалось, изображали рай, другие – геенну огненную… Ева, искушенная дьяволом, увела Адама из рая на землю. С тех пор человек пребывает в постоянных страданиях, сомнениях, поисках…

Полине захотелось задать незнакомцу вопрос, но тут она поняла, что сидит за столиком в одиночестве.

Собеседник исчез. Исчезли и письма. На столе лежала лишь мятая визитка с большой буквой «L», обвитой вензелем старинного узора, в верхнем левом углу. Имени на визитке не было вовсе, зато красовалось все то же идиотское «Женщины за гранью» и номер телефона, явно не московский.

Полина взяла визитку, вышла из кафе и медленно двинулась по солнечной стороне к Милютинскому переулку, к своей машине, переваривая в голове всю эту ересь. Вытянув из сумки телефон, набрала значившийся на визитке номер. Телефон ответил длинной немецкой скороговоркой, а после паузы глухим мужским голосом на чистом русском языке произнес: «Недосягаем», после чего телефон умер, даже экран погас.

Сев в машину, Полина перезагрузила телефон, но, оживив его, увидела, что исчезли все набранные номера. И визитка куда-то подевалась, наверное, обронила. Полина снова выбралась из машины, долго осматривала тротуар, но ничего на нем не обнаружила.

«А Катька уже два года как в Лондоне…» – подумала она вдруг, и уже знакомое чувство приближения какой-то неведомой беды так накрыло ее, что она еще долго сидела в машине, не в силах сообразить, как лучше выехать на Сретенку в сторону области.

Над городом по-прежнему светило неяркое сентябрьское солнце. Не сгустились тучи, не подул внезапно резкий ветер, не слышались раскаты грома. Ничего не изменилось, и Мясницкая была как всегда прекрасна.

Глава 1
Праздные мысли Полины и Кати

И быстро жизни колесница стезею младости текла;

Ее воздушная станица веселых призраков влекла:

Любовь с прелестными дарами, с алмазным Счастие ключом,

И Слава с звездными венцами, и с ярким Истина лучом.

Ф. Шиллер. «Мечты» (1795) в вольном переводе В.А. Жуковского (1812)

Войдя в квартиру Катьки, своей подружки с детского сада, с тех самых пор, когда в конце шестидесятых их отцы получили наконец по отдельной квартире в панельном доме в Черемушках, Полина принялась вертеться перед старинным зеркалом в коридоре:

– Кать, к этому платью непременно нужна шляпка, как считаешь? Как в фильмах тридцатых… Между прочим, тогда тоже была советская власть, но были и шляпки, а теперь что? Посмотри на себя: достала джинсы и думаешь, это шик? Небось у барыг около «Березки» покупала втридорога?

– Полин, ты чего пришла? Джинсы мои обсуждать? Шляпку я тебе все равно не пойду искать…

– Я пришла обсуждать Иноземцеву. У нее после развода навязчивая идея, что надо искать мужика, потому что уже двадцать пять, а жизнь не устроена. Зачем надо устраиваться, я не понимаю, вся жизнь впереди. Я вот после развода целый год с наслаждением отдыхаю, лежу на диване и книжки читаю сколько захочу. А Иноземцева мается и твердит, что «надо искать мужика». Кать, ты не слушаешь меня?

– Почему, слушаю… Иноземцева красивая… А ты еще красивее. Куда мужики смотрят? Пойду чай поставлю.

Полина была действительно красива. Ее красота была прозрачной, лучшего слова не подобрать. Чем-то она походила на принцессу Диану, особенно ореолом чуть рыжих, сводивших с ума волос и взглядом, который то и дело поражал неожиданным выражением. Вволю покрутившись перед зеркалом, Полина уселась на табуретке в Катькиной шестиметровой кухне, поправила перетягивающий тонкую талию пояс на платье из коричневого крепдешина с мелкими бело-сине-желтыми цветочками и теперь покачивала ногой в изящной темно-синей туфельке на маленьком каблучке червячком. На стол, покрытый клеенкой, она бросила такого же цвета крохотную сумочку-клатч. Где она только доставала такие наряды в Москве с ее пустыми прилавками конца восьмидесятых? Полина была неземным созданием, начисто лишенным целей. Цели ей при такой красоте были не нужны. От них ее красота перестала бы быть неземной.

– Полина, мне надо автореферат добить, пока ребенок спит. Я даже гулять с ним не пошла, а выкатила на балкон в коляске. Все-таки разведусь я с Володькой. Выйду за Толю.

– У тебя, Катька, столько энергии, это кошмар! И работать, и ребенок, и разводиться… Я лично работать не хочу. Ни одного дня.

– Не знаю, как можно не работать. Сидишь при своем Шурике, а он ведь не думает разводиться.

– Кать, не сыпь соль на рану. Он все время в разъездах, занят строительным кооперативом. Ненавижу я его кооператив…

– А что такого? Перестройка, кооперативы разрешены теперь.

– …мотается по стране, ищет подряды, я жду его, жду его развода, а он все время врет…

– А вот если бы ты работала, то на работе и встретила бы нормального мужчину.

– Кать, отстань, мне лень работать и тем более кого-то искать. Мне нравится сидеть и ждать Шурика.

– И изводиться при этом.

– Да, представь себе. Читать книжки, ждать, изводиться, а потом скандалить. Когда он является, а я начинаю требовать, чтобы он развелся. Поскандалим, и опять все замечательно. А когда он уезжает, я сначала плачу, а потом опять читаю книжки и жду. Я же не могу, как ты, все время что-то делать. Вот скажи мне, зачем тебе разводиться?

– Потому что Толя лучше Володи, который полный козел. А одной остаться страшно.

– А Шурик говорит, что ты никогда не останешься одна. И очередной мужик тебя опять устраивать не будет, и ты будешь постоянно искать другого. Но одна не будешь ни дня-я-я, тра-ля-ля… А я не буду ни дня работать. Кроме книжек, больше всего люблю перед зеркалом вертеться. Смотрю на себя как будто со стороны и вижу, как это красиво.

– Особенно в темно-синем платье в горошек, просто как Марлен Дитрих. А что Иноземцева, я так и не поняла?

– Говорит, что мы должны искать мужиков правильных и солидных, таких, на которых можно положиться… Но при этом влюблена в своего Семеныча как кошка. Ты говоришь, Шурик не разведется. А я тебе скажу: кто точно не разведется, так это Семеныч. Только лапшу на уши Иноземцевой вешает. Помнишь, рассказывал ей про шпионские страсти? Как он к ней не приехал, потому что отстреливался в Австрии?

– Поль, может, ты правда пойдешь, а? Мне всего час осталось поработать, потом ребенка кормить, стирать. Господи, как я устала от всего!

– Кать, а какая разница, защитишься ты в этом году, в следующем или никогда?

– Да ну тебя! Мне уже двадцать два года, сыну полтора, деньги нужны. Слушай, а может мне правда не выходить замуж за Толю?

– Кать, ты хотела работать, вот и работай. Я ухожу.

Катя все же решила выйти замуж за Толю. Тот был взрослее, надежнее ее тогдашнего мужа Владимира, который уже извел Катю за три года брака своей недописываемой диссертацией, инфантильностью и безденежьем.

Но пока она разводилась, появился Игорь. Он только что приехал из-за границы, в нем чувствовались класс и широта, он обожал Катьку, готов был мириться с любыми ее капризами и именно по этой причине надоел ей через полгода.

Появился Виктор, интеллектуал, лингвист, философ и принципиальный холостяк. Он любил Катьку, когда уставал от своих рукописей, охмурял ее своими теориями, которым она внимала раскрыв рот, чувствуя, что служит гению. Катька моталась к нему каждые выходные, пристраивая четырехлетнего сына к бабушке. Бабушка, Катькина мать, ругала дочь, ненавидела Виктора, который задурил голову дочери. Ругала она и Полину за Александра, который разводился вот уже который год.

Александр развелся лишь три года спустя, когда Полина была глубоко беременна. Он построил огромную шикарную дачу, и Полина с ребенком жила там, читая книжки в свое удовольствие, размышляя, радуясь себе самой, особенно по утрам, когда просыпалась от беспричинного счастья. Иноземцева в начале девяностых уехала с Семенычем в Сан-Франциско. Тот, правда, с женой так и не развелся, а лишь поселил ее в другом городе, живя с Иноземцевой наездами, а та не прекращала поиски альтернатив.

Виктор бросил Катьку, устав от ее попыток женить его на себе, но тут Катька встретила Николая, которого ее мама тоже не одобрила, но это уже не имело значения. Сын полюбил Николая, устав от временных пап, менявшихся с калейдоскопической быстротой, и скоро вся семья вместе с мамой Катьки уехала в Германию. Лет через восемь крупная девелоперская компания, в которой она продвинулась до начальника департамента, Катьке надоела. Надоела и Германия. Сын учился прилежно, бабушка была готова, пожертвовав собой, довести внука до университета, муж работал в немецкой торговой фирме и в расчет не шел. Катька радостно вернулась в Москву одна. Теперь уже она сидела на даче у Полины и сама помахивала ногой в немецком спортивном ботиночке.

– Кать, какое счастье, что ты приехала. Бросили меня тут одну. Ты в Германии, Иноземцева в Америке. Без вас все не то.

– А сама к нам так ни разу и не приехала, сколько мы тебя ни звали.

– Можно подумать, ты не знаешь мою лень и нелюбовь к путешествиям. Я люблю свою дачу. Шурик крутится, сын растет, я готовлю, рисую, даже уроки стала брать.

– Какая ты молодец! Работать по-прежнему не хочешь?

– Господь с тобой, это не для меня. Пойдем, покажу, какие мы картины для дачи купили. Я еще хочу собственные написать, такие, плохо прорисованные, вроде этюдов, но чтобы много воздуха и солнца. Шурик меня уже достал, у него то понос, то золотуха. Года два назад удачно продал свой завод, успел перед дефолтом. Я обрадовалась, а он раздал долги, накупил лесосек и лесопилку где-то на Севере, строит завод стройматериалов. Мы снова в долгах. Завел себе Васю, это его крыша. Крыша, Катенька, это наша реальность. Не исключаю, что ты в Германии от этой реальности оторвалась.

– Я тебя умоляю… В Гамбурге, в портовом городе?..

– …Вася такой, ой, даже передать не могу… Типичный крышевальник, из кунцевских. Вальяжный и многозначительный. Летом с ним и его женой на Канары ездили. Я на солнцепеке на пляже часами его Валю развлекала, а Вася с Шуриком в отеле стеклянный стол разбили лобстером. Можешь себе представить, какая тоска.

– А говоришь, тебе никогда не скучно.

– Мне не скучно, когда я сама с собой. Наблюдаю в себе, как бы это ни было банально, эти самые Ян и Инь. Мужское начало и женское. Смотрю на себя глазами мужчин, а чувствую одновременно и свое женское естество, и их мужское желание. Оно такое тем-м-м-ное-е, завораживающее, в нем так приятно купаться…

– И при этом целыми днями сидишь дома.

– Кать, ты все по себе меряешь. Такая морока романы заводить. Мало мне Шурика с его капризами, что ли? Так, как я себя сама люблю, меня ни один мужчина полюбить все равно не сможет. Все, что есть прекрасного в любви, в страсти, гораздо приятнее себе просто представлять.

– Бездельничаешь, короче, как сказала бы моя мама.

– Нет, живу в фантазиях. Они такие насыщенные, в них столько всего происходит. Постоянно открываю новое, в том числе и в себе. Крайне увлекательное занятие, до которого у таких, как ты, вечно занятых, руки не доходят.

– Это точно, я в Германии перестала себя женщиной чувствовать, семья и дом заездили. Мать с Колькой лается, ребенок вечно протестует против всего, слава богу, хоть учится. А мне тут такую масштабную работу предложили!

– Кать, ты спятила? Ты что, правда насовсем вернулась? Хотя знаешь, Иноземцева тоже возвращается. Теперь ей захотелось собственных денег. Семеныч, по-моему, только обрадовался. Связей у него полно, он ее тут же пристроил в один банк, при этом олигархе, забыла, как зовут…

– Вот и я поняла, что мне необходимо что-то поменять. А то жизнь так летит, что не успеешь оглянуться, а все уже позади. Помнишь, как в Черемушках ты в моей квартире крутилась перед зеркалом, а я автореферат писала и думала, разводиться ли мне с этим, как его звали-то?

– Кого?

– Да мужа моего первого. Неважно… Ведь пятнадцать лет с тех пор прошло, в этом году, страшно подумать, наступает двадцать первый век, время мчится, все меняется…

– Да ничего, Кать, не меняется, суета все это. Если менять, то надо придумать что-то действительно необыкновенное. Например, как есть и при этом не толстеть. Или как всю жизнь оставаться красивой…

– Ага, или душу дьяволу продать и все получить, не вставая с дивана.

– Ой, только не тверди, что все это у меня от праздности и лени. Я же тебе не говорю, что ты все время меняешь шило на мыло.

Катька всю жизнь что-то предпринимала и меняла. Ей нужно было совершить что-то необычное, то ли стать знаменитой, то ли найти необыкновенного мужчину. Она была хороша, точнее – хорошела с годами. В юности в ней не было ничего особенного, лишь девичья свежесть, а так – простые черты лица, много целеустремленности и бабской витальной силы. С годами же она приобретала лоск, мягкость, понимание людей, и все это переплавлялось в женскую магию.

Съехавшись в Москву, три подруги обнаружили, что они стали взрослыми, точнее – взрослыми девушками, а в остальном не изменились. Катька и Иноземцева работали и охотились за мужчинами. Полина сидела дома, верная своему отсутствию земных целей, обдумывала, как сделать что-то подлинное великое, но, не додумав, погружалась в книгу или шла на кухню готовить обед.

Иноземцева, вернувшись в Москву, отдавалась работе и страсти охотницы Дианы. Она чуть располнела, но лицо было свежее, страстное, огромные темные глаза и длинные черные волосы придавали ей облик цыганки. Одевалась она подобающим облику образом, который для вице-президента банка по работе с клиентами мог вызывать вопросы.

Катька рулила какими-то проектами в области архитектуры в высоком государственном учреждении. Первым делом она завела роман с генералом ФСБ, статным брюнетом, ее ровесником. У нее не было цели оторвать генерала от семьи, просто приятно было держать при себе успешного, сильного мужика, который по вечерам неизменно приходил с цветами, водил по ресторанам, брал иногда с собой в поездки в близлежащие страны, вроде Латвии или Польши, где он решал свои задачи. Генерал любил две темы.

Первая – это обсуждать с Катькой, почему на ней так прекрасно сидят костюмы. Катька прибарахлилась в Германии для переезда в Москву и носила костюмы Armani с платками Hermes. Генералу это нравилось, он недоумевал, почему на его собственной жене все сидит как на корове и почему та не может взять себя в руки и похудеть, чтобы выглядеть ну хотя бы презентабельно, а то все время ходит… Тут у генерала исчерпывался словарный запас, и он просто показывал руками что-то бесформенное и малопривлекательное.

Второй любимой темой генерала было то, что он как мужчина еще вполне ничего. Но когда Катька требует от него второго, а тем более третьего раза, это просто неуместно. По стольку раз могут только зеленые лейтенанты, а он генерал, хоть ему лишь сорок. «Я же самый молодой генерал, – говорил он, – а в этом смысле я еще почти что лейтенант. То есть из генералов я самый лейтенантский, а тебе все мало».

По выходным на даче у Полины подруги пили кофе на террасе, курили, судачили. С возвращением подруг Полинина жизнь насытилась событиями, раскрасилась красками, причем не потребовав от нее никаких усилий.

Шурик же – человек предельно добродушный, но испытывающий время от времени потребность кого-то потиранить, приструнить, – обрел в Катьке и Иноземцевой естественные объекты для своих насмешек, что доставляло ему наслаждение, ибо его собственная жена на них давно перестала реагировать. Особенно доставалось Иноземцевой, расставшейся с мечтой найти достойного и солидного и теперь засматривающейся на мальчиков с тугими плечами и подтянутыми торсами, которые могут все, с вечера до утра, а потом с утра до вечера…

– Эх, девки, слушаю вас столько лет, а все одно и то же. Уже по сорок, а ни стыда, ни совести, прямо бляди какие-то. Посмотрите на себя! Уже руки-то бабские, не девичьи. Иноземцева, у тебя задница как у мадам в борделе, а ты за мальчиками гоняешься. Все, кончается ваш бабий век. Разве что-то может сравниться с юным телом, таким упругим, с попкой, как орешек, с кожей просвечивающей? Вы деньги на кремы, на притирки тратите, мажете себе на рожу все подряд и думаете, это поможет. Взять хоть твоего генерала, Катерина. Он же от скуки к тебе ходит. Пришел, а ты подтянутая, ласковая, приветливая, духами надушилась, халатик распахнула, там белье кружевное… А дома все одно и то же… Жене даже постараться лень… Как и моей… Ходит целый день по дому в чем придется, а меня грозит в отдельную спальню отселить. Конечно, пойдешь на сторону. Вот твой генерал и ходит. Отчего не сходить?

– Да пошел ты… – Полина беззлобно затыкала мужа, на его откровения ей было так же наплевать, как и на все остальное. – На себя посмотри, разъелся как боров, что с тобой в постели делать-то?

– Генерала я уже месяц как послала, надоел. Зато, девочки… У меня, похоже, та-а-кой роман начинается… – Катька затянулась сигаретой и закатила глаза.

Катя недавно ездила в Лондон в командировку вместе с самым надежным из менеджеров ее проектов. Несмотря на молодость – Денису было лишь тридцать, семью и уже троих детей, его отличали острый ум, чувство юмора, нередко циничное. Им с Катькой хорошо работалось вместе.

Денис оказался в Лондоне впервые, по вечерам они с Катькой гуляли по городу, ему нравилось все, но Катьке казалось, что, пожалуй, еще больше Лондона Денису нравится она сама, Катька.

Вечером накануне отъезда они встретились в баре отеля с их партнером, английским девелопером. Катька явилась в платье на бретельках и накинутом на плечи пиджаке. Скинув пиджак, она потянулась за своим стаканом, и одна бретелька сползла с плеча.

– Извините, – сказал Денис и вернул бретельку на положенное место.

– Спасибо. – Катя повернулась от стойки бара к нему лицом.

– Ой, у вас тут еще… – Денис тронул себя за щеку, будто стряхивая что-то.

– Что тут у меня? – Катя старательно вытерла щеку.

– Нет, рядом. – Денис наклонился к ней близко-близко и снял двумя пальцами с Катькиной щеки неприметную соринку. – Теперь порядок, – сказал он, улыбнувшись ей в глаза.

За ужином Денис с несвойственной ему светскостью и легкостью шутил с их английским партнером, смело обсуждал наряды женщин в ресторане, она и Денис все чаще просто смотрели друг другу в глаза, улыбаясь чему-то, что каждый скрывал от другого. Попрощавшись с девелопером, они пошли по ночной безлюдной Понт-стрит, дугой огибающей Белгравию…

Следующим утром улетали в Москву. Катя сидела за завтраком с ощущением невесомости от адреналина и радостного озноба от бессонной ночи. Не хотелось лишь, чтобы Денис мучился, неважно чем, все равно надуманным, или, еще хуже, жалел о чем-либо. Тот появился поздно, отказался от завтрака и, взяв кофе, пил его с мрачным выражением лица, глядя на панораму Лондона за окном.

В аэропорту Катьке стало невмоготу смотреть, как он мается, она поцеловала его в шею, прошептав: «Не бойся, я ухожу, все было чудесно, ни о чем не жалей». Встала и пошла, не оглядываясь, в лаунж первого класса, чтобы не видеть зрелища, которое ей видеть было ни к чему. В полете они ни разу не подошли друг к другу, а в Шереметьево, выйдя через ВИП-зал, Катька тут же уехала на своей служебной машине.

Теперь она рассказывала подругам, как была счастлива от ощущения крепкого тела, пахнущего молодым горячим потом, от жадного восторга Дениса в ту ночь, от слов, которые он шептал. Ей хотелось продолжения, она не видела, что может этому воспрепятствовать теперь, когда она дала Денису такую индульгенцию. Шурик же был полон сарказма.

– Не строй иллюзий. Не верю, что молоденький мальчик влюбится в старую бабу и останется при ней, чтобы дарить ей любовь в обмен на опыт, какое-то надуманное познание. Даже если баба его в придачу и содержит. Иноземцева постоянно этих мальчиков меняет, а ничего не склеивается. Твой юноша был одержим жаждой нового опыта, не просто сексуального, а опыта ночи с женщиной на десять лет старше его, куда более значительной и интересной, чем он сам. Это он уже получил. Зачем продолжать? У него семья, амбиции, масса других забот. Может, и припадет к тебе еще пару раз, из вежливости, чтобы не расстраивать руководителя. А с тобой все понятно: повелась на молодую плоть. Хочется стареющей женщине припасть к энергии молодости. Вот и весь расклад.