Текст книги "Народная игрушка"

4. Художественно-образные свойства народной игрушки

Г. Л. Дайн впервые определила, что художественный образ народной игрушки обусловливается ее функциональным своеобразием, зависящим от среды обитания и характера производства. Она подметила, что «в крестьянской игрушке причудливо соединены совсем разнохарактерные изобразительные приемы: условная форма соседствует с предельно правдоподобной, даже натуралистичной. Народный деревенский художник изображал предметы такими, какими они ему казались. Это всегда был результат суммированных зрительных и эмоциональных впечатлений и одновременно духовно-практических понятий. Крестьянская игрушка выступает как нечто самоценное, в себе замкнутое.

Иной характер носит изобразительность народной ремесленной игрушки. Она гораздо нагляднее, конкретнее и может быть сопоставлена с действительностью, с живой натурой. Это касается и тематики, и скульптуры игрушки. В ней преобладают знакомые образы и привычные бытовые сюжеты. Зритель воспринимает игрушку сначала в главных ее деталях, которые точно выражают весь ее образный строй. Затем она привлекает внимание множеством интересных подробностей. Разнообразие материалов, фактур, цветосочетаний, съемные и подвижные элементы формы, звук и конструкция – изо всех этих выразительных средств складывается художественный образ игрушки»[8]8
  Дайн Г. Л. Указ. соч. С. 131.


[Закрыть].

История крестьянской игрушки уходит своими корнями, возможно, еще в те времена, когда воззрения предков современных народов были если не общими, то сходными. Традиционность, понимаемая как соблюдение определенных внешних и внутренних качеств образа, передаваемых из поколения в поколение, – порождение обрядового мифологического сознания. Она имеет ритуальные истоки, отсюда устойчивость некоторых образов, пластических воплощений и декора. Игрушка донесла до нашего времени древние мифологические сюжеты, связанные с раннеземледельческими, а возможно, и с охотничьими культами. Существует небольшое количество широко распространенных образов – культурных архетипов, общих для многих народов. Птица, олень с золотыми рогами, красный конь, в декоре которых преобладали круги и спирали, – это олицетворение животворящего Солнца. Женская фигура пышных форм – сама Природа, все рождающая и все пожирающая, богиня, покровительствующая плодородию и деторождению. Во время великого переселения народов и военного соперничества земледельцев со степняками-кочевниками появился образ всадника-богатыря, сросшегося с конем, олицетворяющего идею покорения пространства и героической защиты родной земли.

Отсюда поразительное сходство отдельных игрушек между собой, с изображениями народного искусства, сохранившими черты языческой культуры, и даже с археологическими находками первобытного и античного мира. Причина сходства – в значительной смысловой нагрузке, которая заложена вследствие многовекового отбора жизненно важных ценностей. Единство содержания подкреплено общностью художественного языка. Общие средства выразительности: фронтальность и статичность, обобщенность и монументальность форм, знаковость декора и цвета. Г. Л. Дайн отмечает архаичность деревянных коников-каталок из села Пурех Нижегородской области. Она пишет: «Степень художественной обобщенности старых пуреховских игрушек, доведенная до символического звучания, позволяет исследователям сравнивать эти изделия русских мастеров XX в. с произведениями античного мира: с древнегреческими коньками, найденными археологом Шлиманом при раскопках Трои… Пуреховский двуглавый конек-каталка, развернутый в плоскости, подобен изображениям коней на гребнях, ткацких станах, в домовой резьбе.

И значение его аналогично. “Суришный” конек-игрушка, окрашенный огненным свинцовым суриком, олицетворял собой Солнце»[9]9
  Дайн Г. Л. Игрушечных дел мастер. М., 1994. С. 235–236.


[Закрыть] (рис. 5).

Рис. 5. Коник – каталка. с. Пурех. Нижегородская губерния. Конец XIX в.

Еще один аналог двуглавого коня – кониковые подвески из захоронений пермской чуди ломоватовской культуры XII–XIII вв. Две симметричные конские головки удваивали магическую силу оберега, призванного защищать и днем, и ночью. По той же причине, возможно, в слободе Дымково мастерили странные, на первый взгляд, глиняные свистульки в виде двуглавого коня. На каждой из голов – золоченые ушки, конической формой напоминающие рога. В раннеземледельческую эпоху конь заменил оленя в представлениях о солнечных образах. По центру широкой груди лошадки – ярко-красный круг. Она уверенно стоит на земле, лаконична по формам, а потому монументально героизирована. Задача свистульки не только забавлять несмышленых детей, но и бороться с силами зла. В сюжетах дымковской игрушки И. Я. Богуславская[10]10
  См.: Богуславская И. Я. Дымковская игрушка. Л., 1988.


[Закрыть] усматривает отголоски древнеязыческих культов плодородия. Поэтому, кроме птиц и домашних животных, частыми были изображения женских персонажей. В эпоху палеолита женские фигурки из кости мамонта – амулеты, связанные с идеей рождения, родового коллектива, наконец, размножения животных, – всего того, от чего зависело благополучие людей. Древние земледельцы лепили скульптурки женщин из глины, в которую добавляли зерна, муку. Эти изображения олицетворяли собой материнское и семейное начало, а кроме того, природные силы, покровительствующие земледельцам. Женский образ был настолько почитаем, что даже когда объект поклонения стал детской игрушкой, основные внешние признаки сохранились. Спустя тысячелетия мастерицы слободы Дымково лепили кормилиц, вспоминая нарядных горожанок, подражая модным алебастровым статуэткам, но при этом они продолжали придерживаться традиций своих прабабушек, бабушек, матерей.

Рассмотрим «Даму с ребенком» мастерицы А. И. Мезриной (начало XX в.). Фронтальной статичностью фигурка напоминает женские образы древних охотников и земледельцев, а кроме того, Богоматерь русских домонгольского периода, мозаик и икон. Исследователи отмечают в данном качестве христианского образа влияние языческих традиций поклонения женскому божеству. Вятская глиняная фигурка также божественно сурова, похожа на идола. Симметричность колоколообразной фигуры усилена парными деталями: разделенным на две половины головным убором, короткими, торчащими, будто крылышки, рукавами жакета, подчеркивающими линию плеч. Квадраты золотой потали[11]11
  Потали – металл в виде тонко распластанного листа, напоминающий по цвету золото.


[Закрыть] расположены именно на плечах и на голове по сторонам от лица. Только самый крупный из них – строго посередине живота. Божественный золотой цвет там, где зарождается жизнь, на фоне лазурно синего цвета, в христианской культуре символизирующего духовное возвышение. Их соседство, как близость солнца и чистого неба, должно быть, и намного ранее воспринималось как знак благодати. Столь же важен огненный красный цвет, преобладающий в колорите куклы. Женщина держит ребенка прямо перед собой, не прижимая, а лишь легко касаясь его, пряча кисти рук под широкой юбочкой. Как будто какая-то неведомая сила поднимает ребенка над землей. Белый круг лица ребенка в золотом нимбе шляпки на уровне груди женщины вызывает воспоминания не только об изображении Христа Эммануила в круглом медальоне на груди Ярославской Оранты (иконы XII в.), но и личины на торсе птицеголового идола ананьинской культуры VII–IX вв. (см. цв. ил. 3,б).

Птица – важный персонаж в языческих представлениях о мироздании, она была связующим звеном между миром земным и миром потусторонним. Она уносила души умерших людей в инобытие, так же как женщина приносила человека из неведомого далека в реальность. Чудская бляшка столь же подчеркнуто симметрична, причем акценты, как и у вятской кормилицы, на плечах и по бокам головы. И декор в нижней части обеих фигурок в виде вертикальных полос и рядов кружочков, нанизанных как бусы на нитку, также удивительно сходен (рис. 6).

Рис. 6. Птицевидный идол. Прикамье. VIII–IX вв.

Ученые считают орнамент из ритмично повторяющихся кругов и спиралей символом времени, отсчитываемого солнечными фазами. Вертикально спадающие шарики могли означать и капли столь желанной для земледельца небесной влаги. Хочется отметить строгость круглоглазого взора идола и куклы. Ей-то, румяной и нарядной, зачем хмурить брови? И у «барынь» мастера И. В. Ягненкова из села Лыскова Нижегородской области брови черные, придающие суровость взгляду модницы. Формы токарной фигурки лаконичны и симметричны, потому она статична и устойчива. В колорите главный цвет – красный, в декоре – те же ряды круглых бусин.

Обобщение, вплоть до схематизма, – результат отбора, усиливавшего значимость того или иного сакрального (священного, религиозного) признака. Здесь игрушка – наследница обрядового предмета, участвовавшего в магических и религиозных церемониях. Обрядовая кукла, как правило, делалась из подручного материала, была далека от натурального воспроизведения образа. Выделялись признаки, имевшие особое значение. Этнограф М. Т. Маркелов, мордвин по национальности, в одном из писем 1934 г. описывает праздник, который он наблюдал в детстве в бывшей Саратовской губернии. Одной из реликвий праздника были схематичные фигурки лошадей – «алашат». На них с криками, подражавшими ржанию, носились женщины в определенный момент ритуала. М. Т. Маркелов изобразил «алашат» и дополнил его описанием: «…это деревянные сукообразные изогнутые палки в руку толщиной с нашитым на них корпусом коня в виде подушки. Голова коня – сук, шея украшена погремками-бубенцами. В нижней части подушки привешены холщовые мешочки, набитые пшеницей или просом. Это означает: кони – жеребцы, мешочки testiculos жеребца»[12]12
  Маркелов М. Т. Письмо И. С. Ефимову. 1934 // Архив Института искусств и дизайна УдГУ.


[Закрыть]. Описанная М. Т. Маркеловым кукла-конь не имела ног, хвоста, головы, зато были выделены производительные органы (рис. 7).

Рис. 7. Обрядовая кукла «Алашат». Мордовия. Начало XX в.

Условная кукла имела огромную свободу применения. Широко известна использовавшаяся в различных обрядах у многих народов кукла в виде деревянной чурки («Рождественское полено» в Европе, «Колодка» у славян). Ее сжигали в момент празднования Рождества, привязывали к ноге парням, не женившимся в Мясоед, в наказание за нереализованную возможность продолжения рода. Весной в некоторых русских губерниях женщины целую неделю праздновали рождение, свадьбу, похороны Колодки, совершая с ней соответствующие действия. Украшенный столб или деревце, уничтожавшиеся через потопление в мае, июне, в тот момент, когда народившимся зеленым побегам была особенно нужна влага (у славян это обряды Троицко-Семицкого цикла – зеленые святки), также могут считаться аналогами Колодки[13]13
  См.: Соколова В. К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов. М., 1979.


[Закрыть]. Эта простая кукла была отголоском древних культов деревьев и производительной силы природы.

Условные признаки обрядовой куклы дополнялись характерными узнаваемыми чертами в сознании играющих, в самом процессе детской и народной игры. Легкость одухотворения, наделения самой схематичной куклы свойствами живого существа: волей, речью, движением (анимистические свойства) – неотъемлемое качество обрядового и детского сознания. Все мы наблюдали, как обыкновенная палочка для девочки может стать ребенком, для мальчика – лошадкой. Она готова принять наиболее важные для игры приметы.

Не только схематизм, но и значение тех или иных признаков отделяют обрядовых кукол от детских.

Многие из них внешне и по конструкции мало отличались от тех, которыми играли дети. Часто кукла после исполнения обряда переходила в собственность ребенка и при этом совмещала оберегающую и магическую функцию с игровой. Главное, чтобы эта кукла несла положительные идеи, а не была олицетворением зла. У обских угров куклы мыслились вместилищем души как неродившегося ребенка, так и умершего предка, благоволившего и помогавшего потомкам после смерти. Кукла в колыбели должна была защищать ребенка, хранить его от невзгод, так же, как и изображение предка, соотносимого с домовым, духом-покровителем. Удмурты использовали кукол в поминальных обрядах. Тряпичных кукол, одетых в национальный костюм, прикрепляли к сучьям кладбищенских деревьев или вешали на могильный крест.

Но бытовала и другая традиция – хоронить или выбрасывать в недоступное место куклу в момент болезней, недорода, других бедствий, что выдавало семантическое отождествление ее с духом несчастья[14]14
  См.: Шумова Н. И. Дохристианские культовые памятники в Удмуртской религиозной традиции. Ижевск, 2001. С. 16–17.


[Закрыть]. Ее образ нес противоположные признаки, имеющие значение принадлежности к миру зла, миру наоборот. Пример – кукла, изготовленная в Удмуртии. Это ветка дерева с сучками-развилками. Подобная ветка часто была основой детской куклы, сучки были повернуты вниз и позволяли ей устойчиво стоять на плоскости. Здесь же они – воздетые вверх, будто в немом крике, руки. Одежда не несет никаких знаков индивидуальности и национальной принадлежности, это даже не ткань, а полиэтилен, – антиодежда, которая не может защитить от холода, укрыть, украсить. В древности для такой куклы, скорее всего, вместо современного материала, удивительно образного в данном значении, использовалась ветхая ткань, уже без цвета, фактуры, узора. Ведь и жуткое чучело, сжигавшееся в конце Масленой недели и олицетворявшее собой старуху-зиму, крестьяне делали из мусора: истлевших соломенных подстилок, отслужившего инвентаря и одежды. Обряд этот имел рациональное значение санитарной очистки, способствовал здоровью людей и животных.

Условность образов народных игрушек – результат способности наших предков по детали представлять целое, по сходным признакам выстраивать цепочки подобий. Люди архаичных культур отождествляли незнакомые им понятия с уже освоенными, знакомыми. Почти немыслимые для культурного человека ассоциации выглядят как поэтические метафоры. Это мы хорошо знаем по устному фольклору. Фольклорность игрушки – это не только прямая связь с фольклором, метафоричность, но и выявление связи человека с природой, создание положительного поэтического идеала. Народное мышление не вычленяло человека из мира природы, позволяло соединять неживое с живым, звериное с человеческим. Отсюда сказочность, фантастичность образов. Глиняные игрушки Каргополя представляют Полкана – русского кентавра, птицу Сирин с девичьим лицом, мужичка в шляпе, напоминающего гриб. Звери филимоновских мастеров стоят, как люди, на двух ногах. У них и одежда, и взгляд, и поведение человеческие. Богородские резные деревянные медведи тоже куют, пилят вместе с человеком, обнаруживая не враждебность, а трогательное желание помочь.

Также легко народные мастера объединяли природные и искусственные формы. Некоторые рубленые кони-каталки выглядят так: передняя половина – голова и грудь лошади, а вместо задней половины – повозка. Образ приобрел удивительный лаконизм, цельность, кажется, так было всегда: не убавить, не прибавить. Умение отказаться от ненужных деталей, обобщить или сочинить новую, не существующую в природе форму, подчинить ее функции изделия характерно и для дымковских мастериц. Среди их свистулек – знакомый нам конь-двухголовка (лаконичный образ двойки лошадей), всадник на коне, гуляющий кавалер, имеющие головы и торсы, но не имеющие ног, которые превращены в конический свисток. П. Пикассо, самый знаменитый художник ХХ в., говорил, что всю свою творческую жизнь шел к подобной непосредственной (детской) свободе художественного вымысла и обобщения.

У наших современников двухголовая лошадь, кукла с суровым лицом, полуконь-полутелега, возможно, вызывают недоумение. Однако сущность условного образа, имеющая, кроме сакрального, символического смысла, общечеловеческое значение, открывается каждому. Понятно, что двухголовый конь обладает удвоенной богатырской силой, что лошадь, неотделимая от повозки, – большая труженица и кормилица семьи, что материнская доброта всегда требовательна. Ассоциации и метафоры в мифологическом языке более действенны, чем прямые назидания. Игрушка учит добру так же легко, «играючи», как сказка и басня, поскольку отражает мудрость народа, его идеалы и положительные ценности.

Мы убедились, что народная игрушка «говорит» на языке не только доброжелательном, но и универсальном. Он понятен всем людям, независимо от возраста, национальности, социального положения, религиозных и идеологических воззрений. Еще в первой трети ХХ в. представителей различных этносов разделяли языковые и религиозные барьеры, различие культурных традиций и ментальности подобно тому, как их соседствующие поля разделяла межа. Но именно на меже легко представить оставленных в момент напряженных полевых работ детей с их игрушками. Нет сомнения в том, что, не зная языка, дети легко вступали в общение посредством игрушек. Начиналась игра. И игра эта несла доброе начало, закладывающее основы толерантности, терпимости к будущему соседу. Дети могли увлеченно играть на меже предельно схематичными игрушками. Куклы богатые, детализированные, как и сегодня, когда имущественное расслоение стало заметным, могли их рассорить. Дети находили общий язык, поскольку их игры отражали сходные условия быта. Дети способны вычленять из жизни главное. Какими бы разными приемами и в какие бы непохожие колыбели не укладывали матери ребенка ко сну, какие бы песни они ему при этом не пели, смысл в этих действиях и песнях был один. Он понятен человеку любой национальности. Детишки «пахали, сеяли и убирали хлеб» подобно их отцам. В их игре не было ни капли настоящего пота взрослого труженика, а была радость труда, воспринимавшаяся как радость от его результата в виде свежего ломтя хлеба или привезенного с ярмарки немудреного подарочка. Дети могли «породнить» своих кукол, уложив их спать на одно ложе, не вкладывая в действие ни толики скабрезности. После этого появлялись дети, и жизнь начиналась сначала.

Итак, отбор самых важных черт и признаков, имеющих положительное значение, – один из главных приемов создания образа в народной игрушке. Этому способствовал культурный опыт, передававшийся по наследству. Немаловажны анимистические свойства народного и детского сознания, позволявшие наделять самые схематичные изображения свойствами живого существа и вовлекать их в игровой процесс. Добавим непосредственность восприятия, способствовавшую умению вычленять главное из сложных процессов и образов и, наоборот, по части представлять целое.

Схематичные игрушки, изготовлявшиеся самими детишками и их родителями из сучков, соломы, тряпок, легко соседствовали с игрушками кустарными, привезенными в подарок с ярмарки. Обобщение образа в них выражалось как типизация главных, узнаваемых примет внешнего облика и внутренней характеристики, социальной или национальной принадлежности героев. В игрушках отражались типичные черты быта крестьян и горожан, создавались яркие характеры не только людей, но и животных. Пример: вятские лесовички и лошадки поволжских мастеров (см. цв. ил. 5,в).

По их облику легко узнается характер, географические и экономические условия жизни, склад мышления их реальных прототипов и самих мастеров, изготовивших игрушку. Жители глухих вятских лесов создавали из мха, шишек, коры, щепок, лыка суровых человечков с топорами за поясом, туесками и посохами в руках. Они легко вовлекались в игру, отражающую впечатления от лесных занятий: прогулок за грибами и ягодами, заготовку дров (см. цв. ил. 6,б).

С расписными тройками мастеров из Городца, как верно заметила Н. В. Тарановская, «…врывается к нам шум больших ямских трактов, веселье и пестрота народных гуляний и балаганов волжских ярмарок, смех и шутка волгарей»[15]15
  Тарановская Н. В. Русская деревянная игрушка. Л., 1968. С. 14.


[Закрыть]. Народные мастера-ремесленники, умело отражая реальность, отбирали, обобщали и даже гиперболизировали главное в типаже, оттого он приобретал сходство с фольклорными образами. Сама форма коней с могучими телами, сильными шеями и маленькими головками с торчащими ушами и раздутыми ноздрями, смелая размашистость росписи по красному или черному фону выражают удаль и сказочную, неудержимую силу. Скромные лесовички, немногословные патриархи и знатоки непроходимых чащоб, по-былинному мудры и могучи. В основе образа народной игрушки лежит наблюдение реальности и поэтическое, сказочное преувеличение. Поэтому при всей узнаваемости она далека от натурализма.

В жанрово-бытовой скульптуре-игрушке Дымковской слободы тематически представлен мир провинции, где живые наблюдения сплетаются с мечтой народа о лучшей жизни. Гуляющие и катающиеся в лодках барыни и военные, барышни и кавалеры, гарцующие на конях наездники, няньки и кормилицы с детишками, водоноски и женщины, доящие корову, – вот разнообразные персонажи дымковской пластики. Большинство из них – это уличные типы, отражавшие внимание сельских жителей к миру господ. Выразительные, преувеличенно утрированные приметы, узнаваемые по времени детали костюма придают образам яркую индивидуальность. Это типы-характеры, конкретные и в то же время собирательные образы. Так, наездник на коне воплощает удаль и горделивость. В профиль, одним взглядом, мы охватываем сросшиеся фигуры лошади и человека, отмечаем выгнутую шею и маленькую головку коня, умелую лихую посадку всадника. Барыни в шляпах и пышных юбках чопорны и надменны, статные няньки в передниках с оборками аккуратны и спокойны, барышни – по-девичьи грациозны. Их ножки, поставленные параллельно, внутрь носками, передают присущую возрасту неуклюжесть. Часть фигурок – вариации фарфоровой пластики, о чем свидетельствуют подставки-основания и побелка в подражание фарфору. Но сторонние влияния подчинены народному мировосприятию и эстетическим нормам. Образы метки, как народный язык, характеристика ярка и выразительна, типичное всегда подчеркнуто, гиперболизировано. Чувствуется уважение к представителям низших сословий, любование удалью всадников, усмешка в изображении праздных горожан. Все дела и занятия дымковские персонажи совершают со значительностью и серьезной сосредоточенностью, как ритуал. И эта кукольная важность комична и забавна (рис. 8).

Рис. 8. А. А. Мезрина. Танцующая пара. Дымковская слобода, г. Киров (Вятка). 1910–1920

Итак, еще одно свойство народной игрушки – комизм и юмор. Многие исследователи народной культуры приписывали игрушке такое качество, как гротеск. Это тип художественной образности, основанный на преувеличении (гиперболе), причудливом контрасте фантастического и реального, прекрасного и безобразного, трагического и комического. Черты гротеска присущи проявлениям юмористической праздничной народной культуры: ярмарочным увеселениям, крестьянским обрядам и играм, ряжению. Вспомним, что в конце XIX в. конкуренция вынуждала ремесленников-игрушечников заимствовать сюжеты не только лубка и фарфоровой пластики, но и народного театра, цирка, балаганных развлечений, славившихся острым комизмом. Поводырь с медведем, клоуны, циркачи и забавные персонажи балаганных зрелищ и, конечно, городские типажи ярмарочных гуляний – это образы сергиевопосадской игрушки из папье-маше. Г. Л. Дайн, увидев в них своего рода рекламу увеселений праздничной площади, подмечает фамильярность и раскованность в их поведении: «Как плотоядно дразнятся, высовывая красные языки, обезьяны и язычники, нагло объедаются глотатели и живоглоты, всем напоказ дымно раскуривает курильщик. А сколько издевки в одних названиях игрушек: пузаны, горбачи, скелетки, дергуны, пьяницы»[16]16
  Дайн Г. Л. Русская народная игрушка. С. 138–138.


[Закрыть].

Названия происходят от самой броской детали, позволявшей издали узнать изделие. Она становится традиционным, устойчивым признаком игрушки. Так, сергиевские куклы-талии имеют маленькие головки из папье-маше или фарфора и иксообразное туловище, набитое соломой. Тонкость талии подчеркивается шириной юбки из грубых торчащих тканей. Народные художники наделили куклу ручками, где каждый пальчик отчетливо виден. Не сразу заметишь, что это всего лишь бумажные трубочки. Маленьким кульком являются и черные лаковые туфельки куклы, только бумага здесь заменена клеенкой. Дешевые, но броские материалы прекрасно выполняют задачу создания яркого образа. Утрированная фигура, меткие детали демонстрируют характер горожанки-франтихи, выставляющей напоказ свои достоинства.

Однако создатели ремесленных игрушек никогда не прибегали к грубой сатире и шаржу. Им присуща лишь мягкая насмешка, проверенная положительным народным идеалом. В игрушке гротеск проявляется как сочетание контрастных свойств: конкретности и обобщения, серьезности и усмешки, статики и движения, лаконизма и активной роли детали. Г. Л. Дайн подметила, что если крестьянская игрушка имеет сходство со сказкой, то ремесленная игрушка родственна городскому фольклору – частушке, романсу, раешному стиху.

Их объединяет наивный реализм и откровенная насмешка на злобу дня. Это всегда импровизированный и меткий отклик на новую тему. Лебеди, собачки, кошечки отражают штампы чувствительных и слезливых романсов. Забавны новые городские типажи, заслуживавшие насмешливого показа, так же, как меткого частушечного слова. Игрушка заимствует героев небывальщин, баек, потешек. Это кукла-перевертыш: молодуха, превращающаяся в мгновение ока в старуху. Или звери, которые для затейливости занимаются людскими делами: коза пляшет, обезьяны музицируют, заяц стучит в барабан.

Элемент гротеска, абсурдности вносит намеренное преувеличение деталей и путаницау. Так, в росписях деревянных игрушек Полхов Майдана огромные, с человеческую голову яблоки растут на дереве с белым в крапинку стволом – березе. Так же действенно уменьшение размеров копий реальных предметов, привносящее чувство нереальности. Сколько восторга у детей вызывают малюсенькие бирюльки, сделанные будто самим Левшой. Это выточенные из дерева чашки, блюдца, крынки и даже самовар со стенками не толще листа бумаги, все такого масштаба, что более тридцати предметов помещается в коробочке с лесной орех. Расфасовывать эти диковинки доверяли детям с их тоненькими пальчиками.

Театральность и зрелищность ремесленных игрушек проявлялись не только в характере персонажей и в демонстративном движении, но и в звуковом сопровождении. Игрушки-забавы неожиданно приходили в движение, издавали звук. Франты смешно кланялись, переламываясь в талии, клоун показывал язык, звери рычали, птицы издавали пронзительный писк. Для этого мастера использовали простейшие механические механизмы: шарниры, балансы, разводы, рычаги, колеса с кривошипами. Арсенал движений, всегда точно передающих главное впечатление от образа, был велик, а жестикуляция необычайно выразительна. Звуки сергиевских игрушек из папье-маше получались благодаря простым, но эффектным звукоподражательным механизмам, издающим бой, писк, звон. Так, гусельки, использовавшиеся для аккомпанемента танцу или движению фигурок по кругу, это всего лишь скрытая в коробочке натянутая струна, за которую при повороте рукоятки задевает гусиное перышко. Повторы движений и жестов усиливали комичность образов. «Многократно повторять и повторять, неустанно принимать ту же позу, постоянно двигаться – это ли не гротескный художественный прием? Бесконечно кружиться в танце, непрестанно с почтением кланяться, с неизменной бодростью барабанить, и снова и снова толочь воду в пустой ступе, с серьезным видом делать “зряшное” дело – ну не смешно ли, не забавно ли! Да еще и под музыку»[17]17
  Дайн Г. Л. Русская народная игрушка. С. 109.


[Закрыть].

Богородская игрушка, любимая детьми за свое остроумное устройство, также позволяет героям оживать. Одно и то же движение обыгрывается в разнообразных сюжетах, что не позволяет им устаревать. Медведица, попеременно поднимающая то одну, то другую лапу, моет медвежонка, медведь надевает лапоть. Те же движения позволяют изобразить медведя, играющего на рояле, работающего на компьютере и даже поднимающего на флагштоке российский флаг. Точное движение дополняется звуком. До сих пор изготовляется одна из старейших игрушек богородских мастеров – куры на кругу. Качнешь круг на рукоятке, деревянный шарик под ним придет в движение, начнет дергать попеременно нитки, привязанные к шеям кур. А те по очереди бодро стучат по дощечке, клюют воображаемое зерно. Интересна и другая богородская игрушка – кузнецы (см. цв. ил. 6,а). Повтор движений и вторящих им звуков, а кроме того, декор, основанный на повторении однородных элементов, создают ритм, который дети чувствуют и любят. Не зря это свойство используется в детском фольклоре: потешках, считалках, колыбельных песнях (см. цв. ил. 2,а).

Итак, в народной игрушке привлекает мягкий юмор и жизнерадостность, свобода и ясность содержания, наивная искренность. Наивность народного мастера – это прямота взгляда на жизнь, желание отразить подлинную суть вещей. Игрушка – зеркало исторической памяти, праздничное выражение души народа. Главное в ней – сила характера, открытость и прямота чувства, активное жизнеутверждающее мировидение. Отсюда высокий строй содержания игрушки, приподнятость над действительностью. Значимостью идей порождается обобщение форм, сильная пластика, смелые ритмы. Жизнерадостность и праздничность придает народной игрушке красочность, сочность и повышенную яркость цветовой палитры. Вспомним толстобокую, солнечную, легко и просто украшенную русскую матрешку или нарядную и величавую, несмотря на небольшие размеры, дымковскую игрушку. В конце XIX в. вятский писатель Всеволод Лебедев написал, что дымковская кукла стала местным сувениром, который не стыдно было привезти в столицу. Отметив ее возвышенный, просветленный образ, он заметил: «При ней, при этой кукле, в разговоре слово бранное побоишься сказать: ведь за стеклом она красавица, сделанная рукой деревенской старухи, – стоит, как гостья, и держись при ней чище и прямее»[18]18
  Цит. по: Богуславская И. Я. Дымковская игрушка. Л., 1988. С. 37.


[Закрыть]. И матрешка, и дымковская кукла выражают национальный характер, потому они стали излюбленным сувениром для иностранных гостей.

Г. Л. Дайн заметила, что русский характер народных игрушек особенно заметен при сравнении их с зарубежными аналогами. Сергиевская игрушка из папье-маше, цельномассивная по форме, отличается от более детализированной немецкой игрушки, служившей ей образцом. Она грубее и проще по типажу, несдержанно ярка и блестяща, в отличие от скупой по цвету, сухой по росписи игрушки немцев. Искусствовед Е. О. Змеева привлекла народную игрушку для иллюстрации основных черт национального сознания жителей России и Германии. Русская модель мира, определенная Д. С. Лихачевым как дорога по необозримой равнине, великолепно иллюстрируется образами игрушечных коней, всадников, троек, воплощающих идею удалой, быстрой езды. Наглядным примером немецкого представления о мире как о доме служит игрушечный домик, где царит образцовый порядок. Не зря такой домик использовался как пособие по домоводству, а сегодня служит историческим документом, позволяющим реконструировать быт немецких бюргеров. Матрешка и щелкунчик служат иллюстрацией мысли Г. Д. Гачева об определяющем женском начале в русском национальном костюме и мужском – в немецком. Лирический образ матрешки, символа материнства, противопоставлен свирепому образу служаки в мундире, рьяно выполняющему свою немудреную обязанность – «разгрызать» орехи. «Конкретность мышления, прилежание и умение трудиться, незаурядные инженерные способности немецких мастеров… обретают наглядность, овеществляются в народных игрушках Германии. Русские игрушки доносят до нас такие черты, как поэтическое, образное видение мира, некую разухабистость и ярмарочную развеселость русской души»[19]19
  Змеева Е. О. Русская и немецкая игрушка: национальное мировоззрение // Феномен этнического и глобализация культуры народов Поволжья и Приуралья. Ижевск, 2004. С. 139.


[Закрыть]. С выводом исследователя нельзя не согласиться.