Текст книги "Блаженная несвобода"

4

Стеша жила в Индии уже давно, около пяти лет, и за этот срок почти превратилась в местную. По крайней мере, ее так воспринимали окружающие люди. Как-то раз, приехав на учения Далай-Ламы, она нечаянно прониклась непонятной теплотой к этой стране, и половина ее сердца навсегда осталась здесь.

Иногда она уезжала в Россию, но потом возвращалась назад. Потихоньку ее жизнь превратилась в маятник, который двигался от России до Индии, и из Индии в Россию.

И без той, и без другой страны она уже не мыслила своего существования. Стоило три месяца прожить в Москве, как Стеше начинались сниться пыльные дороги Индии, ее сладковатый запах и видения залитых солнцем улиц с незамысловатыми местными жителями преследовали ее в московские будни, словно безалаберный киномеханик зарядил два кинофильма в одну и ту же кассету.

Стеша буквально чувствовала дух Индии, и некое неотвязное чувство заставляло ее собирать большой рюкзак и планировать дела в этой чужой и родной одновременно стране.

Москва и Дели, Дхарамсала и Москва – они были такими разными, и в то же время, по сути, одинаково чуждыми ее душе. Казалось, что и то, и другое было единственным, что связывало ее с этим миром, но и эти связи были не очень прочными. И она не могла скрыться от заполняющего ее до краев одиночества, несмотря на бесчисленное количество прекрасных и интересных друзей, которые на каком-то отдалении неизменно присутствовали в ее жизни. И которых она любила самым что ни на есть искренним образом. Эта любовь коренилась где-то глубоко в ее сердце, скрытно и до предела правдиво наполняя ее сущность. Но она никак не проявлялась внешне, и они едва догадывались об этом.

Эти люди жили своей незамысловатой жизнью, плавно перетекая, подобно Стеше, из той же Индии в ту же Россию или в другую страну, потусоваться на буддийских тусовках, показать фотографии, поделиться своими историями об индийских приключениях и вернуться обратно. Кто-то и вовсе не уезжал, как-то непринужденно и по-свойски зависая в этой теплой стране и обретая для себя второе жизненное пространство.

Отыскав небольшую квартиру на окраине Дхарамсалы, Стеша прочно обосновала здесь свое убежище.

Ей было комфортно одной, со своими мыслями, со своими книгами и неизменными закатами, которые почти каждый день, исключая ненастья, заливали оранжево-красным пламенем половину неба, щедро заполнявшего все видимое из ее окна пространство.

И каждый вечер, налив кружку душистого зеленого чая, она выходила на балкон, садилась на старую циновку, скрестив по-восточному ноги, и смотрела на этот тихий закат. Это созерцание заходящего солнца постепенно становилось ежедневным ритуалом. Наверняка в этом был какой-то глобальный смысл, но Стеша никак не могла это оформить в какую-то удобоваримую философскую концепцию. И это действо продолжало существовать само по себе. Хотя наверняка кто-то нашел бы в этом аллегорию с провожанием исчезающего времени, которое было для кого-то возможностью, но так и не реализовало своего скрытого потенциала. А Карлос Кастанеда вспомнил бы наставления Дон Хуана о накоплении особой мистической силы, идущей с западной стороны света.

Но девушку не волновали все эти философ-ско-мистические обоснования. Стеше просто нравилось смотреть на сверкающий оранжевый диск, который, казалось, улыбался во всю ширину неба прощально-виноватой улыбкой, рассекая лучами полупрозрачные облака, и быстро исчезал за склонами Гималаев.

А потом, еще минут десять, она видела, как вся долина с невысокими грядами гор покрывается пеленой сумерек и растворяется в темном пространстве отсутствия света.

Именно в этот момент на мир спускалась тишина.

И не было ничего сладостнее для слуха, чем эта простая, ничем не оформленная тишина. Ибо именно в ней содержались все звуки и мелодии мира, от самых изысканных и совершенных до самых отвратительных и безобразных, что своим спонтанным выплеском неизмеримого горя или дьявольского хохота леденят душу.

И, слушая эту тишину, Стеша задыхалась от трепета, переполнявшего все ее существо чем-то необъяснимо торжественным и бесспорно значимым.

День умирал, и эта маленькая смерть не таила в себе ни радости, ни печали. Она просто напоминала о бесконечном круговороте, олице-творявшем движение Вселенной. И иногда казалось, что так же умирает в Мире все, тихо и спокойно погружаясь за пределы этого неба, чтобы наутро возродиться и появиться вновь, пусть даже уже не здесь, а где-то в другом, новом и совершенно незнакомом месте.

И только спустя некоторое время из индуист-ского храма, расположенного в отдалении, начинали доноситься звуки вечерней пуджи. Голос, прославлявший Богов, и звуки таблу уверенно неслись по равнине и облагораживали притихшие дома с плоскими крышами и обмытой дождями штукатуркой. Дома, что, словно ульи, мостились друг на друге, нисколько не стесняясь такого тесного соприкосновения, начинали потихоньку оживать, в окнах зажигался свет, и родные люди собирались опять вместе. И вскоре уже вся долина была наполнена маленькими светящимися огоньками, и за каждым этим огоньком были люди, которые любили и радовались друг другу. Только Стеша была одна.

Она тоже заходила в комнату, закрывала дверь, занавешивала покореженные от влаги старые окна и включала лампу.

5

– Вы спрашиваете, что такое самостность и почему не надо за это цепляться? Хороший вопрос. Можно даже сказать, что это основа всего Учения. Мир не таков, как вы привыкли его видеть. И природа нашего «Я» поистине не существует.

– Как же так, мы же видим себя и ощущаем, даже можем потрогать и убедиться в своей реальности? – робко спросил Туптен.

– Да, это так. Но это лишь совокупность элементов, и другие люди вокруг нас появляются и взаимодействуют с нами, согласно проявлению нашей кармы. То есть независимого существования «Я» как такового не существует. Можно сказать, что оно существует лишь номинально. И так как оно не существует, то нет смысла за него и цепляться.

Это очень сложно сразу понять, для этого надо знать учение о Пустоте и не только понять его концептуально, а желательно постигнуть непосредственно.

Поэтому сейчас для вас важно понаблюдать за своей жизнью, за вашими желаниями и за проявлением в вашем окружении других людей. Поймите, что все явления в этом мире имеют причину. Ничто не существует независимо от вас самих. Возможно, вы сможете выявить некоторые взаимосвязи и сами убедиться в этом на собственном опыте… На сегодня пока все.

– Спасибо большое, Джецун.

Учение для начинающей группы, которая прибыла в Дхарамсалу всего лишь год назад, было закончено.

Туптен быстро поднялся с места и стремительно пошел к воротам, потому что ему надо было успеть встретить свою подругу, которая приезжала из Японии, и помочь поднести тяжелые сумки.

Но в воротах он нос к носу столкнулся со Стешей. Она, как всегда, метнула на него свой стеклянный взгляд, и он отвернулся. Ему не нравилось, когда она на него смотрела, и вообще не нравилось, что они учились с ней у одного Учителя, но так уж получилось, и ему приходилось это терпеть.

У ворот стояли Ситипати.

– Здравствуй, Стеша, – сказали, улыбаясь, они.

– Здравствуйте, – ответила Стеша, тоже улыбнувшись, и прошла в большие расписанные тибетским орнаментом ворота, за которыми величественно возвышался дворец Джецун.

По розоватым мраморным ступеням текла вода, и водные струи, переливаясь на солнце, голограммой прорисовывали прожилки камня, и казалось, что наступи она на него, и ее нога непременно зависнет в пространстве, так и не достигнув реального основания.

Стеше нравился этот дворец. Он стоял на вершине горы и был окружен ваджрной изгородью и пятицветным пламенем. У него было пять концентрически расположенных стен из пяти видов драгоценных камней. Внутри он был покрыт рубином, и первый внешний уровень тоже имел рубинового цвета площадку, на которой стояли шестнадцать мраморных богинь с всевозможными подношениями. Выступающий из вершины внешней стены бордюр тоже был украшен драгоценностями, и на нем находились мраморные колонны, поднимающиеся вверх, к куполообразной крыше и верхним опорам, которые поддерживали башни и были украшены маленькими фигурками божеств. Внутри дворца тоже находились восемь великих колонн, которые поддерживали четыре перекладины. Дворец имел четыре входа, которые выходили на четыре стороны света. Каждый из четырех входов имел портик с колоннами, украшенный колесом Дхармы, зонтиком, знаменем, фигурами антилоп и опахалами из ячьих хвостов с драгоценными рукоятками. Белые колонны со старинными иероглифами буйно обнимал ярко-зеленый плющ. Маленькие балкончики с ажурными перилами радостно время от времени оживлялись обитателями таких же маленьких комнат, отделанных старинной лепниной и золоченой каймой. Со стороны фасада дворец походил на большую птицу, распластавшую крылья и застывшую на взлете.

Девушка доподлинно знала, что где-то под центральным куполом находилась дверь в небо, которую время от времени открывала Джецун. Но проход в эту дверь был пока закрыт для ее приближенных. Только однажды Стеше удалось увидеть эту дверь под куполом из лазурита, в проеме, увешанном хрустальными сталактитами, парящую в невесомости и переливающуюся разноцветными огнями. Дверь находилась так высоко, что ни дотянуться, ни допрыгнуть до нее не было никакой возможности. Стеша стояла и озадаченно думала: как же к ней можно добраться? Она смотрела на эту дверь и не могла оторвать взгляда, пока твердая рука Джецун не коснулась ее плеча и не поманила ее обратно.

– Тебе рано, – объяснила она после за ужином.

Стеша запрокинула голову и прищурила глаза от слепящих лучей индийского солнца. C щемящей болью она вспоминала, как провела здесь свои юные годы. Тогда здесь еще не было столько фрейлин и министров, а Джецун была веселой, постоянно играла с ней и шутила. Но с тех пор прошло немало времени. И было совершенно непонятно, кто изменился, Джецун или Стеша? Но изменения были явные, и некогда безоблачно-ликующая атмосфера стала более официальной и чопорной. Возможно, это было навеяно необходимостью, так как желающих попасть во дворец становилось все больше и больше и, чтобы как-то это упорядочить, требовалось больше усилий и ограничений. Так или иначе, но даже Кандарохи, которая ухаживала за Джецун, некогда смешливая девчонка, становилась все более серьезной и взрослой. И это слегка озадачивало.

Стеша поднялась по мраморным ступеням и в нерешительности остановилась около большой стеклянной двери, ведущей в приемную.

Она не знала, какой сегодня будет Джецун. Но, отворив дверь и пройдя несколько шагов вглубь, она увидела, что сегодня Джецун был мужчиной, и вздохнула. Когда Джецун являлся ей в облике мужчины, он был всегда более ласков и лоялен, и даже его монгольские сапоги, задранные носками кверху, смотрели на нее весело и беззаботно.

Прикоснувшись ко лбу, горлу и груди соединенными ладонями, Стеша распласталась на теплом ковре около этих самых сапог и встала.

– Как твои дела, Стеша, как твоя практика? – спросил Джецун, протягивая ей печенье и улыбаясь своей ослепительной улыбкой. – Люди говорят мне, что ты погуливаешь?

Стеша чуть не поперхнулась тибетским чаем, который принесла ей Кандарохи:

– Как это я погуливаю?

– Да вот, говорят, что по вечерам в ресторанах танцуешь, с индусами шуры-муры крутишь, носишься везде на мотоцикле. Ты вроде учиться и практиковать сюда приехала, а не развлекаться. Подумай, время-то идет.

– Но, Джецун, я почти не выхожу из квартиры, только иногда выезжаю на мотоцикле исключительно по делу, и если я много гуляю, то из гостиной в спальню, а из спальни в кабинет…

– Так или иначе, но на ретрит ты до сих пор не села, а ведь время идет.

– Но, милый Учитель, вы же не говорили, что это так срочно, – взмолилась Стеша, – сейчас лето, солнце… Я думала, что в ретрите сидеть хорошо в Мансун, когда дождь и на улицу уже просто так не выйдешь. А Мансун начнется уже скоро.

– В жизни надо делать все сразу, не откладывая, она слишком короткая, чтобы все успеть. Чтобы изменить наше сознание, требуется колоссальное количество времени. Подумай об этом. В любом случае, мне не нравится твое поведение.

Стеша почувствовала, что волна надвигающегося протеста внутри ее души уже готова сорвать все дамбы, но тут неожиданно Джецун стала женщиной, чуть красноватой от отсвета пламени масляного светильника, в костяных браслетах, что играли какие-то замысловатые мелодии при ее движениях, и с четко вырезанными тремя продолговатыми глазами. Она стала прозрачнее и отвернулась, продолжив перебирать старые тексты, пахнущие плесенью и завернутые в блестящие расшитые ткани.

Стеша еще с минуту смотрела на павлиньи перья, что стояли в ритуальном кувшине на столе.

«Кто же эти перья так причудливо разрисовал?» – этот вопрос однажды задала Джецун, но так и оставила его без ответа блуждать в Стешиной голове.

Но тут в пространстве послышался звон колокольчика, и девушка, поклонившись спине Джецун, направилась к выходу.

У выхода, опершись о колонну, стоял Гонпо. Стеша знала его давно, еще тогда, когда он не был Начальником охраны Джецун, а был скромным монахом из Бурятии. Тогда его сострадательно-проникновенные глаза, казалось, готовы были объять весь мир, и тогда он не смотрел на нее так важно и официально, как сейчас, согласно своему придворному статусу.

– Гонпо, – позвала его тихо Стеша, пытаясь не заплакать, – Гонпо, ты слышишь меня?

– Да, я тебя слышу, – отозвался немного погодя он. Но было ощущение, что между ними стояла невидимая стеклянная стена, за которой пропадали импульсы сердца.

– Гонпо, ты веришь Учителю?

– Да, конечно, – ответил сразу же он.

– А ты не думаешь, что он может ошибаться?

– Как же он может ошибаться, если он совершенен?

– Я тоже так думала, но ведь я все чаще и чаще замечаю, что Учитель делает ошибки или поступает так, словно не обладает ни ясновидением, ни мудростью.

– Ты не должна этого видеть и не должна об этом не то что говорить, но даже и думать, – категорично сказал он и уже хотел отвернуться, но Стеша взяла его за рукав и заставила ее слушать:

– Гонпо, как же так, для чего же нам дан ум, если мы не должны ни о чем судить?

– Наш ум несовершенен, и, пока он нечист, ты все равно не сможешь думать правильно.

– Что ж это означает, что для того, чтобы заниматься здесь духовной практикой, надо для начала достичь Просветления?

Гонпо на минуту задумался, но потом сказал:

– Надо просто верить.

– Но чтобы верить, надо же сначала быть в этом убежденным, благодаря логике и анализу.

– Слушай, когда ты пришла во дворец Джецун, ты приняла все правила, по которым отныне ты должна жить, так чего же ты теперь хочешь? Ты знаешь, что назад дороги нет, ты либо распахиваешь дверь в небо, либо летишь в бездну. – Губы его стали слегка подрагивать, и Стеша поняла, что Начальник охраны начинает нервничать.

– Я думала, эти правила будут разумны, а сейчас я в этом не уверена.

– Что бы ни говорил Учитель, ты должна беспрекословно все принимать, не раздумывая.

– Ну как же так, если я не делала то, в чем он меня пытается уличить?

– А может, он тебя просто проверяет, насколько ты цепляешься за свою значимость?

– Ну хорошо, допустим, это проверка. Но скажи мне, пожалуйста, почему он ест «Фервекс», ведь это химическое лекарство очень плохо влияет на почки?

Гонпо взглянул на нее бесстрастно и жестко сказал:

– Для того чтобы убрать твои концепции, девочка.

Стеша прижалась к мраморной колонне и заплакала. Она плакала тихо и безысходно. И у начальника охраны опять проявились сострадательно-проникновенные глаза монаха из Бурятии. Он подошел к ней и обнял по-братски за плечи.

– Гонпо, спаси меня, пожалуйста, я тебя очень прошу, спаси… – тихо просила она.

– Все будет хорошо, – шептал он ей, – все будет хорошо…

6

Мотоцикл плавно вписывался в крутой поворот, когда за ним показалась машина местной полиции, и властный жест полицейского приказал ей остановиться.

Вся полиция Дхарамсалы Стешу хорошо знала. Однажды уже перепроверив все ее документы, они не останавливали ее года два, издалека кивая иностранке и здороваясь.

После одного интересного случая у них даже, можно сказать, завязалась какая-то странная дружба.

Это было где-то на второй год ее пребывания в Индии, когда, пригнав мотоцикл из другого штата, Стеша произвела фурор среди местного населения своей изысканной наглостью. Мужская часть человечества явственно выражала свое несогласие с этим фактом. Как будто, гоня мотоцикл по горному и опасному серпантину, девушка тем самым надругалась над их мужской природой. Их машины пытались прижать ее мотоцикл к скале или ближе к краю пропасти, решительно не уступая дорогу. Часто ей приходилось останавливаться и, надеясь, что ее не столкнут в пропасть, пропускать их вперед.

И вот однажды дорожная полиция, возглавляемая приехавшим для этой цели самим начальником штата, проводила рейд, и Стешу тормознули. Около полицейской машины уже было с десяток штрафников, задержанных за нарушение каких-то правил, в основном это были тибетские парни. И когда остановили иностранку, то эта группа штрафников от восторга даже произвела какой-то нечленораздельный вой.

– Пожалуйста, ваши документы, – сказал подошедший начальник, плотный полицейский с испариной на низком лбу.

– Да, конечно, – ответила Стеша и потянулась к сумке.

Она стала неторопливо вытаскивать все письма и разрешения, в том числе и на переправку мотоцикла из другого штата в этот, и квитанции о покупке, и еще кучу каких-то бумаг на хинди, в которых было тоже что-то записано о мотоцикле, но что именно – она не имела понятия. И чем больше она вытаскивала бумаг, тем преснее становилось лицо полицейского.

Он старательно помял эти бумаги, повертел со всех сторон, чуть ли не понюхал, но явная неудовлетворенность просвечивала сквозь его темно-карие с поволокой глаза и требовала завершения. Не прошло и минуты, как лицо его озарила улыбка, словно он вдруг вспомнил что-то замечательное.

– А права у вас есть? – хитро спросил он.

Прав у Стеши не было, ни индийских, ни международных, ни российских на вождения мотоцикла, но зато у нее были русские права на вождение машины. И она гордо, с видом, не допускающим никаких подвохов, протянула эти права, как и положено, с цветной фотографией, с печатью и с единственным английским словом, которое означало в переводе «права».

Полицейский долго вертел этот пластиковый кусочек, но, не решаясь ударить лицом в грязь перед подчиненными своей неосведомленностью, в конечном счете вернул его девушке, признав тем самым основательность ее прав. И она уже готова была завести мотор, но вконец расстроенный начальник полиции вдруг опять оживился и, показывая на поцарапанный шлем, прикрепленный к багажнику, а не к ее голове, он сказал:

– А почему без шлема?

Но Стеше уже было смешно от всего этого представления, и она, глядя ему нагло в глаза, широко улыбнулась. И все вокруг тоже начали улыбаться.

– А у меня защелка сломалась, и он с головы падает, – показала девушка осиротевший хлястик шлема.

– А ну-ка надень, – нахмурился полицейский.

Стеша открепила шлем от багажника и водрузила его на свою лохматую голову. И начальник, уже несказанно развеселившийся и от ее озорных глаз, и от ее несуразного вида с торчащими из-под шлема во все стороны непослушными рыжими прядями, задыхаясь от смеха, сдался:

– Нет, без шлема тебе лучше.

За его спиной толпа ухнула, бригада полицейских расслабилась, и Стеша, надавив на педаль газа и тем самым вызвав неистовое рычание своего друга, весело понеслась в гору.

Когда через неделю ее попробовала тормознуть та же самая бригада, но уже без начальника штата, за то, что она опять ехала без шлема, Стеша невозмутимо произнесла:

– Вам же начальник сказал, что шлем мне не к лицу.

И ее отпустили, вспомнив эту странную проверку.

Так и повелось с тех пор. Иностранка ездила, как хотела, когда хотела и к тому же нещадно нарушала местные правила, о которых не имела никакого представления, а лишь догадывалась, видя иногда удивленно-нахмуренные лица других водителей.

Но сейчас все было иначе. Полицейские были вместе с дорожниками, и те и другие были неподдельно серьезными, и это не предвещало ничего хорошего.

– Попрошу вас проехать в полицейский офис, – отчеканил подошедший полицейский.

– Хорошо, – удивленно произнесла Стеша, – а что случилось?

– Вам все объяснят там.

Через пятнадцать минут она уже сидела в кабинете местного начальника полиции, среди кип пыльных папок, которыми были забиты совсем не современного вида шкафы, и смотрела в проем двери, где на солнышке весело резвились собаки, то ли целуясь, то ли грызя друг друга.

– Вы знаете этого человека? – спросил ее начальник, протягивая не очень качественную ксерокопию фотографии.

Ксерокопия была действительно плохая, но человека на фотографии она узнала сразу. Из размазанных линий явственно прорисовывалось будто выточенное из камня лицо Стивена.

Начальник впился в Стешу вопросительным взглядом.

Знала ли она этого человека? Стеше трудно давалась ложь, она вообще как-то с самого детства не расположена была врать, а притом, узнав, что любая ложь жутко отягощает нашу и без того тяжелую карму, да к тому же ведет к тупости и сокрытию правды от себя самой, и вовсе старалась этого никогда не делать. И теперь ей тоже не хотелось врать и оправдывать это ложью во спасение непонятно кого и непонятно зачем.

– Этот человек очень опасен, мэм, он совершил ужасное преступление и бежал из своей страны. Знаете вы его или нет?

Знает ли она его? Ну конечно же нет, по большому счету она себя-то толком не знает, откуда же она может знать человека, которого видела так мало? И девушка, успокоившись этим философским воззрением, выдохнула:

– Нет, конечно же нет.

Но полицейского это не удовлетворило.

– Приглядитесь внимательнее, вы должны его знать, вас видели с ним вместе на дороге.

– Копия очень плохая, – сказала она.

– Мэм, это очень опасный человек, и он на свободе.

– Каждый человек в потенциале опасный, и каждый человек имеет право на свободу.

По реакции полицейского она поняла, что ее философская установка лишь привела его в ярость, а не упростила ситуацию.

– Советую вам подумать, за укрывательство преступника вы можете нажить себе большую проблему.

– Я никого не укрываю.

– Но вас видели вместе. Вы сидели с ним на дороге чуть ли не в обнимку, и это может подтвердить не один человек.

– Вчера на дороге проезжающий джип сбил человека и уехал, я лишь пыталась оказать этому человеку помощь.

– Тогда почему не отправили его в больницу?

Теперь ясно, почему Стивен отказался от больницы…

– Он просил это не делать, – ответила слегка растерянно Стеша и поняла, что влезает во что-то вязкое и липкое.

Дерьмовая ситуация. Заваливать кого-то, даже если это действительно преступник, было не в ее правилах. Еще минута, еще вопрос, и спасти положение вещей будет уже невозможно. Она была вне себя от отчаяния. Стеша закашлялась, стала кашлять долго и взахлеб, пытаясь тем самым оттянуть время и что-нибудь придумать. Но мыслей не было. Девушка кашляла и задыхалась, начальник уже нес стакан воды, а она все равно не могла ничего придумать.

– Так где же этот человек?

– Я оказала ему необходимую помощь и уехала.

Это, если не считать того, что она еще спала у него под мышкой, было чистой правдой.

– Уехали?

– Уехала, а что мне надо было еще сделать, почесать ему спинку? Я сделала все, что было в моих силах, и за это вы меня не укорите… – Стеша начала нести всякую чушь о человеческом долге, пытаясь увести полицейского в сторону, но он прервал ее поток глупости и просто спросил:

– Где он?

Ну все. Здесь либо врешь, либо продаешь… И Стеша опять закашлялась…

– Отпустите меня, – сказала она через минуту. – «Я знаю все, я ничего не знаю…», – процитировала она строчку из стихотворения Франсуа Рабле.

– Мэм, вы валяете дурака.

Тогда она, гордо подняв голову, невозмутимо произнесла:

– Я женщина, а «Бхагават-Гита» говорит, что женщины, словно дети, требуют внимания и заботы мужчин, так как они сами слабы и не могут нести никакой ответственности.

Полицейский явно не читал «Бхагават-Гиты», хоть это и был их священный текст, по правилам которого каждый порядочный индус строил свою жизнь, и слышать об этом из уст иностранки было стыдно. Поэтому он потупил глаза и произнес:

– Ладно, идите пока, но, пожалуйста, подумайте…

Из полицейского участка Стеша вывалилась как из парной, красная, со слипшимися прядями на лбу и ничего не выражающими глазами. Девушка хватала губами свежий воздух и лихорадочно думала, как спасти ситуацию и Стива.