Текст книги "Дедушка, Grand-père, Grandfather… Воспоминания внуков и внучек о дедушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX – XX веков"

А. А. Овчинников
Мой дед Алексей Михайлович Овчинников

Мой дед происходил из семьи известных российских ювелиров – Овчинниковых. Фирма П. Овчинникова имела статус «Поставщика Двора Его Величества», а сам Павел Акимович, основатель и владелец фирмы, был удостоен звания «Потомственный почетный гражданин Москвы». Фабрика П. Овчинникова была основана в 1853 году и, по сведениям 1873 года, на ней работало около 175 рабочих и от 70 до 90 учеников. Фирма занимала ведущее место в России по производству серебряных изделий, особенно покрытых эмалью, и получила широкую известность после промышленной выставки в Москве в 1865 году, где владелец фирмы был награжден золотой медалью. Дело Павла Акимовича унаследовали его сыновья Михаил Павлович (мой прадед), Александр Павлович и их младший брат Николай Павлович, который работал в магазине фирмы Овчинниковых, размещавшемся на первом этаже двухэтажного дома на Кузнецком Мосту. Последний, если быть честным, больше увлекался охотой, чем ювелирным искусством. Но Михаил Павлович был достойным преемником своего знаменитого отца, и вплоть до смерти прадеда в 1913 году фирма братьев Овчинниковых работала вполне успешно.

Михаил Павлович и Вера Александровна Овчинниковы, 1911

В начале ХХ века Михаил Павлович и его супруга Вера Александровна с сыновьями, старшим Алешей (моим дедом), младшим Мишей, и дочерьми Марией, Верой и маленькой Таней проживали в собственном доме в районе Таганки на Гончарной улице, называвшейся в советские времена улицей Володарского. Сохранилось описание этого дома и комнат, сделанное воспитателем Алеши, Владимиром Александровичем Поповым, в 1903 году: «Двухэтажный дом с большими окнами верхнего этажа, в которые глядели лапчатые листья пальм, стоял за чугунной узорчатой решеткой с такими же воротами, от которых шла по песчаному двору асфальтовая дорожка к ступенькам высокого крыльца с зеркальными дверями, закрывающимися на ночь деревянными, а на день широко распахнутыми по обеим сторонам крыльца. Перед домом, по улице, был палисадник с крупной сиренью… Мы позвонили. Дверь нам открыл солидный, еще молодой слуга в белых перчатках – Осип Алексеевич. Вошли, и сразу охватил меня покой и старинный уют дома. Сняли верхнее платье в маленькой передней с большим зеркалом и поднялись по чугунной, широкой, но крутой лестнице во второй этаж. Нас провели в белый квадратный зал, где единственным темным пятном был большой бехштейновский рояль да скромно притаилась в углу орехового дерева лакированная фисгармония. Хороши были старинные, ореховые двери прекрасной столярной работы с бронзовыми ручками в форме груш с листьями. Все остальное в комнате было цвета “крэм” (здесь и далее орфография сохранена, как в оригинале. – А.О.). Прямые шелковые задергивающиеся занавесы такого же цвета висели на больших зеркальных окнах. В углу стояла развесистая пальма – кэнтия. Никогда раньше я не видел и никогда, наверное, не увижу такого холеного тропического растения в комнате… Нас пригласили перейти в кабинет Михаила Павловича – в просторную, но меньшую, чем зал, комнату с двумя большими окнами, выходившими во двор. Дом стоял на горе, и из окон был чудный вид на Замоскворечье: широкий-широкий горизонт. Вдали, далеко за городом, синели дали…»

В середине 1950-х годов, спустя полвека, отец решил показать мне этот дом. Он был еще цел и одиноко стоял среди пустого двора, полностью лишенного какой бы то ни было растительности. Судя по многочисленным звонкам у входной двери, в доме жило много разных семей. Зеркальные окна второго этажа были заменены мелкими с частыми переплетами. Крыльцо и наружная дверь не имели ничего общего с описанием В. А. Попова. Дом показался мне очень старым и маленьким, возможно, потому, что примыкавший к нему ранее жилой флигель, в котором были комнаты Алеши и Миши, был уничтожен. Мы не стали заходить внутрь дома, так как объяснить жильцам наш интерес мы вряд ли бы смогли. Еще через пятьдесят лет я уже не смог узнать этого дома среди реставрированных и значительно переделанных зданий на Гончарной улице, где разместились современные банки и офисы отечественных и зарубежных фирм.

Теперь приведу описание хозяев дома, какими их увидел В. А. Попов. «Вера Александровна тогда была еще молодым человеком с большой, однако, проседью в волосах. Поражала седина и на голове Михаила Павловича, лицо которого без бороды с небольшими усами невольно останавливало на себе внимание тонкими красивыми чертами; у него был характерный небольшой, острый нос. Голова была сравнительно небольшой и казалась еще меньше от широких плеч и высокой груди. В молодости он был очень интересен, особенно в военной форме…»

Алеша Овчинников, ученик пятого класса Московской Практической академии

Мой дед Алексей Михайлович родился 16 июня 1888 года, и в описываемое Поповым время ему было около 15 лет. «Он сразу понравился мне – пишет далее В. А. Попов, – Это был плотный мальчик, краснощекий, с круглой, коротко остриженной головой и в курточке с ремнем – форма, какую носили тогда ученики средних учебных заведений. На румяном лице резко выделялись правильной дугой темно-каштановые брови; лицом он был похож тогда больше на мать, чем на отца». Алеша учился в Практической академии и мечтал поступить в Императорское высшее техническое училище, для чего в течение нескольких лет занимался с репетитором, в основном математическими науками. Он неплохо рисовал, и его родители хотели, что бы он учился рисованию на случай, если придется принять участие в ювелирном деле Овчинниковых. У него был музыкальный слух, и уже в детстве он играл в семейном оркестре балалаечников, который организовал его отец, а позже стал брать уроки игры на виолончели. В более старшем возрасте Алексей самостоятельно выучился игре на двухрядной гармонии и с легкостью подбирал популярные в то время мелодии русских песен. Но больше всего в жизни его интересовали охота и различные моторы. В юности он обожал многокилометровые прогулки с ружьем по лесу, постоянно возился с охотничьими принадлежностями для снаряжения патронов и часами обсуждал со своим дядей Колей, тоже страстным охотником, достоинства и недостатки различных ружей и охотничьих собак. Эта страсть сохранилась у него и во взрослом возрасте».

Алексей Овчинников, 1909

Поступив в 1906 году в Императорское техническое училище (в последующем – Московское высшее техническое училище им. Баумана), Алексей заболел автомобилями, которых к тому времени становилось все больше и они быстро совершенствовались. Как пишет В. А. Попов: «Для него автомобиль был живым организмом. Каждая деталь его механизма, непонятная даже культурному человеку нашего времени, непосвященному в тайны механизма, была ему близко знакома, и он знал все причины, от которых мотор может перестать работать». Конечно, он мечтал о собственном автомобиле, но Михаил Павлович не хотел баловать сына и требовал, чтобы он сам зарабатывал деньги. Постепенно Алексей скопил деньги на мотоцикл. Он часами возился с ним, чистил, изучал, регулировал. Доведя машину до идеального состояния, он продал ее и купил себе новую, более совершенную. Так повторялось несколько раз, и в 1914 году у него была уже прекрасная сильная машина «Индиан» с коляской, в которой он мог возить пассажира. В. А. Попов писал: «Ему доставляло большое удовольствие ехать на мотоцикле, работающем четко и без перебоя, куда-нибудь за город, везя с собой в колясочке лицо, приятное ему в этой прогулке». Одновременно с мотоциклами Алексей увлекся и моторными лодками, на которых принимал участие в соревнованиях. Сохранились фотография Алексея с приятелем на моторной лодке, сделанная на Москве-реке в районе Воробьевых гор, и множество фото на мотоциклах разных моделей. Когда началась Первая мировая война, Алексей был призван в армию в качестве «кондуктора» (нечто вроде военного инженера). Первые месяцы войны он вынужден был провести на службе в канцелярии военно-технического ведомства. Он тяготился этой службой. Его быстрая, живая натура и кипучая энергия требовали выхода, и Алексей быстро нашел его – поступил на курсы военных летчиков. Авиация в те годы, стимулируемая потребностями войны, развивалась семимильными шагами. Появились самолеты-амфибии, и осенью 1915 года Алексей уехал в Петербург, где, став курсантом морского училища, начал осваивать полеты на гидропланах. В 1917 году летное отделение училища было переведено в Баку, и в июле того же года Алексей получил офицерский чин морского летчика и был оставлен в училище инструктором. Последняя его фотография была прислана им домой летом 1917 года из Баку: красивый загорелый молодой офицер в белом морском кителе на фоне так называемой летающей этажерки, имевшиеся в те годы на вооружении русской армии самолеты с крыльями в два этажа.

Алексей Овчинников в последнем классе перед поступлением в Императорское высшее техническое училище

Алексей и Грэсс на охоте

Алексей с трофеями (глухари)

Алексей и дядя Коля (Николай Павлович, младший брат Михаила Павловича)

Алексей со своим первым мотоциклом («мотором»)

Алексей с детьми на «моторе». В коляске – Вера и Андрюша Трапезниковы

Алексей Овчинников и Василий Живаго на моторной лодке на Москве-реке в районе Воробьевых гор

Алексей (слева) – курсант военно-морского летного училища, Санкт-Петербург, 1915

Алексей – курсант военно)морского летного училища, Баку, 10 марта 1917 года

После октябрьского переворота Алексей чудом добрался до Москвы и летом 1919 года зарегистрировался как военный летчик. Он был направлен в качестве инженера на авиационный завод в Брянске, где проработал чуть меньше года. В начале 1920-го он был арестован и под охраной перевезен в Петроград, где был помещен в тюрьму. Его последняя записка сестре Тане из тюрьмы была датирована февралем 1920 года: «Близится весна. Голодаю, слабею, надеюсь к Пасхе быть дома…» Получив письмо и выхлопотав разрешение, Татьяна выехала в Петроград и, придя в тюрьму, узнала, что Алексей Михайлович Овчинников умер от тифа 6 марта 1920 года и был похоронен в общей могиле. Ему было в то время 32 года.

Алексей – военно-морской летчик. Последняя фотография. Баку, лето 1917 года

Теперь давайте вернемся на пятнадцать лет назад, в счастливые дни 1904 года. Семья Овчинниковых снимала в это лето флигель в имении Белкиных Воскресенское, недалеко от ст. Бутово Курской железной дороги. На Валентине Сергеевне Белкиной был женат младший брат Михаила Павловича Овчинникова, «дядя Коля», страстный охотник, пристрастивший Алешу к этому увлекательному спорту. Воскресенское – старинное имение с красивой церковью и старым домом, много раз перестраивающимся по желанию его старых и новых владельцев. Дом был окружен парком, который сбегал с двух сторон к большому пруду, через него от одного берега к другому был перекинут мост. Недалеко протекала река, где у запруды стояла на замке собственная лодка с распашными веслами. На лето переезжали большим кагалом – кроме Веры Александровны и Михаила Павловича Овчинниковых с пятью детьми, бабушка Пелагея Кузьминична (мать Веры Александровны), сестра Михаила Павловича, «тетка Анна» с сыновьями Жоржем и Шурой, которые, будучи на 4–5 лет моложе Алексея, относились к нему с большим уважением. Привозили с собой слуг – Осипа Алексеевича, прислуживавшего за столом, за которым в выходные дни собиралось до 15–20 человек; кухарку; горничную Веры Александровны; бойкую еще старушку-няню маленькой Тани; гувернантку Веры и Миши, фрейлейн Гемминг, ходившую в туго накрахмаленных платьях, в шляпке и перчатках; камердинера Ефрема, человека средних лет с большими усами, большого любителя выпить. Летние месяцы вместе с Овчинниковыми проводил и упомянутый выше студент университета В. А. Попов, благодаря его воспоминаниям мы можем представить себе образ жизни семьи Овчинниковых.

Вера Александровна с детьми на крыльце дома в Воскресенском, 1903. Сверху вниз, слева направо: Маруся, Алеша, Таня, Вера и Миша

Занятия чередовались с прогулками, вместе с детьми и воспитателями принимали в них участие и Вера Александровна, и Михаил Павлович, приезжавший из города на субботу и воскресенье. Ходили за грибами, плавали на лодках по реке, а иногда нагружали телегу провизией, посудой, самоварами и отправлялись за пять-шесть верст в соседнее Астафьево (современное написание – Остафьево) – старинное имение графов Шереметевых, в котором размещались музей художественной старины, картинная галерея и где бывал А. С. Пушкин, навещавщий своих друзей Вяземских, прежних владельцев имения… Нередко приезжали гости. Чаще других – Александр Константинович Трапезников, ухаживавший за старшей дочерью Овчинниковых – Марией, с которой обвенчался в 1905 году. Однажды на несколько дней приехала целая компания молодых Живаго: Татьяна Романовна – барышня лет восемнадцати, ее брат Вася, ровесник Алеши, и сестра Наташа, серьезная тихая девочка со сдержанными манерами, которой в то время было двенадцать лет. Их отец, Роман Васильевич Живаго, был богатым домовладельцем, наследником своего отца, Василия Ивановича Живаго, владельца крупного магазина военного имущества и офицерского обмундирования на Тверской. Роман Васильевич окончил Московскую практическую академию коммерческих наук, увлекался музыкой и собирал редкие музыкальные инструменты, а с его супругой, Таисией Ивановной, была близко знакома Вера Александровна Овчинникова. Возможно, это была первая встреча моего деда Алексея Михайловича со своей будущей женой, моей бабушкой Натальей Романовной Живаго, тогда началась их дружба, переросшая затем в любовь. Наташа была очень одаренным человеком, прекрасно рисовала, обучаясь живописи у известного художника К. Ф. Юона, ее картины, главным образом великолепные акварели, до сих пор украшают стены нашей квартиры.

Алексей в форме Императорского высшего технического училища и Василий Живаго, 1913

Наташа Живаго в 10 лет, 1901

…и в 16 лет, 1906

Маскарад «Синяя птица» в доме Живаго. В верхнем ряду слева: Алеша – Хлеб с клеткой в руках. В верхнем ряду справа: Наташа – фея Бирилюна в остроконечной шляпе. В центре – Василий Живаго в костюме балерины

В 1906 году Алеша закончил последний, седьмой, класс Практической академии и осенью стал студентом Императорского технического училища. По словам В. А. Попова, он сильно вырос, похудел, сменил детскую прическу «бобриком» на длинные волосы «на пробор», смазывая их бриолином. Он начал учиться играть на виолончели и благодаря своему прекрасному слуху добился успехов. Вместе с Живаго он стал часто бывать в консерватории, а после концертов – провожал Наташу и Васю до их особняка на Никитском бульваре, нередко засиживаясь у них допоздна. В доме Живаго всегда было много молодежи, по праздникам устраивались маскарады с танцами и угощением, и Алеша был непременным их участником. Иногда по вечерам собирались за чайным столом и начинали сообща сочинять стихи, причем в этой игре нередко принимал участие и дядя Саша (Александр Васильевич Живаго, брат Романа Васильевича, врач и знаменитый путешественник и египтолог, чья коллекция египетских древностей находится в настоящее время в Музее личных коллекций при Государственном музее изобразительных искусств на Волхонке), большой любитель молодежи.

В марте 1907 года Наташе Живаго исполнилось шестнадцать лет. В день совершеннолетия Алеша подарил ей букет прекрасных роз, купленный в одном из лучших цветочных магазинов. Однако, будучи очень стеснительным, он попросил своего бывшего воспитателя В. А. Попова, ставшего близким другом, чтобы цветы были преподнесены Наталье от них обоих. Что и было сделано.

27 апреля 1911 года состоялась свадьба Алексея и Натальи. Жениху было в это время 23 года, невесте – 20. Наталья Романовна стала очаровательной, изящной молодой женщиной и вместе с высоким, крупным Алексеем, сохранившим детскую застенчивую улыбку, они смотрелись очень красивой парой. Венчались в церкви Козьмы и Дамиана на Таганке. Было многолюдно: вся многочисленная родня Овчинниковых и Живаго, их друзья и знакомые. В. А. Попов вспоминает интересный момент, когда Алексей и Наталья должны были встать на атласный коврик перед аналоем. Присутствующих всегда интересует, кто первым ступит на него, так как, по распространенному мнению, первый вступивший на коврик будет «верховодить» в семейной жизни. Алексей первым подошел к ковру, дождался, когда Наталья наступит на атлас и лишь потом опустил на него свою ногу. После венчания в доме у Овчинниковых был устроен «открытый буфет», и гости рассеялись по всему дому… Далее снова передаю слово В. А. Попову: «Молодые тем временем переоделись, и через некоторое время мы все отправились провожать их на Николаевский вокзал. Они уезжали в Финляндию: Алеша ни за что не хотел делать обычного в таких случаях путешествия за границу». Вспомним, что Финляндия в те годы была частью Российской империи.

Наталья Романовна Живаго и Алексей Михайлович Овчинников за год до свадьбы, 1910

В июне 1912 года у Алексея и Натальи родилась дочка Наташа, Туся, а через три года, в ноябре 1915 года, когда Алексей уже был курсантом авиационного училища, родился мой отец Адриан, Адик. Алексей Михайлович обожал свою дочку, с которой проводил много времени, катал ее на мотоцикле, и она уже в трехлетнем возрасте была просто влюблена в своего отца. Его отъезд в Петроград был для нее настоящей трагедией. Сына же своего Алексей видел очень мало, возвращаясь в Москву лишь во время коротких отпусков. Так, по свидетельству В. А. Попова, зимой 1916 года Алексей Михайлович приезжал в Новое, подмосковное имение Романа Васильевича Живаго, где жила в то время Наталья Романовна с детьми. Он был одет в морскую форму, которая ему очень шла. «Я помню, – пишет Попов, – меня удивила серьга в одном ухе у него: это был какой-то талисман морских летчиков. В этом талисмане-серьге так ясно отражалась молодая Алешина душа: он верил и не верил в этот “талисман” и в то же время его потешало удивление других при виде этой серьги в его ухе…» Длительное пребывание Алексея вдали от его семьи отдалило его от Натальи Романовны. После возвращения его в Москву в конце 1917 года и до отъезда его в Брянск супруги жили врозь. Осталась короткая записка Натальи Романовны: «Помню, как в сентябре 19-го года Алеша приходил ко мне…» О чем говорили они, осталось неизвестным.

Наташа Овчинникова

После смерти Алексея Михайловича Наталья Романовна в 1928 году вышла замуж за друга их юности Дмитрия Ярошевского и в 1931 году родила сына Илью, сводного брата моего отца. Она умерла в 1939 году от, как тогда говорили, «грудной жабы». Меня показывали ей, когда она приезжала к Сперанским на дачу в 1938 году, но в моей памяти она не осталась. Туся Овчинникова, которой в ту пору было около 16 лет, со свойственным юности радикализмом, не захотела примириться с новым замужеством матери, считая это предательством по отношению к памяти горячо любимого ею отца. К этому времени ее тетка, старшая сестра Натальи Романовны Татьяна, вместе с овдовевшей матерью Таисией Ивановной Живаго уже много лет жили в Неаполе, где муж Татьяны, ихтиолог Рейнхард Дорн, был директором знаменитой зоологической станции и морского аквариума. И Туся уехала в Италию к бабушке и тете. Всю жизнь она провела за границей, училась живописи, выходила замуж, разводилась… Последние тридцать лет она проработала редактором на радиостанции «Свобода» в Мюнхене и впервые посетила Россию и увидела своих московских родственников в возрасте 79 лет в начале «перестройки», в 1991 году. Спустя три года она скончалась.

Имение Живаго Новое в Клинском уезде Московской губернии

Наталья Романовна с Адрианом на верхнем балконе дома в Новом, 1916

Наталья Алексеевна Овчинникова-Бергхауз, Италия, 1936

Адриан своего отца практически не знал. Я тем более никогда не видел своего деда, поэтому мне кажутся удивительными те генетически переданные сыну свойства характера и интересы Алексея Михайловича, часть из которых унаследовали от деда отец и я. Об увлечениях и характере моего деда я имею возможность судить по уже многократно упомянутым воспоминаниям его воспитателя и друга Владимира Александровича Попова. Отца я отлично помню, хотя прожили мы с ним вместе не так уж долго. А о собственных характерологических особенностях мне помогает судить моя супруга Лариса, человек сугубо трезвого и объективного ума.

Начну с общих увлечений. Их не столь уж много, но они прошли через всю короткую жизнь деда, молодость отца, так же укороченную роковыми военными обстоятельствами, и мою юность. В первую очередь – это увлечение охотой. Начиная с пятнадцатилетнего возраста и до начала Первой мировой войны охота и все, что с ней связано – ружья, снаряжение, собаки, – были основным интересом Алексея Овчинникова-старшего. На эту тему он мог говорить бесконечно. Вполне естественно, что и писатели, воспевающие охоту и дикую природу, были его любимыми, а самым любимым – Джек Лондон. «Этот суровый писатель с нежной душой, писавший о том, что жизнь есть борьба; что только тот побеждает в этой борьбе, кто закалит свою душу и тело для победы и будет стремиться к свободе духа и тела от условностей жизни, – этот певец борьбы за жизнь именно потому стал любимым писателем Алеши, что… сам Алеша был таким, каковы у Джека Лондона были все его герои – борцы за жизнь, суровые внешне, ласковые и нежные в тайниках своей души, честные, прямые и настойчивые в путях своих к цели, намеченной ими…» Так объясняет В. А. Попов литературные склонности своего воспитанника.

Алексей на охоте с дядей Колей

Алексей на мотоцикле

Охота и, конечно, Джек Лондон, с его романтикой суровой жизни, сильными духом и телом героями, были длительным увлечением Адриана, несомненно попавшего под влияние друзей Алексея Михайловича, помнивших и любивших его. Ну, а мне эта же страсть была передана отцом, подарившим мне первое ружье – «духовушку» к моему десятилетию и научившему меня стрелять в цель. А что касается Джека Лондона, то мне досталось в наследство полное собрание его сочинений – приложение к журналу «Всемирный следопыт» 1930 года – настоящее сокровище для мальчика, бредившего охотой и приключениями. Другой наследственной страстью были автомобили и моторные лодки. Об этой стороне увлечений моего деда я уже упоминал выше. Для нас же с отцом этот интерес всегда был неослабеваем. Благодаря моему другому деду – Сперанскому, имевшему собственную «эмку» еще до войны, отец научился управлять автомобилем уже в молодом возрасте и потом, вернувшись с фронта, передал это увлечение и мне, семилетнему мальчишке, которого он сажал к себе на колени и давал порулить автомобилем по проселочной дороге. Автомобили остались нашей страстью до старости. Мы также увлекались моторными лодками, хотя последние в нашей семье были весьма примитивными – с подвесным мотором «Москва» или «Вихрь». Однако мы с отцом всю жизнь мечтали построить настоящий моторный катер. Отец в течение многих лет, уже проживая отдельно от нас, регулярно покупал все номера журнала «Катера и яхты» в двух экземплярах и отсылал один из них мне. Поэтому теоретически мы были отлично подкованы в водно-моторном спорте, хотя до настоящего катера дело так и не дошло.

Наталья Романовна с Адрианом, 1937

Что касается общих черт характера, дело обстоит сложнее. Начну с воспоминаний Владимира Александровича Попова: «Когда в моей памяти встает облик Алеши, я вижу его таким, каким помню в последние годы, когда он стал законченным в своем духовном развитии. Из всех свойств его внутреннего “я” в нем больше всего поражала необыкновенная воля. Она не выражалась в бурной энергии, но ковалась в упорной работе над самим собой, в труде, который вел его к намеченной цели. Препятствия на этом пути не пугали его: он разрушал их медленным, постепенным трудом… Другой чертой было отсутствие в его мышлении и поступках пошлости, обыденности – всего того, что обезличивает человека и сливает его с безликой толпой. Алеша был всегда выше толпы. Он не любил ходячих слов, суждений, мнений. Многим он, быть может, казался неприятен тем, что всегда сохранял свое собственное лицо. Он никогда не придавал большого значения материальным средствам, и они не были для него, как для многих других, самоцелью; он смотрел на них как на большую или меньшую возможность удовлетворить свои потребности, в первую голову те, которые были менее всего пошлы. Никогда он не любил “бросать пыль в глаза” и показывать, что его собственное материальное благосостояние стоит выше кого-нибудь другого. Во внешней обстановке своей жизни он не любил роскоши, и его идеалом во внешности был на первом месте “комфорт”, а потом уже красота. Он мог и умел удовлетворяться самым малым. Эта скромность была одной из сторон силы его духа и не позволяла ему навязывать никому свое мнение. Он имел это “свое мнение”… он мог бороться за него и боролся, когда знал, что не может переменить его… Те, кто, как он, умел уважать чужое мнение и другую волю, уважали его и шли к нему, делаясь друзьями… Алеша был борцом за жизнь, и мне кажется, что он победил бы ее, если бы случаю не угодно было так жестоко кончить эту борьбу в самом начале…»

Мой отец был, конечно, другим человеком, более эмоциональным, более «артистичным». Здесь, возможно, сказались наследственные черты характера матери – художницы. Но способность к повседневному труду, твердость воли, с которой он шел к намеченной цели, индивидуализм и наличие собственного мнения по основным жизненным вопросам – этого у отца отнять невозможно. О себе судить трудно, но способность, когда нужно, «приклеиться к стулу», по выражению моей супруги, выполнить необходимую работу и хоть немного приблизиться к намеченной цели – эти свойства моего характера, как мне кажется, можно назвать генетически обусловленными.