Текст книги "На сеновал с Зевсом"

– Ко мне, – ответила я, с трудом удержавшись от возмущенного восклицания: «Каков нахал!».

«Нахальный извращенец!» – подсказал внутренний голос, продолжая гнуть свою линию.

– Только, если вас это не затруднит, будьте так любезны, сначала заберите, пожалуйста, из той машины мою сумочку. – Я изменила соотношение «вежливость-небрежность» в пользу первой и добавила легкого холодка. – А потом захлопните, пожалуйста, дверцу автомобиля. Я буду вам чрезвычайно признательна.

– Не стоит благодарности, – слегка озадаченно пробормотал Алехандро.

Улыбка на его физиономии заиграла, как гармошка: то растягивалась во всю ширь, то сужалась до затаенной усмешки. Очевидно, кикимора с царственными манерами смотрелась смешно.

– Сумочка лежит на переднем сиденье, – глядя на откровенно потешающегося мачо исподлобья, сообщила я.

– Я найду, – пообещал он и вылез из машины.

«Так, а теперь быстренько осматриваемся и пытаемся понять, с кем мы имеем дело!» – скомандовал внутренний голос.

Алехандро преодолевал уличные лужи длинными грациозными прыжками – неуклюжие пешеходы из детской песенки могли бы обзавидоваться. Под тонким облегающим джемпером выразительно шевелились лопатки и всякие разные симпатичные мускулы, названия которых я не знаю, но наличие их у мужчин ценю высоко.

«Смотри-ка, ловкий! – одобрительно заметил внутренний голос. – И фигура у него ничего!»

– Ничего особенного, – буркнула я сугубо из вредности. – Видали и получше! Дениска поинтереснее будет!

«Тогда хватит пялиться, глаза поломаешь! – рассердившись при упоминании моего жениха, грубо прикрикнул внутренний голос. – Давай осматривайся!»

Я послушно завертелась на сиденье, оглядываясь по сторонам, но ничего интересного не увидела: интерьер салона богатством и оригинальностью не отличался. Ни тебе автомобильного телевизора, ни стереосистемы, ни даже безделушек под лобовым стеклом.

«Жаль, что нет безделушек, – посетовал внутренний голос. – Они, как правило, показательны».

Это точно! Например, у нашего папули, знатного кулинара-изобретателя, перед глазами раскачивается ароматизатор воздуха в виде румяного яблока с нехарактерным для этого плода ароматом корицы. У сексуального агрессора Зямы в его «Рено» красуется африканский амулет – выточенная из эбенового дерева соблазнительная фигурка эфиопки. А у моего дорогого милицейского эксперта Дениса Кулебякина к ключам от машины прилагается брелок с миниатюрной рулеткой и фонариком.

Смешливый мачо Алехандро свои вкусы не афишировал.

Я скривила шею и посмотрала назад: на сиденье лежала небольшая квадратная сумка из черной кожи – красивая, явно дорогая, с медной блямбой хорошей итальянской марки.

«Однако, наш мачо не бедствует», – оценив качество вещи, заметил внутренний голос.

Впрочем, это было заметно и по одежде Алехандро, и по его машине. Автомобиль, конечно, вполне мог принадлежать кому-нибудь другому, а вот сумка – это все-таки личная вещь.

Лезть в нее я не посмела, зато заглянула в бардачок. Никаких документов там не было, лишь сложенная вчетверо чистенькая махровая салфеточка цвета свежевылупившегося цыпленка, на которой лежала пачка влажных салфеток. Поверхность махрового полотна была неровной. Я осторожно покопалась в полотенечных слоях и обнаружила одинокий наушник от плеера, шариковую ручку и калькулятор.

– CITIZEN СT-700, – прочитала я.

Цифры мне ни о чем не говорили, а вот буквы складывались в хорошо знакомое слово. Калькулятором этой марки я пользовалась в благословенные школьные годы. Счетную машинку привез из какой-то заграничной командировки папуля, и я была весьма признательна ему за этот подарок. Мой CITIZEN был тонким и легким, как диетический хлебец, и это позволяло контрабандой проносить его на контрольные по алгебре под резинкой чулка.

«Раз Алехандро держит под рукой калькулятор – значит, ему часто приходится заниматься подсчетами, – рассудил внутренний голос. – Вряд ли он ученый-математик: они крайне редко ездят на джипах. Возможно, парень торгаш».

– А ручка ему тогда зачем? – возразила я.

Мне всегда казалось, что торговый люд хорошо умеет считать, а вот с письмом совсем не дружит. Несогласным со мной предлагаю пройтись по магазинам и почитать афоризмы на ценниках. К примеру, в прейскуранте овощного павильона, куда ходит за покупками наш папуля, гранат обозначен как «граната», памела как «помело», а ананас и вовсе как «она нас»!

Кроме того, практическая ценность ручки в отсутствие бумаги вплотную приближалась к нулю. То же самое можно было сказать относительно наушника, разлученного с плеером. Я осторожно поворошила салфетку и нашла в складках такую ерундовинку, за изобретение которой родители маленьких мальчиков благословляют производителей игрушек: резиновую нашлепку для игрушечной стрелы. При этом самой стрелы поблизости не наблюдалось.

«Три некомлектные вещи! Что бы это значило? – озадачился мой внутренний голос. – Может, этот тип жуткий растеряха – с одной стороны, и жлоб, не способный по доброй воле расстаться даже с ненужной вещью, – с другой?»

Я задумчиво посмотрела в окно, увидела, что жлоб-растеряха успешно форсирует водные преграды в обратном направлении, спешно закрыла бардачок и притворилась, что сплю.

– Прошу! – Алехандро подплыл к машине, открыл дверь, торжественно вручил мне сумку и скользнул за руль. – Куда изволите?

Я сообщила адрес родного дома с точностью до номера квартиры. Это было глупо, но имело вполне понятное объяснение: мне очень хотелось добраться до своего жилища так, чтобы никто меня не увидел. Право, если бы лифт в подъезде был попросторнее, а пандус в подъезде пошире, я бы прямым текстом попросила водителя подвезти меня на седьмой этаж!

Привести себя в относительный порядок в машине не удалось. Как на грех, у меня не было ни носового платка, ни салфеток: перед походом в театр я выложила из сумочки все лишнее, чтобы вместить полкило мамулиных визиток. Просить салфетки у Алехандро я побоялась: он мог догадаться, что в его отсутствие я шарила в бардачке.

В результате из машины я вылезла еще более страшненькой, чем влезла в нее: грязь на моем теле подсохла, образовав затейливые серо-бурые узоры в модной технике боди-арт.

Мачо ко мне не приставал, в связи с чем первоначальное подозрение в извращенной любви к чумазым кикиморам с него пришлось снять. Прощание наше прошло быстро и было лаконичным:

– Рад был познакомиться! – сказал умеренно галантный мачо.

– Взаимно, – сухо обронила я, пристально оглядывая темный двор в щелку приоткрытой дверцы.

На мое счастье, в этот поздний час все соседи сидели по хаткам. У подъезда никого не было, во дворе царили тьма, тишь и порядок, только на округлом боку художественно подстриженной зеленой изгороди темнело упавшее с какого-то балкона полотенце. Я мимоходом подхватила махровое полотнище и закуталась в него, как в шаль.

– По-моему, глупо ожидать, что эта особа нам поможет! – сопя, как закипающий чайник, сказала Антонина Трофимовна.

Она обессиленно привалилась к подоконнику на площадке между этажами и подергала янтарные бусы на шее, рискуя их порвать.

Корпулентная Антонина Трофимовна Зайченко, будучи солидной дамой, занятой на ответственной работе в наробразе, привыкла перемещаться в пространстве при помощи могучих грузоподъемных устройств – автомобилей, лифтов и эскалаторов. Придать быстрое и целенаправленное движение неподъемному телу Антонины Трофимовны бесконтактным немеханическим способом умел только ее непосредственный начальник по административной линии – руководитель городского отдела народного образования Вадим Вадимович Сидоров. Это его прямое распоряжение стремительно разлучило госпожу Зайченко с деликатесами фуршетного стола и отправило в поход по домам уважаемых членов культурного совета в компании с желчным господином Цапельником из городского союза бесталанных писателей. Посланцы недоброй начальственной воли даже не вкусили толком фуршетных яств, хотя все-таки успели приложиться к благородным напиткам.

– Студенты тоже не подпишут, – держась за бока, с сожалением сказал хилый Цапельник.

Лифт в доме писательницы Кузнецовой не работал, и на седьмой этаж деятели культуры топали на своих двоих.

– Им, я видел, всё это безобразие очень даже понравилось, – с досадой сказал Цапельник, имея в виду несознательных студентов. – А у нас тогда и половины подписей не набирается.

Антонина Трофимовна шумно вздохнула, щурясь, заглянула в документ под названием «Коллективная нота протеста» и сокрушенно покачала головой:

– Не набирается!

– Поэтому Кузнецову нужно дожать! – сказал Цапельник и злобно ощерился.

Он горячо и страстно не любил Варвару Петровну Кузнецову. То есть сначала он ее горячо и страстно любил, но светлое чувство сменилось темным после одного весьма откровенного разговора. В ходе него игриво настроенный Цапельник узнал о себе много нового и неприятного, и Варвара Петровна совершенно разонравилась ему как женщина (подумаешь, цаца какая!). А как более успешного работника пера непризнанный читающей публикой Цапельник ее и до того сильно недолюбливал, поэтому дожать Кузнецову любым способом, вплоть до того самого, который успешно практиковал Отелло, было одним из заветных мечтаний злопамятного и ревнивого Цапельника.

– Но я не дойду до седьмого этажа! – со слезой в голосе пожаловалась одышливая Антонина Трофимовна. – Идите дальше один, я подожду вас здесь.

– Один? – Цапельник смутился.

В ходе того самого незабываемого разговора он узнал, что у цацы Кузнецовой есть суровый муж-полковник, придерживающийся самых строгих взглядов по части морали и нравственности. Можно было ожидать, что в двенадцатом часу ночи этот примерный военизированный семьянин находится у себя дома, а дожимать Варвару Петровну в его присутствии Цапельнику представлялось опасным.

Впрочем, писателя с тонкой душевной организацией пугало и одиночное восхождение по плохо освещенной лестнице. Электрификация подъезда в поздний час осуществлялась по экономичной формуле «две «сороковатки» на шесть этажей». В закоулках лестничных маршей залегла непроглядная тьма. Писателю-реалисту не хотелось думать о том, что в самой тени мог залечь еще кто-нибудь – грабитель, маньяк, уличный пес или бомж, способный внезапно потянуться из темноты к светочу знаний в лице интеллигентного Цапельника за порцией развивающего общения или же за банальным подаянием.

– Послушайте, может, мы сами подпишемся за Кузнецову? – оглядевшись по сторонам и заговорщицки понизив голос, предложил Цапельник. – Это, конечно, не очень хорошо, но мы же для пользы дела! Цель, как говорится, оправдывает средства! А она об этом даже не узнает! Эта Кузнецова – такая асоциальная личность, она даже на заседания союза писателей никогда не ходит! Мы найдем образец и скопируем ее подпись…

– Кстати, у меня есть ее книжка с автографом, – задумчиво сказала Антонина Трофимовна.

– Вы читаете Кузнецову?! – Шокированный Цапельник до предела округлил глаза. – Вы?! Такая умная, трезвая, абсолютно земная женщина – читаете страшные сказки?!

– Да, а что? Иногда читаю, – нервно переступив слоновьими ногами, смущенно призналась абсолютно земная Антонина Трофимовна. – Знаете, все эти страшные сказки здорово отвлекают от суровых будней. И потом, почему вы думаете, что все это совершенный вымысел? Очень многое в нашей жизни пока находится за гранью понимания. Телепатия, ясновидение, дети-индиго…

– Зомби, привидения, упыри, вурдалаки! – всплеснув руками, издевательски продолжил Цапельник.

Темнота ответила ему пугающим эхом. Писатель-реалист беспокойно огляделся и непроизвольно еще понизил голос:

– Скажите еще, что эта ваша Кузнецова пишет свои жуткие байки с натуры – видит, как летают призраки, и слышит, как бегают черти!

– Цок, шлеп… Цок, шлеп… – отчетливо послышалось снизу.

– Какой странный звук, – бледнея, сказала Антонина Трофимовна. – Как будто, я думаю…

– Как будто, вы думаете, что? – насторожился Цапельник.

– Как будто хромой бес копытом цокает! – прошептала впечатлительная дама.

В этот момент на первом этаже погасла лампочка.

– А что у него, вы думаете, со вторым копытом? – болезненно моргнув, трусоватый Цапельник тоже перешел на шепот.

– А второго копыта у него вовсе нет! – Антонина Трофимовна тихо поехала пышным задом по подоконнику, забиваясь в угол. – Он же хромой! У него на второй ноге мя-агкое…

– Цок, шлеп… Цок, шлеп… Щелк! – Вторая (и последняя!) лампочка на третьем этаже тоже погасла.

– Он поднимается! – уже откровенно паникуя, шепнул Цапельник, беспощадно тесня Антонину Трофимовну в ее укромном углу.

– Не иначе к Кузнецовой идет! – беззвучно прошуршала она и неосторожно звякнула пряжкой сумки о мусоропровод.

– Дум-м-м-м! – предательски загудела огромная труба.

– Цок? Цок-цок-цок!

– Слышали? Он проскакал на одной ножке! – догадался Цапельник. – И затаился… Наверное, не хочет, чтобы передовая общественность узнала о порочащих связях Кузнецовой с миром теней!

– Общественность не узнает! – Антонина Трофимовна помотала головой и зачем-то возвысила голос, сделавшийся тоненьким, как у девочки из младшей ясельной группы:

– Мы никому ничего не скажем, только не делайте нам ничего плохого!

Темнота издевательски сопела, нервируя представителей передовой общественности пугающей неизвестностью.

– Господи, помоги нам! – закатив глаза, жалобно попросил идейный писатель бетонную плиту перекрытия.

И, как ни удивительно, ответная реакция Всевышнего последовала безотлагательно: у основания башни послышался стальной лязг, и в шахте подъемника обнадеживающе загудело.

– Скорее, поехали! – Цапельник первым прыгнул в прибывший лифт и потянулся к щиту с кнопками.

Антонина Трофимовна с поразительным проворством юркнула в освещенную кабину и без разбору замолотила по кнопкам пухлым кулаком, едва не сломав писателю указательный палец. Двери лифта сомкнулись послушно, но недостаточно быстро – пассажиры успели заметить и прошмыгнувшую мимо кособокую фигуру долговязого черта с лохматой шерстью на горбу, и грязные следы, оставленные им на сером бетоне лестничной площадки.

Эти следы Зайченко и Цапельник видели не больше секунды, но оба могли бы поклясться, что один отпечаток был большим и овальным, а второй раздвоенным и значительно меньшим по размеру.

Лифт, зараза, опять не работал, и я вынуждена была подниматься по лестнице. На четвертом этаже мне встретились какие-то граждане – пришлось кутаться в полотенце, прыгать в сторону и отсиживаться в ненадежном укрытии за мусоропроводом, пока они не удалились. На пятом меня посетило малодушное желание заглянуть к доброй подруге Трошкиной и поплакаться на свою печальную судьбу, но у Алки было закрыто, и на стук в дверь она не отреагировала. В принципе это могло иметь самое простое объяснение: в двенадцатом часу ночи Алка при отсутствии у нее более интересных занятий вполне могла завалиться на боковую, предварительно заткнув уши заглушками плеера.

В последнее время моя лучшая подруга с нездоровым энтузиазмом налегла на изучение английского языка. Она даже спит в наушниках, потому что хочет без посредников объясняться с семейством, управляющим ее маленькой овечьей фермой в Австралии. Семейство это, правда, переселилось на зеленый континент не столь давно и имеет свежие и крепкие украинские корни. Так что Алке было бы гораздо проще приобщиться к родной речи Тараса Шевченко и Павло Тычины, но малороссийская мова ей почему-то сильно не нравится. Максим Смеловский, папа которого вырос во Львове, как-то в приступе патриотизма похвастал, что украинский язык – второй по напевности после итальянского, но Трошкину и это не проняло.

– Вот и пусть поют на нем! – заявила она. – А мне разговаривать надо!

По-английски она разговаривает пока исключительно с дикторшей, чей приятный голос записан на диске «English для начинающих», что со стороны выглядит довольно странно. Звучащие в наушниках пароли виртуальной учительницы доступны только самой Алке, тогда как ее собственные отзывы слышат все. И далеко не всегда, скажу я вам, эти англоязычные включения в нашу российскую действительность бывают уместны! К примеру, в зоопарке Трошкина, желая удалиться подальше от группы гринписовцев, митингующих в поддержку четвероногих узников, громогласно сообщила мне о своем намерении неправильным выражением: «Aй хав э волк!». А один особенно агрессивный и при этом поразительно необразованный защитник животных буквально понял сказанное ею как угрозу сожрать волка и очень рассердился. Пришлось объяснять, что Трошкина не волкоедка, а полиглотка, что тоже не сильно успокоило скудоумного защитника фауны, ибо он решил, что в отсутствии предпочтительных ей волков моя подружка способна проглотить кого угодно. Помниться, нас чуть не побили.

В общем, я немного пошумела под дверью, но Алка ко мне не вышла, и я потопала к себе, решив, что утро вечера мудренее, и, стало быть, плач Ярославны в чужую жилетку можно отложить на завтра. И слишком поторопилась удалиться – разминулась с подружкой, которая как раз вернулась домой! Уже на подходе к своей лестничной площадке я услышала двумя этажами ниже скрежет причалившего лифта, а затем множественный шум шагов, бряцанье ключей и просительный голос Трошкиной:

– Тихо, милый, тихо!

А потом ее суровый шепот:

– Лапы убери, животное!

Алкин спутник ответил не то зевком, не то завыванием. Разумеется, мне сразу же захотелось узнать, какой такой ночной зверь нагло лапает мою тихоню подружку в режиме повышенной секретности. Я перегнулась через перила, но успела увидеть только край серого полотнища в печальных бурых розочках. Расцветка живо напомнила мне тот ситчик, которым Трошкина после недавнего ремонта обтянула свою мягкую мебель. Это заинтриговало меня еще больше. Мало того что Алка, как школьница, тайно обнимается в темном подъезде с каким-то Тарзаном, так она еще и постельное белье при себе носит!

Личная жизнь Трошкиной явно перестала быть скудной и скучной.

«Надо будет с утра пораньше наведаться к Алке в гости!» – предложил охочий до сенсаций и скандалов внутренний голос.

Согласно кивнув, я свесила голову вниз и еще немного послушала, но Трошкина с ее тайным другом уже вошли в квартиру. Тогда и я направилась домой.

Там тоже было тихо – похоже, все спали. Оберегая покой родных, я бесшумно прокралась сначала в ванную, а потом в постель и только начала задремывать, как явилась мамуля. В длинной, в пол, ночной сорочке из батиста с кружевными рюшами и с горящей свечой в руке она имела уютный вид старого доброго английского привидения. Правда, когда сквозняк задул свечку и в наступивших потемках эфемерный батистовый конус чувствительно соприкоснулся с крепкой дубовой тумбочкой, «призрак» истово зашептал ругательства – и отнюдь не английские.

– Не спится? – спросила я, не сумев скрыть укор, который мамуля предпочла не заметить.

– Тебе тоже? – обрадовалась она и тут же включила свет. – Ты что-то задержалась. Как тебе спектакль?

– Интересный, – болезненно моргая, коротко ответила я.

– Представляешь, толстуха из наробраза после представления пыталась симулировать сердечный приступ! – весело сообщила мамуля. – Но креветки на фуршете она лопала как здоровая!

– А был фуршет? – Я вдруг почувствовала, что голодна.

– Был, но не для всех, – виновато посмотрела она. – Прости, я даже не искала тебя, думала, ты нарочно потерялась за кулисами. Там было так увлекательно, столько интересных мужчин и женщин!

Я не стала сообщать, что особенно увлекательны были интересный мужчина Бронич, умыкнувший меня из театра, и еще более интересный мужчина Алехандро, подобравший меня же на дороге. Любознательная мамуля непременно захотела бы подробностей, а я еще сама не успела осмыслить случившееся.

– Может, попьем чаю с плюшками? – вылезла из постели я.

Каюсь, мне никогда не удается соблюдать священное для многих женщин правило «Никакой еды после шести часов вечера». Не потому, что воля слабая – просто аппетит сильный. К тому же я давно заметила, что после шести любая еда становится значительно вкуснее. Честное слово, глубоко за полночь капустная кочерыжка кажется слаще «Сникерса»!

– Давай, – охотно согласилась мамуля, которая тоже свободна от диетологических предрассудков. – Ставь чайник, я сейчас приду.

И она принялась шарить взглядом по полкам стеллажа, почти полностью закрывающего одну стену моей комнаты и по большей части занятого произведениями самой Баси Кузнецовой.

Переняв у родительницы деликатный стиль старого доброго привидения, я беззвучно просквозила на кухню и потихоньку, стараясь не звякать приборами, сервировала стол к позднему ужину. Помимо заранее оговоренных чая с плюшками, в меню вошли отварное мясо, завалявшееся в глухом закоулке холодильника, и бутылка кумыса. Я вдохновенно сочинила из них что-то вроде окрошки и выхлебала ее еще до того, как подошла мамуля.

Она потирала виски и была задумчива. Я молча (рот был набит) пошевелила бровями, побуждая ее высказаться.

– Дюша, ты не помнишь, когда это я писала про иго? – хмурясь, спросила мамуля.

Это был неожиданный вопрос, и я поперхнулась.

– Я вообще не помню, чтобы как-то серьезно касалась в своем творчестве темы монголо-татарского нашествия, – продолжила мамуля, ассоциативно покосившись на ополовиненную бутылку кумыса.

– Наверное, ты касалась ее именно несерьезно, как беллетрист? – добродушно предположила я. – У кого это было – раскопки могилы Чингисхана, мел судьбы? Не у тебя?

– Как тебе не стыдно, ты путаешь мои произведения с романами конкурентов! – обиделась великая писательница.

Я виновато хлюпнула чаем. Мамуля еще немного подумала и решила:

– Нет-нет, определенно, география моих сюжетов никогда еще не выходила за границы Уральского хребта!

– Значит, теперь ты хочешь шагнуть дальше и открыть для себя новые просторы? – Мне показалось, я уловила, к чему этот разговор об иноземных захватчиках.

Я только не поняла, почему к разработке своих творческих планов мамуля приступила глубокой ночью, в такой неподходящей спецодежде, как ночнушка, и в таком неожиданном месте, как моя собственная комната.

– Что? – Мамуля перестала сверлить недобрым взглядом бутыль с монголо-татарским кефиром и посмотрела на меня. – Ах нет! Мне пока что и старых тем вполне хватает!

Я согласно кивнула. Наша великая Бася Кузнецова работает в жанре мистического ужастика, а там действительно, где ни копни, всюду темы и образы мощные, как своды романского собора, и цельные, как плиты готического склепа. Там, во всех смыслах, копать еще и копать!

– Дело в том…

Мамуля бочком опустилась на табуретку и рассеянно потянулась к чаю.

– Дело в том, что кое-кто пообещал отомстить мне за иго!

– Чего?! – Я снова подавилась. – Кому отомстить? За что? Кто это обещал?

– Я не знаю, – вздохнула мамуля. – Какой-то неуловимый мститель! Он позвонил мне на мобильный и страшным шепотом продекламировал: «Я знаю, ты всему виной! Я отомщу тебе за иго!».

– Хм…

Я посмотрела на озабоченное лицо родительницы и поняла, что ее срочно нужно успокоить. Если от переживаний у мамули приключится бессонница, то завтра она будет сильно не в духе. А наша гениальная писательница умеет передавать свои чувства и настроения родным и близким так же мастерски, как чужим и дальним!

Испортить наступающие выходные мне ничуть не хотелось.

– Строки-то ритмичные! – находчиво заметила я. – Может, какой-то тайный поклонник просто читал тебе свои стихи?

– По-твоему, это похоже на любовную лирику? – Мамуля недоверчиво перекосила брови.

– Почему нет? – Я напрягла свою наследственную поэтическую жилку, спешно додумывая продолжение двустишия. – Вот, например:

 
Я знаю, ты всему виной!
И отомщу тебе за иго!
Меня пьянишь ты, как вино,
Поэта делая заикой!
 

– Гм, – мамуля неуверенно улыбнулась. – Неплохо звучит, рифмы точные! Но при чем тут иго?

– Ну, здрасьте! – возмутилась я. – Где твоя логика? По-моему, все очень четко: ты пленила этого любвеобильного самца, оккупировала его сердце – что же это, если не иго?

– Ну, положим. – Мамуля покосилась на свое отражение в полированном боку стального чайника и непроизвольно поморщилась: искривленная поверхность посудины так причудливо исказила ее безупречные черты, что плениться ими мог разве что любвеобильный самец морской свинки. – Но какой мести мне следует ожидать за это непредумышленное эмоциональное иго?

– Не знаю, – честно сказала я. – Тут все зависит от личности обожателя. Может, он хочет утопить тебя в море своей любви?

– Звучит не слишком заманчиво!

Мамуля снова покривилась, без приязни посмотрела на свое косоглазое толстощекое отражение и неодобрительно пробормотала: «Экое свинство», – не уточнив, имеет ли она в виду ситуацию вообще или только отдаленно похожего на нее морского свинтуса в чайнике.

– Давай попросим Дениса выяснить, что за тип тебя донимает, – предложила я.

– Что ты?! – испугалась мамуля. – Ты забыла про мужскую солидарность! Не дай бог, Денис расскажет об этом Боре, и тогда мне придется долго-долго оправдываться, тщетно уверяя твоего ревнивого папочку, что я не проводила и даже не планировала никаких операций по захвату чужих сердец! Было бы лучше…

Тут она с нескрываемой надеждой уставилась на меня:

– Было бы гораздо лучше, если бы личность этого противника ига выяснил кто-нибудь другой! Кажется, у твоего брата в компьютере есть база данных всех городских телефонов, не так ли?

Я кивнула. В личном первенстве коварных соблазнителей наш Зяма мог бы потягаться с Дон Жуаном, но при этом он не чурается использовать в процессе охмурения милых ему дам самые современные инструменты, техники и технологии. Не знаю, каким образом братишка разжился милицейской базой телефонов (подозреваю, тут тоже не обошлось без капитана Кулебякина и хваленой мужской солидарности), но факт есть факт: зная ФИО дамы, Зяма легко и быстро устанавливает с ней телефонный контакт.

– Но и Зяму об этом просить нельзя, он тоже может проболтаться папе, – предупредила мамуля, явно не склонная недооценивать пресловутую мужскую солидарность. – Вот я и подумала… Ты же знаешь, какой пароль у Зямы на компьютере?

– А ты, видимо, знаешь, с какого номера звонил твой террорист? – догадалась я.

– Естественно, он же на мобильный мне звонил, и номер определился! – кивнула мамуля, вручая мне бумажку с цифрами. – Если мы объединим наши знания, я плюс ты…

– Минус Зяма! – напомнила я. – Тайно пошарить в компе можно будет только в его отсутствие. А он, как на грех, сидит дома безвылазно, как Баба-яга Костяная Нога!

– Да, с ногой его очень неудачно получилось, – раздосадованно вздохнула мамуля.

– Ладно, утро вечера мудренее, – успокоила я ее, встав из-за стола и сладко потянувшись. – Не волнуйся, завтра мы что-нибудь придумаем и выкурим Зямку из квартиры.

– Может, Аллочка позовет его в гости? – воодушевилась мамуля.

То, что у Трошкиной с Зямой затяжной пунктирный роман, в нашем семействе ни для кого не секрет.

– М-да, было бы неплохо нейтрализовать эту гадкую мужскую солидарность нашей, женской, – уклончиво сказала я.

В связи с тем что Алка завела себе какого-то нового бойфренда, твердо рассчитывать на ее помощь я бы не стала. Однако огорчать мамулю мне не хотелось, и мы разошлись по комнатам, условившись продолжить тему утром.