Текст книги "История одной обезьяны"

История одной обезьяны
Елена Лунина

Иллюстратор Марина Шатуленко

© Елена Лунина, 2024

© Марина Шатуленко, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0062-9424-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

История одной обезьяны

Данная история является художественным вымыслом и не претендует на то, чтобы описанные в ней события считались правдой

Чернорукому гиббону Лизе посвящается

Глава 1. Детство в джунглях

Первое, что я помню из детства – это бездонное звездное небо и глаза мамы, смотревшие на меня сверху, силуэт ее мордочки на фоне темного неба, самый родной запах на свете, ощущение большого тепла, источника любви и заботы, покрытого густой шерстью, а вокруг множество звуков – кваканье лягушек, крики обезьян, звуки крыльев летучих мышей и птиц, перелетающих с ветки на ветку; а я во всем этом многообразии жизни, звуков и запахов снова закрываю глаза, чувствуя себя маленьким комочком на животе мироздания, и еще ближе прижимаюсь к маминой груди, засыпая в ее теплых объятьях.

С тех пор, когда я вижу звездное небо, я всегда вспоминаю те дни, и ко мне словно заново приходит то чувство – ощущение себя маленькой частичкой огромной живой вселенной. Волшебное чувство. Если в моменты страха, беспокойства и отчаяния обратиться к нему, то можно найти ключи от всех дверей, ответы на все вопросы.

Мне повезло – я родилась в джунглях, и по праву считаю джунгли центром Вселенной. Мы, чернорукие гиббоны, рожденные в свободных тропических лесах, знаем, что наши острова – колыбель всего живого на земле, что в наших неописуемо красивых лесах на наших островах, разбросанных посреди океана, зарождалась жизнь. Об этом мне рассказывала мама, едва я научилась открывать глаза и различать очертания этого мира. Она рассказывала нам с братом, который был на два года старше меня, много историй. В том числе про устройство мира. Она говорила, что солнце на самом деле – это голова огромного гиббона, сотворившего мир. Он – отец всего живого на земле. А земля – это мать, поэтому она цвета темной обезьяны. Отец орошает своими лучами землю, и из их гармоничного союза берут начало цветы и деревья, большие и маленькие создания. Из лона матери мы приходим в этот мир. В лоно матери мы и возвращаемся.

Наша семья – отец, мама, брат, я – жили в кроне большого дерева. На соседнем дереве жила наша бабушка. Она была уже старенькой, и не могла ловко перемещаться по веткам, поэтому мы приносили ей рамбутаны, дурианы, бананы и свежие побеги с молодыми листьями. Нашими ближайшими соседями была семья орангутанов. Мы любили слушать истории дядюшки Борнео, большого рыжего орангутана с огромными щеками. А мама его недолюбливала. Мы, гиббоны, – единственные из обезьян, кто создает пары на всю жизнь, в то время, как наши сородичи чаще живут группами – один самец и несколько самок. Про дядюшку Борнео говорили, что все детеныши орангутанов в нашей местности были его детьми. Мама называла его ветреным и говорила, что, если наш папа только бы подумал завезти себе вторую жену, она прогнала бы его с дерева. Отец тогда смущался и говорил, что наша мама – его единственная и неповторимая любовь и больше ему никто не нужен. А мы с Бэрани – так звали моего брата, что в переводе с индонезийского означает «смелый» – тихо смеялись в нижних ветвях.

Кстати, я не представилась. Меня зовут Терлахир Бэхагиа, что означает «рожденная счастливой». Это имя мама дала мне при рождении, но поскольку оно достаточно долгое дома меня звали просто Терлахир, или Лахи.

Мы, чернорукие гиббоны, даем своим малышам при рождении такие причудливые имена. Отца звали Бансаван, что значит «благородный». Маму – Бунга ян инда, что означает «красивый цветок». Брата – Бэрани. Бабушку мы так и называли Нэнэ, бабуля.

Нашего друга из семьи черноруких гиббонов, погодка моего брата, с которым мы всегда вместе играли и носились по джунглям, звали Гесит, что можно перевести, как «шустрый». У него была темная блестящая шерстка, окаймленная белым ободком шерсти мордочка и цепкие лапки. В тайне от всех я была влюблена в Гесита и надеялась, что когда мы подрастем, и мне исполнится 8 лет – именно в таком возрасте гиббоны обычно создают свои семьи – мы создадим пару, поселимся на соседнем дереве, заведем много детенышей, и у нас будет большая и дружная семья. Такие были мои мечты. А Бэрани мечтал о другом.

Он мечтал покинуть наши края, повидать весь мир, уйти жить к людям, и чтобы его все знали. Не знаю, зачем ему это было надо.

Отец не любил людей. Если кто-то упоминал о них, он сердился так, что у него шерсть поднималась на загривке. Потом мама как-то объяснила, что его родного брата забрали люди и больше о нем ничего не было известно.

Мама к людям в целом относилась терпимо с присущей ей мудростью, принимающей все в этом мире таким, какое оно есть. Она говорила, что люди – наши дальние родственники, но они возомнили себя выше других, облысели, ушли из природы, построили свои каменные джунгли. Из вестей, прилетавших на крыльях птиц, мы узнавали, что люди зачем-то создавали искусственный мусор и разбрасывали его по миру, из-за чего в океанах погибали киты и черепахи, а реки и озера приобретали ядовитый вкус, и в них погибала рыба. Также они отравляли воздух, вырубали наши леса, чтобы построить еще больше каменных джунглей, и вершили еще много всякого беспредела. Мы с братом все это слушали и недоумевали – зачем они все это делали?!

Помимо людей у нас было много других родственников. В самом роду гиббонов, кроме черноруких, были еще белорукие, белобородые, серебристые, карликовые и другие гиббоны. Кроме этого, наша мама поддерживала связь с нашими дальними родственниками – гориллами, живущими в далекой Африке, и тамаринами, отправляющими нам весточки на крыльях птиц из Южной Америки. Мама тоже наговаривала птицам послания от нас. Благодаря птичьей почте мы знали, что дядюшка Фарэй по-прежнему был вожаком стаи, а тетушка Аджамбо родила сына.

Наша жизнь в джунглях мало отличалась от жизни других гиббонов. Мы просыпались с первыми лучами солнца и пробуждали других обиталей джунглей своими прекрасными песнями. Люди думают, что мы поем, чтобы обозначить свою территорию, но это не так. Мы поем, чтобы выразить свое почтение этому миру и показать, как мы любим друг друга. Мы поем о величии солнца, о красоте джунглей и неба, об океане, о чудодейственной силе дождя и свежести ветра. Мы поем о том, что наполняет наши сердца, и хотим поделиться этим с другими. Если нам грустно, мы поем о боле утраты, и свою боль мы выражаем песней. Но чаще мы поем о радости жизни, о своих семьях и о том, как мы любим друг друга. Джунгли просыпаются вместе с нашими песнями. После песен мы обычно собираем свежие фрукты, листики и побеги и плотно завтракаем. После завтрака мама с папой часто ссорились с соседями, чтобы они не ели плоды с наших деревьев, а потом устраивались отдохнуть в кроне деревьев, а мы с Бэрани и Геситом носились по джунглям, устраивая гонки и играя непонятно во что.

Также я любила сезон дождей и вечерние семейные посиделки, когда в небе уже загорались звезды, и мы собирались вместе, и лапки мамы заботливо перебирали мою шерстку. Мама всегда гордилась моей густой и блестящей шерстью. А вокруг джунгли шумели голосами своих обитателей – птиц, обезьян, лягушек, летучих мышей – до нас долетали миллионы звуков, расспанные по этим благословенным лесам, и сливались в единую прекрасную песня – песню джунглей. В такие моменты я особенно чувствовала любовь и нежность, которые окружали меня с первых дней моей жизни, ведь что может быть чудесней, чем сидеть рядом с близкими и чувствовать, как заботливые лапки перебирают твою шерстку, и ты тихонько засыпаешь, проваливаясь в сладкий безмятежный сон.

Когда мы немного подросли, у мамы родился еще сыночек Инжир, и доченька Манго. Мы с Бэрани и Геситом стали чаще дальше убегать от дома. Играли и бегали друг за другом, перемещаясь с ветки на ветку, с дерева на дерево.

Как-то раз, когда мы убежали играть вверх по течению реки, мы набрели на лагерь людей. У них были фургоны и несколько маленьких домиков. Мы ничего о них не знали, но наше детское любопытство стало приводить нас сюда снова и снова. Может, это и сыграло ту роковую роль, что полностью изменило мою жизнь.

Бэрани очень интересовался жизнью людей, мы с Геситом приходили за компанию. Люди заметили нас и стали угощать нас сладкими фруктами. Мы были детьми, и, как все дети, мы не отказывались от угощений.

В тот злосчастный день я не поняла сразу, что произошло. В начале мне показалось, что моя лапа запуталась в лиане, но чем больше я пыталась выпутаться, тем сильнее злая веревка сжимала мою лапу, причиняя боль. Я закричала. Бэрани и Гесит бросились было ко мне. Как сейчас помню полные гнева и отчаяния глаза моего брата и чуть подальше грустные глаза Гесита. На меня упала сетка и потянула меня вниз. Я окончательно запуталась, потеряла равновесие и упала. Меня схватили Чьи-то сильные руки. Я пыталась вырываться и кусалась. Потом что-то острое кольнуло меня чуть выше правой задней лапы. В глазах все потемнело. Я потеряла сознание.

Глава 2. В мире людей

Очнулась я уже совсем в другом месте. Я лежала на земле на чем-то мягком, похожем на сухие прошлогодние листья, надо мной располагался ствол дерева. Я попыталась встать и забраться на дерево, хотя в глазах у меня еще плыло, и я чувствовала странную слабость в лапах и в теле. Со второй попытки мне это удалось. Я забралась на ствол дерева, но едва я сделала несколько шагов вверх, как поняла, что прохода вверх нет. Ствол дерева упирался в решетку, через прутья которой я могла видеть небо и проплывающие облака. Я перелезла на соседнюю ветку, затем – на третью, в поисках выхода, но выхода не было. Я была внутри клетки.

С одной стороны стояла миска с водой и лежало несколько фруктов. Я выпила воды, взяла рамбутан и устроилась на ветке дерева. Я пыталась припомнить, что же со мной случилось, и как я оказалась здесь. Где теперь были мои мама, папа, бабушка, Бэрани и Гесит. Все, что я помнила – это нашу прогулку по джунглям. Как мы спустились в лагерь людей, затем смутно вспоминала, как какая-то веревка больно сжимала мою лапу, как сетка упала на меня, и я видела полные ужаса глаза Бэрани и Гесита… Что было дальше, и как я оказалась в этом месте, как бы я ни старалась, я не могла вспомнить.

По запахам, окружавшим меня, я могла понять, что я находилась в месте, где никогда не была раньше. Воздух был суше и наполнен запахами, которых я не знала прежде. Это были не мои родные джунгли, где мне все было знакомо с детства. Вокруг меня было много других обезьян – разных видов и возрастов, таких же пленников, как и я. От них меня отделяла решетка. Но не смотря на железные прутья все мы были слишком близки друг от друга, и нас было слишком много на маленькой территории, чтобы кому-то из нас было комфортно. Кто-то стонал, кто-то ругался, кто-то тихо пытался напевать слова песни, но большинство молчали, тихо стараясь занять более-менее удобное место и взяв себе какую-то еду. Чуть вдали находился водоем, ветер доносил до меня запах влаги.

Изучая место, в которое я попала, я не сразу поняла, что в своей клетке я была не одна. Со мной находился еще один чернорукий гиббон, примерно моего возраста. Увидев чужака я в начале очень смутилась и приняла оборонительную позицию на случай, если он нападет на меня. Но мой приятель по несчастью был смущен и напуган не меньше меня. Увидев друг друга, мы негласно решили больше друг друга не замечать и занимать каждый свою маленькую территорию, подходить к миске с водой и едой в разное время, чтобы ненароком не пересечься.

Первые дни были самыми тяжелыми. Я невероятно скучала по своей семьей, по маме, по дому, по джунглям. Нашим песням по утрам, ворчанию папы, по теплым лапкам мамы, по бабушке, по малышне, по нашим неугомонным играм с Бэрани и Геситом, нашим вечерним семейным посиделкам. Когда я засыпала, ночью мне снился дом, и все, что было наяву казалось страшным сном, но приходило утро, я открывала глаза и понимала, что я снова в своем плену.

У нас всегда была вода и вкусные листья и фрукты. Но тяжелей всего было привыкнуть к тому, что только я хотела взобраться на дерево, как буквально через два шага я ударялась головой о холодную решетку, отделяющую меня от мира. Я подавалась в другую сторону, и там снова тупик. Когда находишься в таком маленьком пространстве, особо не знаешь чем себя занять. Я собирала упавшие на землю листья и старалась радовать себя бананами и рамбутанами, когда их давали. Но большую часть времени просто качалась на ветке.

По началу я все еще ждала и надеялась, что за мной придут Бэрани и Гесит, и освободят меня отсюда. Я просто не могла поверить, что больше никогда не увижу свою семью и мы больше никогда не будем вместе бегать по джунглям. С этой надеждой и в этом месте мне предстояло прожить два года.

Долгое время я даже не догадывалась, зачем люди забрали меня сюда, зачем я была им нужна. И лишь время спустя я осознала, зачем меня привезли сюда, и в ужасе содрогнулась от этого осознания. Люди думали, что если поместить молодых самца и самку гиббонов в одном маленьком вольере, то гиббоны начнут приносить детенышей, которых можно продавать, как экзотических животных, за немалую сумму. Но они не учли того факта, что гиббоны сами выбирают себе пару и сохраняют ее на всю жизнь. Когда я осознала истинную причину моего нахождения здесь, меня охватила ужасное негодование. Неужели люди сами так живут и теперь требуют, чтобы мы жили также?

За два года моего совместного пребывания с моим спутником по несчастью едва ли мы стали ближе друг к другу, чем в день нашей первой встречи. Возможно, это стало тем, что подтолкнуло меня к следующему этапу моего жизненного пути.

Надо отметить, что за те два года, что я провела там, я даже как-то освоилась – уже привыкла в жизни в клетке, не так сильно скучала по дому, лакомилась фруктами и качалась на ветке. Конечно, мне еще снились очень теплые и живые, наполненные яркими красками и песнями джунглей сны о доме, о маме, о моей семье, и пока я жила там, меня еще не покидала надежда, что я когда-нибудь вернусь, и мы снова все будем вместе.

Но как-то утром все пошло не так. С самого раннего утра в наших мисках не оказалось свежих листьев и рамбутанов. Вместо этого к нам снова подошли какие-то люди, открыли нашу клетку и схватили меня. В этот раз все произошло так же неожиданно, но я уже почти не сопротивлялась. Меня посадили в еще более маленькую клетку, где я не могла даже разогнуть лап, и куда-то понесли. Сквозь прутья клетки я видела, как отдаляются другие клетки с обезьянами, и фигурка одинокого чернорукого гиббона, с которым мы прожили бок о бок, становилось все меньше и меньше. Мою клетку-переноску положили в темную машину, где было невыносимо душно, и закрыли дверь. Я почти ничего не различала в темноте, лишь нагромождение каких-то коробок, клеток, но явственно чувствовала запахи вони, фекалий, рвоты и среди всего этого слышала рядом с собой шорохи, шипение, стоны и дыхание других животных, кем они были мне оставалось только догадываться.

Завелся мотор, машина тронулась. Не знаю, сколько длилась та поездка, но мне тогда казалось, что это было самым ужасным, что могло случиться со мной в жизни. Всю дорогу нас сильно трясло. Невероятно хотелось пить и есть. Желудок урчал от голода. Иногда, измученная, я начинала дремать, но с резким поворотом меня отбрасывало куда-то в сторону, и соседняя клетка со странным рычанием билась о мою. Сердце мое сжималось от ужаса. Я прижималась к противоположной стене. Несколько раз меня вырвало. В какой-то момент все затихло и остановилось. Дверца машины открылась, и я увидела силуэт человека, за ним еще один. Один доставал коробки и переноски и передавал другому, который уносил их куда-то в небольшое темное здание. Было уже темно. Когда мою переноску с грубой решеткой достали, на мгновение мне показалось, что мне стало легче – во всяком случае, я могла дышать свежим воздухом. Когда меня уносили, краем глаза я могла заметить других своих попутчиков, которым не посчастливилось оказаться в тех же обстоятельствах, что и я. Это был тигренок, совсем маленький и худой, несколько змей в прозрачных террариумах, и птицы. Остальных я не видела.

Клетку со мной поставили в темном, достаточно прохладном помещении. Я надеялась, что меня выпустят и дадут воды и корм. Но в ту ночь никто не подумал о нас. И я так и провела время до начала следующего дня без еды и воды, без возможности пошевелиться. Тело все болело и ныло. Безумно хотелось пить. Заснуть в таком состоянии было невозможно.

Я попала в помещение, где, кроме меня, было еще несколько макак и птицы. Про судьбу тигренка и змей мне больше ничего не известно. Я никогда их больше не видела. Птицы содержались в небольших клетках. Положение макак было немногим более завидное, чем мое. Они сидели каждая в небольшой клеточке, где они хотя бы могли нормально сидеть и расправить конечности. У каждой макаки был надет ошейник и привязана веревка. На следующий день такой же ошейник и веревку надели и мне. На рассвете мне все-таки принесли воды и дали немного листьев. Я с жадностью бросилась к воде и выпила почти всю миску.

Нас продавали на черном рынке. Каждый день торговцы забирали кого-то на рынок, чтобы показывать, как товар. Другие оставались на месте, их просто проговаривали устно. Птицам насыпали корм и давали воду. Нам, обезьянам, давали воду и листья, почти никогда – фрукты. В те дни я даже забыла их сочный мягкий вкус. Очень редко могли дать банан. Мы почти не двигались, когда были в клетках, но обезьян приручали к человеческим рукам, чтобы мы были ручными. В начале я несколько раз укусила человека, который брал меня на руки, за что меня обливали водой, тыкали в бок острой палкой и оставляли без еды. Потом я привыкла и тоже послушно сидела на руках у людей, когда меня доставали из моей клетки на черном рынке.

Не знаю, что было лучше – когда тебя забирали на рынок, и ты мог хоть немного размять лапы, но целый день приходилось проводить на палящем солнце в шуме и толпе людей, или когда оставляли в помещении, где время тянулось мучительно медленно.

В те дни моя густая, блестящая шерсть, которой так гордилась мама, скаталась, стала блеклой. Я заметно похудела и вроде совсем потеряла интерес к жизни. Если на прежнем месте я еще надеялась, что когда-нибудь вернусь в джунгли и снова увижу маму, папу, бабушку, Бэрани и Гесита, то теперь я понимала, что та жизнь, которая у меня была в джунглях, ушла безвозвратно. Все они остались для меня добрым сном, в котором я была счастлива.

Мама учила нас переживать сложные годы и несчастья. Она говорила, что если плохо, нужно просто почувствовать себя маленькой частью вселенной, песчинкой в большом мире, и почувствовать, что где-то есть океан, а где-то вдалеке другие земли. Тогда твоя боль растворится в этом мире, и ты снова сможешь жить дальше и радоваться жизни. Если этот метод помогал мне раньше, то в то время, что я провела на черном рынке, мне не помогало ничего. Невозможно было представить, что где-то есть джунгли, а где-то океан, если у тебя болит все тело, а ты даже не можешь пошевелиться. Невозможно радоваться жизни, если ты даже не помнишь вкуса фруктов и какого это – мчаться по джунглям, перепрыгивая с ветки на ветку. Ты просто знаешь, что это когда-то было, но не помнишь, какого это.

Кого-то покупали на черном рынке, кто-то не выдерживал условий и погибал. В какой-то момент я даже смирилась с тем, что мне суждено было разделить участь вторых. От постоянного недоедания и неподвижного образа жизни я болела и весь день безучастно лежала в клетке. Я не хотела бы, чтобы мои родные видели меня в таком состоянии. Я потеряла надежду и уже не верила, что может быть как-то по-другому.

И именно тогда случилось еще одно событие, которое снова изменило мою жизнь. Я как обычно лежала в клетке, изнывая от жары и шума, на самом солнце, когда ко мне подошли мужчина и женщина и стали о чем-то разговаривать с хозяином. Он показал им макак, повертев их со всех сторон, потом достал меня – грустную и безучастную ко всему. Они о чем-то долго разговаривали и спорили, потом мужчина и женщина отдали ему деньги и забрали клетку со мной. Меня пронесли по многочисленным улицам города и наконец свернули в светлое каменное здание, поднялись по лестнице на второй этаж, открыли ключом дверь, внесли меня, закрыли дверь на ключ. Женщина открыла клетку.

Я не сразу вышла, привыкшая к тому, что за любое неверное движение меня могли облить холодной водой, тыкать палкой и лишить и без того скудного ужина. Но чувствуя, что никто мне не препятствует, я все же вышла, осмотрелась и нашла себе места на диване, где я могла расправить затекшие конечности. Женщина принесла мне воды и фрукты – груши, бананы и манго. Вкус свежих фруктов, тишина дома постепенно стали возвращать меня к жизни.

Они жили в маленькой квартирке в курортном городе. Они были фотографами, которые фотографировали туристов, приезжающих в наши края за тропической природой, экзотикой, теплом, солнцем и приключениями. Поэтому им нужна была я – нечто особенное, что позволило бы из всего многообразия, который предлагал этот остров, сделать фотографии именно со мной – с черноруким гиббоном, редким видом, которого почти не осталось в природе, который обитает только на этих островах. А тут – целая фотография на память, и не так и дорого, если учесть, как долго потом будет храниться фотография. Я была не против им помогать. Садилась на плечи туристов, позировала, не кусалась. После черного рынка такая жизнь могла показаться прекрасной.

У меня были свежие фрукты каждый день, вода, целая небольшая квартира в моем распоряжении. Когда я совсем оправилась и ко мне вернулась радость жизни, я полюбила забираться на полку, оттуда – на шкаф, со шкафа – на карниз, и по занавескам вниз.

Моего нового хозяина звали Тассна, его жену – Бинай. В целом, они относились ко мне хорошо. Кормили, ни за что не ругали, разрешали гулять по квартире и прыгать на карниз. Бинай часто брала меня на руки, и гладить мою шерсть. Мне это было приятно и чем-то напоминало, как перебирала мою шерсть мама. Вечером мы часто вместе смотрели телевизор. Мои новые хозяева предпочитали смотреть программы новостей, в которых рассказывалось о событиях в мире. В тот период я многое узнала о жизни людей, об устройстве человеческого мира. Я видела высокие человеческие здания, расположенные на другой стороне мира, огромные города и светящиеся автомагистрали. Но больше всего я любила, когда показывали фильмы про джунгли. Слишком уж они напоминали мне мое детство. А Тассна и Бинай умилялись, глядя на меня.

Однажды Бинай не закрыла балконную дверь, и я вышла на балкон, оттуда – через открытое окно прыгнула на дерево и спустилась на нижние ветви. Я сидела на ветке дерева и вдруг осознала, что в тот момент я была совершенно свободна. Я могла бы перепрыгнуть с этого дерева на другое и уйти. Повинуясь мимолетному порыву, я перепрыгнула на другое дерево, оттуда – на третье, как внезапно замерла. Куда бы я пошла? Вернуться в джунгли? На вряд ли я смогла бы отыскать дорогу домой и найти семью. Да мне и не хотелось бы, чтобы мои родные увидели меня такой – все-таки время, что я провела на черном рынке, не прошло бесследно – моя шерсть уже никогда не будет такой блестящей, как раньше. Я обернулась и увидела Бинай. Она как-то странно смотрела на меня. Я вернулась на балкон, и она взяла меня на руки и отнесла в квартиру, положила на диван, дала мне свежий рамбутан и сама села рядом и смотрела, как я ем. С тех пор мне разрешили гулять на балконе и лазать по ближним деревьям. Я никогда не уходила дальше. Зато стала собирать больше угощений. Соседи с разных этажей умилялись мне, фотографировали и давали фрукты. Теперь каждый мой день, если мы не выходили сразу на работу, начинался с обхода моей территории и сбора угощений. А днем я устраивалась отдохнуть на ветках, как когда-то отдыхала после трапезы моя мама, когда мы носились по джунглям. Я смотрела на солнце и даже чувствовала себя счастливой.

Бинай и Тассна стали первыми людьми, которых я стала различать среди других. Нам, гиббонам, сложно различать людей, также, как и людям, наверно, кажется, что все гиббоны – одинаковые. Открою секрет – мы все совершенно разные, не существует двух одинаковых гиббонов. А вот люди представляются нам все на одно лицо.

Мы прожили с Бинаем и Тассной вместе около пяти лет. За это время, можно сказать, что мы стали, как одна семья. Не могу сказать, что я хотела бы, чтобы в моей жизни что-то снова изменилось. Но случились события, которые стали следующим витком в моей судьбе.

Я не знаю точных причин, то ли работа фотографов не приносила достаточно, чтобы можно было дальше обеспечивать себе жизнь, то ли есть какое-то другое объяснение, но Бинай и Тассна переезжали с острова, и не могли взять меня с собой. Бинай плакала всю ночь, обнимала меня и целовала мою шерсть. Она просила прощения и говорила, что она всегда будет меня любить и помнить, и что в моей жизни все обязательно будет хорошо. Я плохо понимала тогда, что происходило. Больше всего на свете мне не хотелось бы снова оказаться на черном рынке. Остальное казалось не таким страшным.

На утро Бинай покормила меня с рук моими любимыми рамбутанами, Тассна посадил меня в переноску и вышел на улицу. Дверь за нами закрылась. Больше я никогда не вернусь в ту квартиру.

Тассна отвез меня в большое одноэтажное белое здание, где нас сразу встретили какие-то люди, и передал меня им. Я смотрела ему вслед, как он уходил по коридору. Больше я никогда не видела Тассну и Бинай.

Так я впервые попала в зоопарк. Не могу сказать, что жизнь в зоопарке была чем-то плохим для меня. После черного рынка уже сложно чем-то напугать. У меня всегда была вода, еда, свежие фрукты. Меня подсели в достаточно просторный вольер, где уже жили несколько гиббонов. Не могу сказать, что мы сразу нашли общий язык, но благодаря детским играм с Бэрани и Геситом я умела постоять за себя, и спустя какое-то время у меня уже было свое любимое место на дереве, где я спала, и доступ к кормушке. Конечно, было шумно, и толпы людей каждый день проходили мимо, но, если к этому привыкнуть, можно просто жить и не обращать на это внимание, как и в джунглях мы не обращали особого внимания на других животных.

В зоопарке я поймала себя на мысли, что люди ждали, что я сойдусь здесь с кем-то и принесу детенышей. Но я вспоминала мою семью, и Гесита, и понимала, что никто не станет мне по-настоящему близок, как они. Как они там? Мне хотелось бы знать, что все у них хорошо, и они меня иногда вспоминают по-хорошему, что они запомнили меня такой, какой я была тогда. А Гесит, наверное, нашел себе пару. И Берани тоже. У них, наверно, подрастают детеныши. Жаль, что я уже не увижу их. Может быть, им рассказывают истории об их тете. И они собираются вечерами на семейные посиделки, как и мы когда-то.