Текст книги "Души древних"

Елена Настова
Души древних

– Люба, открой дверь! Открой немедленно, слышишь! – Трофимов колотил в дверь ванной, за которой рыдала его беременная жена, мать его будущего – второго – сына.

– Уйди от меня! – сквозь рыдания кричала Любочка. – Ненавижу тебя, не-на-ви-жу! Ненавижу, слышишь? Никогда тебе этого не прощу!

В ее голосе звенела такая ярость, что Трофимов вконец растерялся. Он понимал, что жена его сошла с ума, понимал, что она обижает его незаслуженно, но водопад ее отчаянья был так велик и стремителен, что размыл панцирь хладнокровия, в который обычно был одет Трофимов. Без панциря Трофимов чувствовал себя слабым и беззащитным. Прислонившись к двери и чуть не плача, он молил:

– Любочка, да при чем же здесь я?! Пол ребенка не зависит ни от чьих желаний!

– А, не зависит! – гневно крикнула его жена. – Женщина – земля, семя в нее кидает мужчина! Ты хотел первого, а теперь и этого! Это все ты, ты!

И завывания за дверью продолжились с удвоенной силой.

Изнемогая от страха, Трофимов несколько раз пробежал коридор туда и обратно. Он относился к редкому типу убежденных семьянинов и сор из избы выносить не любил. Но сейчас был исключительный случай. Каким-то внутренним чутьем Трофимов угадывал, что вызвать Любу на переговоры удастся только женщине, потому что только женщина знает слова, способные вернуть его жене разум. Он запнулся о телефонный шнур, стукнулся лбом о косяк и в ту же секунду понял, кого звать на помощь. Катя Зимина знала Любочку почти всю жизнь, потому что дружила с ней с первого класса начальной школы. Потирая лоб, Трофимов призывал Катю бросить все дела и мчаться в такси, потому что их с Любой дом сотрясает катастрофа.

Через полчаса Катя прибыла. Катя и Трофимов склонились головами в кухне, заняв стратегическую позицию, из которой просматривалась дверь в ванную.

– Сегодня узнала, – торопливо докладывал Трофимов. – С УЗИ пришла, будто сумасшедшая, глаза дикие… И сразу в ванную!

Они одновременно посмотрели на дверь ванной. Из-за двери не доносилось ни звука.

– Может, она уснула? – предположила Катя. Подошла к ванной:

– Любаня, это я… Выходи!

Из-за двери раздался такой грохот, что Катя отскочила в коридор. Трофимов схватился за голову. Зачем-то пояснил:

– Баночка с солью… в жестяной коробке.

– Люб, ну что ты, в самом деле? – укоризненно начала Катя, осторожно подбираясь к ванной. – Ну, вот у меня две девки, и что теперь? Я тоже второго мальчишку хотела! Тоже переживала, а теперь надышаться не могу! Не гневи Бога!

В ответ ей послышались звуки ударов тяжелых предметов о кафель, прерывающиеся набирающими силу рыданиями.

– Да у нее истерика, – охнула Катя. – Ей бы успокоительного выпить!

Натолкнулась на отчаянный взгляд Трофимова и замолчала.

– Лезвий там нет?

– Да ты что! – отшатнулся Любин муж. – Ну не настолько же!

Катя строго посмотрела на него, что означало: все может быть. Пояснила веско:

– Не порезалась бы, пока все там колотит…

– Родителям Любкиным звонил? – Катя по-будничному вытащила из сумки кулек с конфетами, поставила на плиту чайник. Когда чай нагрелся, налила себе чая и, прихватив вазочку с конфетами, пошла в комнату. Трофимов плелся за ней.

– Так что родителям?..

– Не звонил! Они на даче за городом. Не стал их волновать.

– Еще попытаемся?..

– Нет уж, – решительно отказался Трофимов. – Давай подождем, пусть остынет… Она, видишь, сразу реветь начинает, а ей реветь вредно. А так есть, может, захочет, устанет…

Он с надеждой смотрел на подругу жены.

– Измором, значит, будем брать, – усмехнулась Катя.

В комнате, на полу у дивана, лежал большой узел, связанный из простыни.

– Вот, – кивнул на узел Трофимов, – собрала мальчишечью одежду детскую, хотела отдать. Так уверена была…

Он протянул Кате открытку. На лицевой стороне открытки Катя увидела девочку, сидящую на лугу, всю в луговых цветах. Девочка была смутно похожа на Любу – такая же большеглазая, курносенькая, с ямочками на щеках. На видных из травы плечах девочки лежали бретельки от сарафана, а голову в льняных волосах украшал венок из ромашек.

На обороте было крупно написано Любиным почерком: «Надежда Юрьевна Трофимова».

– Крушение надежды, значит…

– Слушай, ты покарауль, а я до аптеки добегу, – спохватился Трофимов. – Посмотрю, что беременным для успокоения можно…

Сунул ноги в туфли и умчался.

Катя присела на диван и, прихлебывая чай, задумалась о Любиной жизни.

Девочки сначала становятся женщинами, а потом – матерями. Так происходит у животных, так происходит у человека, потому что такой порядок задуман природой. Любочка Трофимова, тогда еще Лебедева, была аномальным исключением из природной логики, потому что она сначала стала матерью, а потом уже женщиной. Катя помнила, как это случилось: в девятом классе, где-то в середине мая. Учительница говорит у доски, а Люба завороженно смотрит куда-то вбок. Катя пихает подругу локтем, и Любочка, повернув к ней мечтательное лицо, неожиданно шепчет: «Хочу, чтобы у меня с ним был ребенок… дочка». «С кем?!» – поражается Катя.

«С Борькой Ершовым…»

Несколько недель Катя вместе с Любой бродила по детским магазинам, разглядывая чепчики и распашонки, и в полном недоумении выслушивала мечты подруги о том, как Люба с Ершовым будут водить за ручки маленькую пухлую девочку… а потом они узнали, что Ершов курит и ругается матом. Катя улыбнулась, вспомнив потрясенное лицо подруги, когда она увидела объект своего обожания – с сигаретой в зубах, в обнимку с какой-то темной личностью в драной куртке. Оба парня были в подпитии и, шатаясь, горланили разухабистую песню.

– Не с ним, – только и сказала, придя в себя, Любочка.

Это было давно, Любе тогда было четырнадцать, как сейчас ее сыну Владьке. Она была пухленькая, круглолицая, и отец звал ее «моя бубочка». Он любил Любу больше, чем старшую дочь Веру – стройную красавицу с надменным прищуром холодных глаз. Он не говорил этого, но Люба знала, и Вера знала, и все знали, и удивлялись: Вера была красивее и успешнее, и она выбрала ту же профессию, что и отец – он был юрист. А Любочка пошла не в масть: рано начала вязать и шить, лет с десяти стряпала обеды и пекла торты, а вот в школе училась вяло и пятерки имела по единственному предмету – рисованию. Родители мечтали видеть Любочку ювелиром или, на худой конец, модельером-технологом, но она выбрала какой-то невнятный заочный факультет, где в тот год был недобор: лишь бы профессия. «Вера у нас карьеристка, а Любанька с рождения хозяйка и мать, – оправдывалась мать перед знакомыми. – Пока Верунька учится, да копается, Любушка уж замуж выскочит…»

Люба действительно вышла замуж раньше сестры, в девятнадцать лет. А в двадцать один уже качала новорожденного Владьку. Катя помнила, что на Владьке был розовый чепец и розовая распашонка, и завернут он был в розовое одеяльце, и дальше, до трех почти лет, ходил почти во всем розовом: тратиться на замену закупленного загодя девчачьего приданого Люба не захотела…

Юра Трофимов шагал к аптеке и вспоминал такое же время, только тринадцать… нет, уже почти четырнадцать лет назад. Ждали Наденьку… Люба ждала Наденьку. А ему все равно было, кто – девочка или мальчик, его волновало только одно: здоровье матери и ребенка. И вот Владька родился… Как же он радовался, что все сложилось благополучно, как доволен был, что родился сын! Но, если бы родилась девочка, положа руку на сердце, он точно так же любил бы дочь. Так он себя тогда чувствовал… Он – но не Люба. Для его жены радость материнства омрачилась несовпадением желаемого с действительным. Сын самовольно занял место, которое Люба готовила для другого… а вернее – другой. Она кормила его грудью и не могла сдержаться, вздыхала: ох, ну почему ты не девочка…

Владька сосредоточенно ел. Высасывал из Любы не ему предназначавшиеся силы.

– Дурная ты, хоть обижайся, хоть нет, – говорила мать Любы, любуясь внуком. – Ну, чем он виноват, что ты дочку хотела? Он же не по собственной воле к тебе в пузо залез!

– Не по собственной, – соглашалась Любочка. Она говорила Юре, что ей жалко ни в чем не повинного Владьку, но разочарование все равно давит.

«Я знаю, – говорила Люба, – почему не получилось девочки: это ты, ты хотел сына…» И хоть он уверял ее, что ему было все равно, Люба настаивала, что всю беременность чувствовала, как он ждет мальчика… «Это и сыграло решающую роль, когда соединялись наши клетки, – говорила она. – Твоя энергия отодвинула Наденьку внутри меня и сложила хромосомный эскиз Трофимова-младшего»…

Говоря об этом, Любочка нет-нет, да и всплакивала. Жаловалась, что ей мечталось, как она будет заплетать косы, учить вдевать нитку в иголку, держать крючок и спицы, готовить супы и салаты, – и шептаться по вечерам, пересмеиваясь, «о своем, о женском»… Она страстно хотела дочку! А к Владьке относилась так, будто он обидел ее. Когда Юра, замаявшись вскакивать ночами, мягко упрекал Любочку, она отвечала, что у нее послеродовая депрессия и, должно быть, отсутствует материнский инстинкт. Так продолжалось несколько месяцев, пока Владька не заболел бронхитом. Он кашлял, задыхался и плакал тонким жалобным голосом сутки напролет. Его сердце колотилось часто-часто, губы сохли, а кулачки сжимались так, что синели пальчики. Люба как раз накануне посмотрела передачу, где рассказывалось о том, что груднички улавливают энергии родителей и от огорчения могут даже умереть. Ей вдруг придумалось, что Владька умирает… он умрет из-за ее обманутой надежды! Люба пришла в ужас. Крепко спавший материнский инстинкт вдруг вскинулся, выпрямился в полный рост – и Люба влюбилась в сына. Вот таким образом его жена полюбила Владьку… теперь она уже, наверно, забыла те дни…

Юра Трофимов был не чужд философии, особенно в ситуациях, когда был расстроен и не слишком твердо чувствовал землю под ногами. Вот и сейчас он шел, не спеша, стараясь привести себя в состояние привычного равновесия. Он думал о том, что протест Любы против мальчика – это протест против природного течения жизни, от этого и такая уродливая форма. И еще, быть может, думал Юра, Любочка так отчаянно протестует, что изначально в ее планы на жизнь входил только один ребенок. Не то чтобы она себя чрезмерно жалела, просто набрала в ней после замужества силу хозяйственность, которая стала чуть ли не большей, чем чадолюбие. Как неукротимый скакун, хозяйственность несла Любочку к новым и новым материальным целям, звала покорять вершины благополучия. «Дети – предприятие хлопотное и затратное. Родил ребенка – перестал быть хозяином своим силам, времени, здоровью и кошельку, связал себя по рукам и ногам…» – так говорила Люба подругам. А еще: «Без ребенка – семья не семья. Но с двумя ребенками – это уже семья с подорванным бюджетом и туманной материальной перспективой». И никто, включая Трофимова и верную Катю, переубедить Любу не смог.

Материальный скакун требовал от Любочки постоянного движения. Он заполонил все Любино существо, смирившееся с судьбой, подменившей дочь сыном: в разочарованиях скрыта огромная сила. Сначала – бытовая техника, ремонт и мебель в их тогда еще однокомнатной квартире, приобретение первой, недорогой и подержанной, машины. Потом – новая техника и новая мебель, новая машина, и, наконец, трехкомнатная крупногабаритная, пусть и в спальном районе, квартира. Все эти вершины Любочка покорила не за год или два, – больше десяти лет ушло на создание достойной материальной базы. Юра работал на трех работах, Любочка тоже старалась, папа Любочки, известный адвокат, считал своим долгом помогать любимой дочери, и помогал щедро. И пускай Любочка не сделала карьеры – она о ней и не мечтала, пусть Трофимов был просто золотые руки – мастер на заводе, разве в этом счастье? Уютный дом, добротно устроенный семейный очаг – вот главные слагаемые душевного покоя и ориентиры в неровном, туманном пути человека. Так что к тридцати годам Любочка уже с немалым удовлетворением готовила в тефлоновой посуде, пекла свои знаменитые торты в отличной духовке, выкладывала выпечку на дорогую столешницу. Когда приходили гости, она с гордостью показывала квартиру, где не было ни одной случайной вещи. Какое, – она по полгода ждала каждую панель, постельное белье заказывала в каталогах, за покрывалами-паласами ездила в Бог знает, какие дали!

Потом началась эра путешествий. Любочка не имела интереса к соцсетям, ей хватало демонстрации фотографий друзьям и коллегам. Нельзя сказать, что она особо гордилась своими поездками… пожалуй, другое: возможность раз в год вывезти свою семью в Турцию или Египет (Трофимовы предпочитали ленивый отдых на пляжах), или на российские курорты, которые стали едва ли не более дорогими, чем заграничные, была для нее еще одним доказательством того, что ее скакун полон сил и гарцует не хуже всех и получше многих. В общем, если б не отсутствие дочки, можно было бы сказать, что жизнь удалась…

Он купил лекарства и повернул назад. В квартире скинул обувь и прошел в комнату, где сидела Катя. Услышав его шаги, она сказала:

– Это было почти четырнадцать лет назад.

– Что? – не понял Трофимов.

– Владька родился…

– Да она вообще не собиралась второго рожать, – заговорил Юра. – Уж я ее как уговаривал, а она – нет, нет и нет! Работа, дом… Надумали!

А когда имена обсуждали, еще в самом начале, я предложил: «Но если вдруг да будет мальчик, давай Федором назовем. С греческого переводится как «дарованный Богом». Так просто предложил, понимаешь? А она теперь считает, что это я виноват…

– Она не задохнется там? – озабоченно спросила Катя.

– Там вытяжка, – откликнулся Трофимов. Он подумал огорченно, что за время его отсутствия Катя не нашла нужных слов. Катя молчит, Люба за дверью тоже молчит. Остается ждать, что Люба выйдет сама. Трофимов вздохнул и опустился на пол у ванной, перегородил коридор длинными ногами.

Катя вернулась к воспоминаниям.

Да, Любе сложно было решиться на второго… Ломать ставший привычным быт, брать на себя пожизненную нагрузку. На работе можно закрыть кабинет и уйти, да и вообще работа – вещь относительная. Муж, если смотреть глобально, тоже величина переменная. Совсем другое – дети. Ребенок – это твое сердце, бьющееся вне твоего тела… Дети – это всегда близко и горячо, самый большой страх, самый большой риск. Так Люба объясняла Трофимову, который хотел второго ребенка, и любимой подруге Кате лет десять подряд.

Между тем Любе исполнилось тридцать, а потом и больше. Очередной – тридцать третий – день рождения отмечали узким кругом, с родными и близкими.

– Пусть жизнь тебя почаще радует и удивляет, – поздравляя именинницу, пожелала Катя.

– Радует – да, – ответила тогда уже немного захмелевшая Любочка, – а вот удивлять… Я свою жизнь знаю на годы вперед – тьфу-тьфу! – лишь бы все вы были живы-здоровы! Жизнь моя, слава Богу, сложилась…

Над чем посмеешься – тому и послужишь, а зарок по сути своей есть призыв лукавого, говаривала бабушка в Катином детстве. Катя эту поговорку позабыла, а вспомнила тогда, когда Люба стала рассказывать ей странные вещи. Идет, например, Любе навстречу девушка с коляской, а из коляски, как птенец из гнезда, выглядывает маленькая голова в чепце; или мама ведет тихонько неуверенно шлепающую малышку, и ножки так малы!.. а Люба голову сворачивает им вслед – и той, и другой. И пытается уловить носом в городском воздухе запах, свойственный только лишь маленьким детям, – смесь молока, присыпок, памперсов и чего-то еще: запах недавнего рождения. Любины глаза сами собой успевают обшарить ребенка сверху донизу: «перевязочки» на руках, круглые по-воробьиному, беспамятно распахнутые глаза, невесомые волоски, лилейные щечки. «Лапочка, – умиляется Любочка. – У меня дочки не случилось… А у других вот случилось».

Другие – они где-то далеко, на параллельной улице Любиного мира. А вот Алла, третья их подруга, – близко. Алла – счастливая: у нее две дочери, пятнадцати и восьми лет. Обзавидуешься, – а Алка не ценит, потому что обе беременности ждала сына. То же, что у Любы, только наоборот, такая несправедливость.

Люба с Аллой и Катей живут в разных концах города. Видятся они не часто, но всегда в курсе важных событий в жизни друг друга.

Катя вспомнила разговор, который пересказали ей сначала Алла, а потом – Люба. Два восприятия одного и того же диалога создали в ее голове объемную картинку.

– Любка, у меня мужик! – Аллиного голоса в трубке было так много, что Любе на секунду показалось, что Алла у нее в прихожей.

– Мужик?.. – не поняла Любочка.

– Мальчик у меня, парень! Сын у меня будет!

Любину грудь – раньше сознания и против воли – ужалила зависть. Острая, как оса, куснула: Алка решилась – и дали…

– Когда?..

– Скоро уже, – с гордостью ответила Алла. – Три месяца осталось ждать.

– Почему ты мне не сказала, что беременная? – обиделась Любочка. – Подруга называется!

– Да я никому не говорила, не только тебе, – зачастила Алла. – Я, конечно, знаю, что уж что зародилось, – того не изменить, но мне, понимаешь, хотелось сначала самой понять, кто там… Сглазить боялась, понимаешь? И сейчас звоню вот прямо после УЗИ – тебе первой! Даже Коле еще не сказала…

Коля – это Аллин муж. Старший сын в семье, где выросло трое мальчишек. Так нанянчился братьев, что к теме сыновей, в отличие от многих мужчин, охладел совершенно.

– Третий, значит, – задумчиво проговорила Люба.

– Третий! – счастливо выдохнула Алла. – Мужичок мой долгожданный! Ты представляешь, вот буду я старая, а он приедет и отвезет меня к врачу. Ремонт сделает, шкаф передвинет… Грядку на даче вскопает!

– Девочка тоже может к врачу, – возразила Люба. – И ремонт… мы вот с мамой, например, вдвоем делали, Трофимов и отец мой работали…

– А шкаф передвинуть девочка может?

– Шкаф – нет, – признала Люба.

– Вот то-то же! – торжествующе заключила Алла. – И вообще. Сын – продолжатель фамилии. Будет у него ребенок, все равно, кто, – фамилия наша дальше с ним пойдет.

– Женщины мудрее, – застенчиво сказала Люба. – Умнее, изобретательнее. И они более гибкие по характеру, и добрее, чем мальчишки. Семья выстраивается вокруг женщины, отношения с родными определяет тоже женщина…

– Ну не скажи, – не согласилась Алла. – И женщины и мужчины – они разные бывают… В любом случае, девчонок у меня уже две, так что мужичок – это победа!

После этого разговора Любин благополучный покой как корова языком слизнула. Она жаловалась Кате, что в голове с утра до вечера крутится: годы идут… еще не поздно, но наступит время, когда поздно будет рожать… Алка-то после двух девчонок решилась, Алке – дали! Может, и ей рискнуть? Квартира, машина, работа, путешествия – сделано. Владьке – тринадцать. Трофимову – тридцать восемь… ей – тридцать три… успеют вырастить. Парня, конечно, и с доплатой не надо, а вдруг дочка… Может, повезет?

В общем, вот именно после этого разговора Люба Трофимова решила, как сказала бы Катина бабушка, «пойти за девочкой».

Катя посмотрела на часы. Ей показалось, что она предавалась воспоминаниям целую вечность, а оказалось, что прошло двадцать минут.

– Любань, может, хватит уже? – попросила Катя. Она подошла к двери и над головой Трофимова постучала костяшками в плинтус. – Выходи, поговорим хоть нормально. Чайку попьем…

– Катька, уходи! – крикнула Люба из ванны. – Иди домой, оставь нас! Это наше личное дело!

– Совсем с ума сошла, – устало констатировала Катя. – И долго ты собираешься так сидеть?

– Сколько просижу, – запальчиво ответила Люба. – И рожу когда – забирать его из роддома не буду! Там оставлю! Откажусь!

– Дура ты, Любка, – в сердцах буркнула Катя. – Вот он в животе у тебя слушает, как ты его ненавидишь, – как, ты думаешь, он себя чувствует? Родная мать! А он маленький, беззащитный, у него, кроме тебя, никого еще нет! Не жалко тебе?

Люба молчала. Слышно было, как из крана с шумом полилась вода. Катя вздохнула и пошла на кухню.

– Давай, Юрик, мы с тобой хоть поужинаем… Есть уже охота.

Трофимов поднялся, прошел в кухню и уселся за стол. Катя, ожидавшая, что он возьмет на себя роль хозяина, усмехнулась. Повязала фартук и открыла дверку холодильника.

– Уселся… Ты, Юрик, такой же, как большинство мужчин, – сидишь и ждешь, что женщина тебя накормит. Неудивительно, что твоя жена хочет девочку…. Что тут у вас есть съедобного?

– Плов в казанчике, – подсказал из-за стола Трофимов. – Салат в миске.

– Держи, – Катя выгрузила из холодильника салат. Поставила на огонь казан с пловом. – Молодец Любка, успевает готовить для двух прожорливых мужиков… А кстати, где Владька? Шестой час уже.

– Может, она так это восприняла еще из-за Владьки, – задумчиво сказал Трофимов.

– А что такое? – Катя достала из хлебницы и порезала хлеб. Разложила на столе тарелки и вилки.

– Влюбился, – шепотом сообщил Трофимов.

– Да ну? – удивилась Катя. – Не рано?

Трофимов пожал плечами.

– Рано не рано… влюбился по уши. Девочку зовут Аглая, но они все называют ее дурацким именем Лая, она учится в параллельном классе. Владька с ума сходит.

– Не взаимно, значит, – констатировала Катя. Разложила по тарелкам плов и села. – Но это Владькины проблемы… Люба-то тут при чем?

– Учиться стал плохо – раз. Секцию пропускает – два. Учителя на него жалуются за пропуски – три. А пропуски от того, что там-сям пытается подработать, все хочет поразить девочку… – продолжал Трофимов. – Пару раз приходил домой с синяками… Но главное: Люба нашла у него под подушкой уксус! Записку, типа «В моей смерти прошу винить Клаву К.».

– Вы видели девочку? – с интересом спросила Катя.

– В «Контакте», – с набитым ртом ответил Трофимов. – Аглая Смирнова. И девочка непростая, я тебе скажу. Мама и папа – университетские преподаватели, оба кандидаты наук. Папа – исторических, а мама – так даже и философских. И у нее на стене в «Контакте» все глубокомысленные записи и размышления… О жизни, о вечности, Заратустра, Ницше и иже с ними. Ума не приложу, как Владьке помогло в такую мудреную девочку влюбиться! Все нервы Любе вымотал этой Аглаей. Постоянно скандалим из-за школы. Бить его – так вроде уже большой. Запрещать – не срабатывает…

А девочка и знать не знает, сколько из-за нее у нас проблем!

– Почему же из-за нее, – возразила Катя. – Это не она Владьку обхаживает, а он ее. Она не виновата, что он все это делает…

– Но уксус! Что, если хлебнет? Инвалидом на всю жизнь останется! Мы уж объясняли-объясняли, только вот дошло ли до него? Люба сон и покой потеряла. Хотела даже с девочкой встретиться, но Владька, как узнал, так прямо взбесился… Из дома, сказал, уйдет.

– И незачем вам с ней встречаться, – согласилась Катя. – О чем говорить? «Аглая, Владик хороший мальчик, дружи с ним»?

– Да уж…

Трофимов отодвинул тарелку и зевнул. Пожаловался:

– На работе новое оборудование устанавливаем, суета, пыль… Думал отдохнуть, а тут такое…

Надежда на Катю не оправдалась. Надо было что-то делать, а он не знал, что.

Катя в это время думала, что муж ее еще где-то едет, старшей дочери пора учить уроки, а с маленькой много не научишь…

Они переглянулись.

– Эгоистка, – сказала Катя.

– Как сглазили, – подтвердил Трофимов.

Они одновременно встали и подошли к дверям ванной комнаты.

– Любань, выходи уже, – позвал Трофимов.

– Любка, ну хватит истерить, открывай дверь, – с досадой сказала Катя.

– Отстаньте! – крикнула из-за двери Люба. – Я все равно не буду рожать его! Завтра же распарю ноги горчицей…

– Дура! – крикнула, разозлившись, Катя. – Не ожидала от тебя такого!

В ванной опять что-то загрохотало.

– Кать, пойдем, пойдем… – Трофимов потянул Катю за плечо. – Пойдем, что скажу тебе…

Он завел упирающуюся Катю в спальню. Закрыл дверь. Зашептал, наклонив лицо:

– Я понял… Ее сглазили!

– Ты что, тоже спятил? – Катя с опаской посмотрела на Трофимова. – Или это воспоминания об Аглае Смирновой на тебя так действуют?

– Нет, нет, постой! Люба прекрасная мать, она такая внимательная, заботливая… Нет, ну не могла она сама такое учудить. Кать, ее сглазили, мне еще ребята говорили, что такое бывает…

– И что ты предлагаешь? – Катя уперла руки в бока.

– Сейчас, сейчас…

Трофимов мелкими старушечьими шажками подбежал к комоду, защелкал ящиками. Катя с тревогой наблюдала за ним.

– Нашел! – Трофимов разогнулся. В руках у него были две толстые церковные свечки.

– И что?

– А вот увидишь!

Он пробежал в кухню, зачиркал там спичками. Вернулся – в каждой руке по горящей свече. Сунул одну Кате:

– Давай ты с одной стороны, а я с другой пойду. Давай!

– Да что надо делать-то?

– Обходить квартиру, – объяснил Трофимов. Лоб у него вспотел. – Это убивает негативную энергетику… Давай!

– Нет, ну это просто бред какой-то, – Катя пожала плечами. Но отошла в противоположный угол прихожей и пошла навстречу Трофимову. – Ты сам до этого додумался?

– Где-то услышал, – торопливо ответил Любин муж. Пристроил свечу в руке поудобнее.

– Давайте, злые духи, изгоняйтесь, уходите… – забормотал он, шаря у стены свечкой. Катя, скептически улыбаясь, перешла со свечкой в большую комнату. Крикнула оттуда:

– Любка, сообщаю тебе, что твое безумие заразное… Ты заразила мужа, и что с вами теперь будет, я просто не представляю…

Люба в ванной молчала.

Они обошли квартиру, встретились у ванной.

– Ну что теперь? – Катя отдала свечку.

– А вот что, – Трофимов положил на пол лист и поставил на него обе свечи. – Пусть выгоняют злых духов через щели в ванной… А я, пожалуй, достану болгарку.

– Дверь ломать будешь? – оживилась Катя. – Так ее кулаком вышибить можно, у вас такая же дверь, как и у нас… Картонные они нынче, двери эти, одна видимость.

– Да не, я язычок замка попытаюсь отжать… Ломать если – можно Любу задеть…

Он вышел на балкон и вернулся с болгаркой в руке. Воткнул вилку в розетку и только было собрался приступить к взлому дверного замка, как дверь в квартиру распахнулась. Оба – Трофимов и Катя – обернулись: на пороге стоял Владька – улыбка от уха до уха. Он рассмотрел их, и улыбка сменилась изумлением.

– Тетя Катя… пап… что вы делаете?!

– Ну… – Трофимов попытался спрятать за спину болгарку. – Мы тут… дверь вот чиним…

– Дверь?.. А свечки зачем?

– А ты что так поздно? – пошел в наступление Трофимов. – Ты вообще где шатался?

– Я… Мы… Я вот Лаю привел… познакомиться… – последние слова Владька договорил почти шепотом. Его глаза беспокойно перебегали с Кати на Трофимова и обратно. – А мама где? Па, где мама? Тетя Катя, где мама?!

– Я здесь, сынок, – неожиданно басом откликнулась Люба. – Что ты говоришь, я не расслышала?

– Я Лаю привел, – потрясенно повторил Владька.

– А где она? – тревожно спросила Люба из-за двери.

– На площадке… Я сказал: предупрежу родителей…

– Девочку на площадке оставил!

Дверь с грохотом распахнулась – рукоятка треснула о стену, отскочила и покатилась по полу. Люба, величественная в своей полноте, возникла на пороге, закрыв собой дверной проем.

Владька попятился:

– Ма, ты что это?.. Что с тобой?

Катя из-за плеча Трофимова глянула и обомлела: разбомбленная ванная, будто мародеры орудовали… Все банки-тюбики по полу, по кафельным стенам – цветные разводы.

Люба, с размазанной косметикой на опухших веках, уперев руки в бока, блестящими очами воеводы озирала над их головами прихожую.

– Так, – окрепшим голосом заговорила она, – Влад, быстро Лаю забирай, и марш в твою комнату! Руки мыть на кухне, в ванную – ни ногой! Тапки дать не забудь…

Владька мигом оценил обстановку и юркнул в дверь – только замки лязгнули.

– А… – начал было Трофимов, но Люба одернула:

– Юра, накрывай стол, приберись там, если что… Встречай гостью! Ну, бегом!

Трофимов судорожно сглотнул. Кивнул и метнулся в кухню. Люба повернулась к Кате.

– Катюшка, прости меня, дуру, что кричала тут, прости, родная, ум за разум… Поможешь?

«Ну, дела», – подумала Катя. Ответила сухо:

– О чем речь…

Через десять минут трое взрослых чинно сидели за кухонным столом, накрытым тканевой скатертью. На столе стояли чашки на блюдечках из праздничного сервиза, вазочки с вареньями из Любиных запасов и магазинные сладости. На столешнице лежала настроганная наискосок колбаса и сырные ломтики. На хлебной тарелке возвышался порезанный уголками хлеб.

– Здравствуйте… – Владька, показывавший подружке свою комнату, вытолкнул девушку вперед. Она была невысокая, макушкой доходила Владьке до уха.

– Здравствуйте, – хором ответили Люба, Трофимов и Катя.

– Проходи вперед… – зашептал Владька.

– Это Аглая. Это моя мама, мой папа и тетя Катя, моя крестная, – сказал Владька. Он выглядел старше и серьезнее, и Катя видела, каким загоревшимся взглядом Люба оглядела сына.

Девочка была хорошенькая, губки бантиком. При этом у нее был прямой, открытый взгляд и немного насмешливое выражение лица. Ее юбка напоминала широкий пояс, под которым переминались загорелые ноги. Русые волосы, забранные ободком с большим розовым бантом, плескались ниже лопаток. Совершенно не стесняясь, девочка рассматривала взрослых, которые под этим взглядом вдруг почувствовали себя стариками.

– Проходите, садитесь, – Люба чинно поднялась, пропуская вошедших к столу. В воздухе висела неловкость и напряжение.

– Ой, у вас будет малыш! – вдруг воскликнула Аглая и расплылась в смешливой улыбке. Глядя на нее, всем стало весело, все разом заговорили, зашумели. Пока подростки усаживались, громыхая стульями, Катя выбралась из-за стола.

– Мне пора. Счастливо оставаться! – и, не слушая протесты Любочки и Трофимова, бросилась в прихожую.

Люба вышла следом.

– Любка, ты смотри у меня! – Катя погрозила подруге пальцем.

– Прости меня… спасибо тебе, – Люба растроганно обняла Катины плечи. – Это, наверно, гормональное… заскок…

– Вот, переживаешь, а при удачном раскладе, может, уж лет через пять бабушкой станешь, – пошутила Катя. – И будет тебе внучка!

– Что ты говоришь! – ужаснулась Любочка.

– Ну, иди к ним, иди… Разглядывай невестку.

Катя ушла, а Люба вернулась на кухню. Пока Трофимов, взявший на себя роль хозяина, подливал и подкладывал, говорил и расспрашивал, Люба жадно, исподтишка рассматривала Аглаю. Девочка как девочка… но, когда ее сын смотрит на нее, на его лице появляется незнакомое Любе выражение гордости и обожания. Что такое в этой девочке, что Владька так смотрит на нее?.. Что было с ним до этого? К чему все это приведет?

Малыш в ее животе заворочался, и Люба положила руку на живот.

– Аглая, а ты одна у родителей?

– Нет, – девочка помотала головой. – Нас трое. Я – старшая. Еще сестра, ей девять лет. А братик совсем маленький, ему еще года нет.

Трофимов посмотрел на Любу. Она внимательно слушала и поглаживала живот.

– Мама третьего решилась рожать – хотела мальчика?..

– Нет, – Аглая помотала головой. Широкая волна ее волос за спиной качнулась из стороны в сторону. – Нет, мама хотела третью дочку. Мальчика папа хотел. Он и со мной, и с сестрой хотел сына. Но, в общем, они особо не планировали. Так уж, мама говорит, получилось…