Текст книги "Золотая книга романов о любви для девочек"

– Пойдем отсюда, Руслан, – снова предложила я.

И, не получив ответа, поняла, что уйду одна. Ну и ладно! А Руслан пусть тут остается! Еще я заметила, что Лизон-мармезон растерялась. Это приятно. И я уже сделала шаг, чтобы идти прочь от бассейна, как Лизка, красная от возмущения и ярости, готовая вот-вот заплакать, подскочила ко мне и, тяжело дыша, закричала:

– Ты… Да ты… Да ты посмотри на себя! Ты, колхозница… Да тебе в руки надо ведро картошки – иначе ты никак не смотришься.

Не знаю, что было обиднее – колхозница или Каштанка, но теперь и я тоже чуть не заплакала. Потому что все отморозились – и засмеялись.

– Ха-ха – колхозница! – ржали пацаны.

– Ведро картошки – и имидж готов! – подхватили девки.

Я не выдержала – и толкнула Лизку. Хорошенько так, от всей души толкнула. И она полетела в голубую воду бассейна. Пока Лизетта там бултыхалась и фыркала, я точным ударом ноги зафутболила к ней туда же – пусть поплавают! – легкий столик со жрачкой и стаканами.

На меня, конечно, тут же бросились. И опаснее всех был, наверное, огромный складчатый пес, который, услышав вопли и увидев возню, с лаем понесся ко мне с другого конца участка. Но я включила первую космическую скорость – и только меня они все и видели!

В покорении заборов мне нет равных, так что я перемахнула калитку с сигнализацией одним махом – дядька-охранник только крякнул.

И все. А дальше была свобода.

Я мчалась в деревню. Летела, как птица. Вернее, как лань облезлая. Как облезлая несчастная лань. Потому что обидно-то мне было не по-детски. Зверски обидно! Зверски…

7
Сценарий «love story»

Никто не знал, что здесь, в Листвянах, у меня есть еще более надежное, чем тот, дачный наблюдательный пункт на дереве, укрытие. Моя собственная жилплощадь. Убежище мое. Дом.

Сам-то деревенский дом наш завалился, в нем уже не жили. Таким его, кстати, и купили – развалюхой то есть он нам достался. Дверь и окна были заколочены, крыша в нескольких местах провалилась. Но я знала ход, который вел с улицы в подпол. Среди кустов смородины, под бугром, заваленным кусками рубероида, старыми куртками, пальтушками и обломками ящиков, имелся лаз. Если приподнять крышку и в него юркнуть, а затем снова замаскировать этот потайной лаз, подтащив поближе рубероид и пару драных пальтушек, без труда можно было пробраться в подземелье, расположенное прямо под домом. Из него и в сам дом вел ход – только крышку подними, и ты на кухне. Подпол был небольшим, но уютным. На бывших полках, где когда-то хранили запасы продовольствия, я устроила себе лежанку. Даже подушка и одеяло у меня там были.

Вот здесь-то я и собиралась отлежаться – пролезла по подземному ходу, бросилась на свое лежбище, упала на живот. И заснула. Спала долго. Поесть, конечно, сначала хотела – тем более что еда на ветках растет: и помидоры тебе в теплице, и огурцы, ягод прорва. Но сил их собирать не было. И я уснула. Без задних ног прямо-таки продрыхла до самого вечера.

Пока бежала сюда, я плакала. Так наплакалась – что сил на жизнь-то и не осталось. Но сон силы восстанавливает, что ни говори.

Так что выбралась на свет божий я тогда, когда он уже начал меркнуть. И скоро померк совсем. В смысле на ночь. Нашарила я в темноте несколько огурцов – и, быстро съев их один за другим, побрела к речке. Спину, плечи и задницу уже не щипало, теперь они просто ныли. Казалось, что по мне каток асфальтовый проехал.

Я шла и вспоминала всю эту позорную историю на Веселой даче. Руслан за меня заступался плохо. Можно сказать, совсем не заступался. И его компания весело надо мной издевалась… Некого винить. Я была сама виновата. Не того выбрала в напарники. И не нужно было лезть со свиным рылом в калашный ряд. Мажористой публике я и не могла понравиться.

Ох, как в первый момент заныла моя тушка, когда я, скинув на темном берегу всю одежду, чтобы ничего не липло к пострадавшей коже, забралась в речку! Однако вода была теплая, хорошая такая вода, и в ней мне стало гораздо легче, чем на суше. Так что нытье тела оказалось даже приятным. Но постепенно я поняла, что тела почти не чувствую. И своей замученной души тоже… Я просто лежала, как плюшка на волне, покачивалась, иногда плескала руками. Если течение меня сносило, возвращалась на то же место, снова ложилась на воду. И ни о чем не думала.

Пока с берега меня не окликнули.

– Варька! Эй, вылезай! Сколько можно там отмачиваться!

Бли-и-ин… Это ж Страшный! А я залезла в речку на законном пляже деревенских! Мой позор продолжается. Традиционный такой позор, как из анекдота – когда полезла тетенька в речку купаться, а одежду на берегу оставила… И мои манатки сейчас на берегу. Ну, вот только перед Страшным не хватало опозориться – он быстренько всем расскажет, как видел голую Варьку на пляже!

– Не хочу! – беспечно ответила я.

И поплыла по темной воде к «нашей» стороне. А тут еще как раз луна взошла, яркая такая, мощная, – я была Страшному видна, как белым днем.

– А я тебя уже давно жду! – сообщил Страшный. – Вылезай, замерзнешь! Иди сюда, у костра погреешься!

Тут я оглянулась, присмотрелась и увидела, что на «деревенском» берегу горит костер. И возле огня мотается фигура. Страшный, понятное дело.

– Сейчас, оденусь и приду! – стараясь не высовываться, я махнула ладошкой и поплыла к кустам на «дачной» стороне.

– Так одежда-то твоя – вот она! – Страшный наглым образом помахал над головой жалкой кучкой моей амуниции. Вот гад, все просек…

Я промолчала и поплыла за поворот, скрывшись таким образом из зоны видимости.

– Ты вылезай и одевайся, я отвернусь! – предложил Страшный.

И тут мне сразу стало понятно, что я замерзла. Пронеслись по телу мурашки, защипали следы бабкиных пыток, вода показалась холодной. Врет ведь этот Страшный, так он и даст мне спокойно выбраться, наверняка какой-то подвох готовит…

Или вылезти, фиг с ним? Ведь холодно-то как!

И я вылезла. Да, скоренько переплыла обратно и, не спуская со Страшного пристального взгляда, выскочила на мелкий песочек пляжа. Страшный вел себя хорошо – честно стоял ко мне спиной, головой не вертел, не оборачивался. Вещи мои лежали в парочке метров от него, я их еле нашла.

Нашла, схватила и принялась на себя натягивать. Если трусы и шорты кое-как на меня налезли, то узкую майку на мокрое тело напялить оказалось невозможно. Было больно очень спине. Больно. Я не удержалась и протяжно ойкнула.

– Ты что? – спросил Страшный. Так заинтересованно, взволнованно.

– Ничего. Не поворачивайся! – крикнула я и присела. Снова ойкнула. И даже выругалась. Но не полегчало от этого. Эх…

– Ты чего плачешь? – Страшный, спиной вперед, сделал по направлению ко мне несколько шагов.

– Ничего.

– Что у тебя болит?

– Ничего не болит… Зараза! – Майка окончательно скаталась в мокрую колбаску, я зашипела и даже зарычала, слезы полились сами собой. – Вот сволочь!

С этими словами я со всей дури шлепнула майкой-колбасой по земле. Тугой мокрый жгут вылетел из рук и затерялся где-то в темноте. А, ну и пес с этой майкой! Да и пошло оно все к черту!

Если по дороге к деревне я просто плакала – то сейчас все: не выдержала и разрыдалась. Плевать мне было на то, что я сижу тут, обхватив руками коленки, как голый жалкий Горлум, и на то, что Страшный все это видит и слышит. Кто мне этот Страшный? Кто мне вообще все остальные люди?

– Варя… – Страшный подскочил ко мне, но из-за своего собственного звукового сопровождения горя и обиды я не слышала, что он там говорил еще.

И тогда Володя Страшный решил меня то ли подбодрить, то ли расшевелить, то ли просто в реальность вернуть. Не знаю, что именно. Он лишь легонько и дружественно похлопал меня по спине. О, лучше бы он этого не делал!

Я заорала, как резаный сайгак. Нет, как десять сайгаков! Как стадо больных, излупленных своими бабками сайгаков!

За этим криком я не услышала, как Страшный то ли смотался, то ли улетел куда подальше от такого мощного звукового сигнала. Но я оказалась одна – по саднящей несчастной спине меня больше никто не хлопал.

Вот и бросили все меня… Но не жалко, не жалко! Нет друзей, и это не друзья. Раз никому не нужна, значит, заслужила…

Так я сидела, думала, слезы лились бесконтрольно – сами по себе, всхлипы всхлипывались тоже, как хотели.

И тут мне на спину легло что-то мягкое.

– Это моя майка. Она чистая, – раздался голос Страшного. – Надень, замерзнешь. Или давай помогу… Подними руки… Варька, подними руки и влезай в майку. Давай же, я на тебя не смотрю.

Пришлось поднять по-малышовски лапки, чтобы добрый дядя Володя Страшненький надел на беспомощную детку свою здоровенную футболку. То ли я уже успела высохнуть, то ли футболка Страшного была такая уж здоровенная, не знаю, но она уже не намокла и не прилипла ко мне. В ней очень даже комфортно мне показалось. Я сразу и дрожать перестала.

Дальше наш кинофильм был стандартным – мы перебрались поближе к огню, Страшный, как добрый психолог и верный товарищ, развел меня на рассказ о том, что со мной случилось и отчего я так рыдаю. А я рассказала. Ничего нового, ничего интересного. Все это мы сто раз смотрели, даже читали – в рассказах из слезоточивых журналов, которые наши дачные жилички выкидывали, а бабка вытаскивала из мусора и нам домой таскала.

Ну что я могу поделать – наши посиделки показались мне такими скучными, такими обыкновенно-предсказуемыми, что я, конечно же, заплакала снова. Ужасно, все ужасно! Снова положительный Володя Страшный, проявивший себя самым благородным образом – начиная с того, что честно отворачивался, когда я в голом виде из речки вылезала, и заканчивая накидыванием на замерзшую девушку своей одежды, – стал меня утешать. Сейчас по голове успокоительно погладит… Точно, погладил. Теперь посмотрит в глаза и скажет: ничего, все будет хорошо…

Сказал.

Глупость, глупость… Я разозлилась еще сильнее. Но отчего именно злюсь, я не могла Страшному объяснить. Да и что объяснять? Что все это сто раз было, а потому понятно и неинтересно: плохой мальчик и мальчик хороший, в одном я обманулась, зато другой проявил себя героем? Сейчас что будет – если по этому сценарию? Ну да, Страшный предложит свои услуги, – мол, он пойдет и моего обидчика Руслана отмолотит. А заодно и всех остальных обитателей Веселой дачи. И я окончательно поверю, что мой истинный спаситель и герой – это он, Володя.

Вот сейчас я внимательно присмотрюсь к Страшному и пойму, что никакой он не страшный, а самый что ни на есть принцеобразный… Тут же расчувствуюсь и пойму, что до чего ж я была дура, что не замечала такое богатство все эти несколько лет. И понесется, и начнет набирать обороты новая стандартная «love story» …

А Страшный и правда оказался ничего себе. В смысле внешности. Без футболки, что была размеров на восемь ему велика и напоминала платье, он смотрелся очень даже выигрышно. Мышцы у него были такие настоящие – бицепс, трицепс, «квадратики» в районе пресса. Приятно посмотреть. Физический труд все-таки хоть в этом бывает полезен.

Да и вообще Страшный был хорошим. Вот что он сейчас делал? А Страшный вытаскивал из пакета хлеб, ломал его на куски, давал мне. Помидорами кормил, огурцами. Выкатил из костра картошину, очистил, еще раз подул на нее, остужая, и протянул в мою сторону. Я молча взяла и стала есть. Вкусно было.

И, как ни гнала я от себя мысли, которые заставляли меня плакать, думались они все равно… Обмануть меня теперь трудно. Да, вот Страшный тут сидит весь из себя хороший – еда, забота, поддержка. А появись какая Лизка или еще что посерьезнее случится – и он тут же про меня забудет, побежит себя, свой имидж спасать. Потому что каждый дорожит в первую очередь своей собственной пятой точкой. А помощь всем остальным персонажам – это уже по возможности, как получится. Это нормально… Но что же тогда делать? Ведь хочется же с кем-нибудь дружить – с таким человеком, которым можно любоваться, гордиться которым можно… Как я Русланчиком гордилась. Недолго, правда. Но это ладно, не будем об этом… С таким человеком дружить, доверять чтобы ему можно было. А кому доверять можно? Только надежному, верному и сильному человеку. Не обязательно сильному в смысле физическом, а чтоб характер сильный. А иначе как-то неинтересно…

Я видела – Страшный явно что-то хочет мне сказать. Но молчит, только ходит туда-сюда, от костра в темноту, коряги и сучья ищет, огонь поддерживает. Я и спрашивать у него не стала, что же именно он никак не скажет-то мне. Сама понимала – ничего хорошего в новостях сегодняшнего дня для меня нет. Особенно среди сводок местных происшествий.

Тоска…

Перестав жевать, я сидела, смотрела в огонь и думала. О том, что ничего мне уже не надо. Сейчас Страшный наверняка дружбу мне будет свою предлагать. Значит, я его интересую, раз он спасителем заделался? А мне все равно! И не только из-за Русланчика, который «никаким» оказался. А вообще – из-за людей. Что ж они такие гнусные? Соседи наши – воры. Гранд-мамаша – надменная. Бабка моя – злая. Компания поселковая – дуборезы тупорылые, раз поверили в то, что я ворую с дач. Лизхен с подружайками – буржуйки понтовые. Руслан – понятно. Страшный – да тоже… обычный. Лучше заниматься своим делом, а дружбу и любовь там с кем-то водить – это только нервы себе трепать. А дело у меня важное. Надо деньги зарабатывать. Зачем? Да хотя бы чтобы бабка и родители перестали надрываться, пожили бы в свое удовольствие, отдохнули как следует. Будет много денег, бабка перестанет жильцам прислуживать и перед покупателями на рынке лебезить, успокоится, станет добрая, расслабленная. И мы сами прислугу себе заведем. Нет, обижать ее, конечно, не станем. Пусть только все делает, а мы…

– Ты знаешь, что тебя ищут? – Голос Страшного прервал мои сладкие мечты о богатой жизни и хорошем отношении к прислуге.

– Кто? – не сразу, но все-таки откликнулась я.

– К твоей бабке приходила девка крутая. – Страшный сел возле меня. – Видимо, это и была та Соня, про которую ты рассказывала. Ну, в смысле старшая, с Веселой дачи. Сказала, что ты там у них на даче посуду разбила. И стол. А самое главное, что сестру ее в воду столкнула, а она плавать не умеет.

Только миг мне было жалко Лизку. А дальше уже нет – я представила, как вся эта веселая компания тащит ее из бассейна. И успокоилась по Лизаветиному поводу совершенно. Не пропадет, не утонет – ясное дело. Такая компания точно ее спасет.

– А нечего обзываться! – отрезала я. И отвернулась. Пусть Страшный думает, что больше я на эту тему разговаривать не хочу.

Конечно, мы все там хороши были. Что я, что они. Но вот с чего я так разозлилась, трудно теперь объяснить. Обидно мне стало. Особенно из-за Руслана, который язык проглотил. Да и вообще – они первые начали! Кто в пестрых трусах выкондрючиваться начал и про торговлю краденым загинать? Кто меня «как там тебя…» называл?

Я начала объяснять это Страшному. И тут снова разозлилась. Он кто мне – адвокат? В то, что я ему нравлюсь, не поверю. Мне Руслан тоже нравился. А после первого же своего позорного поступка разонравился. И я Страшному так же могу – сделаю что-нибудь не то, и привет. Тоже быстренько от меня откажется. А я еще и расстраиваться буду. Фиг!

Поэтому я вскочила на ноги, злобно посмотрела на Страшного и предложила ему с его добрыми намерениями мне помогать идти куда подальше. Хорошо так было мне говорить, конечно, в футболке-то я уже погрелась, продукты его съела… Ну и ладно!

Страшный обиделся. Конечно, обидно, тут ничего не скажешь. Но лучше рубить все концы сразу.

– Ночевать иди домой, – проговорил Володька, не глядя на меня.

– Разберусь.

– Все знают, что ты ни в чем не виновата.

– Откуда?

– Да Руслан твой парень нормальный оказался, – удивил меня Страшный. – Он фотографии, что вы там с ним наснимали, распечатал. Сходил вместе со своей матерью к людям, которые вас поймали, и им их показал. Там все очень хорошо видно – как Парасоловы огурцы в теплице рвут… Так что все в порядке. Можешь не париться. Иди домой.

Стыдно. Правда, мне стало стыдно. Да почему я Страшному обязательно должна нравиться? А просто так, просто потому что он хороший человек, он мне помогать разве не может? Может, запросто! Я же ведь так могу. Вполне могу. Как-нибудь даже кому-нибудь помогу…

Володя Страшный – просто золото! Видит, что мне Руслан нравится, и рассказывает про него все хорошее. Бескорыстно.

Так. А зачем он тогда над Русланчиком издевался, предлагал ему жареных колорадиков есть? Думал, что он конкурент в борьбе за меня? Или нет никакой борьбы? Что надо думать?

Я окончательно запуталась. Сжала зубы, зашипела сквозь них – у меня всегда почему-то так получается, когда я волнуюсь и ничего не понимаю.

– Варька, ну чего ты такая злая, я никак не пойму? – Страшный подошел ко мне.

– Я не злая, я нормальная.

– Злая.

– А кому не нравится, тот может идти на хутор бабочек ловить… – Вот теперь я точно разозлилась! Еще не хватало, чтобы Страшный сейчас умно заявил, что нужно быть проще, и тогда, типа, люди ко мне потянутся.

Так, вот он и рот открыл… Но сказал совсем не то. Ошибочка у меня вышла.

– Ты нашим никому не нравишься, – заявил вдруг Страшный. – Только мне.

Вот это заявочки!

– Врешь. Я Руслану нравлюсь! – сквозь зубы произнесла я.

– Скоро перестанешь, – уверенно заявил Страшный.

Ого!

– Почему это? – больше я не знала, что спросить.

– Он мне сегодня пообещал. Дал слово пацана.

– А зачем?

– Говорю же: я его попросил.

Значит, Русланчик второй раз за сегодняшний день от меня отказался. Миленько! Молодец, Страшный! И сам даже не понимает, почему молодец. А потому, что теперь я про Руслана знаю все. И никакие фотографии Парасоловых, пойманных с ворованными огурцами в руках, тут не помогут.

Лихо у них это все получается… Но и мы не с дуба ссыпались. В смысле я.

– Да ладно, ты гонишь! – пришлось цинично сказать мне. – А вот если бы к тебе подъехал мой принц на белом «Мерседесе» и сказал: «А ну-ка откажись от Варьки, теперь она мне нравиться будет. А ты реально свободен!» Ты бы что сделал?

– Ну зачем ты меня подначиваешь? – грустным – честное слово, грустным! – голосом да еще как-то понуро спросил Страшный.

– Хочу знать, вот и спрашиваю.

– Ну, это же только слова… – неуверенно проговорил Володя.

Ага, понятно. И этого припер мой вопрос – он и дернул в кусты.

А вообще-то мне обидно стало – как это я никому не нравлюсь? «Нашим»… Это он деревенских имеет в виду? Ну, в плане амур-тужур, может, и никому. А так и с девчонками у меня все дружественно и нормально, и с пацанами. А если про других «наших» – поселковых, то есть – говорить, то там вообще без проблем. Я как я. Какая есть, с такой и тусуются.

– Страшный, расслабься. Кому надо, тому я нравлюсь. А таких людей дополна и больше. Понял? Так что не надо «ля-ля», а то би-би задавит.

С этими словами я демонстративно отвернулась от Страшного, отыскала на земле свою майку, отошла подальше. Скинула его здоровенную футболищу, не глядя, бросила за спину – типа: «Лови, Страшный, свое имущество!» – расправила свою мокрую майку, тряхнула ею в воздухе как следует и натянула на собственную тушку. Больно – не больно, значения сейчас не имело. Кажется, даже не больно, нормально. Затем повернулась к Страшному.

Тот стоял со своей футболкой в руках.

– Спасибо, я погрелась, надевай свою футболку, – сказала я.

Если бы физиономия Страшного не выглядела такой свирепой, я бы подумала, что он плачет. А так… Так вообще понять было нельзя, что он чувствовал в данный момент. Может, и прибить меня захотел. Прямо вот тут, ночью, на берегу реки. А что, и прибьет, раз так разозлился. И уплывет мой труп куда подальше…

– Злая какая-то ты… – вместо убийства тихо сказал Володька Страшный.

Я хотела нейтрально бросить ему «Пока!», но теперь пришлось говорить другое:

– А почему я должна быть доброй?

Страшный не ответил.

– Вот и я не знаю, – ответила я за него.

Еще раз сказала «спасибо» и быстро пошла по тропинке вдоль прибрежных деревьев к мосту.

«Злая, злая, злая…» – билось у меня в голове. Что значит – «злая»? А остальные какие? Лизка, что ли, добрая? Или наша Натаха? А вот Русланчикова мамаша – она какая, интересно? Вроде как злая. Надменная, высокомерная, привередливая. Много чего плохого, целую кучу плохого можно про нее сказать. А почему-то пошла к чужим людям неприятную ей девочку «отмазывать». И это перевешивает всю ее злобность и надменность. Вот как это понимать?

Я долго думала об этом – всю дорогу до дома. И почти у самой калитки вдруг сообразила: она не добрая и не злая. Она – справедливая. Да! Точно!

От этой мысли мне сразу весело стало, осмысленно. Я тоже буду такой! Не в смысле толстой и заносчивой, а в смысле справедливой, суровой и беспристрастной.

Я прямо даже представила себя такой – и жить захотелось! Чтобы делать что-то хорошее, справедливое, нужное людям. Особенно простым, которые сами не в состоянии за себя постоять.

Парасоловы… Операция не завершена. Даже если часть ее успешно осуществлена Русланчиковой матерью, моя миссия все еще не выполнена. Это перед пострадавшими владельцами огуречной теплицы доказана моя невиновность, это бабка моя отмыта от позора. А Парасолиха с подручным мужем не наказаны. А они должны понять, что так, как они, делать нельзя.

И потому – дрожжи. Старые добрые дрожжи. А это значит – чьи-то проблемы и их активное разрешение: недовольные соседи, возня, денежные затраты, плывущие по участкам отходы жизнедеятельности… Все по полной программе.