Текст книги "Тайный книжный клуб, или Ее собственное чудо"

Густав

«Аня поежилась, кутаясь в тонкую дешевую мантилью. После долгой тряской дороги в рассветном сумраке, когда из серого тумана за окном медленно проступали серые, гладкие и безотрадные равнины, на которых не за что было зацепиться взгляду, кроме разве что изморози на жесткой жухлой траве вдоль дороги, она была готова расплакаться от усталости. Всю дорогу она надеялась, что согреется в вагоне, но, видно, проводник поленился набить ящики под сиденьями горячими углями, к тому же из окна немилосердно дуло. Но Аня всё же сидела, повернувшись к окну, буквально уткнувшись в него носом, потому что сидевший напротив нее пожилой мужчина в котелке и клетчатом пальто бесцеремонно раскуривал страшную вонючую сигару. Ане очень хотелось обратиться к нему с теми же словами, с какими дядюшкин возчик Артем обращался к заупрямившейся лошади, от чего тетя обычно краснела и переходила на французский, но она понимала, что при столь «удачном» начале поездки только скандала в вагоне ей не хватает.

Вторым соседом оказался потрепанный аристократ, очень бледный и одетый как на карикатурах, изображавших светских хлыщей: в белом жилете, во фраке, на который было небрежно накинуто легкое пальто и, что было совсем уж странно, в белых бальных перчатках. Казалось, он убежал, как Золушка, с какого-то полуночного бала, заскочил в вагон и, утомленный, уснул. Сдвинутый на нос цилиндр бросал на бледно-желтое одутловатое лицо резкие тени, и джентльмен казался бы куклой, марионеткой, небрежно брошенной на сиденье отлучившимся кукольником, если бы не с тонким посвистом храп, которым он оглашал купе.

Аня в который раз пожалела, что тетка не пожадничала и не купила ей билет в третий класс: там, сидя в толпе, прижимаясь боками к своим случайным попутчикам, дыша общим, прошедшим через много легких воздухом, хоть как-то можно было согреться. Здесь же приходилось респектабельно околевать от холода.

Тетка даже не встала, чтобы проститься с ней. Велела кухарке разбудить Аню, напоить ее чаем, а кучеру – отвезти на станцию. С глаз долой, из сердца вон. Аня знала: та видела, как ее пытался обнять в буфетной теткин родной сын, двадцатилетний оболтус, которому удивительно шло детское имя Кока – именно Кокой он и был с головы до пят. И плевать, что Аня что есть силы ударила его каблуком по тыльной стороне стопы, так что он взвыл и отскочил, и готова была выцарапать глаза, если он опять сунется. Мысль «Кокочка может жениться на бесприданнице» намертво засела в теткиной голове, и она приняла меры: подыскала через знакомых для своей воспитанницы место гувернантки где-то в богом забытом углу. На Московском вокзале Аню должна была встретить экономка, и уже через два часа им снова нужно было садиться на поезд и снова ехать, теряясь в серой ноябрьской полутьме, растворяясь, словно капля чернил в темной воде, с глаз долой, из сердца вон. Аня не успеет даже дойти до Литейного проспекта, взглянуть на родительский дом. Да и к чему? Он давно продан, там живут совсем другие люди, живут и радуются жизни. И им, верно, дела нет до того, почему десять лет назад прежний владелец квартиры – модный адвокат, делавший блистательную карьеру, вдруг перерезал горло своей молодой красивой жене, а потом застрелился.

Поезд засвистел, нырнул в тоннель, пассажиров окутала тьма, но через минуту он выскочил навстречу восходящему солнцу и покатил, огибая по широкой дуге широкое спокойное озеро, казавшееся в рассветных лучах серовато-розовым, словно платье феи. Марионеточный аристократ вдруг проснулся, заморгал рассеянно глазами, потом вдруг хлопнул себя по лбу, встал и принялся застегивать пальто. Курильщик, напротив, мирно спал, тлеющая сигара, еще зажатая в пальцах, свисала вниз.

Аристократ кончил возиться с пуговицами и вдруг достал из кармана длинный нож, похожий на кавказский кинжал, и прежде чем Аня успела понять, что это не шутка, не балаган, не спектакль, глухо крякнув, быстро перерезал курильщику горло от уха до уха. Тот забулькал, дернулся и повалился на пол. Онемевшая Аня вжалась в стенку купе. Ей очень хотелось упасть в обморок или хотя бы закрыть глаза, но она боялась отвести взгляд от убийцы, словно это одно могло удержать его на месте. Убийца медленно повернулся, улыбнулся ей и бросил окровавленный нож ей на колени. Потом снял забрызганное кровью пальто и перчатки, открыл окно, впустив порыв свежего холодного утреннего ветра, скатал пальто и перчатки в один комок, выбросил их в окно и вышел из вагона. Поезд снова засвистел и начал сбавлять ход – приближалась станция».

* * *

Густав Гринблат поставил точку, распечатал получившуюся страницу и прочитал ее, помечая цветными маркерами те места, которые вызывали у него сомнения. От этой, очень старомодной, на его взгляд, привычки он не мог да и не хотел избавляться. Она помогала ему сохранить иллюзию того, что он не килобайтник, а творец, пусть не Творец с большой буквы, но всё же и не жалкий раб листажа. Что у него есть время и возможность для размышлений, выброшенных в корзину черновиков и внезапных творческих озарений. Пусть он сам знает, что это всё понарошку. Актеры тоже знают, что страсти, которые они изображают на сцене, – это только фарс и способ выманить деньги у зрителей. И тем не менее говорят о каких-то концепциях, видении роли, контексте и вдохновении. Потому что для человека, который мечтал о творчестве, невыносимо признать себя поденщиком. На это Гринблат был способен только после некоторой дозы алкоголя, ровно такой, какая располагала к самоуничижению. А пока он трезв и работоспособен, он продолжал «играть в писателя», хотя бы с самим собой. И пока его рейтинги высоки и тиражи стабильны, его литагентша смотрела на эти игры сквозь пальцы.

Итак, Анна, или, точнее, Аня. Тезка Карениной, загадочная русская душа. Гринблат поморщился. Будь он в здравом уме и твердой памяти, ему бы в голову не пришло писать роман о времени и людях, которые были ему знакомы только из краткого курса русской классики в университете. Но можно ли считать человека, зарабатывающего на жизнь написанием любовных романов, здравомыслящим? Нет, скорее всего, он чокнутый и сдвинутый, как Мартовский Заяц и Безумный Шляпник одновременно. Густав хмыкнул. К чему приплетать «благородное безумие»? Это Дорис сказала ему, что неплохо бы написать роман о русской девушке по имени Анна и чтобы действие происходило в XIX веке: рейтинги показывают, что после выхода очередной экранизации «Анны Карениной» тема остается популярной.

Первым делом Густав подчеркнул «Московский вокзал» и полез в Интернет проверять. Так и есть! В XIX веке он назывался Николаевским, в честь русского царя, позже был переименован в Октябрьский и только потом – в Московский. Затем подчеркнул «безотрадную равнину». Не слишком ли эмоционально? Написать «серая», «однообразная», и читатель сам поймет? Но вычеркивать рука не поднималась. Собственно, это было единственное искреннее слово во всём тексте. «Безотрадная». Безотрадная скука, безотрадный роман. Право, жаль, что этот кровопивец не прирезал заодно и милую Анюту, всё бы и закончилось. Но нельзя! Никак нельзя. Никто не режет курицу, несущую золотые яйца, даже если саму курицу эти яйца уже достали. Стоп. Что-то меня заносит.

Он подчеркнул голубым маркером повторяющееся слово «серый» в первом абзаце, но вычеркивать не стал. «Серая равнина, проступающая в сером тумане» – это такой образ, как роспись в технике гризайль, а если редактор считает иначе, то пусть и упражняется. С редакторами Густав уже давно не спорил. Хотят гладенький текст, чтобы взгляду не за что было зацепиться, пусть делают его сами. А вот «сидела» и «сидевший» в четвертом предложении – это небрежность. Да еще и «сиденье» в третьем! Густав стер начало четвертого предложения и написал: «Но Аня все же повернулась к окну и буквально уткнулась в него носом»… Потом подумал еще и поправил концовку: «потому что пожилой мужчина напротив нее, в клетчатом пальто и в котелке, бесцеремонно раскуривал страшную вонючую сигару».

Текст от этого не стал ему больше нравиться. Но вот про холод – это хорошо. С холодом можно поиграть. Сейчас труп найдут, обвинят во всем Аню, посадят ее в камеру, где тоже будет холод, потом вызовут на допрос, а потом придет адвокат и из милосердия отдаст ей свое пальто, и она наконец согреется. А дальше? А дальше снова пошлость, сидящая на пошлости, – прервал себя Густав. И нечего пыжиться, из дешевого любовного романа не вырастет вторая Анна Каренина. Толстой, по крайней мере, мог бросить свою героиню под поезд! Он классик, ему можно. А ты изволь написать свадьбу и эротическую сцену в финале! Словно галерный раб, право слово!

Но тут Густав вспомнил, что сегодня в журнале «Дамский угодник» должна выйти рецензия на его новый роман: Дороти вчера специально звонила, чтобы предупредить. Отлично! Прогуляется, почитает рецензию, позлорадствует над идиотом-рецензентом, глядишь, настроение и улучшится.

* * *

На пороге своего дома Густав остановился и на мгновение зажмурился от яркого солнца. Был ясный июньский день, остро, свежо пахло только что раскрывшимися тополиными листьями. И сразу же хандры как не бывало. «А что, если устроить путешествие вглубь?» – пришло ему в голову.

Идею таких путешествий он почерпнул у британца Алена де Боттона, а тот, в свою очередь, – у француза Ксавье де Местра: в этом одна из прелестей литературы: идеи подобны мячу, которым можно перебрасываться через века и континенты. Или, скорее, они похожи на китайского дракона, составленного из целой вереницы людей, одетых в один костюм и движущихся слаженно, так что дракон извивается и потрясает хвостом, как живой. Ксавье де Местр описал путешествие по своей комнате, в конце которого он подходит к окну и застывает в восхищении, глядя на закат и думая о величии Божьем. Ален не достиг таких высот солипсизма, для «путешествия вглубь» ему понадобился родной квартал, где он жил с детства, всё знал назубок. Взглянуть на него глазами приезжего, человека, который здесь впервые и скоро покинет это место навсегда, оказалось необыкновенно интересно. Густав, прочитав эту главу в книге де Боттона «Искусство путешествий», сделал себе мысленную заметку устроить нечто подобное, но всё время забывал и вспоминал о своих планах, только вернувшись домой. Сегодня же нужная мысль пришла вовремя. Густав снова закрыл глаза, вдохнул запах тополей, подумал: «В этих маленьких провинциальных городках, должно быть, есть своя прелесть. Хизерфолл – какое оригинальное название», – потом открыл глаза и начал путешествие.

Он шел по Садовому бульвару: название он узнал из таблички, висевшей на дверях его собственного дома, и с любопытством рассматривал особняки вдоль улицы. Это была окраина города, но район дорогой застройки, поэтому дома в стиле модерн, неоготическом или георгианском утопали в садах. Время пышных клумб еще не пришло, но черемуха, яблони, вишни, а кое-где и сирень стояли в цвету и щедро одаряли ароматами всех проходивших по улице. Садовые гномы смотрели так умильно, что Густаву хотелось помахать им рукой. Он дошел до конца бульвара и свернул на Вересковый проспект, который, выходя из города, превращался в шоссе и, попетляв немного среди холмов, выводил к водопаду, давшему название городу. Когда Густав в первый раз приехал в Хизерфолл, он съездил к водопаду и даже искупался в котловине под ним. Ему запомнилась чистая, пронзительно холодная, бодрящая вода, в которой плавали узкие быстрые рыбки. Их чешуя была того же оттенка, что и вода, поэтому он видел только серые тени, которые проносились по дну на мелководье, а самих рыбок удавалось разглядеть, лишь когда они на мгновение замирали, борясь со встречным потоком. С тех пор Густав всё думал, что надо бы повторить поездку, но у него никак не находилось времени, и в летнюю жару он купался в городском бассейне в пятнадцати минутах ходьбы от дома.

Другим концом Вересковый проспект упирался в центр города: площадь, где стояли ратуша, городской музей и гостиница «У водопада» – старинный добротный дом в палладианском стиле. Застройка на проспекте была многоэтажной: вдоль проезжей части протянулись серые однообразные строения, их несколько оживляли разноцветные тенты над летними кафе и ресторанами.

К одному такому бело-голубому тенту, на котором красовалось изображение змеи, обвивающей чашу, Густав и держал путь. Здесь находилась «Старая аптека», ее название полностью соответствовало содержанию. В этой аптеке можно было не только купить лекарства, но и выпить кофе или лимонад, полакомиться мороженым, приобрести газеты и журналы.

У стойки выстроилась небольшая очередь. Густав занял место за пожилой тучной дамой, которая всё время тяжело вздыхала и обмахивалась маленьким веером. За ним в аптеку вошла девушка, приятно контрастирующая, как сразу заметил писатель, с его соседкой. Небольшого роста, стройная, с маленькой грудью и узкими бедрами, одетая в летний сарафан, который обрисовывал линии ее тела самым соблазнительным образом. В жилах девушки, возможно, текла индейская кровь, ее высокие скулы и чуть раскосые глаза придавали ей сходство с олененком. Пока Густав придумывал подходящую фразу для начала знакомства, толстуха взяла упаковку мозольных пластырей и, небрежным кивком поздоровавшись с красавицей, удалилась.

Красавица выразительно посмотрела на Густава. Он смутился.

– Ваша очередь, – сердито произнесла девушка.

Писатель смутился еще больше.

– О, простите. Дайте «Дамский угодник», пожалуйста, – попросил он.

И поспешил объяснить, чтобы девушка не решила, что он какой-то странный чудак:

– Это для тети. Она просила купить.

Красавица равнодушно пожала плечами:

– Очень хорошо. – И обратилась к продавцу: – Захватите еще один номер. Для меня.

Продавец нырнул под стойку, где лежали журналы, и, снова показавшись на поверхности, сообщил:

– К сожалению, остался только один номер.

– Вот досада! – воскликнула девушка.

– Если согласитесь выпить со мной кофе, я могу просмотреть журнал и отдать его вам, – сказал Густав.

Повод для знакомства сам шел к нему в руки.

– А как же ваша тетя? – удивилась девушка.

– О, она просила только прочитать рецензию на новый роман Августа Спарка, и если она положительная, то купить ей книгу, – быстро нашелся Густав.

Девушка с сомнением посмотрела на него. Но Густав знал, что до следующего газетного киоска добрых полкилометра, и надеялся, что красавица предпочтет кофе в его компании столь долгой прогулке. Он не ошибся. Девушка пожала плечами:

– Ну что ж, спасибо.

Они взяли по чашке кофе и сели за столик у окна. Густав быстро пробежал глазами хвалебную рецензию, написанную по заказу Дороти, поморщился от трескучих фраз: «тонкий знаток человеческого сердца, играющий на струнах женской души», «сильный и страстный мужчина – воплощение мечты каждой настоящей женщины», «потаенный путь к сердцу», «нежданная, незаконная, почти невозможная страсть» – и так далее, и тому подобное. Он хотел уже протянуть журнал девушке, но – вот сюрприз! – под большой заказной рецензией обнаружилась еще одна. Густав просмотрел ее, потом стал читать внимательно. Рецензия была озаглавлена «Оговорки по Фрейду» и подписана «Долорес Гейз» – явный псевдоним, ведь именно так звали набоковскую Лолиту.

Чем дальше читал Густав, тем сильнее он хмурился и тем чаще начинал, сам того не замечая, постукивать носком ботинка по полу.

«Не секрет, что женщины читают любовные романы для того, чтобы расслабиться, уйти от двойной нагрузки работа-дом, от неизбежных разочарований, связанных с нереалистичными ожиданиями. Женщин с детства приучают стремиться к браку, видеть в нем решение всех своих проблем, на самом деле брак если и решает проблемы, то только мужские, для женщин обычно в браке проблемы только начинаются.

Если женщина выбрала любовный роман – издание в дешевой обложке, на которой изображена целующаяся пара, с заголовком вроде «Зажги во мне огонь», «Его чарующие прикосновения» или «Порочная страсть маркиза»… Если она предпочла такую книгу роману о любви, написанному серьезным автором, значит, она слишком утомлена, чтобы справиться с реалистичным сюжетом, правдивой психологией героев и, главное, непредсказуемым концом. Роман о любви может закончиться расставанием («Мосты округа Мэдисон») или даже гибелью героев («Мельница на Флоссе», «Анна Каренина»). Любовный роман всегда заканчивается только свадьбой.

Не вызывает никаких сомнений, что «В плену любви» – это именно любовный роман. Его сюжет нелеп и так же далек от психологизма, как дешевая подделка, купленная в китайской лавке, далека от реальной продукции фирмы Gucci, хотя гордо носит тот же лейбл. Некий виконт Саймон Росс, последний представитель разорившегося рода, который провел свою юность в Шотландии и стал феноменальным мастером рукопашного боя, решает поправить свои дела и отсрочить продажу родового замка, женившись на богатой наследнице Цецилии Уизерспун. Но поскольку сватовство по всем правилам неизбежно закончится отказом, Саймон организует похищение своей избранницы и заключает с ней тайный брак. Однако когда он хочет, предварительно крепко «приняв на грудь», реализовать свои супружеские права, то оказывается, что нанятые им люди ошиблись и похитили не Цецилию, а Эмму Бигль. Эта девушка с собачьей фамилией – бесприданница, компаньонка богатой наследницы, с которой та на маскараде обменялась костюмами, потому что хотела тайно сбежать на свидание к своему возлюбленному. Крайне раздосадованный виконт грозит девушке насилием и избиением, но потом, сжалившись над ее невинностью, отпускает. Всю нелепость этого сюжета можно объяснить лишь тем, что автор, когда писал книгу, находился «в одном градусе» со своим героем.

Прошло пять лет. Опозоренную девушку с собачьей фамилией быстро выдали за гувернера-француза Люсьена Карнака, который увез ее во Францию, где открыл тайный дом свиданий под видом турецких бань. Поскольку там бывают друзья и сподвижники Наполеона, а на дворе 1805 год и Франция вступила в войну с Англией, этот дом представляет большой интерес для английской разведки, в которой как раз и служит неудавшийся брачный аферист Саймон Росс. Он нанимается конюхом в дом Карнаков, его узнает Эмма. Чтобы избежать разоблачения, он говорит наивной женщине, что его привела в Париж исключительно внезапная любовь к ней, и простодушная Эмма ему верит. В браке она несчастна, Люсьен оказался настоящим мерзавцем, он не только заставляет ее собирать сплетни, общаясь с женами своих клиентов, но и регулярно избивает ее, недовольный тем, что та приносит мало сведений. Единственной подругой несчастной Эммы является… Жозефина, тоже несчастная, изгнанная Наполеоном и испытывающая «настоящую корсиканскую ревность» (так у автора) к Марии-Луизе Австрийской, на которой Наполеон намерен жениться. Тот факт, что реальный Наполеон развелся с реальной Жозефиной только четыре года спустя, в 1809 году, а зимой 1805 года, когда происходит действие романа, Жозефина всего месяц как была коронована вместе с Наполеоном в соборе Парижской Богоматери и стала императрицей Франции, автора не волнует. Мог бы в «Википедию» заглянуть. Но у автора – своя реальность.

Итак, Жозефина, с ее внезапно прорезавшимся «корсиканским» темпераментом, хочет убить бедную невинную Марию-Луизу и нанимает для этого черного дела – кого бы вы думали? – злодейского Люсьена Карнака, который с детства знает повара Наполеона, Антуана Карема, и может без труда отравить Марию-Луизу на званом обеде, устраиваемом для нее вероломным императором. Правдоподобие такого «сценария» предлагаю оценить самостоятельно. Узнав об этом заговоре от Эммы, Саймон восклицает: «Британцы не воюют с женщинами!» – и спасает Марию-Луизу, убивая заодно Люсьена в долгом и красочном поединке на кухне Карема. После чего в экипаже, приготовленном верной Эммой, парочка сбегает из Парижа, на яхте они пересекают Ла-Манш, и… Саймон предлагает Эмме руку и сердце, потому что, оказывается, «успел ее полюбить». Растроганная Эмма соглашается и сообщает своему счастливому возлюбленному, что получила известие из Австралии (привет от «Джейн Эйр»), что умер ее дядя, о котором она прежде ничего не знала, и теперь она – богатая наследница. Счастливая пара страстно целуется. Хеппи-энд.

Что можно сказать об этом романе, кроме того, что он в высшей степени несуразен, написан суконным языком и в любовных сценах приближается к порнографии? То, что он буквально пронизан агрессией по отношению к женщинам. Женщины, за исключением главной героини, либо «глупы как пробки и похотливы как козы» (Цецилия), либо «спесивые вертлявые кокетки» (Жозефина), либо, в самом лучшем случае, «ребячливы, наивны и неразвиты» (Мария-Луиза). Они сплетницы, они вероломны, озабочены только своей внешностью и тем впечатлением, которое производят на мужчин. Конечно, таких особ нельзя любить, их можно только использовать. «Я использую женщин, чтобы подобраться к мужчинам, – говорит Саймон. – Они, как вода, способны проникать сквозь любые препятствия и задерживаться в самых низких местах» (слог оставляем на совести автора).

Возможно, все персонажи женского пола так омерзительны, чтобы составить контраст Эмме, которая иначе вряд ли могла бы привлечь внимание не только Саймона, но и читателя. В самом деле, она удивительно пассивна даже для «женского романа», на протяжении всего текста почти не принимает собственных решений, а лишь передает, подготавливает или послушно следует. В ее отношениях с Саймоном нет традиционной для любовных романов борьбы характеров. Кажется, автора настолько пугает проявление мало-мальской внутренней силы у женщины, что он намеренно избегает каких-либо упоминаний о ее существовании, жертвуя даже возможностью в финальной сцене заставить героиню сложить свое оружие амазонки к ногам героя и покориться ему. Эмма покорена с самого начала. Оказывается, она влюбилась в Саймона еще в тот день, когда он ее похитил, долго переживала, что он счел ее недостойной, но всё же надеялась, что он спасет ее от безрадостного брака с мерзавцем Люсьеном. И, когда в финале ее мечты чудесным образом сбываются, она вне себя от счастья, поэтому не обращает внимания на слова своего нового жениха: «Дорогая, забудь прошлое. Теперь Люсьен больше не будет бить и оскорблять тебя. Теперь с тобой для этого я». Хотел ли автор сказать именно то, что сказал? Едва ли. Не враг же он самому себе. Скорее всего, это так называемая «оговорка по Фрейду», когда человек случайно выдает то, что он думает на самом деле. А вот выяснять, почему Август Спарк полон агрессии по отношению к женщинам, в мои обязанности не входит. Моя обязанность – предупредить читательниц: в этом романе заложен хороший заряд ненависти к ним. Хочется ли платить автору за эту ненависть, покупая его книги, решать вам».

Густав не знал, смущен он или возмущен. Наверное, и то и другое. Теперь он радовался, что взял когда-то по настоянию Дороти этот пошлый псевдоним, обокрав британскую писательницу Мюриэл Спарк. По крайней мере, не придется сейчас оправдываться перед девушкой. Впрочем, он ей еще не представился, а при сложившихся обстоятельствах вообще непонятно, состоится ли знакомство. Настроения никакого. Что ей нужно, этой Долорес Гейз? Наверняка какая-то одинокая уродина вроде той толстухи с мозольным пластырем. Ненавидит мужчин за то, что ее никто не любит, вот и пишет всякие гадости. Ну да, конечно, сдачу «В плену любви» он затянул на два месяца, заканчивал впопыхах, Дороти названивала каждое утро, он был весь на нервах, вот и допустил пару «багов». А редактор на что? Пропустил же ляп, а он теперь отдувайся! Вон Лев Толстой, говорят, вообще писал от руки, а когда бумаги не хватало, продолжал писать прямо поперек уже заполненной страницы, а жена его, Софья Толстая, всё разбирала и выправляла. Если бы знать, где найти хорошего редактора, право слово, женился бы! Но эта Долорес, кем бы она ни была, просто стерва. Поймала на описке и целую философию оттуда вывела, да еще какую мерзкую. Точно – извращенка.

Он вдруг понял, что его соседка уже допила свой кофе и собирается уйти. Обмануть ожидания симпатичной девушки из-за какой-то стервы было бы неприлично. Густав тряхнул головой, отгоняя призрак подлой Долорес, и протянул девушке журнал.

– О, простите, я что-то задумался. Как говорит молодежь, торможу.

– О чем же вы задумались? – заинтересовалась девушка. – О рецензии?

– Да, – быстро ответил Густав. – Даже не знаю, покупать или нет. Вы бы что посоветовали?

Девушка быстро пробежала обе рецензии глазами и улыбнулась:

– Действительно дилемма. Один хвалит, другая ругает во все корки. Знаете что, купите своей тетке какой-нибудь роман Джейн Остин. Старая надежная классика.

– Джейн Остин она читала, – обиделся за несуществующую тетку Густав. – Или смотрела, по крайней мере.

– Да, в самом деле, столько выходило экранизаций в последнее время. Ну тогда, может, ваш любимый роман?

– Я люблю «Моби Дика», а это совсем не дамское чтение, – похвастался Густав.

Разговор успешно завязался.

– «Всякий раз, как ипохондрия настолько овладевает мною, что только мои строгие моральные принципы не позволяют мне, выйдя на улицу, упорно и старательно сбивать с прохожих шляпы, я понимаю, что мне пора отправляться в плавание, и как можно скорее», – радостно процитировала девушка, к немалому удивлению Густава. – В самом деле не дамское, а жаль. Тогда… я даже не знаю. «Век невинности» – отличный роман, но тоже была экранизация, и неплохая. Что же еще ей предложить?

О, знаю. Попробуйте Сигрид Унсет. Отличные романы и не очень известные. Кроме того, там есть продолжения, и если тете понравится, то она надолго обеспечена чтением. Правда, концовки печальные, но это как в жизни.

– Что ж, попробую. Спасибо за совет, журнал ваш. И… – внезапно его осенило, – подскажите, где в этом городе книжный магазин, я здесь недавно.

– Здесь недалеко, но, боюсь, не смогу объяснить: он в переулке, а папа всегда говорил, что у меня географический идиотизм. Давайте я вас лучше провожу, мне как раз по дороге на работу.

– Отлично!

День, начавшийся так погано, неожиданно стал складываться.

– Огромное вам спасибо. И от меня, и от тети. Кстати, разрешите представиться, меня зовут Густав. Густав Гринблат. Я… занимаюсь недвижимостью.

– Я – Хизер. И ненавижу шутки про «Хизер из Хизерфолл». Они по большей части несмешные.

– Спасибо, что предупредили. Я как раз собирался, просто с языка сорвали, а в самом деле, прозвучало бы глупо. Хизер – прекрасное имя для любого города. Я, честное слово, всегда любил вереск. А вы?

– Я тоже. У меня не было выбора: его просто невозможно не любить.

– В самом деле. Знаете, я однажды был в Шотландии…

День решительно налаживался.