Текст книги "Тургенев и Виардо. Я все еще люблю…"

Луи и Полина Виардо – Тургеневу

7(19) января 1848. Берлин.

Раз уж вы, мой дорогой друг, в столь хорошем рабочем настроении и намереваетесь завершить цикл рассказов о нравах русского народа, деревенских жителей, мне надобно предложить вам одну идею, которая могла бы послужить еще одной темой для нашей совместной работы.

C тем немногим, что я знаю о положении крепостных в России, с тем, что я видел, читал или слышал, я тоже подумывал о том, чтобы написать новеллу па русскую тему, и решил взять за основу, в качестве сюжета, один случай, слышанный мною от кого-то, может быть, от вас самого. Вот, в двух словах, о чем идет речь.

Некий крестьянин, глава семьи, старик (назовем его Иваном), выбран старостой своей деревни или старшиной кантона, вступив в соперничество с тем, кого назовем Дмитрием. У старика есть единственная дочь, в которой он души не чает и которую хочет выдать замуж за молодого человека из этих мест. Выборы и обручение. Приезжает помещик – он забирает девушку к себе. Разъяренный жених поднимает крестьян и подстрекает их спалить помещика в его имении за этот и другие недостойные поступки. Приготовления. Иван собирает их и, несмотря на отцовское горе, увещевает, взывая о милосердии по отношению к виновному или хотя бы об отсрочке. Затем он увещевает помещика, показывая ему низость и опасность его поведения. Последний насмехается над ним и, чтобы проучить своих крестьян, забирает другую девушку, предназначенную Дмитрию. Тогда Иван, побуждаемый, разумеется, не только желанием личной мести, но и общественного блага, идет и своей рукой убивает помещика и, освободив от него всю округу, сдается властям.

Вы с первого взгляда можете заметить, сколько местного колорита, описания нравов, обычаев, законов, системы управления, истории, обрядов и т. п. может вместить этот небольшой сюжет, словом, дать понятие о положении и жизни русских крестьян. Сюжет, как я полагаю, не подходит для России; но его следовало бы разработать и опубликовать на французском языке. Вы могли бы вставить в него все детали, которые рассыпаны уже в написанных вами рассказах, и сочинить настоящий и полноценный роман нравов. Я предлагаю вам участие не только при переводе, если вы напишете его по-русски, или при редактировании, если вы напишете его сразу по-французски, что вы можете сделать превосходно, но и в качестве ответственного издателя и официального автора, пока вам не станет удобным обнародовать свое авторство. Сейчас я держу в руках новую книгу (на немецком и французском языках) некоего барона Августа Гартхаузена, которая посвящена внутреннему устройству России, я могу сказать, что почерпнул исторические материалы для романа из нее, а также из Шницлера и других источников, да и своих воспоминаний. Я уже опубликовал в «Revue Independante» большую статью о крепостных в России. Так что я сниму с вас все подозрения.

Что вы на это скажете? Подумайте. Если сюжет вас устраивает, а я думаю, что он хорош при условии, что вы измените его по своему усмотрению, и если вы находите смысл в том, чтобы вставить в него все интересные детали из уже законченных вами рассказов, то скорее manos а la labor. C конца марта до конца апреля у нас будет месяц, чтобы поработать вместе, а потом у меня будет возможность выполнить уже собственно мою задачу за четыре месяца английского сплина.

Более ничего нового сообщить вам не могу, даже об охоте, что меня огорчает. Прощайте и до свидания.

Сердечно ваш Луи В.

Зачем же оставлять так много пустого места? Почему не заполнить его хотя бы только и простым приветствием для того, чтобы отплатить вам тем же за вашу маленькую приписку в письме матушки. Браво, Don Juan (по-испански), браво! вы работаете как одержимый, как пишет мне матушка. Это хорошо, это очень хорошо, раз ваши способности вам это позволяют. Воспользуйтесь благодатным дуновением, которое вам посылает Аполлон. У вас появился вкус к работе. Это лучшее, чем стоит заниматься в любой стране, в любом положении, особенно в вашем – положении богатого сынка, и особенно в Париже, где, по общему мнению, работать надо не покладая рук и т. д. и т. д. Трудитесь на поприще искусства, вы в этом никогда не раскаетесь и всегда останетесь молодым и открытым для всех радостей жизни и стойким ко всяческим невзгодам. Я тоже тружусь и, признаюсь, это является моим единственным развлечением, единственной радостью. Если это не цель моей жизни, то, по крайней мере, способ существования. Пишите. Прощайте.

Полина Виардо.

Куртавнель.

Понедельник, 29 апреля 1850.

Полдень

Добрый день, милостивая государыня. Guten Tag, theuerstcs Wesen[24]24
  Добрый день, дражайшая (нем.).


[Закрыть].

Как вы себя чувствуете сейчас – в эту минуту? Вы только что встали (в Берлине одиннадцать часов) – слегка утомленная, но и, надеемся, очень довольная своим вчерашним триумфом.

Мы с Гуно[25]25
  Шарль Гуно, композитор.


[Закрыть] следовали вчера вечером за вами шаг за шагом. Мы говорили: «Сейчас она поет дуэттино»; «ах! теперь начинается «Ах, мой сын», и т. д. и т. д. По окончании оперы мы аплодировали и бросали цветы (это была ветка белой сирени). Надеюсь, что мы были не одиноки. C нетерпением ждем в четверг письма: в этот день Леже покажется нам прекрасней Аптиноя. Теперь, по крайней мере, никто не будет вас больше мучить, и Мейербер перестанет пить вашу кровь каплю за каплей. Итак, вам надлежит быть здоровой, очень счастливой, очень спокойной и очень веселой.

Вот уже три дня, как мы обосновались в Куртавнеле. Здесь – надо признаться – очень холодно – и если в Берлине ветер колюч, то на возвышенной равнине Бри он пронзителен. Однако мы довольны, что находимся здесь – и самый дом стряхивает с себя зимнее оцепенение, постепенно оживая. Пока никто из нас так и не взялся за дело. Третьего дня и вчера вечером Гуно немного поиграл нам – вот и все; но это еще впереди. Лодка спущена на воду, но пока отчаянно протекает – что делает ее мало пригодной для прогулок: надо подождать, пока дерево набухнет.

Портрет певицы Полины Виардо. Художник Петр Соколов. 1930 г.

Передайте Виардо, что я совершил большую экскурсию по окрестностям: отправился в Жарриель, оттуда в Водуа – из Водуа в Фонтен-Бернар и возвратился через Песи; дул такой ветер, что мог бы вырвать с корнем и дубы, а это очень неблагоприятно для охоты – и все же моя собака нашла 7 пар куропаток (так, как будто, называется их чета) – и 3-х перепелок; Султан обнаружил перепелку. Сиду давно пора уже возвратиться из Англии, потому что Султан определенно становится пожилым господином; это ветеран, который вскоре будет инвалидом. Прогулку эту третьего дня я совершил в одиночестве; вчера я отправился вместе с Гуно, и мы видели только двух куропаток и одного зайца – возле маленького виноградника.

Итак, я снова в гостеприимных стенах Куртавнеля, перед большим камином из серого мрамора. Я снова вижу бюст Тамбурини, так восхищавший Жана, и маленького, хромого и безухого вепря, а рядом большого коричневого пса с хвостом, свернутым колечком, – и ваш такой непохожий портрет работы Сантьеса, парный к портрету вашей матери… B каком я, 1850 или же 1849 году? Увы – в 1849 я и не помышлял еще о возвращении в Россию! (Только что мы, м-ль Берта, Гуно и я, показывали друг другу, сколько на каждом из нас одежек; таким образом, мы добрались до самой кожи, и м-ль Берта тоже – разумеется – на груди: каждый из нас даже предупреждал остальных о том, что дело дошло до кожи, дабы они успели пошире раскрыть глаза). Вероника готовит нам превосходные обеды, которые мы с жадностью поглощаем, а за утренним завтраком яростно спорим: парадоксальность моих доктрин вызывает негодование женской части нашего общества. По поводу доктрин; я читаю сейчас очень любопытное сочинение Вашингтона Ирвинга о Магомете: в характере этого необыкновенного человека весьма любопытно наблюдать смесь подлинного энтузиазма и хитрости, веры и ловкости. Ho я тоже скоро примусь за дело. Однако я замечаю, что мое письмо уподобляется плащу арлекина; поэтому предпочитаю продолжить его завтра. Сегодня же довольствуюсь тем, что как можно крепче жму вашу руку, желаю вам всего, что есть самого лучшего и прекрасного на свете – и уверяю вас в том, что ваши друзья верны вам – hasta la muerte[26]26
  До самой смерти (ucn.).


[Закрыть] – как говорит Гойя.

Ваш И. T

N.B. Жан, прозванный Дианой де Пуатье или Прекрасной Джокондой, стал, наконец, Пьером или Перрико, Квазимодо из Бри. Какая удача! Ах! ну и грязно же в парке!!!

N.B. Посылаем вам сирени – как обещали.

N.B. Я уже подрался с маленьким петухом; Флора стала чем-то вроде белого, очень мохнатого, медведя. Кирасир потеет до седьмого неба (стиль Магомета). Говорят, что из-за него свертываются все сыры в окрестности: Бри становится Рокфором.

P.S. 2 часа – Гуно только что получил еще одно письмо от вас. Он очень рад. Мы с м-ль Кокотт благодарим вас за добрую память.

Среда, 21 июня 1850. Париж

Добрый день, моя дорогая и добрая госпожа Виардо. Да благословит вас Бог и да охранит каждое мгновение вашей жизни. Увы, да – я уезжаю во вторник. Двадцать четыре часа размышлений только укрепили меня в моем решении. Я обещал вам, что сегодня напишу более подробное письмо, но зачем? Вам достаточно будет знать, что отложить мой отъезд невозможно; как вы хорошо понимаете, я никогда не принял бы такого решения без очень веских причин. Я уезжаю – но с какой печалью в душе, с какой тяжестью на сердце!

Ну, не надо больше об этом думать, – и, однако, я не могу говорить ни о чем ином. Этим я смогу заняться и вернувшись в Россию, но здесь, сейчас, это для меня невозможно… Сегодня я написал доброму Гуно и всем обитателям Куртавнеля, того дорогого Куртавнеля, который кажется мне теперь прекраснейшим местом на земле и память о котором я сохраню, пока буду жив. Когда я вновь его увижу? Когда я вновь увижу вас? Надо надеяться – не слишком поздно.

Когда-то вы показывали мне арию, сочиненную в ранней молодости вашей сестрой на слова Метастазио: «Ессо il uni’iero istan te»[27]27
  "В сей плачевный час» – слова из романа «Прощание с Ниццей», который звучит в повести Тургенева «Три встречи».


[Закрыть]. Помню, что она поразила меня, словно печальное предчувствие. Вот уже несколько дней, как эти слова не выходят у меня из головы. Addio, addio[28]28
  Прощай! (um.)


[Закрыть]. И вот это слово addio пробуждает во мне другое воспоминание: во время карнавала 1840 года я находился в Риме. Я шел по маленькой, уединенной улице, как вдруг на пороге одного из домов увидел красивую девушку в одежде крестьянки из Альбано, которая держала за руку мужчину, закутанного в коричневый плащ, и, заливаясь слезами, говорила ему: «Addio, addio». Она произносила это таким проникновенным, таким чистым и в то же время таким грустным голосом, что звук его остался в моих ушах, и мне кажется, что я слышу его и сейчас. He знаю, зачем я все это вам рассказываю. Addio!

У нас с Гуно теперь по два ваших дагерротипа. Ha моем глаза смотрят, как живые. Я очень доволен, что он у меня есть…

A доброго Виардо целую в обе щеки. Диана не увидится с Сидом![29]29
  Охотничьи собаки Тургенева и Луи Виардо.


[Закрыть] Бедняжка, в России ей будет очень холодно, – так же, как и ее хозяину.

Вы ведь на меня не сердитесь, что я пишу вам такие короткие письма? Видите ли – я не желаю вас огорчать, а русская пословица гласит, что больше всего говорят о том, что болит. Завтра мы получим известия о вчерашнем представлении. Надеюсь, они будут превосходными. Я весь вечер думал о вас. Ho когда же я о вас не думаю?

Ах! дайте мне ваши руки, мои добрые друзья. Чтобы я мог пожать их крепко, очень крепко! Буду писать вам каждый день до самого отъезда и потом тоже…

Прощайте. Да хранит вас денно и нощно бог. Будьте счастливы, благословенны, веселы, довольны и здоровы. Я же остаюсь навсегда ваш

И. Тургенев.

P.S. Будьте счастливы – вот моя постоянная молитва.

Полина и Луи Виардо – Тургеневу

Между 2(15) и 8 (20) июня 1850. Лондон.

Дорогой добрый Тургенев!

Я хотела сегодня много написать вам, но ваше письмо подкосило меня. Вы уезжаете? Это столь удручающее меня печальное известие, тем не менее, не совсем неожиданно. У нас с Луи закрались кое-какие подозрения при виде того, как вы забираете из Куртавнеля Диану, ваши вещи и все ваши деньги. Ho от предчувствия несчастья до его осуществления так далеко, что сейчас я чувствую себя как бы раздавленной свалившимся на нас горем – потерять вас именно тогда, когда, как нам казалось, мы вас обрели и отняли у противной России. Что ж, раз вы приняли столь тягостное для всех решение, значит, оно показалось вам необходимым. Уезжайте же, но с твердым намерением возвратиться, а следовательно – уладить ваши тамошние дела.

Пусть Бог направляет вас и неустанно вас хранит и поскорее возвращает в добром здравии и счастливым. Вы найдете своих друзей такими же, какими оставляете. Нет, еще лучше – поскольку они будут любить вас еще больше, ведь ваше отсутствие заставит их страдать. Уступаю перо Луи, который тоже хочет сказать, что любит вас от всего сердца. Вам это хорошо известно, но все равно произносить эти слова столь же приятно, как и слышать. Я еще напишу вам до вашего отъезда, чтобы напутствовать вас всяческими благословениями души, преданной вам Полины.

4 ч. Я вернулся домой, мой дорогой друг, и беру у Полины это послание, чтобы добавить несколько слов перед тем, как почтальон унесет его. Да, я более чем подозревал, я был уверен, что вы покинете Куртавнель ради России; но я не хотел, не должен был ничего говорить, даже дать вам понять, что разгадал вашу тайну. Я тоже полагаю, что вы поступаете правильно, уезжая туда, но только с тем, чтобы оттуда вернуться. Четыре года были на исходе, и ваши дела, ваше будущее требуют нескольких месяцев присутствия и усилий. Решение ваше похвально, почти необходимо, остается лишь вверить нас в руки того, кого я на всякий случай называю Справедливым Существом. Из опасения лишиться этого имени оно должно вам покровительствовать. B Петербурге побудьте только проездом, там опасно, как во время чумы; бегите в Москву, в деревню и постарайтесь вернуться независимым. Раз уж, как я полагаю, время для исполнения призвания еще не настало.

И пусть Диана поможет вам испытать несколько радостных мгновений.

Понедельник, 24 июня 1850. Париж

Ваше письмо, дорогая и добрая госпожа Виардо, я получил третьего дня, а отвечаю вам только сегодня… Ах! боже мой, мне бы хотелось быть уже в Париже; здесь я иногда изнемогаю от грусти и уныния… Все, что происходит со мной сейчас, я должен был бы заранее предвидеть – я хорошо знал, что не смогу оставаться во Франции вечно, и, тем не менее, этот отъезд причиняет мне невыразимое страдание… Я выезжаю завтра в 8 ч. вечера; прежде чем отправиться в путь, я напишу вам еще раз. Надеюсь, что завтра я получу письмо; вы мне его обещали, и оно мне действительно необходимо. Я как Перетта из басни о горшке с молоком; мой кувшин упал, и я грустно смотрю на его осколки, даже не пытаясь удержать хоть часть убегающей жидкости… Прощайте, прощайте, я углубляюсь в пустыню; с каждым моим шагом вперед она является мне все более огромная и опустошенная. Прощайте. Да хранит вас Бог и о вас печется!

Я получил чудесное письмо от Гуно. Это золотое сердце. Его мать и м-ль Берта также пишут мне очень теплые слова. Вот не думал, что обо мне могут так сожалеть… я был растроган до слез. Бог да дарует им счастье за их доброту! Ах! друзья мои, сердце, которое вас покидает, исходит кровью…

Шарль Франсуа Гуно (1818 – 1893) – французский композитор, музыкальный критик, писатель-мемуарист. Основатель жанра французской лирической оперы

Почему вы ничего мне не сообщили о вашем триумфе в прошлый четверг? Bce газеты расточают вам восторженные похвалы. He считаете же вы, что я могу быть настолько грустен, настолько занят собственными огорчениями, чтобы не радоваться вашим успехам, чтобы мне не хотелось узнать о малейших подробностях того, что с вами происходит? Если вы можете так полагать, то очень ошибаетесь. Напротив, прошу вас не скупиться отныне на подробности и верить в то, что никогда ничто не будет мне так дорого… Ах! вы это хорошо знаете.

Позвольте мне оставить вам на память коврик, который всегда лежал подле моей кровати. Он некрасив, но вы сможете постелить его в вашей передней. Положите его в таком месте, где вы видели бы его хоть раз в день. Я оставлю его у вашего привратника.

C завтрашнего дня, дня моего отъезда, вы можете писать мне в Петербург. Я вздрогнул, когда писал эти строки. Вот мой адрес: г-ну И. T., в Комиссионную контору и агентство Языкова и K⁰, в Петербурге. Там всегда будут знать, где я нахожусь, и переправят мне ваши письма. Пишите мне, прошу вас. B Петербурге я буду, si Dios quierea[30]30
  Если Бог даст (um.)


[Закрыть], в будущую среду; проведу там дней десять, потом отправлюсь в Москву, оттуда в деревню и вернусь в Петербург около 15 октября по старому стилю. Там я останусь на всю зиму. Пишите мне, пишите мне; я буду жить только надеждой на письма от моих друзей.

Напишу вам из Берлина, из Петербурга, из деревни, из Москвы; ох! писать я вам буду часто.

Теперь я знаю, что делается с растением, вырванным из почвы; оно благополучно пустило корни во все стороны – и вот все это разбито и разломано… Нет, я надеюсь, что не все; мы останемся друзьями – не правда ли, – друзьями, которых связывают добрые чувства и воспоминания…

Знаете ли вы, чем я занимаюсь, когда мне очень грустно? Я собираю все свои душевные силы, стараюсь сделаться как можно добрее и чище, благоговейно сосредоточиваюсь, дабы благословить вас, дабы произнести самые нежные вам пожелания… Да будет ваша жизнь счастливой и прекрасной – и я обещаю небу никогда ничего не просить у него для себя.

Ухожу из дому, чтобы закончить последние дела; буду писать вам еще сегодня вечером и завтра. Прощайте, прощайте. Будьте счастливы. Это было моим первым словом – оно же станет и последним.

Ваш И. Тургенев.

P. S. Сегодня ровно год, как мы с вами читали «Германа и Доротею» в большой гостиной, в Куртавнеле… Как идет время!

До вечера. Будьте счастливы.

Понедельник, 24 июня 1850. Париж

9 ч. вечера

Вот и последний вечер, что я провожу в Париже, дорогая и добрая госпожа Виардо. Завтра в этот же час я уже буду катиться по дороге в Берлин. He буду занимать вас своими тревогами, своими печалями; вы можете себе их представить без того, чтоб я еще огорчал вас своим рассказом. Bce мое существо может быть выражено одним словом: прощайте – прощайте. Я оглядываюсь по сторонам, собираю все мои воспоминания, вплоть до самых незначительных – подобно эмигрантам, уезжающим в Америку, которые, как говорят, забирают с собой даже самую жалкую домашнюю утварь, и я уношу все это с собой, словно сокровище. – Если же и вы обещаете вспоминать обо мне – я думаю, что перенесу разлуку легче, и у меня не будет так тяжело на сердце. – Когда вы вернетесь в Куртавнель, приветствуйте от меня его дорогие стены; когда, сидя прекрасным осенним вечером на крыльце дома, вы взглянете на колеблющиеся вершины тополей, что растут во дворе, – подумайте, прошу вас, об отсутствующем друге, который был бы так счастлив находиться там среди вас. Что до меня, то мне нечего давать вам обещание часто вспоминать о вас; я и не буду заниматься ничем иным; уже отсюда я вижу себя сидящим в одиночестве под старыми липами в моем саду, обратившись лицом к Франции, и тихо шепчущим: где они, что они сейчас делают? Ах! я так чувствую, что оставляю здесь мое сердце. Прощайте; до завтра.

Вторник, 8 часов утра

Добрый день, в последний раз во Франции, добрый день, дорогая госпожа Виардо. Я почти не спал; ежеминутно просыпался и чувствовал, что моя печаль не покидает меня и во сне. Жду сегодня писем от вас и от Гуно; я просил его прислать мне «Вечер» и «Lamento». Вы помните это – но нет – я не могу еще почувствовать очарование этих трех слов – может быть, позднее, – но не сейчас. Я получу письмо от вас – не правда ли?

Вы не можете представить себе, какое удовольствие доставило мне ваше триумфальное возвращение. Когда вы будете писать мне в Россию, то сообщайте, прошу вас, о мельчайших подробностях ваших представлений, – да и вообще множество подробностей. Самый верный способ сократить расстояние – бросить ему вызов. Уверяю вас, что такие, например, слова, как «Сегодня утром я встала в 8 часов и позавтракала у открытого окна, выходящего в мои сад», уменьшат расстояние на много лье – а их между вами и мной будет немало.

Спустя два часа

Голова моя пылает; я вне себя от усталости и горя. Укладываю мои чемоданы, обливаясь слезами, – ничего больше не понимаю – не знаю, право, что и пишу. Послал вам мой адрес – напишу вам из Берлина. Прощайте – прощайте; обнимаю вас всех, вас, Виардо – будьте благословенны – мои дорогие и добрые друзья, моя единственная семья, вы, кого я люблю больше всех на свете. Спасибо за ваше дорогое, доброе письмо – у меня нет больше слов, чтобы сказать вам, как благотворно оно на меня подействовало – да благословит вас Бог тысячу раз. Уже пора кончать – пора – пора. Ну, смелей – и будем надеяться на лучшее. B последний раз снова придите в мои объятия – чтобы я смог прижать вас к сердцу, которое так любит вас, мои добрые, мои дорогие друзья, и прощайте. Поручаю вас Богу. Будьте счастливы. Люблю вас и буду любить до конца жизни. Целую также Мануэля[31]31
  Брат Полины.


[Закрыть] и леди Монсон, если она это позволит. Прощайте, прощайте.

Ваш И. Тургенев.

P. S. Иду к Луизе; несу ей немецкую книгу, чтобы и она тоже помнила об отсутствующем друге. Ах! я всех вас так люблю! Я это чувствую теперь больше, чем когда-либо…