Текст книги "Всё хоккей"

Что за чепуха! Мы же не на войне. Это всего лишь стадион. И я не солдат. Я всего лишь форвард.

– Он убил человека! Он убил человека!

Этого не может быть! Ведь не было даже шайбы. Я ударил всего лишь по абхазскому мандарину. Мандарином невозможно убить человека.

– Он убил человека!

До меня вдруг дошло значение этих слов. И я даже не удивился. Разве я впервые убиваю? И разве не убивают все? Разве мы чем-то отличаемся от животных. Просто они убивают, борясь за свою жизнь. Мы же в основном убиваем из-за угла, но тоже – борясь за свое существование… Сегодня я убил человека по-настоящему. Не зная его, ни разу не видя его, не имея к нему никаких претензий. И не желая его убивать… И уже оправдать меня будет некому. Мой бесценный, мой единственный, мой самый любимый адвокат уже умер. Моя мама. И не я ли убил и ее? И Альку? И военрука? И голубя?… И нет оправдания мне за эти смерти… Единственная смерть, в которой я не был виноват, случилась сегодня. Хотя сегодня я убил по-настоящему. И за это мне, видимо, придется заплатить по-настоящему.

А потом я сидел в раздевалке, как в камере предварительного заключения, и мне в лицо ослепительными вспышками щелкали фотоаппараты. Словно затворами автоматов. Я машинально закрывал лицо руками. Так научила меня мама. Закрывать лицо лишь в двух случаях: когда не хочешь видеть или когда не хочешь, чтобы видели тебя. У меня случились два случая одновременно. И я закрывал лицо руками, изо всех сил сжимая их.

Щелчок, еще щелчок. Словно выстрелы. Так говорил военрук. Спорт – это тоже война. И жизнь тоже. Боже, как же я ее избегал. Неужели этот старый военрук был прав? И война в каждом мгновении, в каждом движении, в каждом слове для нас продолжается. И врагов на ней больше, гораздо больше, чем друзей. На нас идут целые батальоны. А рядом – только немногие друзья, остальные – лишь товарищи по оружию или по несчастию.

Меня тоже предали, и, наверное, очень не любили. Впрочем, за что меня было любить. И я понял, отчетливо, до пульсирующей боли в висках понял, насколько у меня мало друзей. Ни одного.

Щелчок. Еще щелчок. И еще. Когда же наконец-то закончится моя смерть? Хотя, наверное, это всего лишь холостые выстрелы. Как говорил военрук, на гражданке стреляют холостыми, но все равно убивают. Незаметно, но убивают. Меня сегодня убивали в первый раз, и я заслужил это, потому что сам убивал не раз. Как на войне…

Сквозь автоматную очередь фотоаппаратов я вдруг услышал знакомый голос. Это кричал Шмырев. Он отгонял папарацци словно злейших врагов. Наконец они исчезли. Наверное, впервые в гламурных журналах я появлюсь не с сияющей ослепительной улыбкой, а с раздавленной несчастной гримасой.

– Фу, – Санька промокнул носовым платком свои помятые щеки и лоб. – Подонки, на чем угодно сделают свой поганый бизнес.

Я поднял на Саньку бледное, вмиг постаревшее лицо. Мне не хотелось ему отвечать, так же как и всем остальным, но я ответил.

– Спасибо, Санька. Ты иди, пожалуйста, иди.

– Но может быть… Я же понимаю, как тебе… В общем, если что…

– Иди, Санька, – прохрипел я.

Видно в моем голосе, жестах было что-то такое, что Санька больше не сопротивлялся. Только тяжело вздохнул. Вплотную приблизился ко мне. Положил свою широкую ладонь на мое плечо, слегка его пожал и быстрым шагом вышел из комнаты.

Я облегченно вздохнул. Мне не нужны были ни утешители, ни благодетели. И меньше всего я нуждался в Саньке. Друзья из прошлого остаются лишь в прошлом. Я вдруг отчетливо осознал, что с Санькой такое никогда не могло произойти. И Санька даже случайно не смог бы убить человека.

Боже, я же сегодня убил! В моих глазах вновь помутнело, я схватился за голову. И уже ничего больше не помнил.

Очнулся я у себя дома лишь следующим утром. И поначалу ничего не понял и не хотел понимать. И словно сквозь прозрачную пелену увидел перед собой врача и нашего капитана Леху Ветрякова. Издалека до меня донеслись их голоса.

– Ничего страшного, – бодрым голосом объявила доктор. – Пару деньков отлежится и будет как новенький. Это всего лишь шок, вызванный нервным стрессом. Это быстро проходит… Так что действительно ничего страшного.

Ей, конечно, ничего страшного, пронеслась в моей голове злая мысль. Она никого не убивала. Хотя как знать?

– Я тоже на это надеюсь, – не менее бодро ответил Леха. И мне показалось, что он немножко заигрывал с врачихой. – Сами понимаете, он – первоклассный нападающий. И такая потеря будет большим ударом для всей нашей команды. Как и для страны.

Леха не думал об убитом. И обо мне он тоже не думал. Он думал, как остаться капитаном лучшей команды. Мне даже показалось, что он до конца не осознавал, что на самом деле произошло. Да и как он мог осознавать, если это произошло не с ним.

Когда врач ушла, притворяться спящим уже не было смысла. И я громко кашлянул, чтобы привлечь внимание Ветрякова.

– О, Талька! Очухался! – радостно завопил Леха. – Умница! И врачиха – умница, все правильно говорила. Кстати, она ничего, жаль, что ты ее не видел. А глазки! Как у молодой косули. Правда, халатик, к сожалению, скрывал фигуру. Вдруг она квадратная, как у меня?

– Леха, – оборвал я его болтовню и поманил к себе пальцем. – Леха, как там, он и впрямь мертв?

Леха печально вздохнул. Хотя меньше всего на свете ему хотелось говорить о печальном. Он не любил ни сложностей, ни сложных разговоров. Куда приятнее поболтать о молоденькой врачихе.

– Ну, в общем… В общем, мертв он… Как пить дать, мертв. А что делать? Уже ничего не поделаешь, только остается смириться с этим фактом. Во всяком случае, ты ни в чем не виноват. Такие случаи уже бывали в истории спорта. Не ты – первый и дай Бог, чтоб последний. Но я сомневаюсь. Так что твоя совесть чиста.

– Уж куда чище, – прохрипел я, вновь откинул голову на подушку и прикрыл глаза. – Кто он, Леха?

– Кто? – Леха засуетился, наливая себе чай. – Да никто. А тебе зачем это знать? Такие вещи лучше не знать. Чем меньше знаешь, тем проще жить. На войне, кстати, тоже не спрашивают паспорт того, кого убивают.

Я перехватил руку Ветрякова и крепко ее сжал.

– Кто он, Леха?

– А у тебя сильная рука, Талька. Еще пару деньков и как миленький встанешь на лед.

– У меня и сильные нервы, не беспокойся. Кто он, Леха?

– Фу! – Ветряков сделал большой глоток, осторожно проглотил горячий чай и промокнул вспотевший лоб салфеткой. – Ну и настырный же ты. Я же сказал – никто! Просто никто. Ты знаешь, я даже такой серости в жизни и не встречал. У него даже фамилия Смирнов. Разве запомнишь? Как будто мертвый человек, и жалеть его надо, ты согласен, жалеть нужно всех мертвых? Но это? Знаешь, как будто и не было человека. Был и нет. Просто так. Был и нет. Я не знаю, но мне кажется, что ты убил – случайно, конечно! – просто серость.

– А ты понимаешь, что такое убил?

– Я понимаю, что ты классный центр, я понимаю, что тебе следует немножко очухаться от всего этого, и ты прекрасно встанешь на ноги. Мы не Боги, и не нам решать: мертв кто-то или нет.

Я поднял свою голову с подушки и вцепился двумя руками за воротник Лехиной рубашки.

– Да, не нам решать… Но сегодня я хочу решить. Я, только я, ты слышишь? Без мамы, без товарищей, только я один! Я убил человека и должен нести за это ответственность, даже если я убил ничто!

– Ответственность? – Леха готов был расхохотаться. – А какую, если не секрет? Даже если ты будешь умолять милицию тебя посадить, никто пальцем не пошевелит. И правильно сделает! Знаешь, сколько стоит день пребывания в тюрьме? И с какой стати за тебя будут платить? Дудки! Им своих достаточно! Еще не хватало посадить невиновного. Они, кстати, дело даже не возбуждали. Несчастный случай и точка. Я тебя глубоко ценю, как игрока, но все равно сомневаюсь, что ты настолько гениален, чтобы рассчитать и произвести щелчок шайбой в голову конкретному человеку, сидящему на трибунах за десяток метров от тебя, причем двигаясь по хоккейной площадке со скоростью ветра. Увы! Твои способности небезграничны. А насчет ответственности, она вот где, – Лехв постучал по своей голове. – Так что не волнуйся. Тебя еще так достанут журналисты, что ты будешь плакать. Советую по добру по здорову, смотаться куда-нибудь подальше на пару неделек, пока все не утрясется. Люди забывают быстро, а репортеры еще быстрее.

Леха оказался прав. Телефон мой не умолкал ни на секунду. И в дверь также непрерывно звонили. Еще это можно было бы пережить, просто не отвечая на звонки, если бы не Диана. Для нее наступил звездный час. Она раздавала интервью направо и налево. Не гнушаясь мельчайшими подробностями нашей совместной жизни. Даже не забыла упомянуть, что на мандарины у меня аллергия. Она однажды меня так достала, что я не выдержал и на нее замахнулся.

– Ты что – дура?! – мое лицо перекосило от злобы. – Ты что не соображаешь, что это не шутки! Это трагедия! Из нее делать фарс просто преступно! А делать на этом карьеру и деньги – преступно вдвойне!

– Ну, ударь, ударь меня! Кто бы говорил о преступлении! Может, ты и меня хочешь прибить, а? Да ты на меня молиться должен, что я с тобой осталась! Любая другая никогда бы не жила с убийцей!

Молиться на Диану я не собирался. И когда на следующее утро вышла красочная статья о том, что мое поведение становится все более неуправляемым, что я почти избил свою почти жену, я собрал вещи и навсегда покинул этот дом. С его дорогущей мебелью, джакузи, винами и дешевой торговкой. Захватив с собой лишь небольшую дорожную сумку со всем необходимым. И ни разу не пожалел об этом.

Ветряков оказался прав. В милиции дело об убийстве сразу же закрыли. И вызвали лишь один раз – уточнить формальности. На прощанье усатый лейтенант даже в шутку меня пожурил.

– Эх, хоккеист, как ты подло промахнулся! Ты бы лучше не в Смирнова попал.

– Не понял.

– Чуть левее, и одним рецидивистом было бы меньше. И нас от лишних хлопот бы избавил.

Я во все глаза уставился на лейтенанта. Ничего не понимая. Он важно покрутил свои усы.

– Понимаешь, рядом со Смирновым сидел матерый бандит, по прозвищу Митяй. Недавно отсидел, но уже успел опять вляпаться по уши по одному делу. А прямых улик пока против него у нас – ноль целых ноль десятых. Эта сволочь даже издевалась над нами, давая свидетельские показания, когда ты маханул в того парня. Вот если бы чуть левее – и этого бандюгу одним махом. Большое бы дело для страны сделал. Может, еще и орден бы получил… История, конечно, неприятная. Но чего не бывает… Да, вот если бы Митяя… Эх, а так теперь работы невпроворот.

После беседы с лейтенантом остался весьма неприятный осадок. Действительно, почему я не попал в какого-то Митяя? А если бы попал? Интересно мучался бы так? Хотя… Откуда мне знать – кто такой Смирнов. Человек без лица, без фамилии, без биографии. И если капнуть поглубже, вдруг мне повезет, вдруг он окажется не намногим лучше Митяя. Вдруг судьба ко мне вновь повернется открытым лицом, и окажется, что я все же сделал доброе дело для общества, случайно избавив его от очередного негодяя… В конце концов, много ли сейчас на свете хороших людей. Не замешанных в грязных делишках. Может он – тайный алкоголик, избивающий до полусмерти жену и детей. Еще лучше, чтобы этот Смирнов занимался подпольным наркобизнесом или торговлей оружием. Неплохо, если бы у него оказалась неприятная рожа, на которой явственно проступили бы все его тайные пороки.

От этих мыслей мне стало намного легче. И я уже с тоской думал о своем брошенном комфортабельном доме. О джакузи. И даже о Диане. Пожалуй, пора возвращаться. Пока же я ютился в однокомнатной квартире, о которой никто на свете не знал. Лишь случайные подружки, которых я приводил сюда в тайне от Дианы. Мне захотелось домой. Но я все же решил сходить на похороны Смирнова, чтобы окончательно успокоить совесть. Я уже был почти уверен на сто, что Смирнов далеко не ангел, в которого попала моя стрела.

Это были первые похороны в жизни, на которых мне пришлось побывать. Ведь я не был даже на похоронах матери. Жизнь словно издевалась надо мной, заставляя сейчас делать то, что я всегда избегал.

Конечно, на похоронах нужно было появиться тайно, чтобы никто меня не узнал. Впрочем, за эти дни я изрядно похудел и оброс щетиной. Помимо всего прочего я нацепил темные очки, купил в секонд-хенде старомодную шляпу и поношенное пальто. Сейчас, в новом обличии я вполне походил на спившегося интеллигента. Узнала бы сейчас меня мама? Нет, конечно, нет. А если и родная мать не узнала бы, то смело можно идти на похороны человека, которого ни разу в жизни не видел. Но жизнь которого уничтожил и который вот-вот может уничтожить мою, уже после своей смерти. Этого нельзя было допустить.

Я шел словно на поединок – с мертвым. И мне обязательно нужно было этот поединок выиграть. Чтобы жить дальше, никогда не оглядываясь назад, на этот трагичный матч.

На улице все таяло. Весна подступала настойчиво и, как всегда, с опозданием. Пока я пробирался между могильными плитами, порядком испачкался. Наконец увидел малочисленную кучку людей, столпившихся у свежевырытой могилы. Я остановился чуть поодаль, наугад выбрав какой-то памятник. И опустил голову, словно пришел к близкому человеку. Но этот маскарад оказался необязателен. На меня никто не обращал внимания, и украдкой можно было спокойно наблюдать за происходящим.

Народу было немного. Женщина, вся в черном, застывшая, словно каменная, и сцепившая перед собой руки. Наверное, жена. Мое сердце учащенно забилось. А рядом еще человек десять родственников или коллег в зимних пальто и шляпах, очень похожих друг на друга, даже одного роста. Вообще пришло до неприличия мало людей. И я даже обиделся за покойного. Хотя все складывалось как нельзя кстати. Пожалуй, его ни слишком любили в жизни, чтобы почтить его смерть.

Лишь один мужчина выделялся среди всех. Он был как-то ярче, выше, что ли, сильнее остальных. И даже одет по-другому. В дорогом длинном пальто. Без шапки. Его светлые волосы то и дело спадали на высокий лоб. Он единственный взял слово.

Я испугался. Мне показалось, что меня сейчас размажут по стенке. Обвинят во всех смертных грехах. И даже хотел заткнуть уши. Но я ошибся. Об убийце не было сказано ни слова. Смерть произошла в результате несчастного случая… Хорошо поставленным низким голосом, словно актер, выступающий сказал дежурные фразы о достоинствах покойного. О том, какой он был добросовестный работник, честный семьянин и просто хороший человек. Вообще, мне все это показалось пустым звуком, игрой. И я даже в душе возликовал. Этот мужчина явно не питал к Смирнову особой симпатии. Значит, у меня был шанс.

– И в конце хочу добавить, – пробасил он и встряхнул своей пышной белой шевелюрой. – Смирнов был моим единственным другом. И останется им навсегда.

Заключительные слова звучали настолько фальшиво, что мне показалось, будто это я выступаю на могиле Саньки Шмырева. Или наоборот. Мне даже подумалось, что сейчас вот-вот послышаться аплодисменты. Вместо аплодисментов раздался громкий плач и стоны. Жену Смирнова подхватили чьи-то руки. А самого Смирнова отправили на вечный покой.

Поднялся сильный ветер. Моя шляпа едва не улетела, я схватил ее двумя руками и уже не поворачивался в сторону похоронной процессии. А бессмысленным взглядом смотрел на чью-то чужую могилу, ничего не видя перед собой. В разболевшуюся голову настойчиво стучала мысль: Неужели это я? Неужели я – виновник этого сборища? Я – виновник, что на земле несвоевременно появился еще один крест? Но этого не может быть!.. Или я сойду с ума, или докажу, что у Смирнова были существенные причины для смерти. В конце концов, вдруг он был болен раком, и я просто облегчил его последние дни?… Я хватался за любую соломинку.

Погруженный в свои мысли, я и не заметил, как все разошлись. Лишь едва повернувшись, увидел одиноко стоящую у могилы вдову. Я не знал, что мне делать. Пора было смываться. Да и вообще лучше поскорее забыть об этой трагической истории. Но я чувствовал, что не смогу, пока не узнаю о Смирнове побольше. Хотя, конечно, не у его жены. А, например, у так называемого друга. Друзья всегда выложат то, что надо.

Я уже собирался ретироваться, как увидел, что вдова направляется прямо ко мне. Мои руки похолодели и еще больше вцепились в шляпу, будто пытаясь прорвать на ней дырки. Она меня узнала. Ну, конечно! Разве можно не узнать человека, который убил ее мужа. Наверняка, она мое лицо изучила наизусть. Я так и не повернул голову в ее сторону и лишь услышал вкрадчивые шаги, уже совсем близко, совсем, еще чуть-чуть.

– Извините, – услышал я сдавленный тихий голос. И не обернулся. – Извините, вы не могли бы мне помочь.

Мне пришлось повернуть голову, и я с трудом поднял глаза. И встретился с ней взглядом.

Я бы никогда не смог определить ее возраст. И никогда бы не смог узнать такую женщину не только в толпе, но и среди трех человек. Женщина без лица. Впрочем, возможно во всем виноваты слезы. Лицо было красным, опухшим и каким-то расплывшимся. Я стоял перед ней, вцепившись двумя руками в шляпу. И смотрел на нее, повернувшись уже лицом к лицу. Совсем близко. Возможно, если бы она меня узнала, мне бы стало легче. Даже если бы она стала рвать на себе волосы. Или на мне.

Но она меня не узнала. Она просто обратился к первому встречному за помощью.

– Извините, – ее голос дрогнул. Казалось, она вот-вот разрыдается. Но она не плакала. – Такой ветер… Так неожиданно. Все ушли. Я не хотела уходить со всеми. Я хотела побыть одна. Но такой ветер. И так неожиданно. И этот крест. Его плохо укрепили. И этот ветер. Мне кажется, он вот-вот упадет. Вы не могли бы мне… Мне помочь.

Я по-прежнему бессмысленным взглядом смотрел на нее, вцепившись в свою шляпу. До меня с трудом доходили ее слова.

– Ах, извините, вы тоже… Вы тоже пережили горе. Я понимаю. Я пойду… Я попрошу еще кого-нибудь. На кладбище всегда есть люди. И живые тоже…

– Не уходите, – я вдруг оторвал руки от шляпы и схватил ее за локоть. Шляпа отлетела в сторону и плавно опустилась на чью-то могилу.

Она резко отдернула руку и пристально на меня посмотрела. Я испугался. Теперь она точно меня узнает. Моя светлая взлохмаченная шевелюра мелькала последние дни в каждой газетенке.

– Вам тоже плохо? – выдавила она. – Я понимаю. Это ваша девушка?

– Какая девушка? – не понял я.

Вдова кивнула на памятник. И, наконец, я его тоже увидел. Мраморный памятник с фотографией. Окаменев, я впился глазами в фотографию. Меня мутило. Ноги подкашивались. Я прошептал побелевшими губами, хотя думал, что говорю про себя.

– Алька.

– Алька, – как эхо повторила за мной женщина. – Необычное имя.

– Да.

Нет! Этого не может быть! Но почему? Кто, Боже, кто так жестоко растасовал карты?! И почему?! И за что?!

– Почему? И за что? Такая молодая. Мой муж погиб тоже таким молодым. И что теперь делать, – Смирнова произнесла это таким обыденным, таким скучным голосом. Но почему-то стало еще страшнее.

– Почему погибла ваша девушка?

Почему? Я не мог ответить. И поэтому соврал. И мой голос звучал словно со стороны. Дрожащий, неуверенный голос человека, пережившего горе.

– Она не моя девушка. Она моя сестра.

– Еще хуже, – по-житейски вздохнула вдова. – Родная кровь. Значит ваша фамилия Коробов? – назвала она фамилию Альки.

– Да, – вновь солгал я, по-прежнему плохо соображая.

Какой дурной знак! Алька словно преследует меня. Хотя, что тут удивительного. Это было самое дешевое кладбище в городе. И здесь совершенно логично могли оказаться два незаметных человека.

– Вам плохо? – вдова участливо вытащила из сумочки успокоительное. – Выпейте.

Я отрицательно покачал головой, пытаясь взять себя в руки. И мне это почти удалось. В конце концов, я сильный, трезвый, здоровый на голову человек. И должен понимать, что в жизни случаются совпадения. Но они не больше чем совпадения. И теперь, когда со мной рядом не было мамы, нужно учиться жить самому. И самому пытаться находить выход из самых безвыходных ситуаций. Я его обязательно найду. И узнаю кто такой Смирнов на самом деле. Разоблачу его. И оправдаю свое случайное убийство. И только я могу это сделать.

Вдова повернулась ко мне спиной и молча пошла к могиле мужа.

– Погодите, – окликнул я ее. Мой голос стал тверже и решительнее. – Я вам помогу.

– Вы поднимите шляпу, – она кивнула на могилу, куда приземлилась моя шляпа. – Жалко, такое хорошее качество.

Я хотел сходить за шляпой, но вдруг раздумал. Не хватало, чтобы там оказалась могила военрука. Этого я уже не переживу.

– Ничего, она совсем старая.

Я крепко вбил крест в могилу человека, которого убил. Мы молча постояли. И я предложил проводить Смирнову домой. Она согласилась.

– Смерть сближает людей, правда? – тихо сказала она. – Вот мы, впервые друг друга видим, и уже столько общего. Наши родные похоронены рядом, кощунственно звучит, но они соседи. И мне легче, когда сосед – хороший человек. И мне кажется, что мы с вами тоже уже соседи. Как ни странно, мне даже легче. Возможно, это жестоко, но я так рада, что именно ваша сестра рядом похоронена. Представляете, если бы кругом были похоронены одни старики! А так смерть не представляется уж слишком неправильной, нелогичной. Столько кругом молодежи! И мой муж… Он не один. Знаете, куда страшнее, если бы его соседом оказался какой-нибудь рецидивист. Это было бы так грустно. Но когда я узнала, что ваша сестра. Мне полегчало. Хоть это неправильно, желать смерти молодым. Но я теперь ни о чем не думаю. Что правильно и что нет. И желать смерти никому не хочу. Но и не хочу, чтобы мой муж оказался самым молодым среди умерших.

У меня ее откровение вызвали неприятные чувства. Хотя она и выглядела не совсем адекватной. Эти болезненно красные щеки. Эти возбужденные глаза. Эта глупая словоохотливость.

– А сколько вашему мужу было? – спросил я не из чистого любопытства.

– Тридцать четыре.

Всего на пару лет старше меня. Мне это не понравилось. Я убил совсем молодого человека. Но сколько тогда лет ей самой? Неужели столько же? Я бы дал гораздо больше. Неужели она всего на несколько лет старше Дианы. Хотя… Диана не пережила такого горя и сомневаюсь, что переживет. Даже если что и случится, ее внешность не пострадает.

– А я на год моложе, – ответила на мой немой вопрос Смирнова. – Вот так.

– Я сочувствую вашему горю.

– Спасибо. Спасибо…

Мы остановились на автобусной остановке. Смирнова смотрела вдаль, словно искала кого-то и не находила. Мне искренне было жаль ее, потерявшую близкого человека. И хотя сегодня я вообще никого не потерял, мне было так же тяжело. И я всеми способами пытался бороться с этим грузом вины. Как учила мама.

Я словил такси. И почти силой впихнул туда Смирнову, хотя она убеждала, что это слишком дорого. Для меня же это было пустяком. Я давно не понимал цену вещам. И мог купить все, не собираясь отказываться от этой привычки. Пока.

Мы приехали в район на окраине города. Однотипная многоэтажка смотрела на нас равнодушными одинаковыми окнами.

– Вы теперь одна? – спросил я Смирнову.

Она утвердительно кивнула в ответ. Но мне показалось, что она еще не осознает, что одна.

– И у вас нет родственников?

– Родственников? – она скользнула по мне безразличным взглядом. – Почему, родственников у меня много. Но я сказала, что не хочу никого видеть.

– Это будет неправильно, если я зайду? – осторожно поинтересовался я.

– Почему? Все правильно. У вас хорошая, молодая сестра. Но она умерла. У меня хороший молодой муж. Но он умер. Они соседи. Мы же можем по-соседски зайти друг к другу, как и они.

Мне стало жутко. Но выбора у меня не было. Вдруг я сегодня узнаю о Смирнове то, что навсегда снимет груз с моей совести. И поддерживая вдову за локоть, я провел ее в квартиру.

Я не знал, что могу увидеть в ее доме, но меня он неприятно поразил. Это не была квартира алкоголиков, наркоторговцев, здесь не пахло лекарствами для умирающих от неизлечимых болезней. Это была квартира скромных, почти бедных интеллигентов. Вся заваленная книгами. В углу чопорно стоял старомодный рояль. На подоконниках цвели фиалки. А на стенах висели репродукции известных художников реалистов. А вообще все было чисто, уютно и вызывающе интеллектуально.

Я желал бы увидеть другую обстановку. Но мои желания не оправдались. Хотя, в конце концов, кто сказал, что тайный преступник не может жить в интеллектуальной квартире, тем более что жена наверняка не осведомлена о его сомнительной деятельности. Я подошел к книгам, ровно расставленным по полкам. Книги были старые, зачитанные, что называется, до дыр. И я хотел поверить в то, что их зачитала только жена.

Я оглянулся, желая спросить о профессии умершего, но не успел. Вдова сидела на диване с остекленевшим взглядом, слегка покачиваясь и шепча пересохшими губами.

– Это все неправда… Этого не может быть, потому что это все неправда.

Я подбежал к ней и со всей силы сжал ее холодные руки.

– Успокойтесь. Ну, пожалуйста, я вас очень прошу. Успокойтесь. Вам дать лекарство?

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, дайте мне выпить. Там, за книгами, есть тайная полочка. Мой муж, дурачок, думая, что я не догадываюсь, сам ее сделал. Он прятал там спиртное. Но я все знала. Я так боялась, чтобы он не спился. Чтобы не умер от алкоголя. Чего я боялась? Такого пустяка. Он от алкоголя не умер…

Вот оно! Я ликовал. Так я и знал. Тайный алкоголик. А это ведет не только к разрушению собственной личности, но и разрушению окружающего мира. Сколько он разрушил? Я это узнаю и окончательно успокоюсь.

Я нашел тайник и вытащил бутылку дешевой водки. И налил полную рюмку. Я же пить не собирался. Мне это запретила мама. Я собирался еще получить лавровый венок. И я его получу!

Вдова залпом все выпила. На ее глазах появились слезы. Но это уже были слезы облегчения.

– Он был очень талантливый человек, – она уткнулась лицом в подушку на диване. – Поэтому иногда позволял себе.

Да уж. Оправдать после смерти можно кого и что угодно. Даже рецидивиста. Я же сдаваться не собирался.

– А кто он был по профессии?

– Ученый, – просто ответила она, уже сама налила себе рюмку водки и залпом выпила. – А впрочем, какое это имеет значение? Я просто не верю, что его нет. Просто не верю, наверное, потому так все легко и переживаю. Если бы поверила, то наверняка бы оказалась в сумасшедшем доме.

Да, от сумасшествия ей было недалеко. И неужели в этом моя вина?

Я сидел напротив женщины, у которой отнял мужа. И сам в это не верил. Если бы поверил, то тоже бы оказался в психушке. Чтобы этого не допустить, я должен разоблачить ее мужа и успокоиться, что жизнь его отнял не зря.

– Он много пил, – осторожно начал я, – возможно и много болел?

– Болел? Нет, вы знаете, несмотря на его хилую структуру, он был очень сильным и здоровым человеком. Я думаю, ему было отпущено много лет. Помните Грэма Грина? Он прожил почти девяносто, каждый день с виски. Его очень любил мой муж.

Я понятия не имел о Грэме Грине. Но эта версия, пожалуй, отпадала. Здесь нужно капать глубже.

– Вы сказали, он был ученый. А что он изобрел?

Она впервые за наше знакомство улыбнулась. Вопрос ей показался нелепым. Словно у меня, у форварда, спрашивали: сколько я пропустил голов.

– Изобрел… Ученые не обязательно изобретают. Но от этого они не менее ученые. Изобретают, скорее, изобретатели. А мой муж писал диссертацию…

Ага, диссертация. Перед моими глазами вдруг всплыла фигура друга Смирнова. Успешного, целеустремленного человека. Вот кто наверняка что-то изобрел. И если дело в диссертации, не у товарища ли воровал мысли Смирнов? На этом пункте, пожалуй, стоило остановиться.

– Возможно, мои расспросы вас утомляют, – сказал я то, что нужно сказать в таких случаях, надеясь на обратную реакцию. Мой расчет удался.

– Что вы, не уходите. Странно, с родными не хотела остаться, а с чужим человеком… С чужим человеком, пожалуй, легче. Тем более что наши самые любимые оказались соседями.

Не хватало вновь вернуться к этому! И решил задать главный вопрос, который может перевернуть и дальнейший ход моих мыслей, и мое дальнейшее расследование.

Я приблизился к окну. И впервые пожалел, что не курю. Сейчас сигаретный дым, медленно улетающий в форточку, был бы как нельзя кстати. За окном пейзаж был не из лучших. На небе даже не виднелось звезд, хотя по законам природы они там должны были бы быть.

– Скажите, – начал я, не оборачиваясь, и мой голос предательски дрогнул, – а как погиб ваш муж?

Она не удивилась моему вопросу. И даже не вздрогнула. Она просто сказала. И ее голос, чисто и невинно прозвучал в угнетенной тишине.

– Его убили.

Мне не стало жутко. Мне впервые показалось, что это криминальная история из телевизионной хроники, к которой я никакого отношения не имею.

– Разве просто так убивают ученых?

– Ученых – она искренне удивилась. – Ученых… Не знаю. Я знаю, что просто так убивают людей.

Впервые после этих простых и незначительных фраз я позволил себе выпить. Впервые. Подошел к начатой бутылке, налил дешевую водку в стакан, и залпом выпил. Боже, сколько раз я мог начать с дорогого вина, налитого в дорогой бокал по дорогому поводу. А выпил с дешевого стакана самой дешевой водки. Залпом. И может, впервые хотел опьянеть.

– А как его убили? – сдавленным голосом произнес я, еще не опьянев.

Женщина вновь взяла какую-то книжку и повертела ее в руке.

– Его бы все равно убили, – сказала она так, словно сказала о чем-то незначительном, неважном, словно о другом человеке.

Как ни странно, но ее мысль меня обрадовала. И я тут же воспользовался ее откровением.

– Все равно? Убили? Но за что? За что можно убить невинного, порядочного человека. Ученого. За что?

– Именно, ученого, – она гордо встряхнула головой. – Ученых всегда есть за что убить – они слишком много знают. А если они еще и порядочны…

– Я понимаю, – если честно, я ничего не понимал. – Он знал какую-то тайну?

– Тайны бывают тайнами лишь тогда, когда о них не говорят вслух. Он попытался сказать.

– Поэтому его и убили?

Вдова тяжело вздохнула, тяжело опустилась на диван. Мне показалось, у нее слипаются глаза. Хотя возможно, их застилали слезы.

– Если бы его убили поэтому… Как ни странно, мне было бы легче. Вы понимаете… Ну, словно убили за идею, за науку… Во всяком случае, смерть была бы более осмысленной, если вообще можно таковой назвать смерть. А так… Его гибель лишена всякой логики, она до того нелепа, что иногда кажется просто фарсом. Ну, знаете, словно всю жизнь бросаться под танк и погибнуть под колесами детского велосипеда. Так и случилось с моим мужем. Всю жизнь что-то пытался доказать, рисковал своим положением, званиями, не боялся оказаться в смешном положении со своими идеями. А погиб…