Текст книги "Планетянки"

Елена Скачко
Планетянки

– Сашка, спи уже, горе луковое, покоя от тебя нет…

– А почему я горе луковое?

– Ой, Сашка, отстань, говорят так…

– Значит, я горе твое? А говорила – счастье! Обманывала меня, да? – у Сашки всегда вопросов больше, чем ответов.

– Счастье, конечно! А когда спишь, то вообще счастье неземное!

– Не могу я спать. Боюсь!

– Чего ты боишься?

– Слышишь? – по движению тени ясно, что Сашка многозначительно подняла вверх пальчик.

– Саш, ну мы же недалеко от аэропорта живем, это самолет взлетает, привыкнуть пора…

– А ты уверена, что это самолет?

– Уверена, а что же еще?

– А вдруг инопланетяне…

– Сама ты, Сашка, инопланетянка! – я еле сдерживаю смех, с грустью отмечая, что сон рассеивается.

– Нет, мам. Я живу на планете Земля. Значит, я самая настоящая планетянка…

Сашка мгновенно засыпает, свернувшись клубком, поджав под себя длиннющие ноги. А я, готовая час назад от усталости впасть в летаргический сон, свежа и трезва как ветер. Думаю о том, что завтра пятница. Последняя пятница месяца. Последнего месяца перед школой.

1 сентября я боюсь, как начала атомной войны. Даже больше. Потому что атомную войну, к счастью, мы знаем только по фильмам-катастрофам, а осколки от Сашкиного общения с внешним миром долетают до меня каждый день. Это тоже маленькая атомная война.

* * *

Завтра приедет Юлик. Сашкин отец.

Последняя пятница месяца – день алиментов. Можно было бы и по почте, но ему важно делать вид, что участвует в воспитании ребенка. Приходит, кладет на стол худую пачку купюр, берет заранее написанную мной расписку, вытаскивает из портфеля шоколадку или какую-нибудь пластмассовую нелепицу, в которые Сашка давно не играет. И отправляется в детскую отбывать свое время с дочерью. Хватает его минут на сорок, потом он спешно обувается, закутывается в шарф зимой, надевает бейсболку летом. Меня бесит эта бездарная бейсболка – она совсем не украшает его неспортивное вытянутое лицо, но я молчу. Это теперь не мое дело. Это теперь забота тощей и носатой Любки, которая родила моему бывшему мужу мелкого вечно сопливого сыночка Семена.

Мама до сих пор не может простить мне «бесхребетность». Говорит, что за мужа надо было бороться. На мои возражения, что бороться мне было некогда, потому что я сначала лечилась от мастита, а потом сражалась за сохранение грудного вскармливания, мама только машет рукой. В ее глазах я неудачница. Дети и на смесях растут, – считает она. А потенциальные мужья ни на шашках, ни на рапирах за меня не сражаются.

Ценность Юлика, по маминой шкале ценностей, не в том, что он какой-то особенный, а в том, что он законный муж. От мужа, по ее версии, можно уходить в двух случаях: если он совсем безнадежный, или если есть вариант – более достойный. Мама – великая фасадница, для нее важно, чтобы со стороны все выглядело прилично: и окна помыты, и забор покрашен, и газон подстрижен. Чтобы соседи обзавидовались. А порядок в доме сам по себе образуется, если крыша не течет. На мои возражения, что у нас не просто трещина в стене образовалась – у нас канализацию прорвало, мама справедливо отвечала, что все ремонтируется. Было бы желание. Юлик – не самый плохой вариант, во всяком случае, он «мальчик из хорошей семьи». А хорошая наследственность всегда дает надежду. «Даже на элитной яблоне растут корявые яблоки», – оборонялась я. «Опрыскивать надо. И удобрять», – маму не переспоришь.

Все свои сорок родительских минут небезнадежный Юлик тратит на рассказ о Семочке, пытаясь пробудить в Сашке сестринские чувства. Дочка молча слушает, а когда визит завершается, признается мне, что Семка противный. Крикливый, кусачий и вонючий. Я благородно объясняю Сашке, что все малыши крикливые и иногда вонючие, но Сашка не верит. «Наша Машка, – вспоминает она мою годовалую крестницу, дочку подруги Нателлы, – пахнет молочком и пудрой. А Семка воняет, как плесень и старый сундук…»

– Откуда ты знаешь, какой запах имеет старый сундук?

– Знаю, – загадочно отвечает Сашка и привычно хмурится. – Читала…

– А… Ну тогда да – сомнений нет.

– Ты мне не веришь? Сашка задыхается от возмущения. – Запах можно прочитать… Запах даже услышать можно! Хочешь, покажу?

– Конечно, можно, верю, – привычно ретируюсь я. Иначе целый вечер мне придется изучать доказательства – читать и слушать запахи.

«Пока, звони если что», – дежурная фраза сопровождает звонкое чмоканье Сашки в лоб. Когда старый лифт, дребезжа и раскачиваясь, везет Юлика вниз, я испытываю облегчение. Сашка, кажется, тоже. Такой вот у нас пятничный папа.

Но я не могу ему дать от ворот поворот, потому что его миниатюрная кучка денег имеет значение в нашей жизни. Помогает свести концы с концами. Я очень верю, что так будет не всегда, поэтому терплю. И еще потому, что раз в год бывший муж, наступая на себя, берет с собой в отпуск Сашку. Это – опять-таки пока – единственная возможность отправить ребенка на море, пусть даже не самое чистое одесское, но море.

Да и вообще – какой-никакой, а родной отец все-таки. Не безнадежный, как говорит моя мама.

Завтра – та самая пятница, последняя перед отпуском. Мы будем обсуждать нюансы отправки на море. Для меня это важно вдвойне, ведь через месяц Сашке в первый класс, из садика мы уже ушли, а в отпуск меня не пускают. И оставить Сашку в августе мне будет просто не с кем. Да и море перед школой это куда лучше, чем квартира в панельке возле шумного проспекта с седыми от пыли тополями.

Я работаю администратором в маленьком салоне красоты, и очень держусь за место. Несмотря на ехидные мамины подколы, что только такая бестолочь как я, может с университетским дипломом подавать кофе теткам, которые приходят от безделья чистить пятки. Но корона с меня не падает. Ведь кроме небольшого, но стабильного дохода, я получаю бонус в виде бесплатной стрижки, маникюра и педикюра. А если у косметолога Аси хорошее настроение, то и маску для лица. К тому же, работа через день весьма облегчает мою жизнь. В августе мне предстоит выходить ежедневно: сменщица Людмила летит в Грецию с бойфрендом. Людка уже купила четыре купальника и парео под каждый, сделала лазерную депиляцию и записалась на массаж «погонять целлюлит». Меня такой расклад очень радует, потому что в сентябре Людка будет заменять меня, а я получу возможность вместе с Сашкой адаптироваться к школе.

А короны, между прочим, у меня никогда и не было. Я даже на детских утренниках ни снежинок, ни принцесс не играла. Когда принцесса на голову выше принца, это смешно. А нужно было не смешно, а красиво и трогательно. Поэтому я всегда держала декорации. Но не обижалась. Должен же их кто-то держать, чтобы хрупкую принцессу ненароком не прихлопнуло.

Впрочем, лукавлю, – была у меня однажды другая роль. Грандиозная затея посетила светлую голову нашей завуча по внеклассной работе, зацикленной на теме экологии: сделать для малышей альтернативный спектакль с живой елкой, которую должна была изображать я. Хочу ли я ею быть, меня не спросили. Просто когда худая, как жердь, очень некрасивая, но вечно молодящаяся завуч по прозвищу Мымра вошла в класс и громогласно заявила, что ей на роль елки нужна барышня – высокая, тонкая и звонкая – все дружно закричали: «Танька!» и повернулись ко мне. Никогда не знавшая такого аншлага, я смутилась, и послушно пошла за Мымрой. Да любая пошла бы, потому что активную завучку побаивалась даже директриса.

Меня нарядили в пыльный зеленый балахон, нахлобучили шапку со звездой во лбу, обвешали снежинками из фольги, а в руках я должна была держать еловые ветки. Гениальность идеи была в том, чтобы голосом ведущей рассказать малышам, как это неправильно уничтожать лес. Как это больно и обидно быть срубленной, использованной и выброшенной. Как это печально засыхать потом на обочине рядом со своими живыми пушистыми подругами. А на моем лице в это время должна была проступать вселенская скорбь по себе, любимой. В конце малыши своими громкими просьбами к матушке-природе оживляли меня, и водили хороводы уже в лесу. В воображаемом лесу. А я кружилась посередине, поднимала вверх свои длинные руки с ветками, переживая, что собью люстру, и молилась, чтобы все поскорее закончилось.

Идея, наверное, была хороша. Но мне в этой идее было очень плохо. Я ощущала себя неловкой дылдой с двумя ветками, которыми махала невпопад, как неопытная регулировщица. Бездарной актрисой массовки, годной только на роль дерева. Посмешищем в пыльной шторе, от которой у меня слезились глаза и чесался нос.

После первой же репетиции я заявила маме, что откажусь, потому что чувствую себя зажатым неотесанным бревном. Баобабом. На что мама хмыкнула и усомнилась в моей полноценности.

– Не вздумай даже, – сказала безапелляционно. – Общественная работа в школе – это святое. Всегда зачтется.

Не знаю, были засчитаны мне эти пару часов мук и позора, но почетную кличку Заслуженная Елка Района я заработала честно. Правда, ненадолго, потому что не отзывалась. И полгода не ходила в столовую, ведь стоило мне появиться на первом этаже, как стайка первоклассников висла на мне с истошными криками: «Наша елка!» Они были искренними. Малыши очень гордятся знакомством со старшеклассниками. Но это не спасало меня от язвительных стрел ровесниц.

Сейчас понимаю: Елкой нужно было побыть хотя бы ради того, чтобы усвоить главный урок. Своего ребенка нужно защищать. Всегда. Поэтому все осколки от общения Сашки с окружающим миром я мужественно отражаю. Или запускаю назад. Даже если она не права. В этом мы с ней потом разберемся. Сами.

* * *

– Ма, ты где?

Пятница, утро. Я надеюсь провести пару часов на кухне, с кофе, горячим бутербродом, тонкой сигаретой и интернетом. Но Сашка спит без меня не больше пятнадцати минут. Иногда мне удается ее обмануть, свернув одеяло валиком и подсунув под спину. Сегодня явно не мое утро. Пожаловаться некому – сама виновата. За то, что до сих пор не приучила Сашку спать в своей кровати, меня не отчитал только ленивый… Кроме Юлика, который в свое время был даже рад, что я перебралась к Сашке.

– Ну, мам, у меня разговор…

Какой разговор, я примерно знаю. Например, инопланетяне – это люди или животные? Или почему у инопланетян есть антеннки за ушками, а у нас нет? Или как ежики рождаются, с иголками или без?

На этот раз я ошиблась.

– Мам, я вот что решила… – Сашка начала издалека. – Мне ведь в школу через месяц? Нужно успеть поменять имя.

– Что? – я теряюсь. – Имя поменять? А что тебя в нем не устраивает?

– Оно мне портит жизнь, – глубокомысленно заключает дочь. – Мужицкое какое-то имя. Сашка… Как у дворника нашего. А у женщины должно быть женское имя. Тогда и жизнь будет легкая. Маша, например…

– Хорошо, – я уступаю, потому что спорить себе дороже. А так через час само рассосется. – Я буду звать тебя Машей…

– Нет. Простовато, – Сашка хмурит русые бровки. – И вообще у нас уже есть Маша, тетинателлина…

– Ладно, придумай, как тебя теперь зовут. У тебя есть полчаса, пока я буду готовить завтрак…

– Полчаса? Всего полчаса? – возмущается Сашка. – Дело серьезное, обдумать надо…

– Но мне же надо как-то к тебе обращаться, да и папа сегодня придет, ему тоже не мешало бы сообщить твое новое имя.

– А почему я? Ты мать – ты и должна назвать ребенка, – гнет свою линию Сашка.

– Я уже назвала, но ты не одобряешь, – я еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. – Теперь назовись сама, а я соглашусь. А то чего доброго опять что-то не то предложу…

– А когда ты меня называла, другие варианты были?

– Были, конечно, но победила Александра.

– А какие? – Сашка умеет быть жутко дотошной.

– Ксения, Катя, Каролина…

– Ксения, Катя, Каролина? – на Сашкином лице проявляются муки выбора, а я тихонько отправляюсь на кухню.

Готовлю все сразу. Овсянка запаривается в микроволновке, пока я режу бутерброды с колбасой и сыром, вытаскиваю йогурт из холодильника и бросаю в миску с теплой водой, чтобы подогрелся. Сашке нужен ассортимент. Есть что-то одно она не умеет. Ей нужно клевать по чуть-чуть, но разное.

Смотрю на часы и вздыхаю. Сейчас начнутся бесконечные звонки от Юлика. То он назначит время прихода, то перенесет на вечер, то отыграет все назад – на обед, то сообщит, что опаздывает, то нервно прокричит, что из-за «понаехавших дебилов» стоит в бесконечной пробке. И не дай Бог мне пропустить хоть один звонок. Буду отчитана и повержена: он звонит-звонит, по делу, между прочим, я а такая «пофигистка». Как будто это нужно только ему! Раньше я возмущалась и нажимала отбой. А теперь молчу, просто откладываю в сторону трубку – пусть поговорит с пустотой, спустит пар. Где ему еще такая малина обломится? Любашку пофигисткой не обзовешь – она визжать и дребезжать начинает, как заевший мотоблок. Сашка однажды даже испугалась. После этого в гости к папе не просится. Да и зовут нечасто. Так, иногда, для приличия.

– Ну что, определилась? – я захожу в комнату, где Сашка увлеченно роется в своих старых рисунках.

– А? Что? – по ее устремленному вглубь взгляду я понимаю, что инцидент со сменой имени исчерпан и забыт. Но решаю не отступать. Мне любопытно, как она выкрутится.

– С именем определилась? Ты же просила больше не называть тебя Сашкой. А мне надо тебя как-то на завтрак пригласить. Как звать тебя теперь, сударыня?

– А… – что-то проясняется в Сашкином сознании, хотя ей ужасно не хочется выныривать из облака своих сиюминутных фантазий. – Катя у нас в группе есть – она ябеда. А Ксения… Не нравится мне Ксения, она меня дразнила и дулю показывала. Вот такую, – Сашка ловко сворачивает конструкцию из трех пальчиков с криво накрашенными ноготками.

– Ладно, – вздыхает обреченно. – Зови меня Королевной…

Я ухожу, улыбаясь кончиками губ и душой. Мне грустно. Ужасно хочется позвонить кому-то и пересказать очередной Сашкин перл. Пощебетать, посмеяться, посюсюкать. Нателла по любому Машкиному лепету обзванивает всех по кругу. «Ты представляешь?» – кричит она мужу Лешке, даже если тот на важном совещании. Краснея, на другом конце провода молодой отец терпеливо слушает восторженную мать своего гениального чада и кивает под ехидными взглядами сотрудниц. Потом наступает очередь мамы и свекрови, которые утирают слезы умиления и бегут записывать «внучкины шедевры» в свои потертые блокнотики. А потом, устроившись с ногами в кресле, Нателла звонит своей полуглухой бабушке, поэтому в трубку подруга уже не кричит, а истошно орет, делая минутные паузы: «Ба, ты услышала?!!! Я говорю… Да нет, послушай… Машка сегодня такое учудила! Учу-ди-ла… Да, Машка…» – бабушка воспитывала Нателлу, пока мама каталась проводницей в поездах дальнего следования. Поэтому на бабулю у подруги всегда хватает терпения. И нежности. Как ни странно, я даже люблю слушать, как Нателла что-то ласково орет Антонине Ивановне в трубку…

У нас все иначе. Моя мама живет на даче, и, когда бы я ни позвонила, она всегда чем-то озабочена. То за творогом бежит, который к концу недели прокисает и годится только для сырников. То рассаду сажает, которая либо не всходит, либо вытягивается тонкими прозрачными прутиками, и загибается, не дождавшись большой земли. То с соседкой справа варит варенье из одуванчиков, которое никто никогда не ест. Или кормит цыплят, купленных на рынке за компанию с соседкой слева. Обращаться с ними мама не умеет, поэтому они вечно страдают расстройством, от которого мама наивно лечит их крошками левомицетина. Как и ростки, они часто дохнут, может быть, от инфекции, а, может, от левомицетина…

А по вечерам ее телефон вообще все зоны связи. В это время мама гуляет в лесу с академиком Темишевым с соседней улицы.

У мамы интеллигентский вялотекущий роман. Не знаю, как у них все сложилось с бездетным вдовцом, обладателем лучшего дома в поселке, но я этому очень рада. Мама подтянулась, помолодела, ее утро теперь начинается с видеокурса йоги, вечер после лесного променада заканчивается затяжным чаепитием. А главное, у нее теперь почти нет времени меня воспитывать. Конечно, моя жизнь стала менее мобильной, ведь Сашка теперь практически всегда при мне, но это лучше, чем вариант Нателлы, которая пять долгих лет воевала с маминым климаксом. Подруга все время была при слезливой родительнице, опасаясь самого страшного, выполняла все ее капризы, нянчила, как новорожденную. Слава Богу, что каким-то чудом появилась долгожданная Машка, встряхнувшая всех: Нателкиного почти сбежавшего мужа вернула в семью, бабушку выдернула из климакса, Нателлу – из депрессии.

Моя мама полна сил и энергии, хотя на нас с Сашкой это не распространяется. Академик Темишев никогда не видел маленьких детей в непосредственной близости, и Сашка переворачивает его сознание с ног на голову. Через пару часов Сашкиного присутствия, которая выплевывает воткнутый в нее творог без сахара, топчется по идеальному газону, разговаривает со шмелями, часами сидит на дереве, обнимается с бездомными собаками, срывает и ест немытые сливы, рисует синих божьих коровок и крылатых котов, грызет ногти, бегает босиком по лужам и громко поет репертуар Виагры, у академика начинают дрожать руки и дергаться подбородок. Ну да ладно, это мы как-нибудь переживем. Лишь бы маме на здоровье.

Все разговоры со свекровью заканчиваются еще печальнее.

– Татьяна, – театрально обращается ко мне вторая Сашкина бабушка. – Ребенком надо заниматься. Девочка совершенно неуправляема. Знаешь, что она сказала вчера Регине Васильевне?

Мне все равно, что Сашка сказала огромной и покатой, как гималайская гора, Регине Васильевне. Более того, я могу предложить пару десятков вариантов, которые она могла озвучить. Например, спросить, почему та такая толстая, как Шрек? Или усомниться, что Регина Васильевна женщина, ведь у женщин усы не растут…

Регина Васильевна – персонаж колоритный, а Сашка за бестактным вопросом в карман не лезет. На все просьбы придержать язык хмурит бровки, округляет и без того круглые глаза-блюдца и выдает: «Но это же правда! Почему тогда нельзя говорить?»

Я молчу в надежде, что свекровь, пока протирает очки, забудет, с чего начала. Иногда бывает. Но на этот раз бывшая учительница географии неумолима, – такова ее мелкая месть за то, что у меня не было выбора, и я притащила к ней Сашку на целый день.

– Так вот, – казенно продолжает свекровь. – Она спросила, почему у Регины Васильевны такие кривые пальцы на ногах?

– Но это же правда! – неожиданно для себя заявляю я, понимая, что это был мой последний визит к свекрови в этом году.

Пока мы идем к остановке, я в сотый раз объясняю Сашке, что не всю правду в этой жизни нужно говорить, да еще в лицо. Что правда может быть вовсе не правдой, а лишь личным мнением. Что есть правда, которая может обидеть, навредить и даже убить. Или рассорить, как это только что случилось у нас с бабушкой.

Сашка виновато молчит. Почти на ходу заскакиваем в троллейбус и упираемся в цветастый зад дамы, заслонивший проход. Тщетно пытаемся продвинуть ее вперед. Стоя на нижней ступеньке, Сашка при толчках упирается носом в ту часть ее юбки, что значительно ниже спины. На мои просьбы дама не реагирует, и я собираю в кулак всю свою волю, чтобы повысить голос. Но этого не требуется.

– Тетя, – звонко выкрикивает Сашка. – А наша Нателла говорит, что если у женщины небритые ноги, это верный знак, что у нее сто лет не было секса…

Пока цветастый зад медленно разворачивается под дружный хохот окружающих, я хватаю Сашку за руку и группируюсь, чтобы выпрыгнуть на остановке. Сколько раз просила Нателлу подбирать слова, когда говоришь при детях.

– Да ладно, – беспечно отмахивается подруга. – Пусть лучше от нас услышат, чем в подворотне.

Да. Посмотрю, что она запоет, когда Машка подрастет. Впрочем, наверное, побежит обзванивать всех своих близких, чтобы прокричать в трубку: «Машка такое учудила!!!»

– Сашка, ну зачем ты опять… – я не успеваю договорить, потому что у дочки готов ответ.

– Мам, ты же говорила, что не всегда нужно говорить правду в лицо… А я этой тетке не в лицо сказала!

* * *

Юлик сегодня удивительно пунктуален. Пачка денег немного толще, чем обычно. Из портфеля вынырнула коробка дорогих трюфелей и два билета в аквапарк. С дочерью общается уже 50 минут. Я сижу на кухне в недоумении, что бы значил этот аттракцион невиданной щедрости? Комплекс вины? Проснувшееся отцовство? Новый этап жизни?

Сеанс окончен, бейсболка натянута почти на нос, Юлик щелкнул замком.

– Подожди, а отпуск? – я почти висну на нем.

– Ой… Забыл… – глаза бывшего мужа начинают бегать, как лучик от лазерной указки. Я уже чувствую какой-то подвох, но все еще надеюсь.

– Тут такое дело, – до Юлика, кажется, доходит, что просто так я не отвяжусь. – Люба уже уехала. А я пока не знаю, у меня…

– Ты хочешь сказать, что ты не поедешь? – наступаю я. Для меня это почти вопрос жизни и смерти.

– Да нет, поеду, конечно, – Юлик не дурак, понимает, что соврать так просто не получится. У нас слишком много точек пересечения, чтобы ложь не вылезла наружу. – Поеду, но позже…

– Так в чем дело? Ты не хочешь брать Сашку? – я уже почти кричу.

– Послушай, – собирается с духом Юлик. – Я не могу, понимаешь?

– Не понимаю! Ты же обещал! – у меня горят уши и пульсирует висок: я готова идти в атаку. Уникальный случай, между прочим.

Юлик знает, что такое мой редкий гнев. Но решает не сдаваться, хотя ему страшно. Ему неохота обострять отношения. Он вообще был бы счастлив, чтобы все решилось без него. Вот если бы случилось чудо – и мы с его Любашкой договорились сами. Но этого не будет, и Юлику приходится объясняться.

Он обреченно бредет на кухню, наливает прямо из крана стакан воды, садится на стул. Бейсболку не снимает, видимо, надеется, что ненадолго, да и уверенности она ему придает.

– Тань, понимаешь…

– Не понимаю, – нависаю я.

– Да, тебе не понять… У Семки возраст такой, он плохо спит, везде лезет, за ним глаз да глаз… Люба с ног сбилась. Очень устает. Не справится ей с двумя детьми сейчас…

– Ах, это мне не понять? Когда Сашке было столько, сколько сейчас Семочке, ты ее не укачивал, не бегал за ней, рядом не сидел, когда болела… Ты тогда с Любашкой хороводы водил! Это мне-то не понять!!! Да я по три ночи подряд не спала, кашу мешала и ложка из рук выпадала, потому что засыпала стоя… Однажды на остановке сознание потеряла от усталости… Хорошо, что соседи оказались рядом, а то неизвестно, что с ребенком бы было…А сейчас какие с ней проблемы? Только суп сварить. Поест она сама, и даже тарелку помоет. Тебе останется только рядом постоять, когда она будет купаться, – я чувствую, что сейчас разревусь. – Сашка все уже умеет делать сама! Без тебя, между прочим, научилась…

Этот пас Юлик пропускает, и отвечает контрактакой.

– Это ты!!! – орет он. – Это ты воспитала Сашку так, что с ней невыносимо другим людям! Она же не от мира сего! Права Люба, – ее даже не психологу, а психиатру показать надо! Знаешь, что она ей сказала в последний раз?

Как обычно, я не хочу слышать, что дочка сказала Любе. Я могу это предположить. Например, почему Люба тощая, как дождевой червяк? Или почему у нее прыщ на носу? И Юлик меня не разочаровывает:

– Она сказала, что у Любы пятнистая спина, и с такой спиной нельзя носить открытые сарафаны… А Семка… А Сема… – бывший муж задыхается от возмущения, – воняет плесенью…

Я вдруг испытываю прилив нежности к дочке. Просто понимаю, что пятнистая спина – это месть за меня. За мою вечную загнанность, одиночество, за то, что Любка позволяет говорить обо мне гадости даже в присутствии ребенка. По-другому ответить дочь пока не умеет. А сарафан – это такой повод! Сашка всегда радуется, когда я надеваю открытые платья. У меня ровная гладкая спина. И вообще кожа от Бога, как отмечает наш косметолог Ася.

– Юлик, – неожиданно спокойно говорю я. – Чтобы от ребенка не пахло плесенью, белье нужно тщательно стирать, а не слегка выполаскивать. И сушить на открытом воздухе, а не на веревках в душной ванной. Вот и весь секрет.

Я протягиваю ему бейсболку, которую он все-таки снял, вспотев от напряжения, и направляюсь в прихожую. Захлопнув дверь, думаю о том, что Сашка права. Женщина должна носить женское имя. А мужчина мужское…

* * *

– Ма, – Сашка смахнула ладошкой предательскую слезу на моей щеке. – Не переживай, – она чувствует себя виноватой. – Я и сама посижу, я же уже большая. Буду буквы писать в прописях, как ты хотела, – она неприкрыто пытается мне угодить. – Букварь читать…

– Это не возможно, – говорю я. – Это не-воз-мож-но…

– Вот честное-честное слово, – подлизывается Сашка. – Я буду тихо сидеть. Как мышка…

– Саш, ты хочешь, чтобы меня лишили родительских прав? – начинаю я злиться. – Вот зачем ты нахамила этой Любе???

– А чего она воображает? – Сашка морщит лоб. – Думает, что красивее тебя… И папе говорит, что ты плохая мать, потому что я… Потому что мне надо к этому… К врачу, который психами занимается… А я не псих! И это она плохая мать, а не ты. Потому что это ее Семка всегда с соплями. И воняет!

– Все, Саш, все… Поедешь к бабушке на дачу, – принимаю я решение.

– Только не это! – умоляюще смотрит на меня дочь.

– Другого выхода нет.

– Мамочка, я его боюсь!

– Кого?

– Академика этого… Он говорит, что меня надо пороть!

– Да неужели есть кто-то на этом свете, кого ты боишься? – не отступаю я. – Придется хорошо себя вести. Не ходить в его сад, ни есть его груши – и бояться не придется.

Сашка замолкает и уходит. Понимает, что мое решение серьезно и основательно, если я готова переступить даже через груши.

А груши – это не просто груши. Груши – это история с подтекстом. Это семейная драма. Это переворот.

А дело было так.

Забрела Сашка в сад академика и увидела дерево дивной красоты. С аккуратными ветками, крупными блестящими листьями, с неземными плодами, похожими на груши. Спелыми настолько, что даже бока светились оранжевым. Сашка сорвала райский плод и съела. Что удивительного? Эка невидаль в селе – груша на дереве! Для того и выросла, чтобы съесть. Тем более что их много.

Их – груш – было не мало, и не много. Их было ровно восемь.

Утро академика Темишева, увлекшегося на старости лет селекцией, начиналось с того, что он приходил проведать, потрогать и понюхать каждый плод. Оказывается, не один год он что-то с чем-то скрещивал – то ли грушу с персиком, то ли с хурмой, то ли с айвой, – и у него, наконец, получилось. И теперь он надеялся сделать в науке революцию. Может быть, попасть в книгу рекордов Гиннесса. А, может, и Нобелевскую премию получить.

А Сашка – маленькая паршивка, варвар, чертовка! – сорвала и сожрала ценный экземпляр. Да еще не доела. Бросила жирный огрызок тут же под деревом. И сказала, что не так уж и вкусно. Кощунство какое!

Говорят, академик орал так, что слышали даже на железнодорожной станции. А это километра полтора. Мама испугалась, что академика схватит удар. Она попыталась смягчить ситуацию, нежно взяла профессора за руку, и разумно сказала, что грушу не вернешь, а инсульт из-за груши в его возрасте – это как-то глупо. Что тут началось! Я не знаю, что услышала мама, но, схватив обалдевшую Сашку, она гордо покинула усадьбу академика с решением больше никогда туда не ходить. И не пошла. Через месяц он явился сам. Видно, по сырникам соскучился.

Мама помирилась с академиком-селектором, но старалась больше их с Сашкой не сводить.

Через полчаса дочка вышла из комнаты.

– Мамочка, ну пожалуйста… Ты же не хочешь, чтобы я и вправду стала психом? – выдвинула Сашка последний аргумент.

– Психом с вами скоро стану я…

* * *

– Ма, – утро субботы начинается по пятничному сценарию. – А что такое нимб? – кричит Сашка из-под одеяла.

– Нимб? – я захожу в комнату, соображая, как бы понятнее ответить. – А где ты слышала это слово?

– Баба Маруся говорила…

– Баба Маруся! – осеняет меня. – А если я договорюсь, – с бабой Марусей будешь сидеть?

– Угу! – довольно кивает Сашка. – С ней буду.

Я облегченно вздыхаю. Баба Маруся живет на втором этаже, и часто выручает меня с Сашкой. Час-два они с удовольствием проводят вместе, а я помогаю бабе Марусе, чем могу. Например, покупаю цитрамон и валокордин. Или заношу свежий ржаной хлеб и топленое молоко. Правда, одно дело – час-два, а другое – целый месяц с утра до ночи… Салон работает до десяти. Плюс почти час на дорогу. Ладно, предложу оплату. Как раз денег Юлика хватит, а я за ежедневные выходы получу премию.

– Мам, ну что такое нимб? – не отстает Сашка.

– Нимб? – пытаюсь я подобрать слова. – Это такой свет вокруг головы. Признак святости.

– А что такое святость? – следует очередной вопрос.

– Святость? – теряюсь я. – Ну это как бы тебе проще объяснить… Святой – это очень-очень хороший человек. Который всех любит, всем желает добра и делает ради людей хорошие дела…

На выразительном Сашкином лице отражается бурная мыслительная деятельность, а я иду на кухню готовить завтрак.

Дочь появляется минут через десять.

– Мам, а если святой – это хороший человек, то где тогда наши с тобой нимбы?

Я прыскаю, обрызгивая Сашку крепким кофе.

Мы вместе громко хохочем.

* * *

Баба Маруся внимательно меня выслушивает. Мне кажется, что проблем быть не может, ведь они с Сашкой понимают друг друга с полуслова. Но баба Маруся молчит. Я напрягаюсь.

– Тань, – начинает соседка после паузы. – Ты же знаешь, для меня Сашка – радость… Но тут дело такое. Кирилл мой с женой разошелся. И Олька его – коза драная, где он ее только подобрал такую облезлую? – в Америку подалась. Мужика нашла в интернете. Хотела и Юрку забрать, да Кирилл не дал согласия. А она говорит, что так и лучше, мол, обживусь пока, а сын порастет – сам решит… В общем, Юрку Кирилл ко мне завтра перевозит, в школу нашу переводит, потому что не справится ему самому. Пацан-то подросток, в шестой класс идет… А у Кирилла работа ответственная. Начальник он. Рано уходит, поздно приходит. Юрка у меня будет пока. Да и Кирилл, наверное, тоже. А потом посмотрим. Вот не знаю даже…

Идеально выстроенная мною конструкция рухнула, и я молча бреду к двери. А что ты хотела, Таня? Что себе надумала? Что чужому человеку твой ребенок нужен больше, чем собственный внук? Так не на бабу Марусю обижайся, Таня, не на бабу Марусю…

Через час в дверь позвонили. Баба Маруся стояла, переминаясь с ноги на ногу:

– Знаешь, Тань, давай так… Ты завтра Сашку в любом случае приводи, а вдруг они с Юркой подружатся? Может, им еще и веселей будет… Что я им – бабка столетняя – дать могу? В общем, веди, а там разберемся…

– Ой, спасибо, – горячие слезы облегчения текут по моим щекам. – Я даже не знаю, как вас благодарить…

– Да, – оборачивается баба Маруся уже на нижнем пролете, шаркая тапочками на два размера больше. – О деньгах забудь. Если еду какую-принесешь – хорошо, а я в ваших йогуртах-шмогуртах не разбираюсь… А гречку и сама сварю.