Текст книги "Явление Галактиона. Рассказы, автофикшн"

Розовое масло

«Что уму представляется позором, то сердцу – сплошь красотой» Ф.М.Достоевский «Братья Карамазовы» цитата перед романом Юкио Мисима «Исповедь маски».

В детстве меня поразил запах розового масла, духов из тонкой пробирки, привезенных из Болгарии родственницей моей мамы. В советское время редко кто ездил заграницу, это сейчас каждый второй едет на праздники или в отпуск.

Однажды бабушка Аня рано утром сказала мне:

– Пойдем к Макарчукам, приехала тетя Надя из Болгарии и привезла розовое масло.

– Скорее, скорее, пойдем и позавтракаем там, у тети Нади. Будем чай с розовым маслом, с бутербродом.

Но пришлось все же завтракать дома и я почти давилась ненавистным сыром с молоком, спеша к тете Наде.

– Сиди, сиди дольше со своей кашкой и бутербродом! Там Тетя Лиля сейчас все розовое масло забрут с Наташей, и тебе ничего не достанется.

– А оно сливочное, розовое масло?.. – успела только промолвить я.

– Скорее, мама сейчас придет раньше нас, расскажет все секреты, и опозорится перед тетей Лилей, скажет, что у нее нет денег на розовое масло, – торопила бабушка.

– Так оно еще и денежное, розовое масло? Оно из букета роз? – не унимался голосистый ребенок, презрительно ковыряя комки каши, думая: «Ну как можно есть то говно?».

– Бабаня, бабань! – позвала я бабушку. – Ну как можно есть это говно? – произнесла несносная девчонка, размазывая по тарелке молочные комки с манкой.

Тетя Надя давала мне понюхать заветное розовое масло, и я, зажмурив глаза, представляла совсем другое розовое масло, не духи, а прекрасное кушание: кусок масла розового цвета, который великолепно размазывается по хлебу. А тетя Надя смеялась тому, как я наслаждаюсь этим запахом.

Но масла нам не досталось. Его забрали тетя Лиля и Наташа. Им надо.

Я даже заплакала, когда узнала, что «мы опоздали», и нам выпала карта только понюхать счастье.

Когда через 18 лет СССР распался, и в страну хлынули отовсюду все соблазнительные товары, то я купила розовое масло для мамы в точно такой же прозрачной пробирке. Бабушки тогда уже не было, но годовщину со дня ее ухода в мир иной мы встречали с розовым маслом, вспоминая ее доброту и широкое сердечное спасибо всему: и радостям, и горестям. Тогда произошел мой межгалактический диалог с душой бабушки, она говорила:

– Это жизнь, и то, как человек встречает ее сюрпризы, говорит о состоятельности его, о его внутреннем совершенстве.

И я отвечала бабане:

– К сожалению, умирают все, независимо от того, совершенны они или нет, даже Архаты.

Этот мгновенный диалог сохранился в памяти драгоценностью.

– А зачем оно мне теперь? – грустно сказала мама, принимая пальцами пробирку с розовым маслом в картонной упаковке. – Молодость уже прошла.

На глаза мамы навернулись крупные слезы. Мне так больно было видеть ее горе по ушедшей молодости, что я сама чуть не расплакалась, если бы не маленькая дочка Юленька, вбежавшая в тот миг в комнату с оранжевым медведем в ручонках, которого я купила ей в день исполнения грудной малышке месяца от роду. Оранжевый медведь прямо в целлофановой упаковке сидел на углу кроватки новорожденной Юленьки. В упаковке, потому что медведь меховой, а шерсть могла причинить вред ребенку, если попадет в дыхательные пути. Так и сидел мишка в целлофане до тех пор, пока она дочь сама не начала брать его ручонками.

Теперь Юленьке полтора года, и я жду второго ребенка. Бабушка жива, но умрет перед рождением второй моей дочки. Она трудно переносит все изменения в жизни: сначала умер ее поклонник дядя Саша, потом я познакомилась с Мишей и она говорила мне: встречайся лучше с прежним другом Женей, ты совсем по – другому вела себя с ним. Ты стала грубой, и мне это не нравится. Грубость не к лицу ни девушке, ни молодой женщине. Как хочешь, но восстанавливай связь с Женей.

– Дважды в одну реку не войти, я не нужна Жене, – умудренная опытом, промолвила я.

Как я жалею о времени, безвозвратно упущенном, когда бабушка ждала меня и одну, и с Юленькой, и посылала нам через маму подарки. А я то общалась с Женей, наплевательски отнесшимся ко мне в момент необходимости, то – уже позже – крутилась между кухней и варкой для мужа. Крутилась маленькой счастливой белкой в колесе Фортуны между сдачей анализов по поводу второй беременности, однозначно оставленной развиваться в хорошем браке, между пылким Женей, не смогшем пережить спокойно мое замужество и желанием пойти к бабушке и навестить ее, заболевшую от разлуки со мной и слабую. Розовое масло еще более ухудшило бы ее состояние. Бабушка боялась войны, что наступит снова голод и крушение мечтаний о мире. Что значит экзотика, розовое масло в черной жизни…

Когда родилась вторая дочка, муж был в ярости. Я одна знала, что родится дочка, все ждали мальчика. На УЗИ я попросила врача и заплатила ему, чтобы он сказал, что будет мальчик, и я смогла сохранить беременность. Бабушка просила не называть в честь нее дочку, потому что она тяжело жила. Милая моя бабушка умерла 4 декабря, а дочка Анечка родилась 19 декабря, в Николу. День рождения моей бабушки должен был быть 18 декабря, но 72—летия не произошло.

Розовое масло осталось в сознании моем чем – то недосягаемым, пылким признанием друга ранней молодости о том, что он не может без меня жить, лепестком цветка розы, чайной розы в саду моей бабушки – другой, со стороны папы. Баба Лиза мне заваривала розовый чай и приговаривала, что такой чай умиротворяет сердце и душу. Это был невероятно ароматный чай, о котором я беспрестанно рассказывала бабане и в детском саду прожужжала всем уши о волшебном чае, от которого расцветают вокруг самые красивые цветы, и появляются птички – колибри, пьющие нектар из цветов своим длинным клювом.

Воспитательница в детском саду, устав от моего трещания о чае, садах и птицах колибри, сказала, приложив палец к шубам, что «это тайна!». И тогда я замолчала. Это стало тайной: лианы цветов, колибри, тайный аромат роз и танцующие женщины в индийских нарядах с разрисованными руками и красивыми лицами с длинными тенями на веках от угла глаза к вискам. Так разрешалось краситься Наташе, толстой дочке тети Лили, потому что Наташа занималась гимнастикой во дворце культуры, чтобы согнать жир. А я в детстве была очень худенькая, и мне выпало заниматься музыкой, играть на фортепиано.

Папа очень ругался, когда видел накрашенных девочек: Наташу, некоторых моих одноклассниц. Судьбы их оказались именно такими, как предрекал мой папа: они рано теряли девственность. Одна из них умерла в тридцать лет по непонятной мне и выросшим одноклассникам, причине, оставив на руках у своей матери и бабушки маленькую дочку. Девушку ту звали Света Фахретдинова, она была красавицей, очень похожей на индийских актрис из фильмов, популярных в то время. Я была потрясена смертью Светы, ведь до ее внезапной кончины я видела свою одноклассницу красивой, юной мамочкой с маленькой девочкой в коляске и высоким парнем, который целовал ее у трамвайной линии прямо на улице неподалеку от универмага. Когда Светы не стало и одноклассники плакали по ней. А я подумала, ведь хорошо, что мне удалось увидеть ее тогда возле универмага, рядом с трамвайной линией, красивую и молодую женщину, Светочку нашу, в короткой юбочке и светлой маечке с короткими рукавами, облегающими красивые руки, такую необычайно красивую, с прекрасными длинными темными вьющимися волосами, великолепной фигурой, не пострадавшей от родов. От нее исходило сияние молодости и красоты, от светящегося вида, такого притягательного, шел импульс добра, и только память о ранних похождениях Светы с мальчиками, останавливала колесо озарения.

Света была как рыцарь, победивший дракона, воскресая после битв с неблагополучной судьбой, юной и еще более красивой. Парни старших классов ходили гужами за юной красавицей, а одноклассницы завидовали, что Свете все можно. Только после результатов контрольных работ по необходимым при поступлении в университет предметам, Света огорчалась, но ненадолго: под окном школы ее ждал приятель и прекрасный вечер, насыщенный чувствами, пока мама была на работе, а бабушка молилась в мусульманской церкви далеко от города и дома. Выйдя из драконьей пасти красавицей, Света не подражала своим одноклассницам – отличницам, а предавалась любви даже в подвале дома ее требовательного дружка из старшего класса. Там – то, в подвале, откуда наша классная руководительница вместе с милицией достали ее однажды, и подхватила Света неизлечимую болезнь, занесенную нетрадиционным для девочки седьмого класса путем, от которой умерла спустя три года, родив после восьмого или девятого класса.

Но она – то в девятом не училась и даже не числилась в школе.

– Что, Светик – семицветик, будем выполнять работу над ошибками, или у тебя дела поважнее имеются?! – спрашивала Свету учительница математики Тамара Михайловна, на что Света отрицательно мотала головой, убеждая учителей в своей некомпетентности в учебе.

В сказках дракон падал наземь, сраженный рыцарем, «и не было на нем ни единой царапины», в реальной жизни рыцарь падал, сраженный алкоголем, а зеленый змий полз по дороге, увитой плющом и терном, прямо к замку богини.

Весть о ее смерти стала странной неожиданностью, всколыхнувшей меня. Я своим подросшим дочкам рассказывала о Свете, показывала ее фотографию, которую она подарила мне еще в школе. Рассказывала без утайки о ее ранней любви, не давшей ей учиться по – хорошему. Настраивала на отличную учебу детей и светлый путь познания в учебной аудитории в вузе. Оказалось, зря. Дочки выросли, и все мои слова вылетели лепестками чайной розы, будто вернулись из моего детства, и полетели в мои стихи, а дочки рано определились в жизни. Они вышли замуж и родили мне внуков друг за другом, будто соревнуясь в нехитром мастерстве абсурда: вместо университета в свободной стране закабалять себя бытом и ранними детьми.

Заплаканное лицо красивой мамы Светы Фахретдиновой до сих пор стоит перед моими глазами, когда я закрываю их, вспоминая школьные и послешкольные годы. Ее мама случайно зашла ко мне в библиотеку на абонемент, и поведала мне о смерти ее дочки. Светочка была отравлена в годы молодости и красоты самым страшным ядом: красивым языком парня, пользовавшегося успехом и умевшим сделать комплимент так, что отказаться от связи с ним было невозможно, какую бы боль ни несли последствия. Сначала Света была «младая богиня, чьи чары одурманивают мозг», потом стала «гадкая потаскушка с темной кожей рабыни». Смуглая кожа Светы еще в шестом и седьмом классах сияла чистотой и ухоженностью: ее мама привозила откуда – то хорошую косметику, которой в СССР не было, и Света даже тайно водила девочек из класса посмотреть на эту косметику. Однажды и я там побывала, в квартире со спущенными шторами и неопрятно заброшенной бархатным покрывалом кроватью, а потом папа так меня выпорол, а мама даже слушать не стала о красоте и этой необычайной косметике: сразу рассказала срочно о моем походе в дом Фахретдиновой отцу и деду. И двери на улицу оказались накрепко закрыты передо мной. Мне разрешалось только читать, заниматься уроками и музыкой, ходить в школу общеобразовательную с засеканием папой минут до школы и обратно, после уроков, и так же отмерялись строгими минутами мои походы в музыкальную школу и обратно – по секундам. Так что заниматься тайными делами с мальчишками было бы невозможным, несмотря на мою зарождающуюся красоту и привлекательность, длинными светло – русыми косами. Тайными вечерами я мечтала о любви за книгой с романом Стефана Цвейга, мне снились прекрасные сны о любовной страсти. Утро решало все четко и без капризов: школа – дом, занятия, чем усерднее – тем легче будет в будущем.

Легче не было. Всегда любовь у меня сопровождалась борьбой за нее, разными препятствиями на пути к ее воплощению. Так отравленная вседозволенностью юность моей одноклассницы стала причиной отрицательного отношения к любви из – за ее недоступности для меня. То уроков полно, да еще музыкальная школа гвоздила меня чудом неизведанной красоты музыки. Я играла на концертах пьесы, а потом увлеклась джазом. То мама избранника дома, а у меня дома почти всегда был папа с переводами и товарищами по творческим устремлениям, приехавшими из дальних стран с увлекательными рассказами и подарками для меня. То бабушка с дедушкой намертво засели дома, несмотря на сад, а то дядя Толя приезжал – и это значит, его подарки и рассказы отменяли все встречи и давали антракт всем предложениям пойти в кино или на лыжах.

Так неудовлетворенные мечты о любви заменили ее саму, любовь, она стала недосягаемой мечтой, замком с драконами, рыцарями и палачом с топором и виселицей, охраняющими вход. На мостике перед входом в замок любви висели летучие мыши с презервативами на ушах, – какая радость: увидеть хищный нос с мелкими серыми волосиками перед входом в сады земных наслаждений!.. Иероним Босх вырисовал разные необычности на пути в неизведанное, мне нравились только цветы и птицы, но не ноги и тела. Вид открытого тела был даже чем – то противным, что наверняка одобрили бы педагоги советского прошлого почившей страны, о которой сейчас, спустя тридцать лет, начали так сожалеть, что слезы по СССР стали актуальными и понятными. Но жалко, что поздненько эти слезы по стране прошлого с высокими запросами в образовании, стали актуальными, только когда появились 15—летние роженицы, и начальная школа загудела от рассказов счастливых парочек, изведавших сладость постельных причуд и без утайки несущих вести направо и налево о том, «как это здорово». Учителя затыкали им рты вестями о низкой успеваемости всех классов, где в перемены носились охи и вздохи от услышанного того, что во весь голос никогда в советское время и не говорилось.

Палач с палицей и четким топориком – секирой дежурил на пути к мыслям о любви. Отрицательные примеры вились роем и жалили щеки слезами отступников от морали. Но женщины по – прежнему ходили с круглыми животами и колясками, в универмаге продавались крохотные чепчики и ползунки с распашонками, а мамы вешали на гвоздь в ванной кружку Эсмарха неоспоримо и веско. Как занесенная над шеей секира, висела эта «кружка», будто крышка над гробом любви, принесенная вестью о дороговизне и недоступности противозачаточных средств. Гробилось время, данное на любовь, уносились возможности стать матерьми, родителями, у не имевших собственных квартир, людей. Коляски стояли в коридорах подъездов, а младенцы с младых ногтей учились любить свою Родину, нарисованную на фантиках новогодних конфет «Мишки в лесу».

И мама четко отпинала меня, прятавшуюся за бабушку, с вестью о беременности до свадьбы, так что бабушка в трепетном сочувствии слезно попросила меня оставить ребенка и отдать его ей.

Висели на ушах байки о планах на будущее, об ангелочках на крестильных рубашечках желанных детей, рожденных в браке, а я захлебывалась горькими слезами и в ужасе слушала, «как это больно».

Это действительно было больно, – лекарствами государство снабжено было не сильно, и все они попадали в руки «добрых нянь», гребущих таблетки для своих да наших. «Не нашим» делали затуманивающие мозги уколы, так что всю боль они несли на себе, эта боль придавливала к креслу, не давала пикнуть, не то что кричать, и ее помнили долго. Кричали только те, кто «принял» перед креслом, им боль казалась острой и невыносимой, и хотелось спать, а не стонать от уничтожения их неосуществленной материнской чести. А говорить можно было только что «не больно» и «спасибо», заливаясь кровью и слезами.

Это и была часть драконов на пути к чистой и благородной любви с цветами сливы в золотой вазе.

Оказывается, драконов убиваешь ты сама своей твердой уверенностью в своем желании, – и только. Хоть десять детей без мужа роди, но твердо отвечай акушеркам и всем «сочувствующим» с их байками о лучшей жизни, которой нет, как птиц колибри в среднерусской полосе. Одну такую птичку привез в аквариуме на Родину ученый – биолог и физик Баймуратов Евгений Антонович, его поэтический псевдоним Евгений Карель. Он обзвонил всех своих студентов и друзей, все пришли в лабораторию, где птичка была выпущена на стол в его кабинете, поклевала ветки с семенами из Австралии, своей красивой и богатой Родине, настороженно прислушалась к сотрясаемому трамваем за окном, воздуху. Колибри очень чуткие. Птичка смогла сделать только четыре шага по столу и, поняв и переварив своим осязательным аппаратом, как мы живем, упала клювиком в стол, широко раскинув экзотические крылья.

«Откровенно говоря, это было очень трудно сделать, – писал мне издатель о составлении подборки моих стихов в его журнал. – Для подавляющего большинства далеко не понятно, о чем вообще идет речь. Вулканы Вашей души должны быть понятны и созвучны душам читателей, иначе не будет отклика. Горошина должна прилипать к стене, а не от нее отскакивать».

Я отскакиваю, подобно горошине от стены, от реплик пылких критиков с оттопыренными карманами, полными… Неприлично сказать, чем. И вся эта любовь с розовым маслом улетела птицей жар с картинки из книги сказок для детей младшего школьного возраста. Для жизни и души остается только поэзия:

«…звонки

трамвайные

Измельчавших колоколов» Роальда Мандельштама щебечут тайными колокольчиками ожидаемого счастья…

Под занавес эры абсурда

«В трудные времена не замыкайся в себе: тебя там легко найти».

Станислав Ежи Лец в переводе Иосифа Бродского

Бесподобный шут и картинный баловень судьбы, он разбивал женские судьбы, подобно елочным игрушкам, со звоном разбивающегося стекла, и потирая руки без перчаток, отпинывал несчастную жертву. Маниакальное стремление убить в женщине женщину, сделать ее рабыней его интересов, подчинить себе, дракону и ящеру, не угасало, а только крепчало в этом чудовище. А если он замечал, что дама еще находит в себе силы сопротивляться – спешил резко разбить весь ее внутренний мир, чтобы захлебываясь слезами, она каялась в своем отказе сотрудничать в его поганых делах по убиванию света жизни в человеке. Картинная галерея убийцы в лицах его жертв красовалась в его документах на рабочем столе, и каталог с информацией о каждой личности надежно был спрятан в квартире подлеца. Так ему приятно было ощущать себя пупом Земли и хоть в поганом деле, но быть на высоте, как винторогий горный козел на вершине абсурда, задрав сволочную башку к уходящему за горизонт солнцу. Говорят, козлы издают особый гортанный звук, запрокидывая голову и провожая солнце на высшей горной точке. Не берусь быть звуковым экспертом, но ощущения козла должны быть сродни ощущениям этого убогого скота, разбившего мою судьбу о стену своих устремлений стать Богом.

Завершилась эра абсурда, упал занавес, будто в театре закрылась сцена, и жизнь предстала перед Кнутиковой во всем неприступном ранее обличье кровожадных истуканов, дружески похлопывающих по плечу и улыбаясь кровавой улыбочкой перед насыщением кровью ее судьбы. Финтокрутов был ее дружком с кровавыми ухищрениями, и всегда отмазывался, как скот последний, чуть что произойдет, и ему придется отвечать, а он же привык прятаться за чужими спинами, спасая свою поганую шкуру. В этом ему способствовала его маменька: с младых ногтей отмазывала его от всякой ответственности за дела сына, спасала, как от смерти, от студенческой картошки, выручала от всех видов мер воздействия, которые формируют несостоявшуюся личность.

Всосался в ее судьбу, и убеждался в своей силе, обретенной в результате кровососания из ее раны, им же нанесенной, и ковыряемой с особым усердием. Главное оружие кровопийца – внушить жертве чувство вины, ее вины за ее плохую жизнь. Далее – просто ежедневное получение ожидаемых с ее стороны действий, услужение его внутреннему истукану, посылающему беспомощную женщину на амбразуру не сложившейся судьбы, а точнее будет даже сложившейся, но под его неусыпным бдением, так что жизнь становится тем же самым, что смерть: сама себе не нужна, а тем, кому нужна – некогда тебя успокаивать и развивать твою фантазию насчет будущего. Когда в ушах у родственников бананы из гаджетов, то жизнь с глухонемыми, отвлекающимися на секунду от своего безудержного рвения всосать в себя информацию и сказать тебе резкое «отстань», не имеет ценности.

Любили, жалели, ласкали, взрослели. Выросли до расставания. Кнутикова замуж вышла, родила, а этот скот винторогий явился пред ее очи, когда муж его бывшей жертвы был на работе, а она сама сцеживала молоко между кормлениями ребенка своего. Маменькин сынок молочка захотел? Нет, крови ее требовалось и слёз. Он привык ко вкусу удачи рядом с очаровательной женщиной, которую он со временем владения ею превратил в половую тряпку, активно пользуясь всеми преимуществами в обществе рядом с хорошенькой юной особой.

Явился уничтожить ее личное счастье – получил отлуп. Дверь перед его носом захлопнулась, а он снова позвонил, и так три раза. Провода обрезала у звонка – отвалил. Ненадолго. Пока муж на другой день устраивал звонок, винторогий козел сочинял монолог перед дверью для того, чтоб Кнутикова вновь сделала ошибку в своей жизни и впустила беду к себе через порог.

– Что это вдруг с проводами случилось?! – спрашивал жену Миша, ее законный супруг. Я и не замечал, что неисправность имеется.

– Не все вечное, старый звонок испортился. Но ты же у меня мастер, все наладить можешь! – Кнутикова расцветала перед супругом, целуя его в висок. Так ей нравилось чувствовать себя защищенной, как за каменной стеной за плечами законного супруга. Надежность – важное качество настоящего мужчины.

Винторогий же козел только репетировал свое мужское внутреннее достоинство, подсматривал, подглядывал везде, где смог протиснуть свою морду, откусывал от чужого пирога и смачно наслаждался успехом познания.

– Да, не беда, сейчас все будет в норме! Вот, пожалуйста! – нажал Миша на звонок, – и жена, хлопая в ладоши, принимала его работу. У Миши легко получалось вызвать чувство благодарности и восхищения жены. Кнутикова нарадоваться не могла на своего избранника.

Миша был необычайно горд своему успеху, зарделся от поцелуя любимой. Его душа стремилась к этой милой женщине, так искренне проявлявшей свое восхищение его талантами. Он радовался всему, что приготовила для него супруга: вкусному ужину, дочке – красавице, – сразу видно было его породу, – веселая, задиристая и без комплексов, и внешние данные все друзья и родственники сразу же отмечали:

– Жена – то как тебя любит, – дочку прямо как срисовала с тебя, папаша! – ну как от таких слов не проявить еще раз свою любовь к супруге?! Как не отблагодарить своей преданностью!

Кнутикова устала страдать от своего бывшего ухажера и приняла подарок судьбы, задумав свое личное счастье рядом с домом. И надо было явиться пред очи винторогому козлу, напоганить в душе и пустить в оборот ее счастье, как разменную монету… Рога бы пообломать таким уродам. Их популяция растет. Общество недооценивает возможности суда в таких делах, когда женщина не может справиться и некому ей помочь убрать из ее жизни поганца, отравившего ее счастье.

Ведь с таким трудом пережила Кнутикова отказ Финтокрутова жениться на ней, когда приперли к стене родственники:

– Это что за похождения, разве так бросают псу под хвост свою судьбу?! Любит если – пусть женится, а так ездить к нему, как приблудная кошка, которую барин зовет погладить, а потом, жрать попросит – выбрасывает на улицу, – позорно!

Одумалась. Поставила вопрос ребром. Получила по загривку:

– Да кто ты такая, чтоб на тебе жениться?!

Отплакала в стену и в бабушкину грудь горе свое молодое. Но явился. А бабушка слегла после тех переживаний. И ее смерть фактически достояние винторогого козла, уничтожившего надежду на личное счастье внучки. Бабушка всю свою одинокую жизнь положила на воспитание внучки: водила ее в музыкальную школу на занятия, учила понимать людей и строить правильно свою жизнь. Всегда радовалась ее успехам девочки и растила ее успехи, копила копеечку к копеечке, рублик к рублику, чтобы ее ненаглядная внученька смогла быть счастлива, – мирное время дано для счастья, а не для тасования нелепых карт судьбы. А этому жлобу что? Явился чресла свои преподобные успокоить, плюхнулся в мужнино кресло, надел его тапочки, облапал его жену своими щупальцами.

Трижды захлопывала Кнутикова дверь перед носом своего бывшего ухажера, так обломившего ее, словно майскую цветущую ветку, и снова своим лютым холодом пробирающегося к ее горячему очагу любви и счастья.

На четвертый раз его прихода к двери Кнутиковой получилось нежданное чудо, – повезло наглецу. Мама Кнутиковой пришла в гости и заодно помочь справиться с делами. Уж так много дел у молодых мамочек, но хлопоты о ребенке приятны, а силы не безграничны. Мама не знала, что винторогий козел явился по собственной инициативе, и его надо прогнать, он же испортит всю жизнь. Так и случилось в результате, но ведь надо же было выслушать его лживые речи, оказывается, надо же было обманом втереться в доверие и уничтожить всё сделанное за короткое время молодости. – Бедная мама своим открыванием двери открыла вены мои перед несчастьем! – плакала Кнутикова по телефону подруге.

Опять обманул, опять пустил по кругу ее переживания и обсуждал их с мамочкой своей или с кем он так прытко навострился переворачивать ее судьбу, как старый клоповный диван…

– Навешал на уши обещаний и ничего не исполнил, ничегошеньки! – захлебывалась горькими слезами Кнутикова, желая найти поддержку у своей подруги Оли. – Он и помогать обещал всем, чем сможет, но не помог ничем, обострил и развил только аллергию у дочки, так что к году девочка не могла без слез разогнуть ножки, – под коленками багровели болячки от расчесывания кожи.

Сильная аллергия проявлялась агрессивно, и с раннего утра дочка кричала от боли: урод винторогий посадил ее на свои грязные брюки в парке, когда они гуляли, и после этого кожа ребенка покрылась волдырями и запеклась кровавыми болячками. А поутру, когда надо было вставать, болячки лопались и вытекала кровь. Вот за эту кровь невинного ребенка Кнутикова готова была рожу разбить поганую Финтокрутову, но не разбила, – не до того было. Лечила дочку всеми средствами, мазала мазями. Однажды ей помогла ее школьная подруга Юля, она к тому времени окончила Нижегородское фармучилище и продолжила обучение в Ленинградском институте фармакологии.

– Гони прочь это дерьмо! – четко сказала Юля. – Он еще и не такие беды принесет, если не прогонишь.

Юля изготовила сложную мазь для дочки Кнутиковой, и эта мазь спасла ребенка.

Но как было прогнать? Финтокрутов угрожать начал, что наделают ее ребенку прививок таких, что иссохнет девочка. Кнутикова терпела приезды «помощника», он обещал ей и лучшую квартиру выменять помочь, в верхней части города.

– Ну что ты здесь пропадать будешь в этом районе, в захолустье? Тебе надо наверху жить, и я чаще смогу приходить к тебе, – писклявил ненавистный фарт Финтокрутов и плавно касался губами руки Кнутиковой, ведя поцелуи всё выше, к плечу, переворачивая понятия совести вместе с раскладыванием дивана.

Бедная женщина не знала, куда глаза девать, когда возвращался муж с работы, ведь так у них с Мишей всё хорошо складывалось до появления на горизонте Финтокрутова, счастье было семейное. А теперь она предательница, и винит себя во всем, переживает. Но козел винторогий обещал с квартирой помочь, переедет она с Мишей и дочкой в хороший просторный дом, Финтокрутов даже интересовался, какой этаж предпочитает его жертва, – издевался, гад. Но всё это были уловки лжеца. По сути Кнутикова была его жертвой. Под его нажимом изменяла мужу с ним, кормила его, тратя деньги мужа, которые Миша давал для нее и ребенка. О прививках он напоминал еженедельно, говорил, что если он не будет к ней приходить и осведомляться о том, какое лекарство в детском саду и поликлинике вкалывают опекаемой им девочке, то ей вколят не правильное лекарство. И приводил пример из жизни, показал Кнутиковой своих знакомых, – престарелую женщину с дочерью – инвалидом на коляске. Говорил, что это от прививок вредных ее дочь сидит в инвалидной коляске. Обманутая женщина привечала Финтокрутова в надежде получить заветную квартиру в другом, более благоприятном районе города, где случилась вся эта история. Только через много лет узнала Кнутикова правду, поговорив с этой женщиной, у которой была так больна дочь. Оказалось, что это было врожденное заболевание, и никаких прививок той больной девушке не делали совсем. Как страшна оказалась ложь ее ухажера! Кнутикова места себе не находила: как быть? Признаться во всем супругу – значит, уничтожить свой брак. И всё, что говорил и обещал Финтокрутов, растаяло, как дым. Да еще беда: соседи начали задавать вопросы о Финтокрутове. И выплеталось кружево лжи, и всё далее вкручивал Финтокрутов свою подругу в дела его карьеры. Обманывать людей, опутывать их сетями коварства становилось основой жизнедеятельности активного борца за неприкрытую ложь, хотя борцом назвать его язык не повернулся бы ни у кого.

Миша догадывался обо всем, но только не о том, что его жена в опасности. Финтокрутов ради карьеры готов был на всё. У Кнутиковой брат ее отца развивался в той же структуре, что и он, и голос надежного родственника и его коллег были так манящи для хлюста, уже ухлестывающего не только за Кнутиковой, но и еще за несколькими дамами. Любовь у него была вроде развлечения, ради спортивного интереса.

Как же слепы женщины бывают, отдаваясь чувству и думая, что это ненадолго, будто черновик жизни, а далее будет белая страница, – нет! Всё пишется на чистовик сразу и самыми заметными чернилами.

Но тут случилась в государстве война. Финтокрутов как всегда отмазался, как от картошки в студенчестве. Пылкий любовник сразу же охладевал в нём, как только он был допущен к сокровищнице. Любовь в понимании людей не была двигателем спорта, а была сокровенным и святым, поэтому посыпались шишки со всех сторон на кого бы вы думали? На Кнутикову. И от мужа скандалы с побоями, и от соседей взгляды с упреком, и родители мужа начали подзуживать так, что, мол, бери полотенце и перекручивай свою шею, – посоветовала свекровь. В это сложнейшее время Кнутикова спасалась встречами с друзьями и подругами, но эти встречи лишь оттягивали расплату от ее дочери. Узлы сплетен ужами вились вокруг ног, и добродушные соседи выкладывали друг другу всё, кто что узнает о проблеме. А позже, в момент кульминации, выражали сочувствие дочери Кнутиковой, да в такой форме, что возвращаясь домой, подросшая дочь набрасывалась на мать с упреками и даже драками.