Текст книги "Кричи громче"

Глава 7

Ярослав

Вторая ночь дается нам куда тяжелее первой. У Машки случается настоящая истерика. Она рыдает навзрыд. Конечно же, пускаю ее к себе в постель. Обнимаю. Манюня судорожно цепляется, опутывает руками и ногами. Я и сам ее в себя вжимаю. Утешаю, как могу. В ней же точку опоры ищу.

Я не знаю, что будет дальше. Я не знаю, как ее успокоить. Я не знаю, когда приедет Ридер. Я ничего не знаю. Я так же, как и она, морально расшатан. Понимаю одно: нужно держаться.

Так странно, но в эту ночь мне, озабоченному придурку, не до похоти. Прям вообще. В другой момент пришел бы в священный ужас. Машка меня всего обслюнявила, всеми частями тела обтерлась, а у меня, вот так удар ниже пояса – не стоит!

Пиздец, я на нерве. Охренеть просто.

На следующий день, самому ведь хуево, но пытаюсь ее веселить. Маруся не поддается. Часами лежим в этой разрушительной тишине.

Ридера все еще нет… Его просто, бл*дь, нет.

Послезавтра самолет в Варшаву. Я, черт подери, не могу пропустить чемпионат. Кроме того, находиться столько времени в компании святоши – то еще испытание. Член стремительно воскресает, медленно съезжает крыша. И даже шифером не шуршит. Почему-то мое дурное нутро Машку, вопреки всем воспитательным мероприятиям, своей считает и, очевидно, во всей этой пошлой оттепели ничего зазорного не находит.

На хрена только выдернул ее с этой свадьбы? Будто черт подбил.

Совершаю еще несколько попыток ввести код. Начиная сомневаться в собственной адекватности, пробую уже разные комбинации цифр. Ничего, мать вашу, не срабатывает. Очередной резкий гонг рубит восприятие, словно контрольный из дробовика.

Аппетит на нервах даже у меня не особо развивается, а уж Марусю и вовсе ничего не интересует. Но я все равно несу консервы и какие-то сухари. Заставляю ее есть. Сам периодически перекусываю всякой херней, типа чипсов и печенья. Зато сушняк постоянно, будто после конкретного перепоя. Колой заливаюсь. За два дня язва не откроется, дома буду мамины бульоны хлебать.

Вот бы поскорее…

Свет тухнет и на третью ночь. Засекаем время на Машкином мобильнике. Снова это случилось ровно в двенадцать часов. Телефон окончательно садится, но теперь мы знаем, что отключение генератора происходит автоматически. Должно быть, в целях экономии.

Без света что-то делать невозможно. Темно настолько, что никаких очертаний не обнаружить, сколько ты ни лупись в разложившееся пространство. Глухой мрак, словно в аду. Я там, конечно, еще не был, но предполагаю, что этот долбаный бункер – худшее место на всей планете.

В понедельник, от той же скуки, шерстю в кладовой и нахожу мощный фонарик. Если его днем зарядить, ночью можно пользоваться. Вот только нам и днем, имея в распоряжении телевизор с DVD-плеером и магнитофон, ничего особо не хочется. А уж когда тухнет свет, такая безнадега накатывает. С головой накрывает. Горло спазмом душит. Иногда кажется, что кислорода меньше становится. Я понимаю, что это нервы, и накручивать себя до каких-то ебучих панических атак вот вообще не стоит. Но моментами так и кроет…

На четвертый день я, наконец, осознаю, что все же проебываю чемпионат. Не конец света, конечно. Но, сука, досадно, пиздец как.

Едва врубается свет, сдергиваю Марусю с кровати.

– Давай, святоша. Соберись, мля, – убираю с лица растрепанные пряди волос. Надо ее причесать, наверное. Сама же потом, когда Ридер приедет, ныть станет, что вид не товарный. Перфекционистка, черт подери. – Давай, красота! Отнесемся к этому заключению, как к крутому приключению. Мы же о чем-то подобном фантазировали, когда смотрели все эти тупые американские триллеры.

– Еще скажи, что это самое лучшее, что могло с нами случиться, – Машка не разделяет моего энтузиазма. Губы дует. Нижнюю впору пальцами подбирать. Или языком… – Так обычно говорят герои этих самых тупых американских фильмов, перед тем как поехать кукушкой и начать мочить друг друга.

– Стоп. Не туда тебя, Маруся, понесло, – сдавливая пальцами ее подбородок, буром пру, чтобы лицом к ней прижаться. Она от такой резкой облавы прерывисто выдыхает, а я, вдохнув, с трудом сглатываю, но продолжаю клеить самоуверенного придурка. – Это как пионерский лагерь. Только для взрослых, ага, – закусывая губу, подмигиваю. – Веселье начинается!

– Что именно ты предлагаешь?

– Для начала, с сегодняшнего дня я ввожу свод правил. Первое: никаких слез. Никаких, бл*дь, слез! Слышишь меня, Манюня? Мы будем относиться ко всему просто, – довольный тем, как она внимает, продолжаю инструктаж. – У нас есть еда, одежда. Не подохнем! Рано или поздно отсюда выберемся. Так на хрена страдать? – последнее выкрикиваю, как лозунг на гражданской демонстрации.

– Это все к первому правилу?

– Ага.

– А второе какое?

– Ну, второе я пока не придумал.

– Тогда можно я добавлю?

– Конечно.

Упирая ладонями мне в грудь, отстраняется, но все же не отходит.

– Что бы здесь ни произошло, никто об этом не узнает. Никто и никогда.

– Вай, святоша! Звучит страшно интригующе, – выкатывая глаза, ухмыляюсь с предвкушением. – И очень провокационно, – дерзко подергиваю бровями. – Умеешь ты молотить и подмолачивать!

– Ярослав, – остужает тоном моей мамы. И краснеет принцесска. – Не фантазируй слишком бурно. Я не о глупостях сейчас говорила, а вообще… Обо всем! Знаешь, в замкнутом пространстве, как правило, люди с ума сходят, – выдвигает с конкретной такой уверенностью. – Кто знает, что с нами станет?

– Да что с нами станет? Стой. Молчи. Это риторика, если что. Кончай эти депрессивные мысли гнать. Не развивай. Опять не туда двинула. И если ты еще не в курсе, дорогая моя «сеструля», я о тебе и так никогда не треплюсь. Дополнительные предупреждения без надобности.

– Спасибо.

– Что-то ты зачастила с благодарочками. Я прям с ног до головы в лучах твоей доброты…

– Яр!

– Только говоришь так, словно нам здесь месяц сидеть. Это мне не нравится.

– А ты сам как думаешь? – явно надеется, что опровергну ее гнетущие опасения.

И я, Ярослав-Божище-Градский, конечно же, это делаю.

– Пф-ф, еще максимум день. Ладно, ставлю на тридцать шесть часов. А ты? – подбиваю на спор.

– Двадцать четыре! Хочу быстро.

– На что играем?

– На три похода в кино!

– Скучно, – ожесточенно кривлюсь. – Дай что-то кровное, святоша. Что-нибудь, чего жалко. Жадно жалко.

– Варианты?

– Я заберу твою невинность.

– Ты совсем без тормоза?

Ржу, когда она лупит меня по груди и бодрячком отступает. Расшевелил, наконец-то.

– Дай закончить. Я равноценную сделку предлагаю. Ты выставляешь свою невинность, я – свою. Фигурально. Победитель придумает для второго нечто, чего тот еще не пробовал. Это никак не связано с сексом, – вообще никак, ага. – Какие у тебя грязные мысли, ух.

– Ты такой балбес, Ярик! Нет слов!

– Итак, ставки тридцать шесть на двадцать четыре. Суперприз – невинность. Засекаем время.

– Оно уже двадцать минут идет. Осталось двадцать три часа и сорок минут до моего выигрыша.

Чудно! Узнаю этот азарт.

– Умеешь ты, святоша, разгонять кровь, – машинально смотрю на ее губы и хищно облизываюсь.

Да, я тот еще маньяк. На Титову заточен. Что поделать, у каждого своя карма. Она – моя.

Глава 8

Мария

Впервые наш спор заканчивается ничьей. Обычно Ярик делает все возможное, чтобы выиграть. И сейчас я бы радовалась его победе, даже если бы сжульничал. Сделал бы, что угодно! Готова все отдать, только бы покинуть это ужасное место.

– Буууу! Аррр!!!

– ААААА!!! – визжу, отпрыгивая от Градского, выскочившего из-за угла.

Он, продолжая играть роль какого-то неандертальца, обхватывает меня руками и отрывает от пола. Пытаясь «сожрать», с дикими утробными звуками кусает и слюнявит мне шею.

– Аааа! Ярик, блин! Животное!

– Да и ты не божий дар!

Отлепившись от моей шеи, ржет как ненормальный.

– Пусти уже, идиот!

Яр забрасывает меня на диван. Приземляюсь на колени, лицом подушку рою, но, быстро сгруппировавшись, перемещаюсь и хватаю в руки пульт.

– О, нет, нет, – возобновляет Градский наступление. – Дай сюда, женщина.

– Черта с два! Сегодня я выбираю фильм. Моя очередь.

– А ты занимала? – спрашивает этот придурок на полном серьезе. – Я тебя не видел. Изыди!

– Сам ты… – вскрикиваю, когда он наваливается сверху. Зажмуриваясь, визжу и толкаю его ногой в живот. Руку с пультом при этом отвожу как можно дальше за голову. – Пошел ты в жопу!

– Ого, – дергая мои подтянутые колени в стороны, шокирует тем, что оказывается прямо между моих разведенных ног. – Даже так, – выдыхает в ухо, прижимаясь слишком тесно. – Ну, поворачивайся, святоша.

Я чувствую давление его эрекции непосредственно на промежность. Одежда в таком положении абсолютно не спасает. Задыхаюсь на вдохе и на миг замираю. Кажется, что свет мигает, как новогодняя гирлянда… Нет… Это, должно быть, в голове что-то коротит.

– Ты такой кретин! – Ярик ржет. И, прежде чем вырвать у меня пульт, как собака, лижет щеку. – Фу-у-у… Отстань!

Упираясь ладонями в диван, Градский плавно и быстро выпрямляется.

– Вот так вот, – садится и с важным видом воспроизводит вставленный в DVD-плеер диск. Сам же выбирает из списка фильм. – Хорошо, что у моего деда до сих пор есть такая же хрень.

– Типа, много ума нужно, чтобы понять, как им пользоваться, – фыркаю я, порывисто вжимаясь в свой угол.

– Много, не много, а ты поучись для начала у папочки.

– Это ты у нас папочка? Не беси меня, Ярик!

Он лишь ржет и качает головой. Знаю, что любит меня злить. Дурак. Дурак же!

Врубает, как обычно, какую-то пошлую комедию. А я сижу и продолжаю беситься. Делаю вид, что не смотрю. Но от нечего делать тоже, конечно, поглядываю.

– Хватит дуться, святоша, – сдается Градский минут через десять. Подставляет мне, как в детстве, мизинчик. Отвечаю ему факом и, скрещивая на груди руки, прячу пальцы. Знаю, что будет силой лезть. – Ты выбираешь «сопли», а у нас настроение и так «говно».

– Очень красноречиво и понятно изъясняешься, Яр. Мама может тобой гордиться!

– Прекращай. Знаешь же… Когда ты такая правильная, я хочу тебя испортить, – окидывает меня каким-то горячечным взглядом.

– У тебя температура подскочила?

– Нет, другое, – прочесывает ладонью короткий ежик волос. – Скажем так, более материальное, – подмигивает. – Можешь потрогать.

– Сам себя потрогай! Маньяк!

– Да, твой, – заявляет в который раз. Причем с нахрапистой такой невозмутимостью. – И это неизменно, как первый закон Ньютона.

– Первый закон Ньютона – это закон инерции. Яр, у тебя тройка по физике. Кончай умничать, скромник.

– Да, тройка. Формально. Так-то я вообще все годы списывал, – разглагольствует без какого-либо стеснения. – Предпочту просто умно и скромно кончить.

Я, конечно, привыкшая к подобным шуточкам со стороны моего Градского, но в этот момент вспыхиваю, будто пожаром объятая.

– Ну, ты… Скромно! Достал меня своими пошлостями! Смотри фильм лучше.

Он отворачивается и как будто забывает обо мне. Действительно внимательно следит за происходящим на экране, хотя там ни вдумываться, ни всматриваться никакой необходимости нет.

– Яр, – тихо зову его спустя какое-то время. – Ты помнишь, какой сегодня день? – Съезжая ниже на диван, закидываю ему на колени ступни. Мы часто смотрим фильмы именно так. Бывает, меняемся. Я сажусь, а он ложится и кладет мне на ноги голову. Ну, иногда и ноги тоже. Тогда оттягиваю ему резинки носков и стреляю по лодыжкам. Или подразнивая Кинг-Конгом, щипаю волоски. – Нам стоит начать делать какие-то насечки.

– Сегодня пятница, Маш, – так же тихо и мягко отзывается Яр. Проходится ладонями по моим икрам. Сжимает ступню. – Неделя. Прошла, бл*дь, ровно неделя.

– Я отмечу перед сном. Будем считать. Мы успеваем досмотреть фильм?

– Успеваем.

И вновь молчание затягивается. Хотя подмывает орать. До боли. До хрипа. Пока в легких кислород не закончится!

– Ты все еще злишься?

– Нет. Нет, Яр. Конечно же, я не злюсь на тебя, – выдыхаю едва слышно, пытаясь сдержать очередную порцию слез.

– Чего притихла тогда? Мм-м, Маруся?

– Я так устала, Ярик… Домой хочу. Очень-очень! Как ничего на свете… К папе и маме, – резко выпрямляясь, забираюсь к нему на колени. Обнимаю руками за шею, утыкаюсь лицом в грудь. – Порой мне кажется, что мы тут останемся навсегда, и я… Мы никогда не увидим родителей…

– Машка, вот не надо так… – вздыхает мой Градский. Поглаживая ладонями спину, поднимается одной к затылку. Сминает волосы. Трогает пальцами кожу. У меня моментально дрожь по телу проходит. – Я тоже не железный, святоша. Не нагнетай. Надо держаться. Навечно мы тут точно не останемся, – смеется, но как-то сипло и натянуто. – Хотя бы потому, что папашка Ридера периодически здесь появляется, обновляет запасы, следит за работой системы…

– Откуда знаешь?

– Ну, Ридер болтал.

– Ридер… Ну, вот скажи мне, где он? – отстраняясь, в глаза заглядываю. – Он-то в курсе, что мы здесь! Нас неделю нет! Не может быть, чтобы наши к нему не ходили. Как это вообще понимать?

– Не знаю, Маш. Мне тоже непонятно. Устал голову ломать, что могло случиться.

– Он ведь вроде не сволочь, чтобы намеренно нас здесь держать?

– Нет. Намеренно, точно, нет.

– Что же мы будем делать, Яр? – слышу, как голос начинает дрожать.

Градский крепче сжимает мой затылок и толкает совсем близко к своему лицу. Соприкасаемся кожа к коже. И глаза одновременно прикрываем.

– Я не знаю, Манюня. Я не знаю… – чувствую его горячее дыхание на своей щеке. И от этого меня почему-то вновь дрожь разбивает. Он ведь тоже, наверное, ощущает. Тяжело сглатывает и шумно вздыхает. Ведет ладонью по моей шее, ловит всех этих бесноватых мурашек. Добавляет им безумия. – Все будет хорошо. Обещаю. Не плачь больше.

– Мне с тобой… Я рада, что мы здесь вдвоем, – признаюсь почти шепотом.

– Я тоже. Но было бы правильнее, если бы я тебя не брал.

– Нет, нет… Ты что? Если бы осталась дома, умерла бы, не зная, где ты.

– Машка…

– Мы всегда вместе, помнишь, Яр?

– Всегда.

– И здесь…

– Справимся, – заканчивает он за меня.

– Да, справимся. С тобой мне не страшно. А тебе со мной?

– Э-э… Как бы мне, в принципе, не бывает страшно, – привычно хорохорится.

– Ой, ну, конечно… Гроза района, – смеюсь.

– Не, гроза района – это ты, Титова. Я просто Божище Градский.

– Ярополк Великий, блин!

– Ага, – важно кивает. – И весь твой, святоша. Пользуйся.

– Я пользуюсь.

– Мало.

– Кому это мало? Мне хватает.

– Мне – мало.

– Ярик… Какой же ты… Ярик!

– Ага.

Глава 9

Ярослав

Распечатываем вторую неделю. Скручивается восьмой день, девятый, десятый… Сука, десять суток! Десять чертовых суток! Оставаться вменяемым становится очень сложно. На мозги давит все и сразу. Замкнутое пространство, тишина, темнота… Стены будто сжимаются. Кислорода словно все меньше. Накручивает? Когда мы с ума сходить начнем? Или уже?

– Ярик… Яр… – шелестит Машка в шею.

Дыхание спирает, когда обнимает со спины. Всем своим идеальным телом прижимается.

Рота, подъем, бл*дь!

– Мм-м? – отзываюсь бессвязно.

– Не спишь?

Она совсем ни хрена не соображает, когда вот так касается губами моего затылка? Все волоски по телу дыбом встают. И не только волоски, да… Эрекции болезненная, раскаленная, ноющая. Член явно готовится к прочим херам отвалиться, если в ближайшее время не поместить его в благоприятную среду. Очень влажную, тесную и горячую благоприятную среду…

Просто жесть, так встрять!

– Яр?

– Не сплю, Маш, – произношу на выдохе, почти не размыкая губ. – Как я могу уснуть, если ты бубнишь в ухо?

– Ярик, миленький, я не могу уснуть. Поговори со мной.

Лбом в холодную стену негромко впечатываюсь. А хочется уже с размаху! Чтобы мозги наружу полезли. Если мое напряженное тело до «откидки» не разобьет какой-нибудь эпилептический тремор, поистине чудно будет!

Нервы на износе, но я, как обычно, уступаю святоше.

– Задавай тему.

– Может, в города сыграем?

Какие, нахрен, города?! Нам что, по пять лет?!

– Ха-ха, если только на раздевание.

– Яр…

– Одесса-ёб-ее-мама, – раздраженно даю старт.

– Анталия, – отбивает Машка с повышенным восторгом.

Горячим дыханием шею мне лижет.

– Ялта.

– Алжир!

– Рио-де-Жанейро, бл*дь.

– Олюдениз, – смеется и жмется еще ближе.

Ощущаю, как ее мягкие сиськи на моей спине расплющивает. Соски ее, черт возьми, чувствую.

Прикрывая веки, мысленно какие-то мудреные молитвы воспроизвожу. Главная из которых: «Не дай зафиналить в штаны».

– Яр! Так долго думать нельзя!

Я ее… Сейчас как втрамбую в матрас, все свои географические познание потеряет, Энштейн, мля!

– Десять, девять, восемь, семь, шесть… Думай-думай!!! Пять, четыре, три, два…

– Зверево!

– О-о-о… А это где?

– Хрен его знает. Где-то.

– Выдумывать нельзя, помнишь?

– Ничего я не выдумывал. Это небольшой российский город, – встретилось в сети и отложилось в памяти. – Играешь дальше, или спим?

– Играю! – почти верещит. В застывшей тишине этот звук как будто эхом расходится. – Оран!

– Неаполь.

– Мм-м, Люксембург.

И снова в меня сиськами бьется. Ладошками грудь сдавливает – аж дыхание выбивает.

Какие города? Не соображаю. Особенно, когда одна ее рука дерзко, типа, щекотно, отправляется в поход по моему животу.

– Я-я-я-ярик… – дразнит и торопит, гуляя пальцами все ниже. На автомате задерживаю дыхание и мышцы напрягаю. – Ого, ну у тебя и пресс, Градский! Можно под футболкой потрогать? Ты такой твердый… – да, пиздец, какой твердый! Ты даже не представляешь, какая радость… – Можно? Я-я-яр-р-р…

– Нет, нельзя, – шиплю со скрипом.

Перехватывая ее пальцы, машинально сжимаю.

– А-а-а-у, – вскрикивает Машка. – Больно, придурок… – и кусает меня за плечо.

Перед глазами скоростным паровозом калейдоскоп мигающих лампочек летит. Убивает, на хрен. Резко разворачиваясь, не владея примитивным набором приличных слов, пытаюсь что-то сказать ей. Вот только из-за смещения наших тел это долбаное ложе прогибается, и я, право слово, нехотя на Машку наваливаюсь.

И тут-то… Мириада звезд такая несется, словно на ковре-самолете в Бангладеш слетал!

Я понимаю, что продолжения не будет… Понимаю… Шутки шутками, но Машку трахать нельзя. Сука… Мне даже думать о таком не велено. И тем более такими словами, потому что… Это ведь Маруся Титова, мать ее…

– Ярик… – сдергиваю себя с кровати быстрее, чем она успевает закончить. – Ты куда?

Замираю в темноте.

Куда тут двинуться? Опускаюсь на Машкину постель.

– Напомни, святоша, на какой букве закончили? – стараюсь, чтобы голос звучал легко, мол, мне чрезвычайно весело.

– Я сказала: Люксембург… – растерянно тянет «сеструля».

Кодовое слово, черт возьми!

– Гамбург, – оживает мозг.

Запах ее все еще стоит в легких, но хоть тактильный контакт разорван.

– Гётеборг!

Что, блин? Ладно…

– Гонконг.

– Грюнберг!

– Ты решила меня выбесить этой буквой? – шиплю в темноту.

– Разорви, – и хихикает, зараза. – Вспомни с другим окончанием.

Напрягаюсь сильнее, чем на экзамене по географии, и выдаю победно:

– Грозный!

– Йёнчёпинг! – орет Машка на весь бункер и вовсю хохочет.

– Я тебя сейчас… – выдыхаю вкрадчиво, больше для себя, прежде чем подорваться на ноги.

Когда хватаю ее на руки, она от неожиданности визжит, как потерпевшая.

– Ярик, дурак, блин, – возмущается дребезжащим голоском. – Здесь же темно и страшно… Я испугалась!

Подбрасывая в темноте, ржу, когда она вновь орет. Встряхиваю и на плечо закидываю.

– Трусы хоть сухие?

– Пошел ты в жопу!

– Не ответишь, сам проверю.

Двигаю ладонью по задней поверхности ее бедра вверх, целюсь к развилке ног. Машка вдруг вместо того, чтобы визжать и извиваться, резко цепенеет. Кажется, что и дышать перестает. Я так точно… Веду выше и выше. Ощущая округлость ягодицы, глаза прикрываю. Сдвигаю ладонь внутрь… Слышу, с каким надрывным шумом задержанное дыхание из груди вырывается. И… С этим звуком отмирает святоша. Лупит меня по спине и принимается отчаянно елозить.

– Маньяк… Извращенец… Озабоченный придурок! Немедленно отпусти меня, козел!

Я смеюсь ровно до момента, когда она впивается зубами мне в спину. Рычу от боли и злости. Проворачиваю ее, но скинуть на кровать не решаюсь. Темно все же, могу не рассчитать.

– Уймись, Семирамида[1]1
  Семирамида – легендарная царица Ассирии, супруга царя Нина, хитростью его убившая и завладевшая властью.


[Закрыть], – рявкаю, прижимая к груди ближе, чем требуется. – Не доводи меня.

– А то что, блин?

– Лучше тебе не знать, святоша!

– Ха-ха, как круто и угрожающе! Дрожу! Прям вся вспотела! Мокрая как мышь…

– Слезай с меня, блин.

– Вообще-то, я на тебе не сижу! Ты держишь меня!

– Потому что не хочу уронить куда попало, дура! Опускай ноги медленно, и я отпущу.

– Вот, – выпрямляется, наконец. – Доволен теперь?

– Очень! – рявкаю напоследок, прежде чем отойти.

Как слепец, шарю по воздуху руками, натыкаясь на предметы мебели, добираюсь до кровати. Машка, конечно, ни на шаг не отстает. В футболку сзади вцепилась и паровозом двигается.

– Яр… Ты же не злишься? Я просто шутила… – пищит, когда на кровать заваливаюсь.

Пошла на попятную, блатата. Боится, что прогоню.

– Ложись уже, – бросаю сердито и отворачиваюсь.

В сложившейся ситуации Титову дважды приглашать не нужно. Запрыгивает и снова меня, черт возьми, обвивает руками.

– Надеюсь, ты наигралась и теперь дашь мне, на хрен, поспать.

– Да… Спокойной ночи, Ярик.

– Спи уже.

– Сам спи, – эта переговорка у нее наверняка вырывается случайно.

Так мы делали в детстве, когда нас троих – меня, ее и Никиту – укладывали в одной комнате. Постоянно соревновались, кто первый уснет.

Моя Машка… Моя же…

– Спокойно ночи, Маруся, – выдыхаю мягче.

– Завтра ведь будет лучше?

– Обязательно.

– Хорошо.

Как всегда, верит мне.

– Все, святоша. Сейчас реальный спок. Устал я.

– Спок.