Текст книги "Solar wind – Солнечный ветер. Протуберанцы"

– Ну, давай брат, махнём по одной.

– Хорошо, давай по одной и пойду приму душ. У меня времени всего ничего – двадцать минут не более. А завтра, в воскресенье, мы поедем с тобой на «американку».

– А, что это такое, «американка»? – спросил Фим.

– «Американка», брат, это рынок такой венгерский, там можно купить всё.

– И даже атомную подводную лодку? – спросил Фим.

– И даже атомную подводную лодку, – сказал я смеясь.

– Отца возьмём с собой?

– Нет, Сева, ты что, отец вообще испугается, не поедет. Даже со мной в магазин заходить не стал, когда увидел всё это великолепие на прилавках. Стоял и ждал, пока я не затарюсь. Вот такой у нас отец. Привык жить в нашем развитом социализме, а когда попал в развитой капитализм, как в ступор впал какой-то, стоит и говорит:

– Не пойду я туда, что мне там делать, не пойду и всё. Иди, бери то, что тебе нужно и пошли домой.

– Да не ожидал, что отец себя так поведёт. Ладно, хорошо хоть посмотрел, как в других странах люди живут, – сказал я и, выпив рюмку бренди, пошёл в душ.

Выйди из душевой комнаты, я надел футболку, синие летние джинсы, взял бутылку шампанского с плиткой шоколада и, сказав брату «пока», вышел за дверь на лоджию. В шлепанцах, одетых на босую ногу, я буквально беззвучно подошёл к двери квартиры, где жила Ладжза. Поскребя ногтями дверь, как кошка, вернее сказать как кот, задержал дыхание. Ладжза уже ждала меня: дверь без промедления открылась, и я вошел в уютное гнездышко, где она проживала, когда не уезжала на выходные к родителям. Я прошёл на кухню и спросил:

– Шампанское будешь?

– Да, буду, – сказала она, – налей мне половинку бокала.

Я открыл золотое шампанское BB, налил по половинке в бокалы и, разломав плитку шоколада, по одной дольке бросил ей и себе в бокал.

– Сева, – удивилась Ладжза, – зачем ты бросаешь в шампанское шоколад?

– О, юная Дева, – воскликнул я, – ты многого еще не знаешь из таинства пития драгоценного напитка. Шоколад притягивает к себе пузырьки газа и тогда шампанское пьется легко.

– Да, Сева, знаток, – сказала Ладжза, – у тебя можно многому поучиться.

– Богатый жизненный опыт, дорогая. Шампанское, это напиток дам и гусаров, – сказал я, обнимая Ладжзу и целуя в губы.

Она стояла передо мной в полупрозрачном халатике, горячая и страстная. Я чувствовал, как её тело без сопротивления поддаётся моим напряженным рукам.

– Хорошо, что не надел спортивное трико, – почему-то подумал я и, оторвавшись от горячего тела девушки, протянул ей бокал.

– Садись в кресло, – сказала мне Ладжза, пригубив шампанского, – я сейчас выключу основной свет и включу ночник, так будет романтичнее.

Я сел в кресло. Она сделала всё то, что сказала, выключила свет и включила ночные светодиодные точечные светильники, спрятанные за подшивкой потолка. Мне показалось, что оказался в раю. Изумленно посмотрел на Ладжзу, на её красивое тело и непонятное желание близости все сильнее и сильнее возникало у меня. Взглянув на девушку, я понял, что у неё тоже. Интимный свет – друг влюбленных. Неловкость отошла на второй план. Я, откинувшись в кресле, пристально посмотрел на Ладжзу и передо мной медленно потянулись кадры какого-то эротического кино. Скинув халат, грациозной походкой дикой кошки, Ладжза, подошла к столу, возле которого стояли два крутящихся кожаных кресла на хромированной стойке, с такой же подставкой под ноги. На ней был розовый лифчик и такие же розовые трусики с разноцветной вышивкой. Ноги были облачены в дымчато-прозрачные чулки с широкой круговой резинкой. Взявшись руками за стол, Ладжза повернулась ко мне спиной, лицом к окну.

– О, её формы были восхитительны!

Аппетитно прогнувшись в спине и обозначив красивую талию, она, как бы невзначай, посмотрела в окно, непроизвольно покачивая бедрами. После минутного обозрения оконного проёма, повернулась ко мне, не стесняясь своей довольно-таки объемной груди, и даже, как бы нарочито, выставила ее напоказ. Затем, дважды провернулась вокруг своей оси, подняв вверх руки, демонстрируя свою безупречную фигуру. Ладжза улыбаясь, посмотрела на меня присущей только ей великолепно-белоснежной улыбкой. Приблизившись, прошептала:

– Секс, милый, только секс и ничего более…

В своём бесстыдстве, Ладжза решила перейти границу. Она прогнулась над столом, демонстративно покрутила бедрами и, выпрямившись, левой рукой слегка приспустила лифчик, медленно, под музыку приближая к моему лицу свою грудь, которую демонстративно продолжала возбуждать: её изящные руки двигались по груди снизу вверх и обратно. Затем, скинув лямки лифчика, расстегнула сзади бретельки и, спустив лифчик вниз, полностью обнажила грудь с возбуждающими сталагмитами сосков. Сделав нарочито испуганное лицо, она обоими руками откинула волосы назад и, продолжая гладить кончиками пальцев свои округлости, фривольным движением тела исполнила немыслимое балетное «па». Оттолкнувшись от стола, медленно, эротично, в такт музыки, сняла свои маленькие розовые трусики и, как бы ни в чём не бывало, забралась на крутящееся кожаное кресло, выложив грудь сверху на металлический ободок спинки.

– Может, перейдём на диван? – С придыханием, негромко спросила она.

– Да, я за!

 
О, чудное мгновение любви,
Как аромат бордосского сотерна.
Надежду в сердце снова оживи, —
Судьба, удача, случай милосердный
И, чудное мгновение любви…
О, горькое затмение в любви,
И терпкое безвкусие обмана.
И, видно, не судьба мне пережить,
Финальный акт безумного романа,
Без чудного мгновения любви…5757
  Ким Барссерг. «Мгновение любви»


[Закрыть]
 

Обняв Ладжзу за талию, я присел на диван и, облокотившись на диванные подушки, потянул ее на себя. Ладжза, взгромоздившись мне на колени, обняла мою шею: лицо коснулось лица Ладжзы и мы слились в страстном поцелуе. Её руки гладили моё тело, а я, обхватив нежную шейку, впился в её мягкие губы. Мы довольно продолжительно целовались, играя язычками. Правая рука Ладжзы с живота медленно пробиралась мне под ремень. Я же, ненасытно целовал её и трогал руками прекрасную грудь и широкие бедра. Всё её тело мелко подрагивало от возбуждения. Крепко сжав бёдра поверх моих, Ладжза попыталась снять с меня футболку. Я, снизу подхватив ласковую воительницу, уложил её спиной на диван, и расположившись перед диваном на коленях, стал целовать нежно-бархатистую кожу. Дойдя до наивысшей точки возбуждения, Ладжза эротично застонала:

– Ó, igen! Mi táncolni tango?

– Talán ez a tangó, ez lehetséges!5858
  «О, да! Мы танцуем танго? Возможно это танго!» – (венг.)


[Закрыть] – ответил я.

Аргентинское танго продолжалось…

Глава пятая

На блошином рынке Будапешта

Рынок подвластен шайтану, когда идёте на рынок – оставьте душу дома, чтобы не потерять.

Арабские пословицы и афоризмы.

Солнечный луч выглянул из-под шторы и, жеманно флиртуя, заиграл на белоснежных простынях. Раннее утро принесло прохладу и свежесть, а вместе с ними, и звуки пробуждающегося города. Оконная мембрана, освещённая солнцем, чутко реагировала на клаксоны автомобилей. Листья деревьев ласково щебетали друг с другом на фоне голубого неба. Приятная истома, охватившая тело, не желала мириться с необходимостью пробуждения. Но ароматное шкворчание аппетитных и сочных колбасок из мелкорубленого мяса со шпигом, исходившее из кухни, воспринималось буквально на уровне подсознания, возбуждая любопытство и аппетит.

Я потянулся до хруста в позвоночнике, резким движением отбросил простынь в сторону и соскочил с кровати. Правая нога вверх и в сторону, левая нога вверх и в сторону, до изнеможения круговые движения руками. Уход влево, уход вправо, присел, встал. Пятиминутный бой с тенью, отжимание на кулаках, поза лотоса, наклоны туловищем влево, вправо, вперед, назад и переход на поперечный шпагат. Тело, почувствовав физическую нагрузку, стало приходить в норму. Полотенце через плечо и в душ. Из душа, обмотавшись полотенцем, я проскользнул на кухню. Здесь хозяйничал Фим, колдуя над сковородой.

– Здорово, Фим!

– Привет, Сева! Я лёг спать и не слышал, когда ты вернулся.

– Да, я вернулся уже под утро, вы все дрыхли, как сурки. Думал вообще спать не ложиться, но потом меня сморило, где-то часа два точно поспал.

– Сева, давай выпьем кофе, позавтракаем. Ты планировал показать мне рынок.

– А что отец?

– Отец отдыхает, я ему приготовлю завтрак, напишу записку, и мы пойдём.

– Ему не скучно целыми днями находиться в квартире?

– Нет, Сева, он лежит, читает журналы, смотрит телевизор.

– Так, там же трансляция идёт не на русском языке?

– А он смотрит канал на немецком, видимо не забыл его еще со школы.

– Понятно, тогда, Фим, действуем по намеченному плану…

Кофе было черным без сахара и обжигающе горячим. Это бодрило.

– Давай, Фим, быстрее доедай свои колбаски, переодевайся, и поехали на рынок.

– Сева, ну, чего ты меня торопишь? Завтракать надо обстоятельно, не торопясь, – ответил Фим.

– Я тебя не тороплю. Завтракай, конечно, но в темпе. А то, наш завтрак растянется до обеда, а там, уже, и ехать никуда не захочется – решили на рынок, значит, едем.

Переодевшись в новомодные вареные джинсовые костюмы, я и Фим, потихоньку на цыпочках, вышли из квартиры и аккуратно закрыли за собой дверь. Дом еще спал, и только в утренней тишине подъезда отдавались эхом наши шаги. Во дворе практически никого из соседей не было, лишь, какая-то старая мадьярка выгуливала своего карлика-пинчера. Лавируя между многочисленными, припаркованными на ночь возле дома автомобилями, мы дошли до автобусной остановки. В Будапеште автобусы выезжали на линию рано – часа в четыре утра. Рядом с нами, где мы проживали, находился огромный автобусный парк, и в воздухе висел невыносимый запах отработанного дизельного топлива. Этот смог был неотъемлемой частью раннего утра в этом районе вследствии того, что автобусы одновременно включали свои двигатели и непрерывным железным потоком выезжали, каждый на свой маршрут. Пока мы шли к остановке, Фим не переставал изумляться многообразию фруктов и овощей, продаваемых на открытых лотках, расположенных вдоль тротуара по всему пути нашего следования.

– Сева, – хлопнув меня по плечу, сказал Фим, – ты посмотри. Помидоры, редис, лук, а какой огромный сладкий перец – чего только здесь нет, клубника, яблоки, всё, что душе угодно. Такой ранний час и, уже, торговля идёт бойкая.

– Дело в том, Фим, – ответил я, – не знаю, как в других городах, а в Будапеште все оптовые биржи начинают работать с четырёх утра, и розничные торговцы в это время скупают всю сельскохозяйственную продукцию. Поэтому, буквально с шести утра идет бойкая торговля, ничего удивительного. Тем более, исходя из климата этой страны, урожай снимается по два, а то, и по три раза в год. Вот так-то, Фим. Это не у нас в районах рискованного земледелия.

Мы подошли к автобусной остановке и, как было видно, она уже не пустовала. Видимо, не мы одни решили в воскресное утро отправиться на рынок. В автобусе Фим с разочарованием отметил:

– Придется ехать стоя, все места заняты, несмотря на то, что мы сели на конечной остановке. А нам далеко ехать?

– Фим, нам ехать до следующей конечной остановки, поэтому нужно постоять.

Взявшись за поручни, мы приготовились к движению. Где-то в середине пути я почувствовал какое-то легкое недомогание: ноги стали ватными, слегка онемели губы, сердце гулко застучало в груди.

– Скорее всего, давление поднялось, – подумал я, – наверное, результат бессонных ночей. Спокойно Сева, только спокойно, дыши ровно – вдох, выдох.

Но, в автобусе совершенно нечем было дышать. Я потянулся рукой к фрамуге окна и сдвинул ее в сторону. Свежий воздух, ворвавшийся в салон, привел меня в чувство.

– Сева, тебе плохо? Посмотри на меня, – забеспокоился Фим.

– Да, душновато здесь, что-то. Скорее бы уже приехали.

Состояние моё немного улучшилось, но внутреннее беспокойство осталось. Ещё минут десять, и автобус прибыл на конечную остановку Kőbánya-Kispest. Кёбанья-Кишпешт – станция Будапештского метрополитена, конечная станция синей линии M3. Здесь же находилась и конечная остановка нашего маршрута. Мы вышли из автобуса, и Фим спросил меня:

– Ну, куда дальше?

– А дальше, туда, – показал я рукой в направлении площади, которая являлась конечной остановкой практически всего общественного транспорта. На площади были разбиты цветочные газоны, возле которых красовались парковые скамьи на бетонных основаниях с сиденьем из разноцветно окрашенного деревянного бруса. На краю площади стояли многочисленные такси.

– Видишь, Фим, там в стороне стоит микроавтобус-такси, тоже желтого цвета.

– Да, вижу Сева, ну и что, наверное, маршрутное.

– Нет, Фим, не совсем так, прочитай, что на этом микроавтобусе написано?

– Sex-taxi, а что это значит? – Спросил меня Фим.

– За рулем сидит девушка, подходишь, заказываешь такси, едете в укромное место, и получаешь за деньги услуги сексуального характера.

– Bellissimo!5959
  «Красотища!» – (итал.)


[Закрыть] Такого не может быть? Как это так? Это же проституция в открытом виде.

– Кто тебе сказал, что это проституция? Это такси – публичный дом на колёсах, а значит, ничего не докажешь.

– А ты откуда знаешь, пользовался услугами?

– Нет, Фим, ты плохо обо мне подумал, гусары за деньги любовь не покупают. Рассказывал кое-кто.

– Так может он врет?

– Может и врёт, кто его знает? Ладно, пошли, нам через площадь. Видишь, в конце площади ворота, это и есть знаменитый рынок «американка». Я на этом рынке продал свою морскую шинель и морскую шапку.

– Ты что, Сева, обалдел, как это так?

– Да меня, Лёха Вениаминов подбил: у него, какие-то знакомые австрияки-киношники искали форму военную, советскую, вот он со мной и с ними договорился. А когда они увидели, что она ещё и морская, так сразу цена поднялась. Ребята не жадные. А мне на что здесь в Венгрии зимняя форма с шапкой ушанкой? Я когда сюда ехал, мог её и не брать с собой, не подумал, а оказалось, что форма – это валюта.

– Чудеса в решете, – сказал Фим.

– Вот и я говорю, рынок такой – «американка». Здесь можно всё купить и всё можно продать.

Мы прошли через ворота и вошли на рынок: народу было уйма, продавцов больше чем покупателей. Справа, какой-то молодой парень торговал музыкальными инструментами.

– Сева, посмотри! – Воскликнул Фим, – гитара электрическая без струн. Что это такое? Давай посмотрим, давай, Сева.

Мы подошли к парню и жестами попросили показать нам электрическую гитару. Он нас понял, взял гитару, воткнул в неё штекер и передал мне:

– Proszę pana!6060
  «Пожалуйста, пан.» – (польск.)


[Закрыть] – Сказал он по-польски.

– Я взял гитару в руки. На гитаре действительно не было струн, а гриф гитары полиграфическим способом был размечен на лады. Вообще, с точки зрения эстетики – кусок фанеры, да и только. Я изобразил на грифе какой-то аккорд, и он тут же зазвучал из стоящей рядом колонки.

– Удивительно, – заметил я, – левой рукой создаешь аппликатуру аккордов, а правая рука в это время отдыхает.

– Смотри, здесь есть кнопки и подписи: Classical guitar, Heavy Metal, Rock, и так далее, – заметил Фим.

Я перепробовал все диапазоны и звуковые тембры гитары, звучание было довольно-таки похоже на то, что предписывали переключатели тембров. Она реально переключалась. Спросив у продавца цену гитары и поняв, что кусается, мы поблагодарили его и пошли дальше. На рынке действительно продавали всё, что угодно. Фима искренне удивило, что какой-то венгр продавал неимоверно ржавые металлические изделия, начиная от кривых и гнутых гвоздей и заканчивая ржавыми собачьими цепями.

– Слушай, Сева, этот мужик что, совсем рехнулся? Мы, у нас в Союзе, такое, просто на помойку выбрасываем, кому его барахло ржавое здесь нужно.

– Кто его знает? – Ответил я, – может, больше продать нечего. Видишь ли, Фим, «блошиные рынки» или, как мы говорим, барахолки, возникают на сломе экономической системы. Если инфраструктура рушится, то люди вынуждены обмениваться товарами, то есть, заменяют государственные структуры, которые в этот момент не работают. Хотя, везде эти блошиные рынки секонд-хенда воспринимаются, как нечто грязное, отвратительное, портящее имидж города. А здесь в Будапеште, как и во всей Европе: в Париже, Лондоне, Мадриде, Берлине и других европейских городах, есть целые кварталы блошиных рынков. Вот, так то.

Меня поразило, что на рынке маленькие дети продавали свои книжки:

– Вот, смотри, Фим, какое отношение здесь у детей к книгам. У нас, как только ребёнок прочитал книжку – порвал и выкинул. А здесь, видишь, дети книжки продают – ему купили книжку, он прочитал, пришел и продал, или обменял на другую. Культура! Такое вот воспитание.

– Слушай, Сева, а что мы конкретно ищем? Здесь можно просто целый день ходить и на всё смотреть.

– Фим, я тебе скажу – я хочу купить пистолет.

– Пистолет? – Удивился Фим, – А почто он тебе?

– Не знаю, но предчувствие есть – скоро в Союз ехать, там это не купишь. А тут продают: есть газовые пистолеты, есть травматические, а есть и боевые.

– А ты какой хочешь взять?

– Я хочу взять газовый, для чего, объясню. Я его перевезу в Союз, как газовый пистолет, если, вдруг, что. Чем отличается газовый пистолет от боевого мелкокалиберного оружия, ну, скажи мне, бывший военный?

– Обижаешь! Бывших военных не бывает. Наверное, прочностью металла, из которого сделан ствол?

– Нет, Фим, практически ничем не отличается. Просто, в отверстие ствола газового пистолета впаян крест, который, после выстрела, рассеивает газ, но не даёт стрелять с боевого патрона. А если, этот крест аккуратно высверлить, то ствол пистолета подходит под наш мелкокалиберный патрон. Вот так-то, Ефимыч.

Я подошел к одному из торговцев, который продавал патроны для газовых пистолетов и спросил его:

– Скажи мне, уважаемый, вот, если я куплю у тебя патроны, из чего мне стрелять?

– Тебе нужен газовый пистолет? – Спросил меня продавец патронов.

– Да, – ответил я.

– Chwileczkę,6161
  «Один момент» – (польск.)


[Закрыть] – сказал продавец по-польски и, наклонившись, приподнял объемный баул и поставил его на прилавок.

– Вот, смотри, – сказал он, перейдя снова на русский язык, и открыл замки своего баула. Я увидел в нём коробки с изображением пистолетов.

– Рекомендую вот этот, – сказал продавец, – револьвер «бульдог» made in Italy.

Он, не вынимая коробки из баула, вытащил пистолет из упаковки и продемонстрировал: как откидывается барабан револьвера, как защелкивается обратно. Нажав на курок, произвел холостые щелчки. Пистолет мне понравился.

– Цена? – Спросил я.

– Три тысячи форинтов, – ответил продавец.

– Дорого, – начал торговаться я, – за две с половиной возьму.

– Хорошо, – согласился продавец.

– Вместе с патронами, – добавил я.

– Ладно, дам тебе пачку патронов, только не с нервно-паралитическим газом, а с обыкновенным жгучим перцем.

– Годится, – ответил я, отсчитав ему деньги, взял коробку с пистолетом и положил к себе в карман. Затем немного подумав, сказал:

– Фим, возьми коробку, положи себе во внутренний карман.

– Зачем? – Спросил Фим, – ты что, сам себе не доверяешь?

– Не в этом дело. Ты человек посторонний, а я могу встретить здесь знакомых, ну, мало ли еще кого. Зачем мне лишние вопросы.

– Хорошо, давай, – сказал Фим, взяв коробку с пистолетом, положил в свой внутренний карман.

– Ну, что, пойдём дальше?

– Да нет, Сева, всё понятно – рынок как рынок. Тем более, у тебя осталось совсем немного долларов, ой, извини, всё на доллары меряю, форинтов.

– Ötszáz forint – это пятьсот форинтов, пойдем на выход, выпьем пивка. Здесь пиво отличное, завод же рядом. А пиво называется «Kőbánya», также как и завод и конечная остановка. После пивка поедем домой. Годится?

– Годится! – Поддержал меня Фим и добавил, – я смотрю, здесь одни поляки торгуют, как цыгане – и косметикой, и парфюмерией, и оружием.

 
***
 

Последний поворот гаечного ключа и стойки передних амортизаторов надежно встали на свои места.

– Всё, точка! – Я закрыл капот автомобиля, сложил инструмент, вымыл руки и вышел из бокса на улицу, в прохладу летнего ночного ветерка.

Всё вокруг замерло: стихли городские шумы и одновременно по всей трассе до самого аэропорта включились уличные фонари, создавая засветку тёмного неба, на котором до этого господствовали только яркие далекие звезды. Свет в окне диспетчерской потух, и только где-то в глубине помещения горела настольная лампа, мирно соседствуя с голубым отсветом монитора. Стас сдал дежурство час назад, и в диспетчерской осталась одна Ольга. «Наверное, укладывается спать», – подумал я, тщательно закрывая замки на воротах и входных дверях бокса. И тут я обратил внимание на тусклый свет автомобильных фар, который, по мере приближения, становился всё ярче и ярче. Ксеноновые фары какого-то джипа осветили ворота, отбросив причудливую художественно-витую тень от кованых ворот на пандус бетонного въезда. Я быстро подошёл к воротам, открыл ключом замок входной калитки и, распахнув ее, подошёл к джипу раньше сигнала автомобильного клаксона.

– Добрый вечер! Вы что-то хотели? – Спросил я водителя сквозь щель приоткрытого стекла водительской дверки.

– Здравствуй, дорогой! – Послышался из глубины салона мужской голос с кавказским акцентом. – Слушай, это что у вас тут, стоянка?

– Да, стоянка. А вы что, хотите поставить машину? У нас места все бронируются заранее через интернет.

– Не, дорогой. У самого-то есть машина? – Человек из джипа высунул голову из салона.

– Есть, конечно, а как же без неё.

– Слушай, может, мы с тобой договоримся? Надо сделать одно дело, и ты заработаешь, и мы заработаем.

– Что вы хотите? – Осторожно спросил я.

– У нас машина попала в аварию, сильно пострадала. Даже не в аварию, мой друг совсем пьяный врезался задом в бетонное ограждение, разбил машину в хлам. Слушай, друг, помоги. Сейчас уже темно, на дороге никого нет. Мы поставим нашу и твою машину так, как будто ты врезался в нас, и вызовем инспектора. Твоя страховая компания заплатит нам за разбитый автомобиль, а мы с тобой поделимся деньгами.

– Нет, дорогой, так не пойдет, я в такие игры не играю.

– Да, ты послушай, друг, здесь всё законно, ничего страшного нет. Не ты будешь платить со своего кармана, а страховая компания. Поможешь, брат?

Я ещё раз посмотрел внимательно на человека в джипе, стараясь запомнить его лицо, – я тебе уже сказал, нет, этим заниматься не буду. Зачем мне вешать на себя ещё один страховой случай, тем более мне завтра в поездку.

– Что, далеко собрался, а?

– Это уже неважно, – ответил я человеку в джипе.

– Эй, брат, это плохо совсем, плохо, что ты не хочешь нам помочь, уважаемый.

– Я тебя не знаю, а ты мне предлагаешь такие вещи. Что, у тебя друзей нету, что ли, договаривайся с ними.

– Мне нужен совсем другой, посторонний человек, не из нашего круга.

– Нет, ребята, пардон, на этом разговор окончен, до свидания.

– Зря отказываешься, брат, можешь потом пожалеть.

– Это что, угроза?

– Понимай, как хочешь.

Я пристально посмотрел на водителя джипа, фиксируя его нелицеприятный взгляд, и ответил:

– Ну, раз так, придётся мне нажать тревожную кнопку, сейчас здесь будет полиция.

– Нет, не надо, мы уезжаем, давай пока, – джип задним ходом отъехал от ворот, развернулся и скрылся в темноте ночи, разрезая ярким лучом автомобильных фар кромешную тьму проулка.

 
***
 

Я вдруг ощутил, что очень устал. Алкоголь и бессонные ночи давали о себе знать. Почувствовав какую-то повышенную слабость, одышку, учащённое сердцебиение, я остановился:

– Фим, ты меня слышишь? Мне плохо, мне очень плохо.

– Сева, что с тобой? Что делать, не знаю, скажи?

– Фим, сейчас я пойду к таксистам, спрошу, может, у них есть таблетка валидола? А ты беги на конечную станцию метро, там есть врач, сообщи, скажи ему: «Az ember meghal!»6262
  «Человек умирает!» – (венг.)


[Закрыть], можешь просто – «SOS».

Я медленно побрел к стоящим на краю площади автомобилям такси, краем глаза наблюдая, как Фим бежал к станции метро.

– Не успеет, хотя бы агонию не увидит, – мелькнула мысль.

Подойдя к одному из водителей такси, я попробовал объяснить, путая русские и венгерские слова, что у меня болит сердце и мне нужен валидол. Но, таксист ответил мне по-венгерски:

– Nem értem.6363
  «Не понимаю» – (венг.)


[Закрыть]

Тогда я понял, что от них ничего не добьюсь, развернулся и увидел рядом, возле газона, садовую скамью. Медленно, еле передвигая ноги, я добрел до неё, сел. Рядом со мной сидела пожилая женщина. Она посмотрела на меня и по-польски спросила:

– Czy wszystko w porządku, stary?6464
  «Вам плохо, мужчина?» – (польск.)


[Закрыть]

– Да, мне очень плохо, у меня останавливается сердце, – ответил я по-русски.

– Подождите, я дам вам таблетки валерианы. Успокойтесь, может быть всё пройдёт, – сказала она на русском языке, с еле уловимым акцентом.

Она достала из сумочки стеклянный пузырек, в котором находились желтые горошины валерианы, и дала мне пару таблеток.

– Разжуйте, – сказала женщина.

Я разжевал и проглотил таблетки, но моё состояние не улучшилось, а, почему-то, мне становилось всё хуже и хуже. Вдруг я почувствовал, что мои ноги, начиная с самых пальцев, начала охватывать непонятная, физически непереносимая судорожная волна, непрерывно поднимавшаяся вверх по моему телу, вызывающая такую нестерпимую боль, что хотелось кричать и плакать. Судорога охватила мои голени, поднялась выше и уже крепко сжала в стальные тиски все мышцы ног. Кровь, как будто останавливалась в венах, и не желала дальше циркулировать и подчиняться процессу кровообращения. Боль была нестерпимой. Я попытался вытянуть ноги, но боль не отпускала. Тогда я инстинктивно почувствовал, что нужно занять горизонтальное положение и лег на лавочку спиной, лицом вверх. Женщина испуганно вскочила и что-то начала кричать окружающим по венгерски. До меня сквозь туманное сознание доходили её слова:

– Az emberek, segítség, itt az ember rossz!6565
  «Люди, помогите, здесь человеку плохо!» – (венг.)


[Закрыть]

– Кажется, я умираю, – онемевшими губами прошептал я.

Силы покинули меня, руки повисли как плети. Судорожная волна двигалась все выше и выше, подбираясь к самому сердцу. Мне стало трудно дышать. Я почувствовал огромный комок в горле, как будто кто-то душил меня изнутри. Рот приоткрылся, губы онемели, онемел язык. Я хотел что-то крикнуть, но не смог – только прошипел по-мадьярски:

– Ez fáj!6666
  «Это больно!» – (венг.)


[Закрыть]

Вокруг меня стала сгущаться тьма. Тело мое было не настоящим, оно вдруг стало совсем другим: беспомощным, ватным, и вдруг, мне показалось, что я оказался в какой-то пещере, где были только одни гранитные стены и никакого намека на выход. Я почувствовал, что в этой пещере был не один: вокруг меня, словно призраки, кружили какие-то существа, и организм был полностью обессилен. Ощущались такая слабость и судорожная боль, что невозможно было даже шевелиться. В этой пещере было жарко и душно. Моё сознание ощущало, что меня окружили сущности-призраки, которые стали хватать своими щупальцами тело и рвать его на части. Я ощущал сильную боль, но крови не было. Они рвали мою плоть и ломали кости. Сознание ещё работало, и я понимал, что после такого физического насилия – не выживу, если, ещё раньше, не задохнусь от жаркого удушья этой пещеры. Я удивлялся своему организму, терпящему эти страшные физические мучения, и поражался, что ещё жив, практически не ощущая никаких запахов и движения воздуха. Только два запаха доминировали в этой пещере – невыносимый запах сероводорода и запах потной горящей человеческой плоти. Сущности издевались надо мной. Они были огромными и бесформенными, призрачно заполнив собой всю пещеру, смотрели сверху вниз злобно и пристально, вглядываясь в мои зрачки своими безумно-красными глазами. Эти страшные сущности настолько ненавидели меня, что в моей душе зародился панический страх, и я понял, что отсюда, уже, никогда не выберусь. В этот трагический момент мне вдруг стало жалко самого себя, моих родных и близких, которые живут где-то там, далеко, на другом краю света. Стало мучительно больно за то, что я обижал их когда-то, был невнимателен, что скупился на любовь к своим самым родным и близким людям. Почему-то, за одно мгновенье, передо мною пронеслась вся жизнь, буквально за секунду вместив в этот короткий отрезок времени жизнь от рождения до сегодняшней смерти. Мне стало жалко брата Ефима:

– Где он сейчас, что он чувствует? Как невыносимо больно ему будет пережить мою смерть.

Я уже не сомневался, что это действительно она, старуха в черном капюшоне. Решила, костлявая, что, так называемый возраст Христа – тридцать три года, для меня конечен – пора на тот свет.

В ту же секунду в моём сознании возникло что-то неуловимо светлое и близкое – это было видение комнаты, в которой мы проживали когда-то с Ирэн. Вот, она достает из пакета икону, нет, скорее, это было не икона, это был портрет Иисуса Христа в простой деревянной рамке. И я услышал ее слова:

– Сева, я вешаю на стену этот портрет Христа, когда тебе будет плохо, помолись, и он поможет тебе.

После этих слов тьма пещерная, сгустившаяся вокруг меня, отступила, и я увидел этот портрет, портрет сына Божьего. Он смотрел прямо на меня. Я стал неистово молиться, без слов, какой-то внутренней сущностью своего сознания, как бы посылая мысли от себя к нему, и доминантой этих молитвенных посылов было одно:

– Боже, спаси и сохрани меня, спаси и сохрани моих близких, моих родных: отца, мать, жену, детей. И, совершенно неважно, что мы разошлись и живем не вместе – они для меня все самые родные. Спаси моего родного брата, двоюродного, детей их – моих племянников. И, в этот момент, я внял сознанием ответ Божий:

– Ты каешься, сын мой? Ты искренне каешься перед лицом смерти? Я знаю, что здесь нет никакого лукавства и вранья – перед лицом смерти все говорят только правду! Я увидел твою мечущуюся и любящую душу, заблудшую, но добрую, а значит и сам ты – человек. Если ты, своей волей и силой сознания сможешь сейчас выжить, у тебя всё поменяется в лучшую сторону.

– Боже, скажи мне, как выжить? Как мне вернуть веру в себя, веру в тебя и веру в то, что я выживу, несмотря на то, что меня всего поломали и всю мою плоть разорвали на куски?

– А ты сосредоточься, – ответило мне Божье сознание, – самые лучшие побуждения, всё самое доброе в твоей душе собери в единое целое, изгони из сердца всё плохое и даже не думай об этом плохом, и тогда, у тебя в районе третьего глаза, возникнет маленькая звёздочка. Она будет гореть до тех пор, пока ты своим сознанием и желанием жить будешь её поддерживать, усилием воли поддерживать свет этой звезды так сильно и искренне, чтобы он не гас. Погаснет, значит, ты умер.

И вот, в моём сознании, на месте образа Божьего, возникла блестящая металлическая нить, исходившая от переносицы куда-то высоко в небо, и на самом конце этой нити загорелась маленькая крохотная звёздочка.

– Она загорелась! – Ликовало сознание, – она загорелась, у меня есть шанс не умереть, мне дали шанс жить, у меня есть шанс увидеть всех моих родных и близких и лично попросить у них прощения.

Я держал усилием воли свет крохотной звезды, поддерживал так сильно, что тело, охваченное смертельной судорогой, напряглось ещё сильнее. Неимоверным усилием воли, внутренним сознанием, созерцая звезду, молился: