Текст книги "Чистые слёзы"

Согревающий свет

– Волкова, вас ждёт доктор в реанимации, – выкрикнула с поста медсестра.

Мой боевой дух нисколько не иссяк, и я уверенным шагом двигалась по коридору. Решимость нисколько не угасла, даже наоборот, подталкивала вперёд.

Наша встреча была неприятна нам обоим. Михаил Николаевич – сын Валентины Григорьевны Ладоши. Конечно, то, что мы из Унечи и вместе работаем с мамой в школе, ему хорошо было известно. Думаю, и руководство больницы давило на него.

В общем, выйти ко мне он вышел, но говорил с явным негодованием:

– Что вы хотите услышать? Название препаратов? Вы медик? Я вот сейчас не с вами должен находиться, а с пациентом…

Тон его был крайне резким и даже грубым, но меня это-то как раз и успокоило: передо мной человек, не разводящий демагогию, а желающий выполнять своё дело без назиданий со стороны хоть кого-нибудь. Дело в том, что, являясь реаниматологом первой категории, он один имел доступ к введению какого-то экспериментального препарата, требующего непрерывного присутствия (об этом позже узнаю от Валентины Григорьевны).

– Извините меня, – лишь успела я проговорить в спину, потому что он даже не хотел меня слушать.

Да и что я могла ему сказать? Это был наш единственный разговор – больше мы никогда не пересекались. Лишь добавлю, что Михаил Николаевич – настоящий профессионал, врач по призванию. Я узнала потом, что он и после своего дежурства приходил и контролировал состояние Жени (поскольку жил рядом с больницей), контролировал проявление побочных действий введённых лекарств. И самое главное: всё, что делал он, – это не по указаниям и просьбам, а просто потому что качественно выполнял свою работу. Я очень благодарна судьбе за то, что Михаил Николаевич в тот момент оказался рядом с моим сыном. Многие родители даже и не подозревали, какая важная работа проводилась этим немногословным, пусть и грубоватым, но не кричащим о своих заслугах и регалиях доктором.

Вечером на пост позвонила Вера и сообщила желанную новость: после двадцати часов меня проведут к Жене. Когда сегодня смотрю фильмы о врачах и вижу, как рядом с тяжелобольными находятся их родственники, понимаю, как это правильно. Но тогда это посещение носило исключительный характер. На фоне моей с сыном разлуки и угнетающих сообщений о неменяющемся критическом состоянии эта встреча была глотком спасительного свежего воздуха для меня и, как оказалось, для Жени. Мы нередко произносим фразу: в жизни нет справедливости. Тогда я тоже так думала, оценивая ситуацию маленькой Алинки, с которой должна находиться её мама. Именно сегодня планировали провести очередную операцию малышке, естественно, с последующим уходом, в котором нуждается каждый послеоперационный больной, тем более малыш. Но мама по телефону заявила лечащему врачу о невозможности присутствия по причине её занятости на новогодние праздники. Якобы на это время у неё другие планы, отложить которые невозможно. Честно говоря, эту ситуацию предугадывали врачи, ведь перенос операции, оказывается, был уже не в первый раз – и снова по причине «занятости» мамочки. Мучил вопрос: почему и за что этой девочке досталась такая мама? Ясно, что родителей не выбирают. Где и в какой момент просыпается или не рождается вообще материнский инстинкт? Умиляемся, когда наблюдаем за дикими животными, с нежностью ласкающими своих детёнышей, и ужасаемся, когда сталкиваемся с равнодушием и бессердечием таких мамаш.

В соседней палате всех детей выписали, там оставалась одна Алинка. Дверь постоянно была открыта. Девочка напоминала маленького зверька в клетке, никогда не плакала (чему мы удивлялись), грустно смотрела на проходящих в коридоре людей или спала. Мы с Машей просили заведующего отделением перевезти её кроватку к нам в палату, но холодная рациональность врачей помогала в этом случае девочке больше, нежели наша жалостливая эмоциональность. Холодным умом мы понимали это. Девочка переросла свою детскость и осознавала свою участь, мы же на время, играясь и заботясь, подарив ласку и тепло, вернули бы её в настоящее детство. А что дальше? По всему понятно, жизнь малышки будет другой. Когда и после праздников операцию в очередной раз перенесут, пригласят представителей опеки для назначения опекуна для девочки. Находясь в нездоровом состоянии подавленности и обречённости, я тоже задумалась тогда о том, что, может быть, моя несостоявшаяся беременность давала мне другой шанс? Надо сказать, Саша спокойно принял мои доводы и – я благодарна ему – не отказал мне тогда. Я не сталкивалась в жизни с юридическими тонкостями по такому щепетильному вопросу. Женщина из опекунского совета, выступившая в нашей беседе больше психологом, убедила меня, что воевать с мамой Алины я буду всю жизнь. И совсем не ясно, стану ли я для девочки той матерью, какой могу и хочу. И действительно, как только маме передали весть о появлении потенциальных родителей для девочки, она тут же явилась. Увидев её, я поняла, что она ещё та штучка: брюнетка ростом выше среднего с длинными распущенными волосами ниже пояса в мини-юбке гордо и прямо шла по коридору отделения, громко и чётко отбивая шаг высокими каблуками. Я сглотнула тогда слюну и усекла: к бою с таким противником, если честно, не готова. Просто оставшиеся силы нужно сохранить для своего ребёнка – так озвучила принятое мною здоровое решение Саше. Операцию девочке всё-таки сделали. Мама с ней дежурила всего пару часов. Но опекунский совет угрозами ли, предупреждениями ли, но заставил забрать Алинку домой. Сейчас этой девушке двадцать один год. Какая ты стала, маленькая хрупкая девочка с большими ясными глазами?..

Заранее я пришла в этот длинный коридор. Прикасаясь к холодным лепесточкам и поглаживая бурые соцветия дикой розы, с нетерпением ждала вызова, ожидая встречи, как первого свидания. Нежный трепет волновал мою грудь: скорее бы обнять мою крошку.

– Волкова, проходите, – услышала наконец заветные слова.

Я следовала за медсестрой по коридору, и казалось, этот путь был бесконечным: мы прошли первую палату, вторую, третью – и вот наконец в тупике она повернула в открытую дверь налево:

– Вот ваша палата. Женя, пришла твоя мама, – буднично произнесла медсестра, как будто это от меня зависел мой приход.

Яркий свет люминесцентных ламп на мгновение ослепил меня. Палата была огромная, белая и пустая, напротив – стена из широких оконных переплётов, слева вдоль стены – много разного медицинского оборудования. Обернувшись на сто восемьдесят градусов, упёрлась взглядом в высокую кровать. Накрытый простынкой по грудь, с раскрытыми ручками лежал мой маленький мальчик, занимая одну треть всей площади кровати. На лице – кислородная маска. Под монотонные пикающие звуки на мониторах, расположенных у изголовья кровати, рисовались разноцветные пунктирные дорожки с зигзагообразными линиями. На левом плече – катетер в виде подушки, в него одновременно входили пять-шесть шприцев. На штативе для вливаний – несколько бутылочек. Среди стеклянных пузырьков выделялся прозрачный пакет с бурой жидкостью (так я узнала о переливании крови моему сыну, основной донор по крови – Мансуров, по плазме – Сидоров, Кузнецов – огромное спасибо всем вам!). На запястье правой руки – браслетик, на среднем пальчике – датчик, проводочки от них тянулись к приборам. При малейшем движении звуки начинали менять монотонно-спокойный сигнал на тревожно-аварийный, а на экранах сразу же выскакивали зигзагообразные вертикальные линии.

Как только Женя увидел меня, он левой ручкой спустил с лица маску и потянулся ко мне обеими ручками со словами:

– Мамочка, я тебя очень люблю!

В это мгновение запищали все колонки, линии на мониторах стали дёргаться чаще. Увидев испуг в моих расширенных от ужаса глазах, он успокоил меня, ещё не знающую здесь ничего:

– Не бойся, это я подвигался. Сейчас станет тихо.

Моему мальчику четыре с половиной, но отнюдь не ребёнок произносил слова, а тем более не мой сын – я не узнавала его. Сейчас в роли взрослого был он, а не я. Осторожно, чтобы не задеть никакой проводок, наклонилась к нему и бережно, невероятной нежностью укрыла сына. Чтобы не доставить Жене неудобство и ничего не повредить, я осторожно повисла над ним и прикоснулась к его щёчке. Так мы встретились. Это была самая счастливая минута, о которой я вспоминаю всю жизнь.

Присев на рядом стоящий стул и не выпуская Женину левую ладошку из своих рук, продолжала осматривать сына. Он был очень горячий, царапающий и хриплый голос еле-еле слышен, в полуоткрытых глазках виднелись лопнувшие кровяные сосудики, мочевой катетер спускался в утку под кроватью. Своим редким дыханием я боялась выказать тот ужас, который испытала от увиденного: цвет кожи как у покойника, зеленовато-коричневый; приподняв край простынки, чуть не выдала криком испуг – выпирал тугой, сильно вздувшийся, как будто беременный, животик. Медсестра поймала мой взгляд.

– Это печень, у нас сильно большие проблемы из-за этого да и из-за другого тоже, – уклончиво пояснила она, видимо, жалея, что начала вообще что-то говорить.

Но я и спросить не могла ничего при нём.

Кровать была с ремнями для закрепления конечностей, а Женя лежал свободно. Я снова посмотрела на медсестру.

– Женя нам очень помогает, сам поправляет сваливающиеся датчики и маску. Нам удобнее держать его свободным, – добавила она. – Мальчик умный и спокойный. Как только объяснили причину, почему его пристегнули, пообещал, что не будет часто двигаться, тем более выдёргивать шприцы.

Пытаясь дышать ровнее и скрывая шоковое состояние, я постигала сейчас ещё одну тайну: мой сын сам боролся за свою жизнь. Это не значило, что я не нужна ему, но осмысление было дано моему ребёнку свыше.

На тумбочке стояла переданная мною маленькая иконка Пресвятого Евгения, бутылочка со святой водой. Мне подали ватный тампон, чтобы я смочила губки сына водичкой. Я так и сделала. И тут увидела салфетку с обычным песком.

– Это со своим другом поделилась наша малышка, – указала медсестра на бокс для младенцев, в котором лежал весь в трубочках маленький комочек. – Девочка родилась недоношенная, всего тысяча сто граммов, мы ей помогаем набрать вес, правда, Женя? – продолжала она, как будто разговаривала не со мной.

– Мама, она уже почти килограмм с половиной весит, мы её каждый день взвешиваем, она растёт и даже скоро начнёт плакать, – медленно прохрипел Женя.

Я обомлела: и правда, такого я ещё не слышала да и не видела.

– Родственники родителям девочки передали из Иерусалима святой земли, и мы, конечно, с их разрешения частичку положили Жене, – улыбаясь, добавила медсестра. – Пусть Божья благодать поможет этим детям, – закончила она.

– А как к этому относятся врачи? – вспоминая, что заведующий отделением отправлял нас в церковь, спросила я.

– Не запрещают. Мы все уповаем на Бога, врачи осознают, что их руками творятся Божьи чудеса. Здесь не одно чудо произошло, не раз доктора видели невозможное и пока ещё необъяснимое.

Конечно, я старалась вести себя как можно естественнее, стала рассказывать о бабушках и дедушках, о Тане и о папе, что все ждут нас дома. И что скоро обязательно у нас будет собака. Женя, сдвинув маску (он всё время надевал маску, как только замолкал, делал это без напоминаний), спросил:

– Правда? Сразу-сразу?

– Ну подожди, – заторопилась я, – давай летом, чтобы с ней можно было гулять?

– Давай! – послушно согласился он.

Я пробыла у сына больше часа, и, когда он стал закрывать глазки, медсестра обратилась ко мне:

– Завтра короткий день, приходите пораньше, уже после четырёх здесь никого не будет.

Я услышала это как уже решённый вопрос, что я буду ходить сюда всё время. Моя надежда наконец улыбнулась мне. Я это чувствовала. С Женей мы договорились, что завтра я приду с новыми сказками, которые купил папа.

– И ещё… – продолжила женщина, – во-первых, вам надо сдать кровь на станции переливания – любой группы, и обязательно поставьте в известность, что сдаёте для областной детской больницы. Во-вторых, Женю начали кормить. Сегодня мы обошлись бульоном, всего-то две-три ложки, а вы купите овсянку экстра. На первом этаже в ЦУМе точно есть. Молоко нельзя, будем варить на воде, у нас есть плитка.

Я не шла из отделения – летела, внутри всё клокотало, готовое вырваться наружу, единственное, о чём сейчас жалела, – что не могу поделиться своей радостью с родными. Да, было много страшного и тревожного, но появился свет. Я представляла, что этот свет не только осветит, но и обогреет наш путь. «Всё будет хорошо! – засыпала я после прочтённых молитв. – Завтра приедет Саша и наступит Новый год, а потом мы поедем домой, и у нас появится собака…»

Наступило утро последнего дня уходящего 1999 года. Это был первый в моей жизни год без новогодней ёлки. Дух волшебства, характерный для этого времени, всё равно витал в воздухе, правда, он был особым – от него ждали в клинике одного: покинуть это место навсегда и вернуться домой.

Утром я отправилась в ЦУМ: надо было купить кашу. В троллейбусе я наблюдала за людьми, живущими «нормальной» жизнью: они ехали на работу, в школу, по делам, за подарками, то есть были заняты обычной суетой предпраздничного дня. Но особенно я встрепенулась, войдя в универмаг, украшенный к Новому году. Ритм и краски последних дней были иными: не слышали мы радостных криков, означающих детский восторг от неожиданных подарков; глаза дивились не только разноцветной и блестящей мишуре, но и большому количеству народа в предновогоднем настроении. А про звуки и говорить нечего: после гулкой больничной тишины слух тяжело воспринимал непривычно звонкие и весёлые песни, раздававшиеся отовсюду. На витринах красиво уложенные товары, аппетитно украшенные рыба, мясо, сладости, фрукты к новогоднему столу – даже слюна смочила горло. Но всё это было не для нас. Я внимательно рассматривала упаковки каш в бакалейном отделе и наконец нашла то, что мне нужно.

Устав от людей, шума и суеты, с облегчением ввалилась в здание больницы, отнесла овсянку в реанимацию, а в палате поделилась с Машей ощущениями от выхода в город. С болью и горечью думали о том, что родители всех детей, оказавшихся на Новый год в стенах больницы, и не только этой, загадывали только одно главное желание этой волшебной ночью – чтобы их ребёнок поскорее вернулся домой здоровым.

Прервав наши мечты, в палату влетел Сергей Алексеевич. Он по-прежнему оставался лечащим врачом Жени и каждое утро после осмотра приходил и сообщал о выполненных хирургических процедурах. От него я узнавала страшные диагнозы, поставленные моему сыну: сепсис, острая печёночная и почечная недостаточность, двусторонняя пневмония, обширный абсцесс кишечника, перикардит – не было органа, не затронутого сепсисом. От него же я и услышала, что остеомиелит – сейчас меньшее из зол в его организме.

– Как хорошо, что вы здесь. Вы мне нужны, – настороженно промолвил доктор, и мы прошли в ординаторскую.

– Сегодня ночью вашему сыну стало хуже. Срочно нужно помочь сердцу: экссудативный перикардит. Наш кардиолог не на месте. Я могу, если вы доверяете, сделать процедуру… – Как всегда его речь была стремительной.

Я же, услышав тревогу в его голосе, впала в ступор:

– Что это значит? Какая процедура?

Дальше он рассказал мне «человечьим», немедицинским языком: сепсис – гнойное воспаление крови, этот гной с кровью вошёл во все органы, но хуже всего сердцу. Обложив его, гной не даёт работать сердцу ритмично. Сердце затухает. Срочно нужно сделать прокол – пункцию в область сердца и отсосать шприцем скопившийся гной.

– Вы разрешаете мне сделать это? Это может спасти мальчика. Счёт идёт на часы.

Всё услышанное вернуло меня в реальность, а то какие-то желания и мечты… Я в первый раз должна была сама принять решение, касающееся жизни моего ребёнка.

– А вы бы сделали это своему сыну? – только и спросила после паузы, придавившей меня.

– Да, однозначно, своему сыну я уже сделал бы. Поймите, сегодня все врачи уйдут на три дня, и что случится за это время – никто не знает. У нас есть шанс помочь мальчику, решайте, – торопил он.

Уверенный тон Сергея Алексеевича подстегнул меня.

– Я согласна, – подписала я уже подготовленные доктором бумаги.

Он сразу же выбежал, а я вернулась в палату. Закрыв лицо руками, тихо заплакала в подушку. Все мои нарисованные идиллии стёрлись в один момент. Вот это и была реальность: всё очень плохо, и то, что я пыталась закрыть глаза на ужас, увиденный мною вчера, говорило лишь о моей некомпетентности и наивности. Снова затрусились руки. Маша не трогала меня, и я была благодарна ей за это. Как подстреленная, подскочила и стала молиться.

Через час открылась дверь и вошёл Сергей Алексеевич. Глаза его светились радостью, он улыбался.

– Всё хорошо, я теперь спокойно могу идти встречать Новый год. Ждите меня теперь четвёртого января. Честно говоря, думал, будет кубиков пять… Вот принёс вам посмотреть, сам не ожидал. – Он вытащил из кармана халата десятимиллилитровый шприц, доверху наполненный мутной жёлтой жидкостью.

Много это или мало, я не понимала, но его радостно-ошарашенное состояние свидетельствовало о большой удаче.

Видя мою пришибленность, Красюк похлопал меня по плечу:

– Вы приняли правильное решение. Всё будет хорошо.

В первый раз я услышала обнадёживающие слова от доктора. Лишь тяжёлый выдох покинул моё тело.

Выходя из палаты, прощаясь с Ромкой на длинные выходные, давая наставления Маше, Сергей Алексеевич обернулся к нам и спросил:

– А вы хоть знаете, что у нас смена власти? Включите телевизор: Ельцин подал в отставку. У нас теперь новый президент.

Он вышел, а мы с Машей дико и истерично рассмеялись: вот уж точно, эта новость интересовала нас меньше всего. Мир горя чрезвычайно узок. Словно гиганты Атланты, поддерживающие небесный свод, наши близкие были придавлены непомерно тяжёлым и страшным горем. Повседневная жизнь за больничными стенами стала чуждой и совершенно незначимой.

Я с нетерпением ждала шестнадцати часов, чтобы спуститься в реанимацию.

Скажу вам, что этот день и вправду был волшебный. Я чувствовала настоящее счастье, находясь рядом со своим мальчиком и осторожно прикасаясь к нему. Мне разрешили сегодня помыть моего сыночка, учили переворачивать, чтобы, не дай Бог, не появились пролежни, и всё это надо было делать аккуратно, чтобы не затронуть медицинские проводочки. А потом я читала Жене сказки, особенно ему понравилась английская народная сказка «Джек и бобовый стебель». Обсуждая отважные поступки Джека, мы мечтали с сыном, что бы загадали, если бы у нас оказались волшебные бобы. Это были минуты истинного блаженства. Мне даже показалось, что сегодня цвет кожи посветлел и животик стал мягче. На грудке пластырем заклеено место в области сердца. А самое главное, удивлял дух моего мальчика: в его словах я не слышала условного наклонения, не звучало «если». Он говорил с уверенностью: вот это будет, это случится. Мне тоже всё это придавало сил. Я восхищалась своим сыном. А медсестра, дежурившая сегодня, умилялась нашими отношениями и удивлялась, что бывают такие рассудительные и мудрые не по годам дети. Разве это не было счастьем?

Когда пришло время спать, Женя попросил спеть его любимую песню для них с малышкой. И я спела нашу колыбельную, нежно поглаживая головку своего сынишки:

 
Ребята, надо верить в чудеса,
Когда-нибудь весенним утром ранним
Над океаном алые взметнутся паруса,
И скрипка пропоёт над океаном.
Не три глаза, ведь это же не сон,
И алый парус правда гордо реет —
В той бухте, где отважный Грей нашёл свою Ассоль,
В той бухте, где Ассоль дождалась Грея.
С друзьями легче море переплыть
И есть морскую соль, что нам досталась,
А без друзей на свете было б очень трудно жить,
И серым стал бы даже алый парус.
 

Тихая мелодия разносилась по реанимационной палате, лишь монотонные звуки медицинских датчиков вклинивались в исполнение. Нам было очень хорошо, медсестра сидела с нами, тихо плакала и тоже, я уверена, была счастлива. Я совсем не открою вам тайну, если скажу, что все сестрички, дежурившие у Жени, полюбили моего сына. Я почувствовала это, когда стала навещать его, потому что не любить такого искреннего и добродушного малыша – невозможно.

Наверное, каждая мама считает, что её ребёнок уникальный. А я не просто полагала, я это знала. Мои дети – это мои цветы, которые я растила с любовью и нежностью. Так воспитывали нас родители, так научили они относиться к своим детям – что всё в этой жизни для них. Накормить лакомством – это одно дело, совсем другое – насытить духовной пищей. То, сколько времени мы проводили вместе, играя, читая, считая, рисуя, сочиняя, – дало свои плоды. Женя в два годика уже знал весь алфавит (сильно его смущали буквы Ъ и Ь), а в четыре начал складывать из слогов слова. Он задорно смеялся, когда понимал, какое слово у него получилось. Любимой игрушкой в этом возрасте была книга, и мы никогда не экономили на приобретении новой яркой, красочной, познавательной (и дорогой!) книги, такие тогда начинали появляться в продаже. Многие заказывала почтой. Мы одушевляли не только игрушки – это делают многие дети, но мы находили друзей в книгах и часто разговаривали с ними, вводя их в наш мир детства. Например, был у нас такой друг – Мыша (его озвучивала я), с ним спорили, смеялись, играли. Поэтому совсем не удивилась, когда в эти дни сын меня познакомил со своим другом.

– Мам, смотри, мой друг прилетел. – Кивком головы показал он мне на ворона, сидящего на ветке прямо возле окна. – Я с ним разговаривал, и он мне тоже говорил, что ты скоро придёшь. Только не подходи к нему, не надо его пугать, а то он не скоро тогда прилетит.

Я сидела и сквозь слёзы смотрела на птицу. На фоне белого пространства палаты и хмурого неба за окном этот большой ворон действительно был единственным живым существом. Сверкающими глазами он смотрел, конечно, не на бездвижного маленького мальчика, скорее всего, его привлекали те яркие полосочки, которые появлялись на экранах медоборудования.

– Я долго спал, а когда открыл глаза, он был здесь и смотрел на меня, – продолжал Женя, – тогда я попросил его, чтобы он позвал тебя. Он, что ли, прилетал к тебе?

– Да, сынок, он сразу прилетел ко мне и постучался в моё окно. Просил, чтобы я шла к тебе сюда. Но доктор не пускал, потому что в этом отделении должно быть всё стерильно. Ни один микроб не должен проникнуть к вам. Видишь, малышку вообще спрятали в камеру. А за тебя борются лекарства, которые ты принимаешь. Мне вот выдали специальный халат, как у врачей, который убивает мои вредоносные микробы. Теперь их стало меньше, как только убьём их совсем, сразу поедем домой.

Он лежал и молчал, знаете, так смотрят на мерцающий огонь или журчащую воду, а потом проговорил:

– Спасибо, что позвал мою маму.

Скажете, это счастье? Нет, это больше, это то, ради чего живёт человек. Это волшебный свет, не только освещающий, но и обогревающий душу. Если есть такой свет, значит, ты живёшь. Живёшь по-настоящему, не только ешь, спишь и дышишь, а можешь ощутить всё: запах листвы после дождя и шёпот леса, стрекотанье кузнечиков и пенье птиц, морской бриз и прикосновение тёплого солнца, журчанье речки по каменистому склону и крик пролетающих журавлей, ветер, ласкающий колосья, и аромат свежего хлеба…

Это и есть простое человеческое счастье.

Я возвращалась в палату через коридор с холодными багровыми розами. Приехал Саша – утром поедем на станцию переливания сдавать кровь. Мы просили разрешения у заведующего отделением встречать Новый год вместе. В больнице оставались только тяжелобольные дети, сегодня почти всех выписали. Встречать – да просто находиться вместе в такую ночь. Мы навсегда запомнили наступление двухтысячного Нового года (так получится, что Маша с Ромой и следующий Новый год встретят в больнице – вот такие превратности судьбы). Раздвинув две кровати и соединив две тумбочки, накрыли праздничный стол: жареная рыба, голубцы, тушёная картошка, огурчики – всё это приготовила и передала моя мама. Загадали заветное желание под бой курантов и сразу легли спать. Слишком много пришлось пережить в эти десять дней, которые перекрыли все остальные события ушедшего года. А наступал-то високосный год, и что сулил он нам – одному Богу было известно.