Текст книги "Художественный историзм лирики поэтов пушкинской поры"

Понятие «художественного историзма» наиболее полно раскрыто В. И. Коровиным в работах, посвященных творчеству А. С. Пушкина[71]71
  См., например: Коровин В. И. «Песнь о вещем Олеге» // Филологические науки. 2003. № 2. С. 14–24; Коровин В. И. Размышления Пушкина о русской и западноевропейской истории как фон «Бориса Годунова» // Филологические науки. 1995. № 5–6. С. 14–28; Коровин В. И. «Заветные преданья» // Русская историческая повесть первой половины XIX века/ Сост. В. И. Коровин. М., 1989. С. 5-18 и др.


[Закрыть].

В отличие от историзма Пушкина, историзм поэтов пушкинской поры изучен в меньшей степени. Литературоведами рассматривается реализация исторической темы в творчестве того или иного поэта[72]72
  См. об этом: Батурова Т. К. Страницы русских альманахов; Магина Р. Г. Романтическая лирика пушкинской поры; Гофман М. Л. Поэзия Боратынского; Грехнев В. А. В созвездье Пушкина; Мазепа Н. Р. Е. А. Баратынский: Эстетические и литературно-критические взгляды; Вацуро В. Э. Лирика пушкинской поры, Пушкинская пора; Сахаров В. И. Под сенью дружных муз; Розанов И. Н. Пушкинская плеяда, Поэты 20-х гг. XIX века; Рассадин С. Б. Спутники; Афанасьев В. В. Свободной музы приношенье; Лирическая поэзия последователей Пушкина; Сухомлинов М. И. Князь П. А. Вяземский; Гиллельсон М. И. Вяземский: Жизнь и творчество и др.


[Закрыть].

Во вступительной статье к Полному собранию сочинений А. А. Дельвига И. В. Виноградов отмечает, что «в идиллиях Дельвига наблюдается стремление приблизиться к античности», но «антична по своему устремлению их метрическая форма – гекзаметр»[73]73
  Дельвиг А. А. Полное собрание сочинений. Л., 1934. С. 30


[Закрыть].

В. И. Коровин в книге «Поэты пушкинской поры» замечает, что «античность Дельвига – не достоверная копия древнего мира. Он смотрел на античность глазами русского человека… Дельвиговская античность – это романтический идеал, мечта о гармоническом обществе, но мечта недостижимая, хотя и прекрасная»[74]74
  Коровин В. И. Поэты пушкинской поры. М., 1980. С. 61–62.


[Закрыть].

«Достоянием романтиков становится чувство историзма, поэтому и поэты пушкинского круга, в отличие от классицистов, используя античный материал, осознают временную дистанцию и стараются смягчить условность шуткой, – пишет Л. И. Савельева. – Только у Дельвига иная задача – попытка воссоздать колорит античной поэзии, что приводит к стилизации под античность, иногда искусной, а подчас весьма искусственной»[75]75
  Савельева Л. И. Античность в русской романтической поэзии. Казань, 1986. С. 76.


[Закрыть].

Т. Г. Мальчуковой в книге «Античное наследие и современная литература» высказана следующая мысль: «… присутствие античных элементов в поэзии определяет не только сознательная ориентация поэта на античность, но и преемственная связь с национальной культурой, для которого в течение долгого времени античные памятники играли формирующую роль “нормы и образца”»[76]76
  Мальчукова Т. Г. Античное наследие и современная литература. Петрозаводск, 1988. С. 14.


[Закрыть]. Например, В. К. Кюхельбекер на материале греческой истории пишет трагедию «Аргивяне», в которой пытается воссоздать образ великого сатирика древности и вместе с тем форму его хороводной комедии.

И. М. Тойбин отмечает, что «римская тема в сознании и творчестве Шевырева, в его политических и философско-исторических взглядах не существовала оторвано от проблемы судеб России и русской культуры. Не сам по себе Рим интересует Шевырева, а прежде всего – аналогии и сближения его с Россией, с Петербургом как столицей империи»[77]77
  Тойбин И. М. Пушкин. Творчество 1830-х гг. и вопросы историзма. Воронеж, 1976. С. 145.


[Закрыть].

В книге Д. В. Абашевой «Поэзия Языкова и проблемы фольклоризма» также проводится мысль о том, что «старина Языкову нужна для идеализации прошлого и для того, чтобы провести параллель с современностью»[78]78
  Абашева Д. В. Поэзия Языкова и проблемы фольклоризма. Чебоксары, 2002. С. 35.


[Закрыть]. Как и в поэзии декабристов, в лирике Языкова встречаются образы древности, а «города Новгород и Псков выступают у него символами политической свободы»[79]79
  Там же. С. 80.


[Закрыть].

«Историзм в лирике представляет собой обобщенное эмоциональное содержание целых эпох в развитии мировой культуры: «дух» Древней Греции, рыцарского средневековья, Древней Руси. – пишет С. А. Кибальник. – При этом прошлое обыкновенно смыкается с современностью, существуя лишь как дополнительный план или элемент формы»[80]80
  Кибальник С. А. Русская антологическая поэзия первой трети XIX века. Л., 1990. С. 12.


[Закрыть].

В книге «Русская античность» Г. С. Кнабе отмечается, что «как идеал и норма античное начало не могло и не должно было слиться с эмпирической действительностью, раствориться в ней; оно противостояло ей как эталон и корректив, как ее возвышенно героизированный и требовательный лик. Но в то же время именно в силу своей функции назидания античные мотивы и образы были призваны воздействовать на действительность, следовательно, и взаимодействовать с ней…»[81]81
  Кнабе Г. С. Русская античность. М., 1999. С. 120.


[Закрыть]. Кнабе подразделяет античность на так называемую «мягкую» (выражала себя в «легкой», «анакреонтической» поэзии в таких жанрах, как элегия, идиллия или «подражание древним») и героико-назидательную («реализовывалась прежде всего в теориях и художественной практике классицизма – как государственного, имперского, так и революционного, декабристского»[82]82
  Там же. С. 121.


[Закрыть]).

Культурно-исторический материал прошлого, воплощенный в поэтических текстах, рассматривается исследователями по степени приближенности к той или иной эпохе по своей форме (стилизация под жанровую форму, стихотворный размер и т. д.) и содержанию, то есть насколько исторически верно отражено событие, каковы идеи, заложенные писателем, цель произведения в целом – назидание для современников, пример, достойный подражания, или, напротив, приспособление ко вкусам своего времени и др.

Художественный историзм не обязательно может быть связан с непосредственным отображением исторических и культурных реалий той или иной эпохи или же стилизацией под них. Например, изменениям в истории человеческой культуры подвержены осмысления темы любви, природы и т. д. Но в основе нашей работы рассматривается только исторический материал.

Научное понимание историзма отличается от историзма в художественном осмыслении. Художественному историзму, как правило, свойственен вымысел, то есть то, что создано самим воображением писателя. Сюжет произведения может быть и не доподлинно исторически верным, а вымышленным на основе реальных исторических событий. Однако даже подобный вымысел должен основываться на психологической точности воспроизведения характера человека, его речи, манере общения, характеризующего стиль определенной эпохи. Например, Н. М. Карамзин отвергал вымысел как приукрашивание истории. Он «выработал основу своего исторического метода как синтез логики факта и эмоционального образа “минувших столетий”»[83]83
  Лузянина Л. Н. Проблемы историзма в творчестве Н. М. Карамзина – автора «Истории Государства Российского» // Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII – начало XIX вв. / Под редакцией Г. П. Макогоненко и А. М. Панченко. Л.,1981. С. 157.


[Закрыть]. Одним из первых Карамзин пытался передать и общий колорит эпохи, найти связующую нить событий прошлого и в то же время «изъяснить» характеры людей. Его «увлекала эта возможность уже не просто констатировать поступки исторических героев, но психологически обосновывать те или иные их действия»[84]84
  Там же. С. 163.


[Закрыть].

Отметим, что у Пушкина исторические реалии органически и естественно сливаются с художественным вымыслом. Именно Пушкин доказал право писателя на вымысел. «Но он же… показал, что вымысел вымыслу рознь. Есть вымысел… порожденный авторским воображением без участия Господина факта, и есть вымысел исторически обоснованный»[85]85
  Поляков Ю. «Воскресить минувший век во всей его истине» // Свободная мысль. 1999. № 6. С. 103–104.


[Закрыть]. Иными словами, у каждого писателя, обращающегося к историческому сюжету, могут быть свои вымышленные герои. Но эти герои обязаны мыслить и действовать, как герои подлинные. У каждого писателя реальные исторические фигуры могут произносить монологи и совершать поступки, не отраженные ни в одном историческом документе. Но эти монологи и поступки должны находиться в соответствии с известными событиями и характерами. Пушкин, широко используя художественный вымысел, как правило, опирался на известные исторические документы и факты. Все его произведения, написанные на исторические сюжеты и так или иначе связанные с историей, отмечены печатью историзма, все обстоятельства достоверны, все характеры несут черты своего времени. Например: «Характер Пимена не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, можно сказать, набожное к власти, данной ему Богом»[86]86
  Пушкин А. С. Письмо к издателю «Московского вестника» // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10-ти т. Л., 1978. Т. 7. С. 53.


[Закрыть]. Или такое высказывание поэта: Карамзин в летописях «старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени: «Мазепа действует в моей поэме точь-в-точь, как в истории, а речи его объясняют исторический характер»[87]87
  Пушкин А. С. Опровержение на критики // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10-ти т. Л., 1978. Т. 7. С. 132.


[Закрыть].

Для художественного историзма также характерно использование в изложении конкретных деталей, присущих определенной эпохе. Конечно, детали в историческом труде не могут играть определяющую роль. Но «без деталей историческое повествование превращается в голую схему, концепционное дерево, лишенное листвы»[88]88
  Поляков Ю. «Воскресить минувший век во всей его истине» // Свободная мысль. 1999. № 6. С. 108.


[Закрыть]. Трудность заключается не в том, чтобы пересказать те или иные детали. Надо найти не просто достоверную, но и типическую деталь, не просто яркую, запоминающуюся, но и подтверждающую, подкрепляющую авторскую мысль, авторский вывод. Надо, чтобы эта деталь органически вписалась в текст, стала его неотъемлемой составляющей.

Например, Пушкин не только использует детали, но и обращает внимание на их достоверность. Поэтому он упрекает К. Рылеева по поводу его «Дум» за то, что там во времена Олега упоминается герб России. «Без деталей нет живой истории, есть, может быть, верная, но лишенная души схема. Созданные Пушкиным детали, персонажи, мизансцены – верны, правдивы, историчны»[89]89
  Там же. С. 109.


[Закрыть]. В статье Ю. Полякова приводится пример из «Евгения Онегина», наглядно подтверждающий эту мысль. Ленский вспоминает отца сестер Лариных, как в детстве он «играл его очаковской медалью». «Два слова, сказанные между прочим, но за ними – целая эпоха. Мы узнаем, в каком столетии происходят события, что Дмитрий Ларин был не только бригадиром, как написано в другом месте, но, оказывается, – и героем Очакова»[90]90
  Поляков Ю. «Воскресить минувший век во всей его истине» // Свободная мысль. 1999. № 6. С. 109.


[Закрыть]. Иными словами, детали, выражая общечеловеческие, как бы внеисторические черты, отражают приметы времени. Отметим, что в целом анахронизм не влияет на общую систему миросозерцания описываемой эпохи. Она все равно показывается в правдивом виде. По мнению Вальтера Скотта, анахронизм оправдан, если придает роману живописность и вместе с тем правдивость[91]91
  См. об этом: Скотт В. Айвенго. Роб Рой. Уэверли // Скотт В. Собрание сочинений: В 20-ти т. M. -Л., 1960–1965. Т. 1,5, 8; Реизов Б. Г. Теория исторического романа // Реизов Б. Г. Творчество Вальтера Скотта. М., 1965. С. 271–314.


[Закрыть].

Таким образом, под художественным историзмом[92]92
  Понятие художественного историзма, взятое за основу нашего исследования, наиболее полно раскрытое В. И. Коровиным в работах, посвященных творчеству А. С. Пушкина, приводится со ссылкой на издание: Истории русской литературы: 1795–1830/Под ред. В. И. Коровина. М., 2005. С. 300.


[Закрыть] понимается не столько точное следование историческим фактам, сколько вымысел, основанный, по словам В. Скотта[93]93
  См. об этом, например: Скотт В. Айвенго; Роб Рой; Уэверли; а также: Реизов Б. Г. Теория исторического романа; Правда и вымысел // Реизов Б. Г. Творчество Вальтера Скотта. М., 1965. С. 271–314, 315–337 и др.


[Закрыть], на угадывании примет исторической действительности. Художественный историзм предполагает конкретно-психологическую мотивировку того или иного поступка, характеризующего поведение героя, в духе атмосферы, которая определяет выбранную писателем историческую эпоху. При этом особое внимание уделяется психологической точности в описании миросозерцания и мировосприятия лиц того времени, а также его речевому выражению.

Мы обращаемся к поэтическому переложению истории античности и истории древнерусского государства и России поэтами пушкинской поры. Воплощение библейской истории в поэзии этого периода мы не рассматриваем по нескольким причинам. Проблема библейских мотивов подробно разработана в современных литературоведческих работах[94]94
  См. об этом, например: Глобальный историзм и критическая библеистика. М., 1995; Проблемы исторической поэтики: Евангельский текст в русской литературе XVIII–XX вв. Петрозаводск, 1994. Выпуск 3; Жирмунская Т. А. Библия и русская поэзия. М., 1999; Луцевич Л. Ф. Псалтирь в русской поэзии. СПб., 2002; Религиозные и мифологические тенденции в русской литературе XIX века. М., 1997; Христианство в литературе. М., 2002 и др.


[Закрыть]. Поэтические переложения книг Ветхого Завета в 20-30-х годах XIX века были насыщены свободолюбивыми мотивами, «постижение внутренних смыслов ветхозаветного текста не входило в область авторских интенций, и религиозно-мистические смыслы, в частности, например, псалма угасли»[95]95
  Михновец Н. Г. 136 псалом в русской поэзии XIX века // По царству и поэт: Материалы всероссийской научной конференции «Н. М. Языков и литература пушкинской эпохи»/ Сост. А. П. Рассадин. Ульяновск, 2003. С. 215.


[Закрыть]. Правда, обращение поэтов к библейской истории могло быть связано не только с исторической обстановкой, но и глубоко личными переживаниями. Например, М. А. Дмитриев писал о том, что он обратился к поэтическому переложению псалмов «вскоре после кончины жены, когда все земные утешения были чужды сердцу! В духовных песнях я нашел если не утешение, то, по крайней мере, отраду, заключавшуюся в каком-то живом чувстве другого мира, в чувстве, как будто соединявшем меня с нею»[96]96
  Дмитриев М. А. Стихотворения 1830-х годов. Часть 1. М., 1830. С. 4.


[Закрыть].

Образы Древней Греции и Древнего Рима в лирике поэтов пушкинской поры

В лирике поэтов пушкинской поры особое место занимает тема Древней Греции и Древнего Рима.

В основу исторической темы, посвященной двум великим державам античного мира, легли размышления поэтов о дальнейшей судьбе России, связанные с такими событиями русской и зарубежной истории, как Великая Французская революция, Отечественная война 1812 года, Реставрация династии Бурбонов, восстание декабристов на Сенатской площади. Задумываясь над проблемами настоящего и будущего своего Отечества, мастера художественного слова обращались к прошлому, к истокам мировой цивилизации. «Древний Рим с его открытой для наблюдения завершенностью всего цикла исторического развития – от “младенчества” до “старости” и “смерти” был в этом отношении особо притягательным объектом внимания»[97]97
  Мысляков В. А. Тема Древнего Рима в русской демократической публицистике // Литература и история: Исторический процесс в творческом сознании русских писателей XVIII–XX вв. / Под ред. Ю. В. Стенника. СПб., 1992. С. 191.


[Закрыть].

Одним из принципов художественного историзма были исторические аллюзии в обрисовке нравов прошлого. С помощью прошлого художники слова хотели «намекнуть» читателю на современность. По этому поводу историк М. С. Тартаковский заметил, что, как правило, «из прошлого… выковыривались главным образом «изюминки»: нравоучительные факты, героические характеры или, напротив, примеры чрезвычайной низости, жестокости, вероломства, также могущие послужить целям предостережения и назидания»[98]98
  Тартаковский М. С. Историософия. Мировая история как эксперимент и загадка. М., 1993. С. 97–98.


[Закрыть].

В «высокой» гражданской поэзии история Древней Греции и Рима служила рационалистическим идеалом, который очень часто противопоставлялся современности. Именно с гражданским течением романтизма и был связан поиск идеалов в героическом прошлом, в частности в истории двух древних мировых держав. «Люди искали уроков для настоящего в прошедшем, горевали о былом, и хотели воспоминаниями о неизбежной мести пороку, награде добродетели, рассказами о доброте и величии предков учить современное поколение, казавшееся им ничтожным, против того идеала, который находили они в прошедшем», – писал Н. А. Полевой в «Истории русского народа»[99]99
  Полевой Н. А. История русского народа: В б-тит. М., 1829–1833. Т. 1. С. 15–16.


[Закрыть]. То есть обращение к античной истории, как и мировой истории вообще, связано с поиском идеальных отношений в обществе и государстве. В подобном взгляде на прошлое видна некая условность, субъективность понимания истории художниками слова. В данном случае читатель видит не воплощение исторического события, не отражение духа времени конкретной эпохи, а чувства, которые возникают у поэтов, когда они «погружаются» в лучший мир.

В лирике первой четверти XIX столетия история воспринималась сквозь призму идей тираноборчества и патриотизма (в частности, в произведениях К. Ф. Рылеева). Поэты-декабристы считали, что «дух времени и назначенье века» (К. Ф. Рылеев) являются похожими у многих народов в разные исторические периоды. Применительно к романтической поэзии 1810-1820-х гг. В. А. Гофманом был предложен термин слова-сигналы[100]100
  См. об этом: Гофман В. А. Литературное дело Рылеева // Рылеев К. Ф. Полное собрание стихотворений. М., 1934. С. 49–53.
  В Истории русской литературы понятие «слова-сигналы» определяется следующим образом: «Слово-сигнал – это поэтический знак, при помощи которого устанавливается взаимопонимание между писателем и читателем: писатель подает читателю сигнал о непрямом значении того или иного слова, о том, что слово употреблено им в особом гражданском и политическом смысле» (например, закон, цепи, кинжал, тиран и т. д.) (Коровин В. И., Прокофьева Н. Н. Литературное творчество декабристов // История русской литературы: 1795–1830/Под ред. В. И. Коровина. М., 2005. Ч. 1. С. 118).


[Закрыть]. Отметим, что употребление данных слов характерно в большей степени для гражданского течения романтизма. Слова-сигналы отражают представления поэтов о независимости, свободе, патриотизме, ассоциируясь с гражданской доблестью и вольнолюбием древних народов. Гражданским содержанием наполнялись слова раб, цепи, кинжал, тиран, закон и др. Знаковыми стали для декабристов имена Кассия, Брута – римских политических деятелей, возглавивших республиканский заговор против Цезаря, Катона – римского республиканца, покончившего с собой после установления диктатуры Цезаря.

Упоминание о Риме[101]101
  Например, Т. Е. Автухович рассматривает Рим в качестве слова-сигнала. См. об этом: Автухович Т. Е. Рим в русской поэзии первой половины XIX века: эмблема – аллегория – символ – образ // Образ Рима в русской литературе. Рим-Самара, 2001. С. 55.


[Закрыть], как в лирических, так и прозаических текстах, ассоциировалось, например, с именем неистового республиканца Катона. Он покончил жизнь самоубийством, не желая признать самовластье Цезаря, так как оно влекло за собой гибель республики. В «Отрывках из “Фарсалии”» (1818) Ф. Н. Глинки, обращаясь к друзьям, Катон призывает их покинуть родину, ставшую добычей кесаря:

 
Нам, други, не страшен позорный сей плен:
Упругие выи свободных римлян
Ничто не приклонит под тяжкий ярем![102]102
  Здесь и далее поэтический текст цитируется по изданию: Глинка Ф. Н. Избранные произведения. Л., 1957.


[Закрыть]
 

(143)

Поэт связывает жизнь в рабстве с позором и духовной смертью, в то время как путь через пустыню смерти – это путь к бессмертию.

Обращение поэта к римской теме связано с событиями отечественной истории: крепостная неволя, жестокость аракчеевских порядков в армии. Глинка разделял взгляды одной из первых декабристских организаций «Союза спасения», программа которого предусматривала введение конституционной монархии и уничтожение крепостного права мирным путем, исключающим насильственное свержение правящей династии. В далеком прошлом поэт видел отражение исторических событий своего государства. В описании истории Рима периода падения республиканского строя говорится: «После сражения при Тапсе все города провинции капитулировали перед победителем (то есть Цезарем. – Е. Ж.). Только в городе Утика командующий ее гарнизоном Марк Порций Катон Младший, фанатичный сторонник республиканских порядков, не видя возможностей борьбы с надвигающейся монархией Цезаря, предпочел смерть от своего собственного меча почетному плену. Самоубийство Катона Младшего… стало символом верности Республике и неприятия диктатуры…»[103]103
  История Древнего Рима/ Под ред. В. И. Кузищина. М., 2002. С. 168.


[Закрыть].

Глинка описывает Катона, «фанатичного сторонника республиканских порядков»[104]104
  Там же. С. 168.


[Закрыть], как истинного патриота. Катон не мог представить свою родину под незаконной властью тирана. Но поэт наделяет своего героя вольнолюбивыми чувствами и мыслями, свойственными человеку начала XIX столетия. В контексте «Отрывков из “Фарсалии”» поэт употребляет такие славянизмы, как, например, «выя» (слав. – «шея»), подчеркивая гордость, непокорность, упорство, сопротивление, неприятие самодержавной власти («упругие выи»), «ярем», ассоциирующийся с непосильным, «тяжким» игом рабства и др. Употребление подобных славянизмов, как и обращение к образу самого Катона, служит для выражения патриотических идей независимости, свободолюбия, непринятия власти единоличного правителя (выражением этих идей служат и слова-сигналы: сыны свободы, цепи, мужество предков, бессмертие и т. д.). То есть история Рима «эмоционально переживается поэтом как модель самой судьбы России»[105]105
  Автухович Т. Е. Рим в русской поэзии первой половины XIX века: эмблема – аллегория – символ – образ // Образ Рима в русской литературе. Рим-Самара, 2001. С. 59.


[Закрыть].

В книге С. А. Кибальника «Русская антологическая поэзия первой трети XIX века» исследователем делается акцент на таком принципе художественного историзма, как «подражание древним в формах самих древних»[106]106
  Кибальник С. А. Русская антологическая поэзия первой трети XIX века. Л., 1990. С. 12.


[Закрыть], восходящему к фундаментальному положению классической эстетики Винкельмана. «Подражание древним в формах самих древних» заключается в стремлении постичь прошлое, подражая формам, характерным для античной поэзии. С. А. Кибальник считает, что «освоение античной, главным образом древнегреческой поэзии – Гомера, Феокрита, антологической лирики – вело к проникновению в русскую литературу элементов историзма»[107]107
  Там же. С. 10.


[Закрыть]. И далее исследователь отмечает, что историзм в лирике первой трети XIX столетия представляет собой обобщенное эмоциональное содержание определенной эпохи в развитии мировой культуры. При этом прошлое как правило смыкается с современностью, существуя в качестве дополнительного плана или элемента формы.

Так, в сатире Шишкова «К Метеллию», вольнолюбивая тема облекается высоким слогом, композиционными и синтаксическими формами, восходящими не столько к античной традиции, сколько к манере XVIII столетия. Эго и использование славянизмов («кровавая длань», «чело», «закона глас» и др.), и нарочитое осложнение синтаксических конструкций, и использование инверсий (что, по мнению поэтов XVIII века, в частности

А. Д Кантемира[108]108
  См., например: Кантемир А. Д. Сатиры // Кантемир А. Д. Собрание стихотворений. Л., 1956.


[Закрыть], способствует усилению художественного воздействия), и высокий слог, и одическая интонация.

 
О! скоро ль гром небес, сей мститель справедливый,
Злодейства сильного раздастся над главой,
Исчезнет власть твоя, диктатор горделивый,
И в Риме процветет свобода и покой?
 

(1; 404)

Однако сатира написана александрийским стихом (классическим шестистопным ямбом), что ассоциируется «и с античностью, и сатирами Буало и Вольтера, и с русским XVIII веком, и, непосредственно, с метившей в Аракчеева сатирой Рылеева «К временщику» (1820)»[109]109
  Гинзбург Л. Я. Русская поэзия 1820-1830-х годов // Поэты 1820-1830-х годов: В 2-х т. / Под общ. ред. Л. Я. Гинзбург. Л., 1972. Т. 1. С. 18.


[Закрыть].

В сатире К. Ф. Рылеева «К временщику» (Подражание Персиевой сатире «К Рубеллию») (1820) под видом обличения древнеримского вельможи подвергнут суровому осуждению А. А. Аракчеев. Поэт, сохранив диалогическую основу сатиры, воспроизводит как бы атмосферу римского форума, на котором бесстрашный гражданин обличает идейного противника. Рылеев обращается к этому эпизоду римской истории не только для назидательного примера современному поколению, не только как к выражению свободолюбивых настроений, витавших в обществе на рубеже столетий. Но и пытается передать атмосферу прошлого через внешнюю форму, использованную в сатире, – форму диалога. Правда, пока обращение к подобной форме поэту нужно потому, что послание рассчитано и на устное произношение, на публичную речь, обращенную к аудитории.

Обращение к сюжетам из античных авторов с целью обличения современного поколения содержится и в стихотворениях Ф. Н. Глинки «Греческие девицы и юношам. (Из Антологии)» (1820) и «К недостойному бессмертия. (Из Антологии)» (1820). Эго переводы из Агафия и амплификация дистиха Лукиана. Избранные сюжеты давали Глинке возможность обличить постыдную жизнь среди наслаждений и роскоши («К недостойному бессмертия»), сказать о сладости борьбы за «славу пышную и милую свободу» («Греческие девицы и юношам»). Однако для этого поэту пришлось далеко отойти от своих источников. «Так, в эпиграмме Агафия совсем нет того вольнолюбивого оттенка темы, который мы находим в переводе Глинки. Не соблюдает Глинка и жанровой формы греческих эпиграмм. В этом отношении он явно опирается на опыт Батюшкова»[110]110
  Кибальник С. А. Русская антологическая поэзия первой трети XIX века. Л., 1990. С. 90–91.


[Закрыть]. К. Н. Батюшков «не пользовался формами античной поэзии, а воссоздавал свою античность с помощью условных форм рифмованного шестистопного ямба, иногда перемежаемого четырехстопным»[111]111
  Там же. С. 30.


[Закрыть]. Под поэтическим пером Глинки эпиграммы превращаются в антологические миниатюры, проникнутые пламенной риторикой и распространенные по сравнению с оригиналами. Вслед за Батюшковым Глинка пишет шестистопным ямбом, который, например, в стихотворении «Греческие девицы и юношам» перемежается четырехстопным:

 
Счастливцы юноши, он ваш, сей пышный мир!
Все вам – венки и ласки славы!
И молодая жизнь для вас на шумный пир
Сзывает игры и забавы…
 

(203)

В своем стремлении постичь прошлое, в той или иной степени, подражая формам античной лирики, поэты, тем не менее, обращались к векам давно минувшим, поскольку видели в них достойный пример для современного поколения. Поэтому в основу сюжета могло быть положено любое историческое или легендарное предание. Поэты подтверждали историческими картинами свое субъективное представление о древности, пока еще не стремясь проникнуть в ее суть, объяснить ее изнутри. Например, стихотворение Кюхельбекера «Олимпийские игры» (1822) проникнуто идеей преемственности поколений в служении доблестному делу. В основу стихотворения положено предание о Диагоре, древнейшем жителе острова Родос. Диагор был победителем во всех кулачных боях на Олимпийских играх. Когда оба его сына одержали победу на Олимпийских играх, они пронесли отца на плечах через все собрание, что считалось величайшей честью. При этом один из лакедомонян сказал: «Умри Диагор, потому что на небо ты взойти не можешь», – настолько велика была одержанная победа, а тем более преемственность поколений в этих играх. «Победитель всю свою жизнь пользуется сладостным спокойствием за свои подвиги, и это счастье, не имеющее границ, высший предел желаний каждого смертного»[112]112
  Колобова К. М., Озерецкая E. Л. Олимпийские игры // Древняя Греция: История. Быт. Культура. / Состав. Л. C. Ильинская. М., 1997. С. 266.


[Закрыть], – писал древнегреческий поэт, автор торжественных од Пиндар. Сыновья достойно продолжили дело отца, увенчав новыми победами и свой город. Поскольку перед началом Олимпийских игр, по сложившейся в Греции традиции, глашатай объявлял не только имя каждого участника, но и «имя его отца и название города, где он пользуется гражданскими правами»[113]113
  ^ш Там же. С. 262.


[Закрыть].

 
На светлых юношей его (Зевса. – Е. Ж.) маститый жрец
Венец бессмертный возлагает.
Минувших дней прославленный боец,
В небесном Диагор восторге утопает:
В сынах для старца жизнь былая воскресает…
 

(1; 158)

«В последний день Олимпийских игр победителям вручали венок, сплетенный из ветвей священной маслины. Она росла перед западным фасадом храма Зевса и называлась «маслиной прекрасных венков». В день раздачи наград перед храмом Зевса ставили стол из золота и слоновой кости. На нем лежали венки, и атлеты один за другим подходили к главному судье, который торжественно возлагал им на голову венок. Глашатай объявлял имя победителя и его родной город. Победа атлета была честью для каждого города»[114]114
  Колобова К. М., Озерецкая E. Л. Олимпийские игры // Древняя Греция: История. Быт. Культура. / Состав. Л. C. Ильинская. М., 1997. С. 265.


[Закрыть].

На примере победы в Олимпийских играх поэт показывает необходимость преемственности поколений и в деле служения своему Отечеству. Но главная тема, которая красной нитью проходит через все стихотворение, – тема искусства. Двоемирие как разрыв между мечтой и действительностью («мечты и призраки летают») ведет к противопоставлению живой жизни древних греков с ее самоотверженными порывами, упоительными восторгами побед с «вялым торгом», бесцельного, «влачащегося», равнодушного, исполненного лишь меркантильными интересами и личной выгодой, существования людей в современном поэту мире. И только искусство призвано к тому, чтобы поднимать человека над прозой жизни, приобщать его к миру высоких мыслей и чувств. Истинной поэт считает лишь жизнь духовную. Стремление к суетной наживе губит человека: «В страстях и радостях минутных для неба умер человек». Обращением к древнему преданию создается субъективно-лирический образ былого. Античный мир служит для поэта источником восторга и «сладостной мечты». Описывая поэзию Пиндара, M. Л. Гаспаров подчеркивает особенность мировосприятия древних греков, проявившуюся и в отношении к

Олимпийским играм: «Олимпийские игры должны были выявить не того, кто лучше всех в данном спортивном искусстве, а того, кто лучше всех вообще – того, кто осенен божественной милостью. Спортивная победа – лишь одно из возможных проявлений этой божественной милости: именно поэтому Пиндар всегда прославляет не победу, а победителя: для описания доблести своего героя, его рода и города он не жалеет слов, а описанию спортивной борьбы, доставившей победу, обычно не уделяет ни малейшего внимания»[115]115
  Гаспаров M. Л. Поэзия Пиндара // Древняя Греция: История. Быт. Культура. / Состав. Л. C. Ильинская. М., 1997. С. 257.


[Закрыть]. Иными словами, любая победа для греков служит знаком божественной милости. В стихотворении Кюхельбекера об этом не идет речь. Для поэта обращение древнему преданию необходимо для того, чтобы показать подмену истинных, вечных ценностей ложными кумирами времени, произошедшую в современном мире. Все это еще раз подтверждает мысль о том, что в прошлом поэты ищут достойные подражания примеры. Художники слова романтизируют историю, превращая античных богов и героев в романтических персонажей. Например, заглавная героиня баллады М. П. Загорского «Андромаха» (1824), вдова троянского героя Гектора, убитого Ахиллом, описывается в традициях романтического восприятия древности: полная «грусти слезной», опечаленная, «унылая душой», стенала она в слезах о погибшем муже и сыне, а вместе с ними и о лучших людях Трои. «Громко рыдала Андромаха – она оплакивала мужа, своего единственного защитника. Теперь знала она, что падет Троя и уведут всех троянок в тяжкий плен греки. Убьют греки и сына ее, Астианакса, мстя Гектору за смерть многих героев. Сетовала Андромаха, что вдали от нее погиб Гектор, не сказав ей заветного слова, которое вечно бы помнила она»[116]116
  Кун Н. А. Легенды и мифы Древней Греции. М., 2002. С. 366.


[Закрыть]. Эпизод античной истории, положенный в основу баллады, служит в ней лишь фоном.

 
Ах, померкнул трон Приама,
Ах, померкнул он навек,
И падение Пергама
Торжествует лютый грек!
Пали мощные герои,
Как под градом цвет лугов,
И величье гордой Трои
Будет баснею веков.
 

(1; 454–455)

Эпитеты «лютый грек» (ассоциируется с устойчивым фольклорным выражением «лютый враг», указывает тем самым на исконно русские традиции в восприятии неприятеля, исполненного жестокости, злобы, жажды мести), «мощные герои», «гордая Троя» – несут на себе оттенок гражданских, патриотических чувств. Выражение «будет баснею веков» – подчеркивает, что величие Трои будет восприниматься потомками лишь как красивый, поэтичный вымысел.

И все же в балладе нравственно-гражданские мотивы уступают место теме любви. Поэтому поэту важно передать те переживания, чувства, волнение, которые охватывают Андромаху при известии о гибели Гектора.

В традиции баллад о разлученных и посмертно соединившихся любовниках[117]117
  См. об этом: Поэты 1820-1830-х годов: В 2-х т. / Под общ. ред. Л. Я. Гинзбург. Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания В. Э. Вацуро. Л., 1972. Т. 1. С. 453.


[Закрыть] и героиня Загорского – Андромаха – покоряется «всесильному року», ожидая скорой кончины, которая соединит ее с близкими сердцу людьми.

Обращение к античности сопряжено с поиском идеалов истинного служения отечеству, верной дружбы, преданной, жертвенной любви. Дух Древнего Рима – дух твердых правил и неподкупной справедливости. Герои древности самоотверженно преданы своему долгу и чести как высшему закону жизни, перед которым все должно склоняться. Пример самозабвенного, искреннего служения благородному делу описывается в балладе Е. Ф. Розена «Весталка» (1829). В основу сюжета баллады положена древняя римская традиция, связанная с культом богини Весты, покровительницы семейного очага и жертвенного огня. Жрицы богини имели право помиловать любого преступника по пути на казнь: «Если случайно встретят на пути преступника, которого ведут на казнь, то приговор в исполнение не приводится: весталке нужно только поклясться, что встреча была неумышленной, случайной и непреднамеренной»[118]118
  Плутарх. Нума Помпилий //Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М. -Харьков, 1999. С. 177.


[Закрыть]. Дав обет целомудрия, они под страхом мучительной казни (их заживо зарывали в землю) не могли полюбить. Весталку ожидала суровая кара, если она допускала какое-либо из двух тяжких преступлений. Случалось, что из-за беспечности какой-нибудь из весталок священное пламя на алтаре Весты гасло, тогда верховный понтифик собственноручно наказывал виновную розгами[119]119
  Винничук Л. Люди, нравы, обычаи Древней Греции и Рима. М., 1988. С. 339.


[Закрыть]. Но это наказание могло бы показаться легчайшим по сравнению с тем, какому подвергали весталку, нарушившую обет чистоты и целомудрия: «Ее зарывают живьем в землю возле так называемых Коллинских ворот. Здесь, в пределах города, есть вытянутый в длину холм («Tumulus»), на латинском языке он называется Terra egesta («насыпь»). Там подготавливается небольшое подземное помещение с входом наверху. В нем ставят постланное ложе и горящий светильник, а также небольшой запас необходимых для жизни продуктов, как-то, хлеб, воду в сосуде, молоко, оливковое масло, словно желая очиститься от обвинения в том, что уморили голодом лицо, посвященное величайшим обрядам. Саму же осужденную сажают на носилки, снаружи закрытые и связанные кожаными ремнями, так что даже голос ее невозможно расслышать, и несут через форум. Все молча расступаются и без звука идут следом в какой-то ужасной печали. Когда же носилки доставлены к цели, служители развязывают ремни, а глава жрецов, произнеся какие-то тайные молитвы и простерши руки к богам, прежде чем совершить неизбежное, выводит ее, закутанную с головой, и ставит у лестницы, ведущей вниз в камеру. После этого сам он вместе с остальными жрецами отворачивается. Когда она спустится вниз, лестницу убирают и камеру засыпают, наваливая сверху большое количество земли, так что место ставится вровень с остальной насыпью. Так наказывают утерявших священное девство»[120]120
  Плутарх. Нума Помпилий // Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М. -Харьков, 1999. С. 177.


[Закрыть].

И. И. Винкельман пишет о том, что древние римлянки отличались сердечностью и отвагой[121]121
  Винкельман И. И. История искусства древности. СПб, 2000. С. 35.


[Закрыть], скромностью, стыдливостью в поведении[122]122
  О скромности весталки, которая не утрачивалась окончательно, даже тогда, когда девушка нарушала обет целомудрия, повествует один из эпизодов римской истории: «Она (весталка), простирая руки то к Весте, то к другим богам, все время восклицала: «Цезарь (Домициан) считает прелюбодейкой меня! Но я совершала жертвоприношения – и он победил и справил триумф». Говорила ли она это из угодничества или, насмехаясь, из уверенности в себе или из презрения к принцепсу, неизвестно, но говорила, пока ее не повезли на казнь, не знаю, невинную ли, но как невинную, несомненно. Даже когда… палач протянул ей руку, она брезгливо отпрянула, отвергнув этим целомудренным жестом грязное прикосновение к своему словно бы совершенно чистому и нетронутому телу. Стыдливость блюла она до конца…» (Письма Плиния Младшего). См. об этом: Винничук Л. Люди, нравы, обычаи Древней Греции и Рима. М., 1988. С. 400.


[Закрыть], настойчивостью в поступках. Образ весталки привлек Розена своим преданным служением делу. Он избирает образ древней жрицы в качестве назидательного примера для людей своего времени. Верность молодой девушки данным обетам, по-видимому, должна была прозвучать еще более острым упреком и призывом, обращенным к чувствам и сердцам современников. Употребление Розеном в контексте баллады таких слов-сигналов, как оковы, цепи, закон, возмездие, наполняют этот эпизод римской истории гражданским содержанием, характерным для поэзии начала XIX столетия. Самозабвение «роковой девы», служащей возвышенной, благой цели («Рвенье чистое ко благу / Сильной родины храня…») напоминает самозабвение патриота, горящего желанием исполнить «предначертанный закон». Влюбленная девушка со скромно потупленными очами с жаром восклицает: