Текст книги "Победа любой ценой"

Олег Озеров
Инженер
Все евреи, коммунисты, комиссары – три шага вперед!

Родился в 1922 году в городе Спасск Рязанской области. Службу проходил в артиллерийских войсках Красной Армии. Принял участие в боях с немецко-фашистскими оккупантами с первого дня войны. Попал в плен, в дальнейшем был переведен в лагерь во Франции, откуда бежал и присоединился к французским партизанам-маки. После войны учился в Минском политехническом институте, стал инженером-строителем, со временем – главным инженером строительного треста. В 1992-м создал и возглавил Ассоциацию русских ветеранов французского Сопротивления.

Е.Ж.: Олег Николаевич, где застало Вас начало войны?

О.О.: В октябре 1940 года, после окончания школы, я был призван в Красную Армию и попал в артиллерию. Наша часть стояла неподалеку от Львова. Я участвовал в боях с первых минут войны, с 4 часов утра 22 июня 1941 года.

Внезапно нас начала бомбить немецкая авиация, затем в атаку пошли танки. Но мы все же сумели задержать немцев на некоторое время.

Страшный напор фашистов вынудил нас отойти с занимаемых позиций. Дорога отступления была тяжелой и длинной. В небе господствовала вражеская авиация, немецкие танки постоянно обходили наши позиции. Мы находились под угрозой окружения. Вообще, танковая атака – это очень страшно.

Все произошло совсем иначе, чем мы предполагали. Нас воспитывали в духе патриотизма, и мы были уверены, что будем воевать «на чужой территории, малой кровью»...

С самого начала мы понесли тяжелые потери. В принципе, расчет артиллерийского орудия должен состоять из восьми человек, но очень быстро нас осталось в два раза меньше. Мы все время были вынуждены отступать под натиском превосходящих сил противника, но на Украине, в районе Винницы, враг все же окружил 6-ю и 12-ю армии. Я пытался прорваться к своим, но был ранен и взят в плен. Уже после войны я узнал, что из 40 000 красноармейцев и командиров этих армий лишь около 1500 смогли избежать окружения. Все остальные или погибли, или попали в плен!

В своих мемуарах маршал Жуков писал, что летом 1941 года он предложил Сталину отвести обе армии, чтобы предотвратить возможное окружение, но он решил оставить их на занимаемых позициях. Именно эта страшная ошибка Сталина привела к гибели и захвату в плен 6-й и 12-й армий.

Еще одной трагедией для советских солдат стал отказ СССР подписать Женевскую конвенцию об обращении с военнопленными. Сталин просто предал нас! Он рассматривал всех, попавших в плен, как предателей, а мы даже там не признали себя побежденными, стойко перенося все тяготы фашистского рабства. Мы создавали тайные ячейки и организовывали побеги. Согласно немецким данным, 500 000 советских заключенных попытались сбежать из лагерей в годы войны. Многих поймали или расстреляли, но те, кто оказывался на свободе, вступали в партизанские отряды, присоединялись к движению Сопротивления и продолжали сражаться против оккупантов. 30 000 бывших советских военнопленных вошли во французское Сопротивление, самое мощное антифашистское движение в Европе; 7500 из них погибли в боях с врагом!

Мне запомнилась страшная сцена, произошедшая в первые дни моего плена. Нас построили во дворе. Немецкий офицер на ломаном русском языке приказал: «Все евреи, коммунисты, комиссары – три шага вперед!» Они были сразу же расстреляны. Я был в ужасе. Фашисты не смотрели на нас как на людей!

В течение нескольких дней пленных под конвоем вели в сторону Тернополя. В пути нам даже не давали пить. Если кто-то пытался выйти из колонны, чтобы зачерпнуть рукой воду в придорожной луже или канаве, его убивали на месте. Та же судьба ждала и тех, кто не мог идти дальше...

Из Тернополя нас в теплушках привезли в Перемышль, а затем в польский город Ярослав, где находился один из многочисленных немецких лагерей для военнопленных. Как-то, уже находясь в этом лагере, я подобрал обрывок немецкой газеты и увидел фотографии командующего 12-й армией генерал-майора Понеделина и командующего 6-й армией. Стало ясно, что они тоже попали в руки к немцам и этих армий больше не существовало.

E.Ж.: Как Вам удалось выжить в тех нечеловеческих условиях?

O.O.: В лагере немцы были по отношению к нам очень жестоки. За малейшую провинность заключенного могли расстрелять.

Через какое-то время меня перевели из Ярославa в небольшой город Меппен на северо-западе Германии. В школе я изучал немецкий язык, поэтому во время стоянок поезда мог читать названия станций и как-то ориентироваться.

В новом лагере условия существования были еще хуже. Наша работа состояла в осушении торфяников. С рассвета и до заката мы рыли дренажные канавы. Кормили нас только один раз в сутки, вечером, причем есть мы должны были на ходу, по дороге от поля в лагерь. Наша пища состояла из пустого супа, в котором плавали вареные картофельные очистки. Одеты мы были в старую бельгийскую или голландскую военную форму, оставшуюся еще со времен Первой мировой войны. В этих сырых и драных куртках и штанах мы спали в бараках на голых нарах.

Каждое утро умерших ночью увозили в крематорий. Выжить в немецком концлагере было настоящим подвигом: многие мои товарищи умерли от голода, истощения или побоев. Нас охраняли не только немцы, но и перешедшие на их сторону бывшие граждане СССР. Я вспоминаю об одном из них, которого мы прозвали «граф Лопаткин». Он всегда ходил с саперной лопаткой в руках и, если кто-то из военнопленных недостаточно быстро выполнял его распоряжения, бил ею провинившегося прямо по голове.

Зимой меня перевели в другой лагерь. Это была обычная практика. В июне 1943 года меня с группой заключенных опять отправили в новый лагерь. Проснувшись, вместо красной черепицы, характерной для Германии, мы увидели черные крыши. Мы были во Франции.

Там мы подружились с французскими заключенными. Они вели себя как настоящие товарищи: всегда делились продуктами и сигаретами, которые получали в посылках от своих родных.

Лагерь был расположен недалеко от Бордо. Военнопленных заставляли работать на строительстве немецкой базы подводных лодок. Помимо французов и русских, рядом с нами работали испанцы, бельгийцы, тунисцы и марокканцы. Большинство из них не были заключенными. Мы начали искать среди них тех, кто мог бы помочь нам в организации побега. Нашу группу возглавил коммунист Федор Боронищев, уроженец Западной Белоруссии, и мы начали всеми средствами вредить оккупантам: ломали строительные машины, крали детали оборудования, систематически забивали трубопроводную сеть, повреждали электрические кабели – в общем, саботировали все, что могли.

Но нашей главной задачей была организация побега, к которому мы постоянно готовились. После бомбардировок английской и американской авиации нас возили разбирать обломки рухнувших строений, и мы пользовались этим, чтобы изучить окружающую местность.

E.Ж.: Как Вы смогли присоединиться к французскому Сопротивлению?

O.O.: Это было нелегко! Ночью с 19 на 20 марта 1944 года, когда лагерная охрана отмечала какой-то праздник, я и еще пять товарищей наконец смогли совершить задуманный побег. Мы проползли друг за другом через заранее выкопанный тоннель под оградой лагеря. Я и сегодня не забыл фамилии своих друзей: Aнтомохин, Панов, Иванов, Чекан и Боков. За лагерным забором мы разбились на тройки. На востоке дорогу нам закрывала полноводная река, на западе – мощная оборонительная линия, известная как Атлантический Вал, на юге – Бордо, там полицейские патрули задерживали всех молодых мужчин для отправки на принудительные работы в Германию. Наиболее безопасным нам показался путь на север, где болотистая местность давала шанс укрыться.

Через пять километров мы вышли к лесным болотам. Было холодно, лил дождь, с океана дул пронизывающий ветер, все промокли до нитки, но это была свобода! В этих местах мы провели целую неделю, питаясь сухарями и клубнями камыша. К счастью, нам не нужно было искать воду: она была повсюду. Мы знали, что немцы ищут нас, время от времени вдалеке раздавался собачий лай, но обнаружить нас не удалось: дождь смыл все следы.

Случайно мы встретили француза, партизана, участника движения Сопротивления. Он спрятал нас в пригороде Бордо, в погребе какого-то дома, где мы ждали, когда нам изготовят фальшивые удостоверения личности. К несчастью, этого человека неожиданно арестовали, и нам пришлось бежать из города без всяких документов.

Мы попали на ферму еще одного участника французского Сопротивления. Всю ночь мы провели, рассказывая ему на нашем ломаном французском о жизни в Советском Союзе. Конечно, мы немного приукрасили действительность... Под утро приехали два подпольщика. Они помогли нам связаться с отрядом партизан-маки, находившимся недалеко от города Сен-Вивьен.

Наш отряд проводил постоянные акции саботажа, атаковал немецкие посты, обстреливал полицейские патрули, уничтожал склады. Нас было всего 25 человек. Отряду большей численности негде было бы укрыться в этом районе, лишенном больших лесных массивов. Мы, как совы, спали днем и начинали действовать с наступлением ночи. В отряде не было ни одной женщины. Практически все партизаны были членами французской коммунистической партии.

Нашего командира звали Раймон Авриль, но больше он был известен среди партизан под псевдонимом Этьен. Однажды немцы сумели захватить его жену и маленького сына в заложники и потребовали, чтобы мы сдались, обещая в этом случае сохранить им жизнь. Но у нас был другой план: захватить начальника тайной государственной полиции и обменять его на семью командира. Средь бела дня на двух автомобилях мы появились в центре города, подъехали к дому, где он жил, проникли на второй этаж и застали начальника гестапо и его жену за ужином. Операция заняла всего две минуты. Но, к нашему ужасу, автомобиль отказался заводиться, и нас увидели немецкие солдаты. Я выбил заднее стекло и начал поливать улицу огнем из своего пистолета-пулемета. Солдаты залегли, машина наконец завелась, и мы смогли скрыться. Фашисты упорно преследовали наш маленький отряд, бой длился до самой ночи. В конце концов обмен гестаповца на семью Этьена состоялся.

В августе 1944 года, после высадки союзников в Нормандии, начались большие бои. Теперь мы сражались вместе с регулярной армией. Мои товарищи гибли один за другим. Во время освобождения города Лангон мой украинский товарищ Степан Кацура накрыл своим телом вражеский пулемет. Ему было всего 25 лет! Недавно мэрия Лангона присвоила его имя одной из площадей города, я присутствовал на этой церемонии по поручению президента Путина.

В окрестностях Бордо мы встретились с частями американской армии. Радость наша была взаимной. Вскоре город освободили, и мы устроили огромный праздник.

«Второй фронт» все-таки нам помог. Когда я был в лагере, а потом партизанил, к нам практически не попадала информация извне, и мы не верили, что союзники просоединятся к нашей борьбе. Когда же это, наконец, произошло, мы, русские, были уверены, что основная причина появления американцев во Франции – страх перед возможной оккупацией Европы Красной Армией...

Но высадкa союзников приблизила конец войны и придала новые силы участникам движения Сопротивления.

E.Ж.: Как Вы вернулись в Советский Союз?

O.O.: В октябре 1944 года советская Военная миссия во Франции начала собирать сведения о всех бывших советских гражданах, сражавшихся в рядах маки, чтобы организовать их возвращение на Родину. 15 сентября 1945 года нас посадили в поезд, который остановился в Штеттине, прусском городе, где родилась императрица Екатерина Великая. Это уже была советская зона оккупации Германии, и здесь нам предстояло пройти проверку. Оттуда я попал на Украину, в Ковель, потом – на Северный Кавказ, в Грозный, где я дослужил до демобилизации в 1946 году.

В Штеттине меня долго допрашивал сотрудник СМЕРШа. Я должен был подробно рассказать об обстоятельствах, при которых попал в плен, о заключении и побеге из концлагеря. Меня никто не запугивал и не бил. Офицер, который занимался мной, был настроен вполне дружески и искренне пытался вникнуть во все нюансы моего рассказа.

После войны я закончил институт и стал инженером, затем работал на различных стройках по всему Советскому Союзу.

E.Ж.: Как Вы можете объяснить недоверие советских властей к военнослужащим, попавшим в плен?

O.O.: Во время войны немцы сформировали, в том числе и во Франции, несколько легионов из бывших советских граждан: татар, армян, грузин... Эти легионы коллаборационистов вели боевые действия на стороне оккупантов, и, хотя после высадки союзников в Нормандии большинство легионеров добровольно сдались в плен, некоторые из них пытались во время войны переходить на сторону Красной Армии, но им уже не доверяли.

Советские граждане, служившие в немецкой армии по доброй воле, были, безусловно, предателями, но не надо путать их с теми, кто не запятнал себя в плену сотрудничеством с врагом.

Большинство моих товарищей, бывших в плену у немцев, несмотря на то что они сражались в Сопротивлении, после войны оказались в ГУЛАГе! Сталин рассматривал всех советских военнопленных как предателей Родины. Многие были расстреляны без приговора суда или погибли в советских лагерях...

Мне очень повезло: после войны я жил нормальной жизнью.

Отказ СССР подписать Женевскую конвенцию о военнопленных стал еще одной причиной чудовищного отношения к нам со стороны немцев.

Е.Ж.: Продолжали ли Вы общаться с Вашими товарищами, бывшими участниками французского Сопротивления?

O.O.: После войны французское правительство меня наградило орденом «За заслуги», а 14 июля 2004 года я был приглашен во французское посольство в Москве, и посол Франции в России лично вручил мне знак ордена Почетного легиона!

В 1992 году у меня возникла идея создать Ассоциацию русских ветеранов французского Сопротивления. Наше первое собрание прошло в Риге. Сейчас мы встречаемся несколько раз в год, беседуем на разные темы, вспоминаем годы войны и часто спорим о том, какую роль сыграл Сталин в Победе над фашизмом.

Лично я полагаю, что роль Сталина в войне была решающей и положительной, несмотря на репрессии и страшные ошибки. Я думаю, что он во многом был прав и что в такой большой стране, как СССР, порядок мог быть наведен только ценой железной дисциплины.

Сталин был человеком, объединившим все народы нашей страны. Хотя у нас были талантливые полководцы и отличные солдаты, без него Победа была бы невозможна!

Артем Сергеев
Генерал-майор артиллерии, приемный сын Сталина
Сталин был приятным в общении человеком, но временами позволял себе грубые выражения.

Родился в 1921 году в Москве. Учился во 2-й Московской специальной артиллерийской школе Наркомпроса, закончил 2-е Ленинградское артиллерийское училище. Воевать начал 26 июня 1941 года в звании лейтетнанта. Попал в плен, бежал, возглавил партизанский отряд, много раз был ранен. В конце войны – командир бригады. В последующие годы закончил Военную артиллерийскую академию и в 1954 году Военную академию Генерального штаба имени Ворошилова, занимал различные командные должности.

А.С.: Мой отец Федор Сергеев, более известный под псевдонимом Артем, занимал значительные посты в партии большевиков, был секретарем Московского комитета РКП(б), затем председателем ЦК Всероссийского союза горнорабочих, созданного им по личному поручению Ленина в качестве противовеса фракции Льва Троцкого, набиравшей силу в рядах коммунистической партии. Мне было всего четыре месяца, когда отец погиб в железнодорожной катастрофе, возможно, это не было чистой случайностью. О нем я знаю только из рассказов моей матери и его друзей.

Моя мама родилась в Лиепае. В 19 лет вступила в партию большевиков. В это время она жила в Харькове, работала на фабрике, а вечерами училась на медицинском факультете университета. В этом городе она и познакомилась с моим отцом, вышла замуж, а через четыре года он погиб.

E.Ж.: Скажите, Сталин действительно считал Вас своим приемным сыном?

A.С.: Мой отец и Сталин были друзьями с 1906 года, их дружба была искренней и глубокой. Еще тогда они поклялись, что если один из них умрет, другой позаботится о семье товарища.

Сын Сталина Василий родился через 19 дней после меня. Когда отец погиб, Политбюро партии большевиков одобрило решение Сталина позаботиться о семье товарища Артема. У матери всегда было слабое здоровье, и она часто болела, и жена Сталина Надежда Аллилуева постоянно опекала нас. До 1931 года мы с матерью жили в отеле «Националь», а затем переехали на улицу Серафимовича в знаменитый Дом на набережной. Сталин и его жена постоянно заботились о нас. Мне порой случалось жить у них неделями, а Василий время от времени гостил у нас.

Иосиф Виссарионович был намного нежнее с детьми, чем его жена Надежда, которая отличалась строгостью. С нами Сталин проявлял себя как большой педагог, общаясь с детьми как с равными, обсуждая даже взрослые серьезные темы. Сталин был приятным в общении человеком, но временами позволял себе грубые выражения.

В коридоре квартиры Сталина стояла бочка-ледница, в которой плавал ковш с длинной ручкой. Следить, чтобы там всегда был лед, было обязанностью детей. Вообще, в доме Иосифа Виссарионовича царил культ труда, у всех детей были свои обязанности, которые они усердно исполняли. Если кто-то делал что-то не так или ошибался, его никогда не ругали, а терпеливо объясняли, как надо было поступить и как исправиться. В их доме никогда не говорили по-грузински, сам Иосиф Виссарионович использовал родной язык только в письмах к матери.

Из всех детей, мне кажется, больше всего он любил Светлану. Яков, старший сын Сталина от первого брака, провел свое детство в Грузии, а в 1921 году приехал в Москву и девять лет жил с семьей отца. В 1930 году Яков поступил в Московский институт инженеров транспорта им. Дзержинского.

Вместе с Василием мы поступили во 2-ю Московскую специальную артиллерийскую школу Наркомпроса, но Василий учился там недолго: он уехал в Качинскую авиационную школу. В 1940 году я окончил 2-е Ленинградское артиллерийское училище и получил звание лейтенанта.

Мы знали, что война неизбежна, но старались всеми силами отдалить ее, не реагировали на немецкие провокации, чтобы не дать немцам повод начать боевые действия.

E.Ж.: Как для Вас началась война?

A.С.: 22 июня 1941 года, находясь на Солнечногорском полигоне, я узнал о том, что немцы бомбили Киев. Сначала новость не произвела должного впечатления, все мы, молодые командиры Красной Армии, считали это возможностью проявить героизм и доказать нашу самоотверженность.

26 июня нас посадили в поезд; все находились в приподнятом настроении, готовясь дать отпор «зарвавшимся фашистам». Во время остановки в Москве я позвонил с вокзала Якову, которого не видел с 1 июня. Несмотря на четырнадцатилетнюю разницу в возрасте, мы с Яковом были очень дружны. Я его любил как старшего брата. Мы мечтали, что в случае войны он станет командиром батареи, а я буду воевать вместе с ним. Когда я позвонил Яше, он уже уехал на фронт, где стал командиром батареи 14-го гаубичного артполка 14-й танковой дивизии. Больше я никогда его не видел...

Первый настоящий бой, в котором я участвовал, произошел на реке Березина, где немцы прорвали нашу оборону. Мы стреляли по фашистским танкам практически в упор, с дистанции в несколько десятков метров, но они имели огромное численное превосходство и прошли сквозь наши боевые порядки. Спешно развернув пушки, мы били танкам в борт с такого небольшого расстояния, что рисковали получить ранения от осколков своих же снарядов. Не могу сказать, сколько танков мы подбили, но к концу дня потеряли все наши орудия.

Батарея, которой я командовал, уничтожила 24 немецких танка, но за это наш дивизион заплатил страшную цену: из 106 человек в живых осталось только семеро. У одного из нас оказались шоколадные конфеты с ликером, которые мы разделили на всех. Эти конфеты стали печальной тризной нашим павшим товарищам, которых мы даже не имели возможности похоронить. Они погибли, а мы, живые, оставляли нашу землю врагу, отступали...

В феврале 1942 года я получил подряд три ранения, но остался в строю, так как из всех командиров батареи я один остался в живых. В третий раз осколок снаряда дошел до кости. Боль от этой раны была невыносима, я был контужен и практически ничего не видел. Спасла меня медицинская сестра Лена, вынесла с поля боя во время жестокого артобстрела, когда никто другой не рисковал и шевельнуться. Я не знаю, сколько солдат она спасла, прежде чем погибла в Литве. Другая медицинская сестра, миниатюрная девушка Лида, была ранена пулей в грудь, когда вытаскивала раненого. После долгого лечения в госпитале она вернулась в действующую армию. Я восхищался храбростью и стойкостью этих хрупких женщин!

E.Ж.: Насколько были исключительны такие героические поступки на фронте?

A.С.: Для каждого из нас очень важными были такие понятия, как Родина, Партия, Народ. Мы были их частицей. Вот это я называю патриотизмом. Сталин и коммунистическая партия пользовались нерушимой верой народа. Даже в дни кровопролитных боев, страшных потерь и постоянных отступлений мы твердо верили в нашу конечную победу.

Первой фронтовой зимой было особенно тяжело. Снабжение было нерегулярным, ударили сильные морозы, буханки хлеба замерзали на 25-градусном морозе, мы не могли их ни разрезать, ни разрубить. Мы часто прятали хлеб, лук и сало под гимнастерки, прижимая их к телу, чтобы сохранить продукты в тепле.

В это время мы только учились воевать. В 41-м году немцы были намного сильнее нас: они уже имели боевой опыт, полученный во время завоевания Европы. Нам потребовалось не менее полугода, чтобы оправиться от внезапного удара, восполнить тяжелые потери в технике и научиться координировать действия различных родов войск во время операций.

E.Ж.: Вы попали в плен в самом начале войны?

A.С.: 19 июля 1941 года мой полк находился недалеко от маленького белорусского городка Горки. Наши орудия прикрывали впереди стоящую пехоту. Внезапно фронт оказался прорван, пехотинцы побежали, и я увидел, что немецкие танки нас обошли. Мы оказались в кольце.

Меня послали в соседнюю деревню, чтобы выяснить, не стоят ли в ней фашисты. Там меня и схватили. Те, кто не смог объяснить, что они делают в деревне, были расстреляны на месте. К счастью, перед выходом в разведку я переоделся в гражданскую одежду, у меня не было оружия, и я смог найти причину, по которой находился в этой деревне. Меня не расстреляли, но задержали и отвели в забитый до отказа людьми колхозный сарай. Арестованных было так много, что мы могли только стоять, плотно прижатые друг к другу. Нам не давали ни пищи, ни воды. Утром, прежде чем нас повели в другое место, тех, кто был слишком слаб для дальнейшего пути, пристрелили. Вечером нас пригнали в тюрьму города Oрша. Я вспоминал об отце, который провел несколько лет в тюрьме и сумел сбежать, и это не давало мне окончательно упасть духом.

В суматохе я прокрался в тюремный двор, заваленный трупами, и укрылся под одним из них. В это время тюрьма начала гореть, возможно, ее подожгли сами немцы. Один офицер увидел, как я шевельнулся, и направился с автоматом ко мне. Зная, что фашисты лучше относились к украинцам, чем к русским, я сказал ему, что я с Украины. Меня запихнули в колонну военнопленных, которая шла в лагерь. По пути я сумел бежать. В лесу я встретил других солдат, которые отстали от своих частей. Мы решили создать партизанский отряд. Не знаю, что с ними стало, а я снова попал в руки к немцам. Меня собирались расстрелять, приказали вырыть себе могилу и дали лопату. Она и спасла меня... Одного из фашистов я убил лопатой, а второй убежал.

E.Ж.: Какой была, по Вашему мнению, роль союзников в общей победе?

A.С.: Мы не надеялись на помощь союзников. Только после сокрушительного поражения вермахта под Сталинградом они предоставили нам различное военное снаряжение. Отличные грузовики «Studebaker» мы использовали как артиллерийские тягачи. Но танки, которые присылали союзники, были хуже наших и даже немецких. Внутри они имели амортизирующее покрытие, которое создавало определенное удобство, но легко возгоралось и представляло опасность на поле боя. Часто перед сражением наши танкисты были вынуждены отдирать его с новых танков, присланных союзниками.

Американские самолеты совершенно не превосходили наши. «Второй фронт» для советских солдат в основном ассоциировался с американской тушенкой и другими консервами. В самое тяжелое время, когда открытие «второго фронта» было действительно необходимо, англичане и американцы только обещали что-то предпринять, но сделали это только в 1944 году. К этому времени советская территория уже была освобождена, а германская армия практически разгромлена. Союзники мечтали первыми войти в Берлин, но мы их обогнали!