Текст книги "Дыхание в унисон"

Долгое эхо любви

Я тогда еще не знала, что отныне на всю оставшуюся жизнь буду в глазах множества людей Аксиньей. Таково было обаяние образа замечательной казачки, созданного талантом Михаила Александровича Шолохова.

Мне кажется, что в нашей литературе книги, подобной «Тихому Дону», просто нет. Это ярчайшее произведение, и сегодня никто не оспаривает, что Шолохов – гениальный писатель, написавший в раннем возрасте такую великую книгу. Я, кстати, всегда была уверена, что именно Михаил Александрович – автор «Тихого Дона». Впечатления от личного знакомства подтверждали это. Я понимала, что такой человек не может лгать. Нет!

Михаил Александрович был очень интересным человеком. Он мало говорил, но слова его звучали весомо, убедительно.

А потом, спустя много лет, у меня с ним была очень тяжелая встреча. Я снималась в Ленинграде, в фильме «Все остается людям», и узнала, что идет симпозиум писателей, на который приехал Шолохов. Выяснила, что Михаил Александрович остановился в гостинице «Астория». Я жила в другой гостинице и позвонила ему. Он пригласил:

– Ксюша, приезжай.

Он меня после фильма называл Ксюшей. Приехала… В «Астории» у него был номер из трех комнат – анфиладой. Все двери открыты, стояли столы со вчерашним угощением, и вчерашние гости еще толпились… Было много случайных людей, жуткий запах перегара… Шолохов со страшным лицом – глаза почти закрыты веками, нависшие надбровья, лицо опухшее. Я со свойственной мне комсомольской резкостью – ах, черт бы меня побрал! – воскликнула:

– Михаил Александрович, как вы так можете, что вы делаете с писателем Шолоховым?

Я не сдерживалась, ибо на моих глазах происходило что-то вроде растянутого во времени самоубийства.

– Замолчи! – глухо ответил он. – Ты думаешь, я не знаю, что выше «Тихого Дона» я ничего не написал?

Он так и сказал – не «лучше», а «выше»…

Из этой фразы (конечно, это была откровенность под влиянием выпитого) я поняла, что он страдал всю жизнь и его достоинство ущемлялось разборками: «он – не он» и тому подобными. Горевал, как любой человек горевал бы на его месте! Вот это я запомнила. Больше мне не пришлось с ним никогда общаться, но по-человечески, так я думаю, он и горевал, и выпивал потому, что больно ему было.

Ну, а остальное, в частности то, что он с Н.С. Хрущевым был в родстве, – это все разговоры, досужие вымыслы. Так и про меня говорили, что я замужем за генералом… Но если по поводу сплетен вокруг себя я могу лишь улыбаться, то за Михаила Александровича мне было очень обидно – человек огромного таланта сгорал на глазах у всех. Такие вот дела…

Я вспоминаю период съемок «Тихого Дона» как самую замечательную школу в своей жизни. Хотя время было очень тяжелое – и для меня лично, и для страны.

Когда я начала съемки, мне было двадцать восемь лет, а закончила – уже тридцать. Всего лишь два года… Но какие! В 1958 году все завершилось, а у меня было такое чувство, что я подошла к вершине.

Но я не думала, что достигла в своем творчестве кульминации, не собиралась останавливаться.

Выход фильма «Тихий Дон» стал большим событием для миллионов зрителей. У касс кинотеатров выстраивались длинные очереди, фильм сразу же вышел на зарубежные экраны. Фраза «А поутру она проснулась знаменитой» ко мне не имела отношения. Вообще я считаю подобные утверждения несусветной глупостью. Должно пройти какое-то время после даже великолепно проделанной работы, прежде чем актрису станут узнавать в лицо, ею заинтересуются пресса и общественность.

А я после премьеры проснулась довольно поздно – длительный просмотр, выходы, аплодисменты, цветы, скромный банкет… Был обычный день, и я уже не была больше Аксиньей. Нет, я не права: быть Аксиньей мне предстояло теперь всю оставшуюся жизнь. Закончились съемки, моя Аксинья пришла к людям уже не только со страниц знаменитого шолоховского романа, а и с экрана – живая, страстная, гордая, самобытно красивая.

В мае 1958 года мне позвонила одна моя близкая приятельница.

– Поздравляю! – сказала она.

– С чем? – Вроде никаких дат и событий в моей жизни в то время не было.

– Посмотри «Советскую культуру» за 15 мая…

Эта газета специальной анкетой подводила итоги кинематографического 1957 года. Один из вопросов был таким: «Какой из полнометражных художественных фильмов отечественного производства 1957 года вы считаете лучшим?» Анкета также предлагала назвать исполнителей лучших женской и мужской ролей. Пришло около 8000 ответов. Лучшим фильмом был назван «Тихий Дон» (1-я и 2-я серии).

Лучшей исполнительницей женской роли читатели назвали меня – за роль Аксиньи. Второе место заняла Руфина Нифонтова (роль Кати в «Сестрах»). Лучшим исполнителем мужской роли стал Петр Глебов. Между прочим, зрителям пришлось выбирать его из числа очень талантливых актеров – Николая Рыбникова («Высота»), Алексея Баталова («Летят журавли»), Леонида Харитонова («В добрый час!») и других.

Эти годы были очень урожайными на хорошие фильмы, и зрителям было из чего выбирать.

После выхода фильма я подписалась на подборку вырезок, рецензий о нем – была тогда такая служба. Рецензий публиковалось много, и я в своей комнатке освободила пространство на полу, раскладывала их, читала. И никак не могла понять, почему критики меня упрекают то в отсутствии лиризма, то в нехватке драматизма. В каждой рецензии обязательно говорилось, чего мне не хватает. Но часто и «хвалили» так, что я долго не могла успокоиться. «Комсомольская правда», которую я со времен комсомольской юности очень уважала, вдруг разразилась тирадой: «Аксинья в исполнении актрисы Э. Быстрицкой поначалу кажется несколько инфантильной, городской. Слишком нежны и малы ее руки, слишком изящным движением наполняет она чайник, чтобы напиться из носика. Но по мере нарастания чувства Аксиньи к Григорию игра Быстрицкой входит в силу и убеждает зрителя. К сожалению, во второй серии образ Аксиньи перестает играть какую бы то ни было роль в развитии действия и актрисе лишь остается информативно показывать состояние героини, что она и делает вполне профессионально».

Как говорится, понимай как хочешь. Очень странно писали о роли Аксиньи «Известия»: «Беда в том, что в фильме трагедия Аксиньи не воспринимается как трагедия, порожденная средой, ее нелепыми предрассудками, тяжелым старым укладом жизни казачества. Все происходит как-то слишком просто: уехал муж в лагерь, и она стала встречаться с Григорием. Когда Пантелей Прокофьевич укоряет Аксинью в том, что она “шашлы заводит с парнем”, и Аксинья в ответ кричит исступленно: “За всю жизнь за горькую отлюблю!.. А там хучь убейте! Мой Гришка! Мой!” – то зритель не понимает, почему ее жизнь горькая!»

Я никогда не видела автора этой большой по газетным размерам статьи. И, прочитав ее, не воспылала ненавистью к «критикессе». Просто она мне представилась существом, которое само никогда не любило. А может, все было гораздо проще – выполнялся социальный заказ.

После этого я года три не читала в прессе ничего о своей работе. Решила, что это меня не касается, – мне играть, а кому-то писать. Рецензии, которые я цитирую в этой книге, появились в прессе в более позднее время, когда я к мнению критики стала относиться спокойнее.

Я, конечно, знала и помнила, что наш «Тихий Дон» был второй попыткой экранизации романа М.А. Шолохова. О. Преображенская и И. Правов на закате эпохи немого кино попытались снять фильм по первой книге романа. Аксинью играла великолепная Эмма Цесарская, Григория – Андрей Абрикосов. Центральной в этом фильме была любовная драма Аксиньи и Григория. Фильм вышел в свет в 1928 году, и на него сразу же обрушилась критика. Один из рецензентов дописался до полного идиотизма: «Если даже в романе Шолохова не показано, как Григорий становится революционером, то в картине это надо было сделать».

Э. Цесарская сыграла Аксинью замечательно! Я помню ее удивительную улыбку…

На одном из официальных приемов мы случайно оказались вместе: Михаил Александрович, Эмма Владимировна и я.

Мне показалось, что Цесарская смотрела на меня с легкой грустью: я была молодой, а ее время уходило…

А шолоховский Григорий Мелехов продолжает числиться одним из самых странных героев советской литературы: не революционер, не коммунист, не борец за правое дело…

Я с самого начала не сомневалась, что наш кинематограф еще будет обращаться к «Тихому Дону». Так и вышло: на рубеже восьмидесятых – девяностых годов сериал по шолоховскому роману снимал Сергей Федорович Бондарчук. Но деньги дал итальянский продюсер, а потом что-то не заладилось, и в нашей стране фильм вышел на экраны очень нескоро. А совсем недавно уже в новом поколении кинематографистов вновь обратились к роману, который не может устареть. Вышел совсем новый фильм. Думаю, не мне судить о нем. Я остаюсь верна нашему фильму, творческому решению Сергея Аполлинарьевича и радуюсь тому, что у меня много единомышленников.

Но я забежала в своих воспоминаниях на много лет вперед. А тогда, в 1958-м, мы с понятным нетерпением ждали реакции на наш фильм «официальных кругов». Обрадовались, когда нам сообщили, что поедем с «Тихим Доном» на престижный Международный кинофестиваль в Карловы Вары. Это, конечно, не Канны, но все-таки… В Карловых Варах, уютном чешском курорте, «Тихий Дон» получил свою первую премию. А всего на разных международных кинофестивалях их дали, как подсчитал Петр Глебов, девятнадцать!

У нас же чиновники от кино присматривались, принюхивались к «веяниям», кинокритики сдержанно анализировали огромную работу по принципу «два пишем, один в уме». С большим изумлением читала я иные рецензии на наш фильм. Известный писатель удачу фильма видел вот в чем: «Оказалось, что безграмотная казачка Аксинья Астахова способна любить не менее глубоко и страдать не менее трагично, чем Анна Каренина, а мятущаяся душа Григория Мелехова не менее сложна, чем душа Андрея Болконского, а батрак Мишка Кошевой не менее напряженно мыслит, чем Пьер Безухов…»

Странные сравнения несравнимого! А вот другой писатель, напомнив о целине, стройках, химии и домнах, призывал молодежь: «Так пусть не будет в наших рядах колеблющихся Мелеховых, то включающихся в шеренгу активных строителей будущего, то покидающих их ради ложно понятой привычной стабильности своего повседневного существования…»

Становилось очень обидно: неужели можно так опошлить идеи романа и фильма?

«Советская культура» определяла трагедию Григория Мелехова как результат столкновения отсталого представления о жизни «с передовым историческим движением эпохи».

Фильм выдвинули на Ленинскую премию, но он ее не получил. Постарались «заклятые друзья» С.А. Герасимова и М.А. Шолохова. Нашли «неотразимый» аргумент: надо подождать третьей серии.

Когда работа над «Тихим Доном» была окончательно завершена, он снова был выдвинут на эту престижную награду. В списке соискателей была и я. Увы! На этот раз аргументы были иные. Вышел на экраны фильм С.Ф. Бондарчука по рассказу М.А. Шолохова «Судьба человека», и кто-то решил, что не стоит давать премию двум фильмам по произведениям одного и того же писателя. А почему нельзя? Разные фильмы, режиссеры, операторы, актеры…

Конечно, нам, участникам съемок «Тихого Дона», было неприятно, что нас обошли вниманием. Но мы уже не были юными, наивными, мы неплохо разбирались в «кухне», на которой ответственные «кулинары» тогда «стряпали» премии.

С Петром Глебовым мы иногда говорили о том, почему «Тихий Дон» не получил ни одной награды в стране. И ему, и мне это было непонятно. Мы со всех сторон слышали от настроенных объективно и доброжелательно деятелей кино, писателей, просто компетентных зрителей восторженные отзывы о фильме. И в то же время никто не пожелал отметить огромный труд большой группы талантливых людей. Я говорю не о себе, меньше всего я подвержена тщеславию. Но в фильме снимались замечательные актеры, его режиссер и оператор – выдающиеся мастера кино…

Ни я, ни Глебов не находили ответа на такой важный для нас вопрос. И только много позже я задумалась: может быть, все дело в том, что ни главный герой, ни главные героини – не революционеры, не коммунисты? И к тому же – казаки и казачки, к которым отношение всегда было настороженное, опасливое. Да и Шолохов становился все более и более нетипичной фигурой в советской литературе. Он с течением лет не «бронзовел», перед ним официальные власти заискивали, но он сидел в своей Вешенской и избегал участия в политических играх. К тому же вокруг него вертелась в хороводе какая-то мелочь.

Меня нередко спрашивали, как я отношусь к Шолохову. Повторю то, что говорила тогда и в чем убеждена и сегодня: это великий писатель и замечательный человек. Советская литература знает много трагедий: лагеря, выстрел в сердце, петля на гостиничной батарее… Шолохов все последние годы своей мятежной жизни убивал себя. Не нашлось никого, кто остановил бы его…

Двадцать первого февраля 1984 года Шолохова не стало. Михаил Александрович завещал похоронить его в родной станице Вешенской. Эта последняя воля была исполнена. Уход Михаила Александровича называли «безвременным», хотя все понимали, что 79 лет, до которых он немного не дожил, – вполне достойный возраст.

Я восприняла смерть Шолохова как тяжелейший удар судьбы. Не успела я опереться на сильные плечи, любовь и волю к жизни его Аксиньи, как наступило другое время. Я писала в эти дни в «Известиях»: «Он умел слушать собеседника, был бесконечно величав в своих проявлениях. У него были синие-синие, как васильки, глаза, прекрасная добрая улыбка и очень доброе сердце».

…Много лет я ежегодно ходила на книжные ярмарки на ВВЦ. И мне становилось горько и обидно, когда среди новых изданий десятков российских издательств не обнаруживалось книг Михаила Александровича. Утешаю себя тем, что он очень далеко шагнул в будущее и его время еще впереди.

После смерти М.А. Шолохова на него обрушились потоки клеветы. В своих интервью, выступлениях, беседах с писателями я, как могла, защищала доброе имя Михаила Александровича. Но многое ли я могла?

Мне было стыдно читать о Шолохове нелепые выдумки, клеветнические измышления. Я очень благодарна писателю Льву Колодному за то, что он добрался до истины и написал правду о трагедии Шолохова. И донские писатели встали на защиту Михаила Александровича. Я тогда думала: что же это за жизнь такая, в которой гению требуется защита?

За роль Аксиньи я не получила никаких наград и званий. И все-таки я была счастлива: мою Аксинью признали, приняли, полюбили зрители в стране и за рубежом. Письма мне носили мешками – это были искренние, восторженные послания от самых разных людей. Я особенно радовалась письмам с Дона – ведь именно там были самые строгие и нелицеприятные зрители, очень трогательно и требовательно относившиеся к шолоховским героям.

Когда донские казаки присвоили мне звание полковника Войска Донского, вручили соответствующее удостоверение, форму и именовали не иначе как «Элина Донская», я шутила:

– Вот явлюсь в свой Малый театр в форме, погонах. То-то будет переполох!

Но, кроме шуток, эта награда мне очень дорога. У меня множество почетных дипломов, грамот, удостоверений и т. д. Эта же – самая-самая. Ибо она даже не только мне, но и изумительной донской казачке Аксинье, которую весь казачий Дон помнит и любит. И когда казаки присваивают мне очередное звание, я всегда задаю себе вопрос: это мне или моей Аксинье?

Интерес к фильму был огромен, меня постоянно приглашали на встречи со зрителями. Я не отказывалась, отправлялась в дальние дали, выступала на стадионах, в больших дворцах культуры и маленьких клубах. Это было утомительно, требовало больших нравственных и чисто физических сил, но я превозмогала усталость, ехала поездами, летела самолетами. На встречах задавалось множество вопросов. Самый распространенный из них: как я стала актрисой? Часто спрашивали о съемках, о моих партнерах по фильму, о том, как снимались те или другие сцены. Почему-то многих интересовало, замужем ли я и какая у меня семья, кто мои родители. Помню и такой вопрос:

– Как ваш муж относится к любовным сценам с Григорием Мелеховым?

Я догадалась, какая сцена имеется в виду, и ответила:

– Он знал, что я попросила проложить между мной и Григорием валик из скатанного одеяла.

Не знаю, поверили ли мне, но было именно так. Я до сих пор не понимаю, как снимаются актрисы в чересчур откровенных сценах. Для меня это было совершенно невозможно. Убеждена, что в драматургию действительно художественного фильма не должны вплетаться цинизм и пошлость.

Конечно, многих интересовало, были ли у меня романы с моими партнерами по фильму. Я совершенно искренне отвечала: нет. Кстати, я не раз видела, как такие мимолетные романы мешают работе над фильмами.

Настойчиво расспрашивали о моих дальнейших творческих планах. Я говорила о том, какие роли хотела бы сыграть в кино. Но все это было из области мечтаний. Что же касается работы с Сергеем Аполлинарьевичем Герасимовым, то наши творческие пути больше не пересекались. Наверное, потому, что он снимал фильмы, в которых я была не нужна. А проситься? Один раз это было, но судьба не любит повторов…

Девушка в красной косыночке

Во время съемок «Тихого Дона» я в свободное время приходила в семью, в которой меня любили. Композитора Марка Григорьевича Фрадкина я очень уважала, а его супруга стала моей близкой подругой. Я считала себя тогда жуткой провинциалкой и с ее помощью (естественно, незаметно) пыталась постигнуть основы московской светской жизни. Тогда не было в ходу словечко «тусовка». Люди творческие, приобщившиеся к культуре, придерживались – чисто инстинктивно – определенного свода писаных и неписаных правил поведения в обществе. Нарушать их считалось неприличным. Никто не «тусовался» напоказ – просто общались, и такое общение много давало душевного, обогащало.

Марк Григорьевич тогда работал с режиссером Юрием Павловичем Егоровым над музыкой для фильма «Добровольцы», который вскоре предполагали снимать.

Сценарий я увидела у жены Фрадкина, Раисы Марковны, на столе. И так мне понравилась Лелька Теплова! Каждый раз, когда я встречалась с Егоровым у Фрадкиных, я задавала ему один и тот же вопрос: «А кто у вас будет играть Лельку?»

Егоров, конечно, понимал, почему я задаю этот вопрос. Тогда попросить роль было не стыдно. Все равно нужно было пройти процедуру конкурса. Поэтому мой интерес к роли Лельки меня как бы ни к чему не обязывал и ни к чему не обязывал режиссера. Но когда я повторила этот вопрос много раз, Юрий Павлович сказал такую фразу:

– Да у тебя же длинные волосы, а Лелька стриженая…

И тут я сразу же сообразила, что мне нужно делать. Среди друзей Раисы Марковны была Клеопатра Сергеевна, ассистентка Егорова. Мы ее ласково называли Патя – очаровательная женщина, очень остроумная, яркая брюнетка. Я ей сказала:

– Патенька, давай мы сделаем фотографию… Пришьем такие стриженые кончики к косыночке красной, вот здесь – возле ушей, и челочку приделаем…

Мы это проделали… И Патя показала фотографию Егорову. Он спросил:

– Неужели она подстриглась?

– Да, – ответила Клеопатра Сергеевна, – подстриглась.

Ну, тут деваться Юрию Павловичу было некуда, и мне дали пробу, то есть приняли для участия в конкурсе. А там я победила! Радость мою трудно передать.

В основу этого фильма был положен стихотворный роман Евгения Долматовского. От первых пятилеток до послевоенных лет, два экранных десятилетия – таков временной диапазон фильма. Это была жизнь целого поколения, наполненная романтикой и благородными порывами.

Я еще жила образом казачки Аксиньи, а уже играла роль простой, искренней, обаятельной работницы-метростроевки Лели Тепловой. Говорят, она мне удалась. Я даже знаю почему: мне были близки по духу молодые герои фильма, их убеждения и поступки. Они были цельными, жизнестойкими. Если любили – так любили, ненавидели – без оглядки…

Это было поколение моей мамы. Я помню у мамы комсомольский значок, окруженный присборенной красной ленточкой-розеткой, помню ее красную косыночку…

Юрий Павлович Егоров – талантливый ученик Сергея Аполлинарьевича Герасимова. Фильм, по мнению критиков, получился фрагментарным, но он был очень крепко сколочен, хорошо музыкально оформлен. Моим партнером был Михаил Александрович Ульянов. Он играл роль возлюбленного, а потом мужа Лели Тепловой – Кайтанова. В фильме снимались Леонид Быков, Петр Щербаков, Микаэла Дроздовская, Люся Крылова. То есть собрался ансамбль талантливых актеров. И все были молодыми, полными сил…

Съемки получились очень долгими и сложными, но действие фильма растянуто на десятилетия. Работала я с большим удовольствием. Талант актеров и режиссера помог сделать фильм без единой фальшивой ноты.

Лельку Теплову я играла на пределе своих возможностей. Недостаток опыта восполнялся энтузиазмом. Иногда я представляла ее своей сестрой: я ведь тоже была добровольцем – малолеткой ушла на фронт. Поистине это была моя героиня…

На этих съемках я часто думала о своих родителях, об их, не побоюсь этого слова, жертвенности во имя общего блага, страны. Мама в тридцатые годы добровольно шла на самые тяжелые работы. А отец… Другой такой судьбы я просто не знаю. Добровольцем ушел на Гражданскую, потом попросился на Польскую войну. Он – опять-таки добровольно – был в действующей армии на Халхин-Голе, в первые дни Отечественной войны, не дожидаясь повестки, ушел защищать Родину. Когда наш санитарный эшелон разбомбили и наступило относительное затишье, отец добровольцем отправился под Сталинград, где шли тяжелейшие бои и погибали девять из десяти наших солдат. Когда от него долго не было писем, я находила утешение в разговорах с ранеными, которые говорили: «Может, пропал без вести или его взяли немцы в плен…» Один из фронтовиков хмуро сказал мне: «Добровольцы в плен не сдаются». Как ни странно, эти слова его я восприняла как утешение: раз не в плену, значит, воюет, жив.

И мне хотелось сыграть в фильме так, чтобы всем стало понятно: добровольцы – люди особой закалки, гордость народа.

О «Добровольцах» много писала пресса. Дело в том, что тогда приближалось 40-летие ВЛКСМ, и фильм быстро причислили к тем, что «комсомолу посвящаются». Его создатели не возражали, хотя мы все вкладывали в понятие «доброволец» гораздо более широкое содержание.

Казалось бы, «Добровольцы» получились героико-романтическим фильмом о советском времени и его нравственных ценностях. Новая эпоха должна была бы «задвинуть» эту картину на самые дальние архивные полки. А ее смотрят… По сей день иногда показывают на экранах ТВ. Времена меняются, а фильм живет! Потому что он о том, как люди, отказывая себе во всем, строили будущее страны. И как бы сегодня ни относились к тем временам, это наше реальное прошлое, судьбы наших отцов, и мы должны не уставать говорить им «спасибо!» и низко, низко кланяться. А еще важно видеть и постараться не испортить то хорошее, что они нам оставили.

Когда я снова, в который раз, смотрела «Добровольцев», я думала о том, что наше умение уничтожать платформу, на которой стоим, рвать традиции – фантастическое. Я нигде не видела, чтобы с таким азартом люди разрушали то, что было создано их предшественниками, отцами, матерями. Может быть, это идет от наших давних постулатов – разрушать «до основания». А мне больно. Больно, что гибнут народные традиции, рвется связь поколений. Чтобы восстановить все это, придется долго и упорно трудиться. Как это ни печально, не впервые нам приходится начинать все сначала.

Мы попали в такое положение, когда нас жалеют во всем мире. Да, мы больны, но с этой бедой должны справиться сами. К сожалению, многие сегодня растерялись. Есть немало людей, которые не хотят работать, потому что не видят в этом смысла, а у человека обязательно должна быть цель, ради которой он трудится. Вот это хорошо знали молодые герои фильма – добровольцы, призванные своей страной. Не хотела об этом писать, но напишу все-таки: поэтому и кажется этот фильм таким странным на фоне разухабистых сериалов – чистый родник из прошлого…

Я и сегодня горжусь своим участием в «Добровольцах». Картина вышла на экраны в счастливое для меня время. Появились на экранах первая и вторая серии «Тихого Дона», завершились съемки третьей серии. Два больших, хороших фильма подряд, и в обоих я в главных ролях!

Я понимала, что не должна останавливаться, что искусство – это всегда движение. Желательно по лестнице, ведущей вверх.

Уже усвоила простую истину: участие в фильме, в спектакле – это частица моей жизни, глава той Книги, которая пишется долго и трудно. И нельзя растрачивать силы на проходные, меленькие строки…