Текст книги "Американские девочки"

Элисон Аммингер
Американские девочки

© 2016 by Alison Umminger. All rights reserved.

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2019

* * *

Моим родителям, с любовью и благодарностью

Эти дети, которые приходят к вам с ножами, – это же ваши дети.

Чарльз Мэнсон

Предполетное

Первой из девочек Мэнсона для меня стала Лесли Ван Хоутен, королева выпускного бала с улыбкой голливудской звезды. В свои девятнадцать она оказалась в камере смертников за то, что воткнула нож в уже бездыханное тело одной несчастной и, в общем-то, случайно попавшей под раздачу женщины, руководствуясь самым отстойным объяснением из всех возможных: «А все ребята так делали». Я узнала о ней совершенно случайно, читая журнал в приемной женского доктора, к которому ходила моя мама, пытаясь забеременеть моим братом. Я и сама побывала в этом кабинете год назад, когда у меня начались месячные. Тогда мама хотела, чтобы я получила профессиональный инструктаж на тему «как бы случайно не залететь». В тот раз я, видимо, была настолько травмирована всем происходящим, что начисто упустила из виду запрет на пользование мобильником – вроде бы из-за его излучения картинки с эмбрионами как-то искажаются. На этот раз рядом с журналами о младенцах и беременности лежал старый номер «Роллинг стоун». Наверное, кто-то забыл. И слава богу. Если выбирать между статьями про психопатов и про «как влезть в джинсы, которые носила до беременности», то выбора-то на самом деле нет.

Статью написал Джон Уотерс, режиссер, который снял фильм под названием «Розовые фламинго». На прошлый День благодарения парень, который на тот момент был бойфрендом моей сестры, буквально заставил нас посмотреть это кино, поскольку он сам еще мальчишкой видел его в Польше, после чего у него случилось нечто вроде озарения. Именно тогда он и понял, что ему просто необходимо перебраться в Америку. В эту отвратную, вонючую Америку, где можно засудить любого мудака и где здоровенные транссексуалы едят собачье дерьмо с газонов – во всяком случае, в кино. Короче, счастливого вам Дня благодарения и флаг вам в руки! После просмотра «Розовых фламинго» я не слишком-то удивилась тому, что Джон Уотерс подружился с одной из девочек Мэнсона. Самое то для него. Возможно даже, что это она его боялась, а не наоборот.

Все утро прошло на нервяках, ведь именно сегодня маме должны были сказать, бьется ли сердце ребенка, который сидит у нее внутри. В прошлый раз оно не билось, вслед за чем последовали долгие месяцы настоящей пытки. Нельзя сказать, что я не жалела маму, конечно же жалела, но только она по полдня не могла заставить себя подняться с постели, и мне пришлось на время перебраться к моей лучшей подруге Дун, где мне хотя бы гарантированно давали миску каши по утрам. Я и подумать не могла, что можно так переживать из-за чего-то размером с четвертак.

В статье в «Роллинг стоун» говорилось, что Лесли Ван Хоутен была самым обычным нормальным человеком – если, конечно, забыть про убийства. Но я-то точно знала, что Чарльз Мэнсон и близко не был обычным нормальным человеком. Однажды у Дун я видела кусок биографического фильма о нем: безумные буравчики вместо глаз, на лбу вырезана свастика – уже этих двух моментов вполне достаточно, чтобы навсегда лишить его допуска в разряд обычных и нормальных. Он мастерски срежиссировал убийство Шэрон Тейт, очень хорошенькой и очень беременной актрисы, которую я не помнила в лицо, но зато я тут же подумала о маме, и мне стало стыдно, что я читаю такую статью, пока она проходит самый важный медосмотр в жизни. Все свои преступления Мэнсон совершил при помощи стайки женщин, даже девочек, которые, похоже, как-то научились клонировать само безумие, укомплектованное длинными нечесаными волосами, пустыми взглядами, тоннами наркоты и ножей. По большей части их даже не воспринимали как отдельных людей. И уж точно не видели в них девочек, которые когда-то ходили на выпускной бал или которых мама когда-то за руку тащила к гинекологу.

Лесли Ван Хоутен была одной из девочек Мэнсона, и она не принимала участия в убийстве той беременной. Однако она воткнула нож в труп матери двоих детей Розмари Лабианки – причем не единожды, а как минимум раз десять. А потом спокойно наблюдала, как ее друзья пишут кровью на стенах всякие слова. Мало того, она читала Чарльзу Мэнсону Библию, когда тот принимал ванну, а это какой-то совсем уж дикий и неприличный факт. В статье меня особенно поразили три момента. Во-первых, Джон Уотерс, автор, считал, что сорок лет в тюрьме – достаточно суровое наказание за глупости, совершенные в юности, пусть даже это были самые настоящие, конкретные глупости, по уровню тупости сравнимые, например, с Мировой серией[1]1
  Ежегодная чемпионская серия Главной лиги бейсбола в США. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]. Во-вторых, у Ван Хоутен случались такие трипы под ЛСД, что она всерьез рассчитывала, когда они всех поубивают, превратиться в фею и улететь – даже спрашивала у папы, не пора ли прорезать дыры в кофте на спине, чтобы подготовиться к будущей, так сказать, феерической жизни. В школе больше всего опасаются, что мы начнем употреблять мет. Нас любят пугать картинками, на которых изображены бомжатского вида люди – беззубые и буквально за ночь стареющие на добрый десяток лет. Но похоже, ЛСД позволяет выращивать в голове тараканов крупнее на порядок.

И третье, что мне запомнилось: Джон Уотерс считал, что жизнь Лесли Ван Хоутен сложилась бы намного удачнее, закинь ее судьба в Балтимор, где она могла бы беззаботно тусоваться с транссексуалами-говноедами и снимать фильмы о том, как убивают людей, вместо того чтобы самой реально убивать. Она, дескать, была бы совершенно другим человеком, если бы ее занесло не в Калифорнию, а в Балтимор.

Я дочитала статью почти до конца, но тут дверь кабинета распахнулась и оттуда вышла мама. Она бросилась обнимать меня и чуть ли не взасос целовать свою жену, потому что – да, у них будет ребенок. Мне показалось, что читать про убийства после такой новости – дурная примета, поэтому я отложила журнал в сторонку и позабыла о Лесли Ван Хоутен. В следующий раз я вспомнила о ней только через два года, в аэропорту, когда уже собиралась сесть в самолет до Лос-Анджелеса и перед этим оглянулась посмотреть, заметила ли мама, что я сбежала. Следующий рейс после моего отправлялся в Балтимор. Его уже дважды задерживали, и у пассажиров был усталый и скорбный вид – иными словами, выглядели они ровно так, как выглядеть совсем не стоит, когда собираешься отправиться в полет. И вот когда я наконец уже оказалась в салоне и автоматическая дверь напрочь отсекла меня от прежней жизни, мне вдруг почему-то вспомнился Джон Уотерс и его слова насчет Лесли Ван Хоутен, что она ошиблась не с выбором человека, а с выбором места. И тогда я мысленно отправила Джону Уотерсу коротенькое послание, поскольку мне показалось, что ему следует это знать, и к тому же это правда. Мое послание гласило: «Побег в Балтимор – это не круто».

1

Я бы никогда не стала гоняться за матерью с ножом – кредитные карты куда чище, а режут не менее глубоко. Не то чтобы я вообще собиралась за ней гоняться – главным образом мне хотелось оказаться от нее как можно дальше, а бумажник ее жены как раз красовался на обеденном столе рядом с почтой; он так и ждал, чтобы его открыли. Как тут устоять. За неделю до этого мама окурила весь дом какими-то травами и заявила, что не в силах даже переступить порог моей комнаты – настолько тяжелый там дух. Все свое время она посвящала возне с моим новеньким братиком, приговаривая, что он и есть истинная причина ее пребывания на этой грешной земле, и что вселенная дала ей еще один шанс. И какой из этого мы можем сделать вывод? Видимо, я – тот шанс, который оказался полностью проваленным. А если ко всему прибавить кошмарную сцену, которая разыгралась на прошлой неделе в «Старбаксе», где родители, усадив меня за столик, устроили нечто вроде торгов моим будущим, высчитывая каждый цент и словно собираясь выставить меня на eBay, – то, по-моему, вполне позволительно говорить о том, что мама хотела, чтобы я взяла кредитку. Чуть ли не умоляла меня об этом.

Моя сестра Делия – она актриса и живет в Лос-Анджелесе – прошлым летом мне сказала, что у каждого должна быть своя фишка. Делия – настоящая красавица. Глаза у нее светло-серые, какие-то даже серебристые, волосы длинные и черные как смоль, а голос такой, будто она зарабатывает на жизнь в службе «секс по телефону». Она даже пробовалась на роль девушки Бонда, да вот только, как она мне объяснила, одной красоты мало. «Здесь каждый выглядит совершенно потрясающе, – говорила она, – поэтому приходится проявлять изобретательность. Необходимо уметь прекрасно делать хотя бы две вещи, и одна из них станет твоей фишкой, твоей изюминкой». Сама Делия – вполне приличная гимнастка и все еще может пройтись колесом по гимнастическому бревну, так что кое-какие трюки из той области, которая является ее «изюминкой», ей очень даже доступны. Прошлым летом я ездила к ней в гости, и она отвезла меня в Санта-Монику, в бутик, чтобы помочь выбрать новую пару очков, в которых я стану блистать в старших классах. Можно смело утверждать, что красавицей мне никогда не бывать, но сестра уверяла, что правильные очки сделают меня мегазвездой в мире «задротного шика». Думаю, она не учла, что ни сейчас, ни впредь задроты не смогут попасть в категорию «шик» как в Атланте, так и, пожалуй, в любом другом месте Соединенных Штатов Америки в целом. Я приобрела толстую черную оправу – такие обычно носят слепые старики, – и намазала губы красным блеском самого яркого оттенка, который мама сочла бы допустимым для выхода в свет. «Безупречно, – объявила сестра. – Очень по-французски». Дома мой дерзкий макияж заметил только один человек – моя лучшая подруга Дун: она сообщила, что я измазала блеском зубы. А так-то, конечно, никто меня не побил, но никто и не позвал в качестве пары на выпускной. Полагаю, сестра забыла, что я живу не в кино. И даже не во Франции.

Вопреки нынешнему мнению матери обо мне, воровство вовсе не является моей «изюминкой». Но, если вы сейчас спросите маму, она наверняка изобразит меня первостатейной уголовницей. Послушать ее, так я ничуть не лучше тех актрисок, которые слоняются по крупным универмагам и воруют по мелочи, а потом причитают в телерепортажах, до чего скучно им живется. Бла-бла-бла. «Тебе нельзя доверять». Мама реально заливалась слезами, плакала по-настоящему, когда сестра передала мне в аэропорту свой телефон. «Как ты могла покуситься на частную собственность Линетт?» (Хм. Легко?)

Бла-бла-бла. «Жаль, что я так плохо разбиралась в вопросах воспитания, когда тебя растила». Будто я не очень удачный абзац, который она хотела бы удалить и написать заново, но случайно уже отправила в этот мир содержащий его и-мейл.

Хорошая же новость заключалась в том, что я теперь была в Лос-Анджелесе, а моя мама – по-прежнему в Атланте, вместе со своей жуткой женой и моим свежеиспеченным братиком Бёрчем. «Как? – вопрошала мать. – Как вообще в аэропорт Атланты пропустили девочку, которой едва исполнилось пятнадцать лет? Ты принимаешь наркотики?»

Какое-то время она орала на мою сестру, а та, подальше отнеся телефон от уха и прикрыв его рукой, сказала театральным шепотом:

– И не воображай, Анна, что ты выбралась из кучи дерьма. Потому что ты в ней сидишь по самые уши.

Но куча дерьма – понятие по определению относительное, и здесь, на Голливудских холмах, особенно в доме сестры, полном зеркал и ослепительно-яркого света, было очень трудно представить, что мне действительно что-то угрожает. Обстановка ее жилища была продуманно минималистичной. В гостиной – дзен-фонтанчик, гигантский белый диван, кофейный столик и, в общем-то, больше ничего. Гостиную и спальню разделяли полупрозрачные раздвижные двери. Спальня словно появилась из «Тысячи и одной ночи»: вышитые подушечки, бархатные шторы и очень низкая кровать. Будь моя сестра не такой хорошенькой, ее дом, пожалуй, мог бы показаться несколько нелепым – слишком много подушечек и свечечек в спальне и слишком мало стандартных продуктов питания на кухне для рядового человеческого существа, например, в моем лице. Но вместо этого возникало ощущение, что вы оказались в святилище какой-нибудь египетской богини, наполненном парфюмами, которые можно купить только в Европе, дорогим макияжем в дизайнерских черных коробках и решительно нефункциональным бельем. У меня мелькнула мысль, что сестра вполне могла бы оказаться шлюхой, но эдакой тщательно законспирированной шлюхой, по-настоящему благоухающей и чистенькой. Но даже у меня хватило ума не спрашивать, не в этом ли заключается та самая вторая ее «фишка», хотя у нас с Дун и были кое-какие соображения на этот счет.

– Пройдемся завтра по магазинам? – спросила я.

– Ты что, плохо слышишь? У тебя серьезные проблемы, – ответила сестра. Потом она не удержалась от смешка: – Итак, ты украла кредитную карту Линетт.

– Я ее не крала.

– Ты что, планируешь выучиться на адвоката? Ты украла номер карты.

– Я использовала номер, – поправила я ее в легком раздражении от того, что она вообще подняла эту тему. – Там было меньше пятисот долларов.

Засыпая в блендер какой-то зеленый порошок и заливая туда йогурт, сестра краем глаза следила за мной, словно я могла внезапно удариться в бегство.

– Ну а это тут вообще при чем?

– Что там у тебя такое?

– Зелень и пробиотики, – сказала она. – Рыбий жир, витамин В, сок ягод асаи и травы от моего китайского доктора. На вкус все равно что компостную яму вылизывать, так что будем надеяться, что эти смеси приносят и другой результат, помимо моего банкротства.

Настоящая королева драмы. Да, моя сестра такая. Но она, по крайней мере, этим зарабатывает себе на жизнь.

– И не старайся сменить тему. Тебя мог пристукнуть какой-нибудь извращенец. Мама до смерти перепугалась. Ну да, давай-давай, закатывай глаза, считай меня очередным врагом из мира взрослых, но знай: тебе очень повезло, что ты сейчас стоишь здесь. А если бы я уехала куда-нибудь на съемки?

– Мне же пятнадцать, а не двенадцать.

– Но и не сорок два. Кругом полно мерзавцев, или ты забыла?

– Да кто ж мне даст забыть?

Сестра включила музыку, и я посмотрела, кто играет: «Пинк Флойд», «Wish You Were Here».

Тоска зеленая. По-моему, такое можно слушать только на Западном побережье. Моя сестра считает хорошей только ту музыку, которая была написана тыщу лет назад. Я посылала ей записи группы, которую мы с Дун просто обожаем, «Фрикманки», а сестра заявила, что они похожи на дурные перепевки «Нирваны», из чего я сделала вывод, что она вообще не стала их слушать. Они британцы, но недавно перебрались в Лос-Анджелес. У Дун в компьютере настоящий иконостас Карла Маркса, солиста группы, а я схожу с ума – ну так, слегка, – по Лео Спарку, их гитаристу. Взойдя на борт самолета, я первым делом заглянула в салон первого класса – а вдруг там летит кто-нибудь из «Фрикманки», но, увы, не повезло.

Мама с сестрой вечно ждут, что со мной случится что-нибудь ужасное, – они ведут себя так, будто в случае побега из дому мне светит только один вариант: окончить свой земной путь в виде расчлененки в морозильнике какого-нибудь незнакомца. Наша семья – это, безусловно, усыпальница оптимизма. А как насчет надежды, что может случиться нечто чудесное и удивительное? Я даже частенько задавалась вопросом – а может, они хотят превратить меня в печальное повествование, в некое прискорбное воспоминание для всех родных и близких, и им больше не придется постоянно иметь дело со мной как с живым организмом, к тому же содержащим общую с ними ДНК?

– А вдруг таксист оказался бы серийным убийцей? – продекламировала я. – А вдруг террористы угнали бы самолет? Хватит: я так или иначе добралась. Всё в порядке. Мне вот интересно, когда она вообще заметила, что меня нет.

– Ты вот тут шуточки шутишь, а между прочим, случаются вещи и пострашнее. Слыхала, на прошлой неделе в парке Гриффит нашли отрубленную голову? Я там бегаю по утрам, то есть раньше бегала. Что касается твоего второго замечания, она заметила довольно скоро. – Сестра сделала глоток травяного коктейля. – Уже через пару часов Линетт позвонили из банка насчет подозрительного списания средств со счета.

Линетт позвонили из банка. Еще бы. Пока моя мама не решила заделаться лесбиянкой, я считала, что все лесбиянки – такие милые, простецкие, но с перчиком тетки, типа: «А давай-ка мы тебя сначала подпридушим тонной нашей настоящей женской любви, а потом вместе пойдем бороться за справедливость». Но Линетт была совсем-совсем не такой. Она была тощая, очень умная и прижимистая. Возможно, она и по ночам не расстается со своим мобильником, чтобы, упаси боже, не пропустить вот такого экстренного уведомления из банка.

– То есть их встревожила именно пропажа денег, – заметила я.

– Я ничего подобного не говорила. Просто объяснила, откуда они узнали. У тебя что, депрессия или типа того?

В ответ я не сказала ни да, ни нет. Как-то я об этом не задумывалась.

– Я в этой истории не принимаю ничьей стороны. Совершенно очевидно, что Кора выжила из ума, и мне очень жаль, что у тебя такая сумасшедшая жизнь, но нельзя воровать чужие кредитки. Просто нельзя. Понимаешь?

Она провела пальцем по внутренней стороне стакана, собирая остатки зеленой слизи, а я снова открыла дверцу холодильника, чтобы проверить, не материализовалось ли там каким-то чудом что-нибудь мучное и сладкое. Увы.

Но это не было настоящим воровством. Не было.

Однако была одна вещь, о которой я не сказала сестре и не собиралась говорить маме с папой, да и вообще никому, потому что такие штуки неизменно портят настроение, когда ты вроде бы только начал оттягиваться по полной. Купив себе билет на самолет, я сразу же представила, как на борту попробую заказать вина, или же небрежно поинтересуюсь, могут ли меня пересадить в первый класс, или хотя бы потрачусь на дополнительные платные закуски. Путешествие с родителями всегда означало унылые сухофрукты и липнущий к зубам попкорн из пластикового пакетика. А я закажу, например, «Принглз»! Я собиралась вознаградить себя за успешный прорыв сквозь кордоны службы безопасности, но вся дикость заключалась в том, что, стоило мне предъявить паспорт (с одиноким штампиком в память о жутких выходных на Багамах, когда мы с Линетт должны были «получше узнать друг друга»), как меня тут же спокойно пропустили, будто пятнадцатилетние путешественницы без сопровождающих попадаются сплошь и рядом. Может, так оно и есть, но для меня-то это было впервые. Они даже не заметили маленький газовый баллончик, приделанный к связке ключей. К тому времени, как я оказалась в самолете, я чувствовала себя еще более незаметной, чем дома, и принялась уныло хрустеть грошовым арахисом, словно других вариантов не было вовсе. Я превратилась в одушевленный эквивалент одного из тех воздушных шариков, которые мы отпускали в небо, привязав к ним бумажку с нашими именами и адресами в надежде, что кто-нибудь нам напишет. Только вот никто нам так ни разу и не написал.

Может, сестра права и у меня действительно депрессия. Нормальный человек взял бы в самолете хотя бы коробочку с ланчем. Правда, у меня мелькнула мысль, что по прибытии в Лос-Анджелес я могу взять такси и рвануть в Диснейленд, или помчаться прямиком к огромному знаку «Голливуд» на холме, или купить карту с домами знаменитостей, а то и стать самым юным папарацци и внезапно прославиться благодаря своим снимкам, как бывает в кино на платных каналах. Я считала, что идеи такого рода говорят об оптимизме, но вполне возможно, что на самом деле они жутко депрессивные.

Когда мы приземлились, сестра уже поджидала меня прямо у паспортного контроля, прилипнув ухом к телефону.

– Да, – говорила она, – она уже здесь. Я ее вижу. Выглядит хорошо. Понимаю. Ладно. Я тоже тебя люблю.

– Что ты здесь делаешь? – Я собиралась обнять Делию, но она скрестила руки на груди и явно не планировала распахивать мне свои объятия.

– Что я здесь делаю? Ты окончательно спятила?

– Вроде нет.

– А это мне уж предстоит самой оценить. Короче, вот что я здесь делаю: сию минуту я прогуливаю работу, потому что утром у меня зазвонил телефон, и у меня состоялся улетный разговор с Корой. Серьезно, надо отдать пальму первенства тебе. Я-то считала себя главной засранкой, когда не пошла никуда учиться после школы, но тебе я и в подметки не гожусь. Что-то случилось? – Она чуть понизила голос: – Тебя кто-то домогается? Потому что тогда я поверю тебе на слово и не отправлю обратно.

– Нет! – возмутилась я. – Какая пошлость. Кто может меня домогаться? Папа? Линетт? Нет, я просто… Короче, я не собираюсь это обсуждать.

– Значит, ты перелетела через всю страну, чтобы сообщить мне, что не собираешься ничего обсуждать? Ну, покамест ладно, но открою тебе один маленький секретик: они-то точно захотят обсудить это с тобой.

Я не виделась с сестрой почти целый год. Она всегда была очень хорошенькой, но теперь приобрела отполированный лоск куклы Барби. Прямые вороного цвета волосы с тем изумительным отливом, какой бывает только у девушек с обложек дорогих журналов; маечка в обтяжку, голубые джинсы и туфли настоящей «госпожи»: на высоченном каблуке, из черной кожи с серебряными заклепками. Но она все равно умудрялась идти быстрее меня – я еле поспевала за ней в своих полукедах «Конверс», штанах «Олд нэйви» и красной толстовке с надписью «Джорджия».

– Они требовали, чтобы я сразу же отправила тебя домой, – говорила сестра. – Так что скажи мне спасибо, что сможешь зависнуть здесь на пару дней и прийти в себя. Но ты под домашним арестом, поняла? Никаких побегов в «Кофе бин», чтобы поглазеть на знаменитостей. Я хочу разобраться, что вообще происходит. Ты хоть понимаешь, что я теперь тоже чувствую себя виноватой? Понимаешь или нет?

Один только факт, что я иду через здание аэропорта Лос-Анджелеса, а не Атланты, уже грел душу. Когда поднимаешься по эскалатору в аэропорту Атланты, мимо проплывает огромная настенная роспись: карапуз неопределенной расовой принадлежности с мерзким размытым пятном вместо гениталий резвится в фонтане. Думаю, картина замышлялась как дружелюбное послание в духе: «Мы любим всех без исключения, е-е-е!» – но на деле это выглядит как-то не совсем нормально и довольно удручающе. Аэропорт Лос-Анджелеса оказался полной тому противоположностью: никто даже не пытался изобразить дружелюбие и каждый встречный выглядел полуголодным и почти знаменитым.

– Ты меня не слушаешь, – сказала сестра. – Тебя вообще хоть немножечко волнует, что я могу потерять работу из-за сегодняшнего прогула? Найти актрису, которая займет мое место, почти настолько же сложная задача, как найти мак в маковом поле, поняла? И было бы неплохо сказать «спасибо».

– Извини, – сказала я.

Делия резко остановилась и, как она частенько делала в старые добрые времена, испепелила меня взглядом.

– И спасибо. Спа-си-и-бо.

– Не помешало бы добавить немного искренности, – заметила она и протянула руку за моей большой сумкой.

– Так над чем же ты сейчас работаешь? – спросила я.

– Ты вообще меня слушала, когда я тебе звонила на той неделе? Это авторский фильм, ужастик, про зомби и про торговлю человеческими органами в Китае.

– Серьезно?

В багаж я ничего не сдавала, поэтому мы сразу пошли на парковку. Мне казалось, что я просто приехала на каникулы.

– А тебе известно, что в Китае не отменяют смертную казнь отчасти потому, что там идет активная торговля органами? И они не только в тюрьмах отправляют людей на казнь, у них там еще есть фургоны, которые разъезжают по улицам, подбирают людей и тут же на месте с ними расправляются, без суда и следствия. И вот я там такая американка, американская женщина, которая видит, как из такого фургона выбрасывают тело, – тут сестра сделала леденящую душу особую паузу, как в ужастиках, – да только выброшенное тело еще не совсем труп. Мне кажется, они хотят что-то такое всем этим сказать, режиссер постоянно говорит о правах человека и «Международной амнистии», только я думаю, что он пытается скрыть от нас собственное неумение писать диалоги. Но это не моя проблема, во всяком случае, до тех пор, пока он в состоянии платить мне за работу. Хочешь знать, как фильм называется?

– Как?

– «Похититель сердец». Знаешь, если это не ник на сайте знакомств зомбаков, то название просто-таки трагически идиотское, согласна? – Она давилась смехом.

– Пожалуй.

Мы сели в «БМВ» с откидным верхом. Такая машина никак не могла принадлежать моей сестре. На бампере были магнитики с логотипами частных школ или крутых мест, куда люди ездят в отпуск, – этакие зашифрованные послания, которые в состоянии понять только посвященные, другие мегабогачи.

– А что обозначает «ХГ»? – спросила я. – «Хайль Гитлер»?

– Ты вообще о чем?

– О наклейках на бампере. А «ОСС»? Тоже что-то нацистское?

– «Хилтон Голливуд» и «Остров святого Симона». Места, где люди отдыхают. Господи, Анна, таких наклеек в Атланте даже больше, чем здесь. Где ты всего этого набираешься?

– Не знаю, – ответила я. – На канале «Дискавери»?

Дольше всего сестра встречалась с Роджером, студентом Института кинематографии, который был настолько нищим, что ездил на «королле» 1992 года выпуска, подобранной на стоянке подержанных автомобилей. Ну а теперь она «просто очень сдружилась» с продюсером фильма о Бонде, роль в котором ей на этот раз по чистой случайности не досталась, и этот продюсер позволяет ей пользоваться своей машиной, когда уезжает в отпуск. Потому что да, в Лос-Анджелесе друзья именно так и поступают, особенно когда один из них – невероятная красотка.

– Дай мне договорить про фильм, – сказала сестра. – Хотя ну никак нельзя сказать, что ты меня вообще слушаешь. Я там практически играю главную роль, правда, к самому концу от меня остается одна почка, ну или что-то в этом роде.

В Калифорнии было на три часа меньше, и небо даже еще не начинало темнеть, но я почувствовала, что устала. Я прислонилась головой к стеклу и принялась разглядывать проплывающие мимо машины, пальмы, лотки с фруктами. В компании моей сестры в Калифорнии все легко. Она девушка такого типа, которой не просто покупают выпивку в баре – люди отдают ей свои машины, дома, свои кредитные карты. Я знала, как пройдет неделя, если я у нее останусь: йога и пилатес; визит к какому-нибудь старому извращенцу, который приводит в гармонию ее энергетические потоки; несколько дней на съемочной площадке; маникюр или стрижка; может, глоток пива, когда мы пойдем куда-нибудь посидеть с вернувшимся к тому моменту продюсером; последнее – просто так, чтобы еще раз удостовериться в его крутизне. Когда я с Делией, люди обращаются со мной очень мило и любезно, ведь я же как-никак ее сестра. Ей никогда не придется красть пятьсот баксов – стоит ей напустить на себя слегка печальный вид, сразу объявится тот, кто готов распахнуть для нее свой бумажник.

Если бы только моя сестра была моей матерью. «Не выдумывай, – сказала она, когда я однажды поделилась с ней этим соображением. – Кора была мне именно что матерью-сестрой, и видишь, какой блестящий образец отлаженных отношений мы собой являем, а?»

Я не раз слышала рассказы, какой была моя мамочка в прежние деньки. Как она таскала Делию с собой на свидания, когда не получалось найти няньку, или как они вместе подорвались в Лас-Вегас на мировой турнир по покеру, потому что маме приснилось, что она сорвет там крупный куш. Та женщина, которую я знала как свою мать, Кора 2.0, всегда заставляла меня называть ее мамой и никак иначе, и до развода они с папой были чем-то вроде мебели в гостиной – вроде бы есть, но в глаза не бросаются. Полагаю, родители они были нормальные, но ни разу не крутые. А когда сестра говорила о Коре, мне казалось, что она в свое время общалась с совершенно другим человеком.

Я думала, что мама может позвонить еще раз и тогда меня заставят взять трубку и извиняться. Но после того как сестра сбросила вызов во второй раз, телефон больше не звонил. Пока Делия учила свою роль, я в мессенджере написала Дун: «В Лос-Анджелесе. Прячусь от мамы и Линетт. Воспользовалась кредиткой». Дун ответила, что я настоящая скотина, раз уехала без нее, и что она в курса́х по поводу кредитки. Еще она мне посоветовала погуглить «наказание виновных в совершении кражи», чтобы быть во всеоружии перед предстоящим разговором с матерью. А потом она сообщила, что «Фрикманки», по слухам, записывают новый альбом и вся их команда теперь живет неподалеку от моей сестры. Вместо подписи было: «ПЖЛСТ, купи мне билет! ПРЕДАТЕЛЬНИЦА!!! ЛОЛ. Нет!»

Какое-то время назад мы с ней выяснили, что моя мама любит спрашивать совета у Интернета. Прочитав, что совершивший кражу ребенок, скорее всего, уже и так достаточно настрадался от угрызений совести (Господи, сделай так, чтобы она сочла меня достаточно настрадавшейся!), я наткнулась на сайт, где была картинка: в Иране мальчику, которого поймали на воровстве, переезжают руку на грузовике. Только картинка оказалась фейковой, и за ней стояло обычное вымогательство денег. Потом я поискала «грузовики смерти» в Китае, о которых говорила сестра, – они выглядели как дома на колесах, про которые я раньше думала, что было бы здорово в таком поехать на каникулы: там можно и помыться в душе, и в сортир сходить, и лечь поспать, а потом проснуться уже в Нью-Мексико. Только в Китае они были черные и глянцевые, точно гигантские полицейские машины, и просыпался ты там мертвым. Интересно, а слышала ли об этом Дун? Я была практически уверена, что нет, поэтому я перекинула ей ссылку. Китай, безусловно, еще хуже Атланты, пусть моя сестра и молится на тамошних врачей.

Пока я шарилась по Сети, я чувствовала, как во мне нарастает какое-то нервное возбуждение, будто перед панической атакой. Поэтому я погуглила «панические атаки» и решила, что мне совсем не хочется получить первый опыт в пятнадцать лет, но зажим в груди от этого не прошел. Не думаю, что я заскучала по маме, и точно знаю, что я не заскучала по Линетт, но меня начал одолевать вопрос: заметил ли Бёрч, что меня нет. Перед сном он любил притащить ко мне книгу, в которой утка, кот и сова варят вкусный тыквенный суп. Я сразу начинала громко чавкать, а он каждый раз прямо-таки заходился от смеха, а когда Бёрч смеется, это просто до безобразия сладкое зрелище. Интересно, он что, теперь приперся с этой книжкой к Линетт? И что они ему сказали? Как объяснили, куда я подевалась? В любом случае, он ничего не поймет, но теперь я почти пожалела, что не сказала ему до свидания или не оставила ему фотографию, где я стою на фоне самолета.