Текст книги "Любовь сильнее расчета"

Элизабет Бойл
Любовь сильнее расчета

Пролог

Лондон, 1772 год

За дверью комнаты, в которой завтракала графиня, послышались возмущенные крики:

– Мама, куда вы меня отправляете? Вы не можете прятать меня всю жизнь!

Призвав на помощь все свое самообладание и врожденное умение выходить из затруднительного положения, доставшееся ей от благородных предков, леди отставила чайную чашку и невозмутимо ждала продолжения бунта. В тот момент, когда она поднесла к губам салфетку, в комнату ворвалась ее дочь Элиза. Следом за ней вбежали два лакея. Оба выглядели испуганными и виноватыми. Они пытались вывести Элизу обратно в коридор.

Графиня не успела сделать выговор лакеям – возмущенная дочь вырвалась из их рук и стремительно бросилась к матери.

– Что вы теперь собираетесь делать, мама? – закричала Элиза, стукнув кулаком по столу, отчего тонкая фарфоровая чашка подскочила и звонко звякнула о блюдце. – Упрятать меня в сумасшедший дом? Я жду ребенка. Я – замужняя женщина, а не шлюха из портовой канавы!

От грубых слов дочери графиня побледнела. Она кашлянула и мановением руки выслала из комнаты застывшую с раскрытым ртом горничную и опешившего дворецкого. Кивком она отправила вслед за ними и лакеев. Когда их торопливые шаги замерли вдали, графиня аккуратно отложила в сторону салфетку, взяла трость с золотым набалдашником и, не спуская глаз со своего единственного ребенка, поднялась из-за стола.

В комнате наступила напряженная тишина.

«Почему я не родила сына?» – недоумевала графиня. Несмотря на то что условия наследования титула и владений ее мужа были таковы, что они могли перейти и к дочери, Элиза из-за своих глупых поступков и пагубной связи потеряла право носить благородное имя. Фамильная честь и приличия должны быть соблюдены, чего бы это ни стоило.

– Мама, я требую ответа, – заявила Элиза, оскорбительное для матери презрение звучало в каждом ее слове. – Я имею право сама решать свою судьбу. Я больше не позволю обращаться со мной как с ребенком!

Столкнувшись с таким несгибаемым упорством, графиня утратила свою железную выдержку, которой так гордилась, и слепой гнев овладел ею. Не моргнув глазом она изо всей силы ударила дочь по лицу. Та покачнулась и упала на колени. Графиня прижала к груди ушибленную ладонь и с негодованием посмотрела на дочь.

Волосы Элизы от удара распустились и закрыли ее лицо Она снизу вверх взглянула на мать.

– Как вы смеете, – прошептала она. – Я беременна!

– Я уже слышала об этом! – Графиня стукнула тростью по натертому паркету. – Почему бы тебе не оповестить об этом даже судомойку?

Элиза поднялась с колен, подбородок ее был по-прежнему гордо вздернут.

– Как только я выберусь из дома, я скажу об этом так громко, что услышит весь Лондон.

– О, не беспокойся. Ты отсюда очень скоро уедешь. И не думай, что у тебя появится шанс снова наделать глупостей.

Графиня вернулась на свое место за столиком. Глубоко вздохнув, она уняла дрожь в руках и налила себе еще чашку чаю. Элиза подошла ближе.

– Вы и в самом деле хотите отослать меня подальше от Лондона?

Острый слух графини уловил, как ей показалось, беспокойство в словах дочери. Графиня сумела скрыть удовлетворение: в их борьбе, причиной которой послужил опрометчивый побег Элизы с Джеффри Стоппардом, наметился перелом.

Пятнадцать лет назад Стоппарды были всего лишь торговцами шерстью, пока – в жалкой попытке подняться над своим низким происхождением – не купили титул баронета. Их третий сын Джеффри стремился занять в обществе еще более высокое положение, о котором его честолюбивый отец не мог и мечтать. И такой шанс представился ему в лице Элизы.

Благодаря проклятому закону о привилегиях Джеффри Стоппард, как супруг, не только получал право распоряжаться состоянием Элизы, но и – при отсутствии прямых наследников – унаследовать титул ее отца-графа.

Графиня содрогнулась при мысли о союзе дочери с каким-то… пройдохой, сыном простолюдина. Что бы сказал свет, превратись этот гнусный человек из простого горожанина в обладателя одного из наиболее уважаемых титулов высшей знати? И все это могло произойти из-за того, что она не сумела справиться со своей отбившейся от рук дочерью.

Слава Богу, она смогла предотвратить постыдное развитие событий, вернее, задержать его, да и то лишь благодаря хитрости и откровенному подкупу. Ей удалось пресечь слухи о том, что весной Элиза сбежала из дома. В душе она даже обрадовалась, когда во время возвращения новобрачных из Шотландии самонадеянного Стоппарда убили разбойники.

Все случившееся можно было бы скрыть и предать забвению, если бы не огромный живот Элизы – последнее свидетельство наглости Джеффри Стоппарда и безрассудства ее дочери.

– Куда вы отправляете меня, мама? – прервал размышления графини настойчивый вопрос Элизы.

Выбрав булочку, графиня неторопливо и аккуратно намазала ее маслом.

– Я намерена отослать тебя достаточно далеко, чтобы никто никогда не узнал об этой постыдной ситуации.

Элиза вздрогнула.

– Почему? Потому что у Джеффри не было всех этих титулов и фамильного родства, которые вы считаете такими важными? Меня все это не интересует. Я любила своего мужа. Я горжусь тем, что ношу его ребенка. Теперь по крайней мере какая-то часть его будет жить.

Глаза графини сузились от гнева.

– Сомневаюсь, что твой драгоценный Джеффри оценил бы такую преданность, будь ты простолюдинкой. Его интересовали только деньги и титулы, которые он получил, женившись на тебе.

Дочь вновь гордо подняла голову.

– Его это не интересовало. Он любил бы меня, даже если бы я была нищей.

Графиня фыркнула.

– Он говорил то же самое дочери лорда Истона, когда прошлой осенью уговаривал ее бежать с ним.

Элиза побледнела.

– Синтию?

– Ну да, леди Синтию. К счастью, ее горничная узнала об их планах, и лорд Истон сумел остановить их, прежде чем эта идиотка окончательно погубила себя. – Графиня замолчала и взглянула на Элизу. – Я думала, ты знаешь об этом.

Она отвела взгляд, чтобы не мешать ослепленной любовью дочери пережить услышанную ложь. Элиза храбро защищала покойного мужа:

– Какое мне дело до того, что делал Джеффри прежде, до нашей…

– Свадьбы? – закончила за нее мать. – Сомневаюсь, что она была, как тебе известно, не осталось доказательств того, что свадьба действительно состоялась: ты сама призналась, что их украли вместе со всеми твоими вещами. И зачем тебе нужно заявлять об этом? Подумай, глупая девочка, какое значение имеет этот брак для той семьи. Его отец станет опекуном ребенка и будет распоряжаться твоим наследством. Если бы с ребенком что-то случилось, титул бы сохранился, но наше имущество, наши доходы перешли бы к этому торговцу шерстью и его отвратительной родне. Нет, лучше скрыть все случившееся. Для тебя будет лучше, если ты забудешь об этом ребенке.

Элиза покачала головой:

– Забыть свое дитя? Никогда. – Она выпрямилась во весь рост. – Ребенок Джеффри заслуживает право иметь имя, дом. Почему этот младенец должен нести бремя вашего гнева из-за того, что я вышла за Джеффри Стоппарда?

Графиня, не желая отвечать, смотрела на нее ледяным взглядом. Элиза возмутилась:

– Как вы можете отречься от собственного внука?

– Я не признаю твою позорную связь с этим наглецом и не дам доброе имя нашей семьи его последышу, – прозвучал холодный ответ. – Слишком многое поставлено на карту.

– У моего ребенка должно быть имя.

Графиня подняла брови, оглядев комнату, она заметила любимую собаку своего покойного мужа.

– Если ты так настаиваешь, чтобы я дала имя твоему отпрыску, назови его Райли, – насмешливо сказала она, указывая пальцем на старую безобразную гончую.

– В честь собаки?

– Почему бы и нет? Без защиты нашей семьи или мужа ты окажешься в положении шлюхи, каковой и была для своего вероломного любовника. Райли – лучшее из имен, на какое может рассчитывать твой ребенок.

– Вы бы хотели, чтобы мой ребенок жил как…

– Незаконнорожденный, – холодно ответила графиня, отбрасывая прочь любые чувства, которые мог вызвать у нее ребенок дочери. Ее внук. Она снова глубоко вздохнула. Ребенок – не ее забота.

– Я могла бы выйти замуж за кого-нибудь еще, – тихо заметила Элиза.

Графиня покачала головой:

– Для этого у тебя слишком большой срок. Приди ты ко мне месяца два назад, можно было что-нибудь придумать. Уверена, найдутся и такие, кто взял бы тебя даже сейчас, но я не перенесу сплетен, когда в марте родится этот ребенок – через четыре месяца после поспешной свадьбы. И я не могу рисковать, предоставляя Стоппардам строить догадки о его отце.

Графиня снова взяла трость и вышла из-за стола. Она выглянула в окно – над садом занималось холодное ноябрьское утро – и нахмурилась.

– Так как же вы поступите со мной? – прошептала Элиза.

Тяжело вздохнув, графиня продолжила:

– Ты отплываешь во Францию и втайне вынашиваешь ребенка. Как только с этим будет покончено, ты можешь вернуться и выйти замуж за Тэмлина, как мы с твоим отцом и планировали. Он наследует герцогский титул своего дедушки. Ты станешь герцогиней, и все это, – сказала она, указывая пальцем на живот дочери, – будет забыто.

Элиза покачала головой:

– Нет, должен быть другой выход. Я не брошу своего ребенка.

Графиня подалась вперед.

– Ты или согласишься с этими условиями, или проведешь остаток жизни во французском монастыре. Лучше потерять дочь, чем опозорить доброе имя нашей семьи.

– Даже вы не можете быть настолько жестокой, чтобы похоронить меня в монастыре на чужбине.

Графиня гневно посмотрела на Элизу.

– Я предпочту отдать все в руки кузена твоего отца. Откажись от этого незаконнорожденного и выходи за Тэмлина.

– Мой ребенок не незаконнорожденный. Его отец – мой муж.

– Так где же он, Элиза? Где доказательства твоего брака? – насмешливо спросила графиня. – Я скажу тебе где – украдены. Так же как твоя честь и репутация украдены этим хитрым разбойником.

Она почувствовала даже некоторое раскаяние, видя, как обреченно опустились плечи Элизы. «Не все еще потеряно, дитя мое, – подумала мать. – Ты можешь вернуться и как жена Тэмлина занять свое место в обществе, и ты будешь, как и я, царствовать в нем».

Признанная красавица, с первых же дней своего появления в светских кругах Лондона шестнадцатилетняя Элиза с ее таинственным взглядом зеленых глаз вызывала восхищение поэтов. Ее изящество и легкое кокетство перенимали все – от самых знатных дам до простых любительниц подражать, и ее общества искали мужчины от семнадцати до семидесяти лет.

Элиза медленно отвела взгляд от окна. Графиня испытующе следила за ней, надеясь увидеть хоть какой-то признак того, что ее дочь на правильном пути.

– Каково же твое решение? – спросила графиня, мысленно стараясь заставить ее сделать верный выбор.

– Я поеду во Францию. – В зеленых глазах Элизы блеснула ненависть. – Но я не откажусь от своего ребенка и не выйду за Тэмлина.

Графиня мгновенно поняла, что за скупыми словами дочери что-то кроется. Надежда! Если так, она положит конец этим безрассудным чаяниям раз и навсегда.

– Не думай, что во Франции у тебя появится возможность получить свободу. Тебя будут сопровождать Эдрич и его братья. Всем им хорошо заплачено, и они не так глупы, чтобы нарушить мой приказ. – Графиня тяжело оперлась на трость. – Они отвезут тебя на корабль, и ты будешь заперта в каюте все время плавания. Капитан корабля предупрежден о твоей прискорбной подверженности припадкам безумия, и он более чем охотно согласился держать тебя под замком. Твои крики и мольбы никто не услышит, ибо тебе запрещено с кем-либо общаться. Во Франции аббатиса не даст тебе покинуть келью до рождения ребенка. И если ты по-прежнему будешь отказываться выйти замуж за Тэмлина, то останешься в аббатстве до конца своих дней. Сбежать тебе не удастся.

– Помилуйте, что же будет с моим ребенком? – тихо прошептала пораженная Элиза.

Графиня с силой стукнула тростью об пол, стараясь отогнать накопившуюся за эти два месяца горечь, разрывавшую теперь ее сердце. Она не позволит неразумной чувствительности столкнуть ее с выбранного пути.

– Меня это больше не касается, – ответила она. – Я умываю руки. Ты сделала все, что смогла, опозорив наше имя своим непристойным поведением. Время, когда ты игнорировала нас, кончилось. Если ты не одумаешься, то я объявлю, что ты умерла от лихорадки.

По зову графини вернулись лакеи и схватили Элизу.

– Я убегу от вас, мама, но я вернусь, – выкрикнула она, когда ее выводили из комнаты.

Она действительно убежала и никогда больше не переступала порог дома своей матери.

Однако Райли еще предстояло сюда вернуться.

Глава 1

Лондон, 1798 год

– Кузина Фелисити, мой брат смыслил в делах не больше верблюда, – махнув рукой в сторону заваленного бумагами стола, заметил Мейсон Сент-Клер, только что получивший по наследству титул графа Эшлина. – Посмотрите сюда: счета за кареты; счета за лошадей… Я заглянул в наши конюшни – у нас нет лошадей, и карет у нас тоже нет. Как я понял, купив, Фредди их тут же проигрывал в карты.

Заявление Мейсона, казалось, не произвело на его почтенную родственницу, сидевшую на диване в углу кабинета, никакого впечатления.

– Фредерик всегда утверждал, что жизнь – всего лишь игра. Возможно, тебе тоже следует играть. – И она с важным видом кивнула, словно процитировала Евангелие.

Сент-Клер взял несколько листков и потряс ими перед глазами кузины.

– Из-за того, что Фредди неудачно вкладывал деньги, мы и попали в такое положение. Никогда не встречал человека, который бы выбросил столько денег на всякую ерунду. Золотые копи в Италии, китайские изобретения и, наконец, театр! – Он покачал головой. – Только Фредди мог вложить деньги в какую-то низкопробную пьесу на Бридж-стрит.

– Послушай, дорогой мой, не следует плохо отзываться о покойниках. – Кузина шмыгнула носом. Не проходило и дня, чтобы она не находила предлога всплакнуть, особенно если дело касалось Фредерика. – Моя бедная Каро и дорогой Фредерик только… ушли…

Кузина Фелисити больше не могла сдерживаться. Дрожащей рукой она достала кружевной носовой платок и демонстративно высморкалась. Она взглянула на Мейсона затуманившимися голубыми глазами.

Мейсон вздохнул.

– Да, я знаю, последние семь месяцев были ужасно тяжелыми для вас и для девочек. Но постоянные слезы не помогут решить наши проблемы. Кредиторы становятся слишком настойчивыми, кузина. Если мы не найдем способа уплатить самые срочные долги, то окажемся на улице.

– Глупости, мой мальчик, – решительно заявила кузина Фелисити. Забыв о слезах, она снова принялась за свое рукоделие. – Ты – граф Эшлин. Они не посмеют выбросить нас на улицу. На долги благородных людей всегда смотрят сквозь пальцы. – Она доверительно наклонилась к нему. – Фредерик именно так и говорил мне, когда моя портниха начинала грубить или настаивать на оплате счетов.

– Сожалею, но должен разочаровать вас, кузина: на долги не смотрят сквозь пальцы, чьими бы они ни были.

– Но Фредерик сказал…

Он протестующе поднял руку. Даже у Мейсона не хватало терпения выслушивать описание совершенств, которыми кузина постоянно наделяла его покойного брата.

– В самом деле, Мейсон, ты с детства склонен к преувеличениям. Я полагала, что ты уже вырос. Наше положение едва ли так ужасно, как ты утверждаешь.

– Оно хуже, чем вы можете себе представить.

– Если так, ты мог бы обеспечить себе кругленькую сумму, женившись на мисс Пиндар, – осторожно начала Фелисити. – У нее только что закончился траур по отцу, и, как я слышала, она чрезвычайно богата. Да, это был бы великолепный выход из положения.

Она снова занялась подбором ниток.

Мейсон перегнулся через груду бумаг и бросил на кузину, как он надеялся, осуждающий взгляд. Жениться на мисс Пиндар? Он бы предпочел каторгу. Девица была олицетворением скучной глупой претенциозности, вызывавшей у него отвращение. Кроме того, до сих пор холостяцкая жизнь его устраивала, он никогда не считал себя человеком, пригодным для семейной жизни. Но если уж кузина Фелисити хотела поиграть, то у него тоже имелся козырь.

– А почему бы вам, кузина, не выйти замуж за лорда Чилтона?

При упоминании о ее двадцатилетнем романе с упрямым бароном кузина Фелисити порозовела.

– Я не считаю это удобным в данный момент. – Она снова углубилась в свое рукоделие.

Мейсон знал, что означали ее слова: предложения ей не делали. Ни разу за все эти годы! Нет, он не хотел ее смущать напоминанием о ее нерешительном поклоннике, но знал, что это единственный способ заставить ее не навязывать ему брак с назойливой и богатой мисс Пиндар. И теперь, когда он на время утихомирил кузину, Мейсон мог снова заняться счетами.

– Боже мой, – произнесла она, отрывая его от проверки счетов зеленщика. – Ты не подумал о приданом девочек? Ты мог бы позаимствовать деньги на оплату этих счетов из него.

Мейсон покачал головой. Ему следовало бы помнить, что кузина Фелисити так легко не сдается.

– Фредерик растратил его еще несколько лет назад, – ответил он. – Даже земли, полученные Каролиной в приданое, заложены и перезаложены.

Кузина пришла в ужас, когда наконец осознала их истинное положение.

– Что же нам делать? – По заведенному обычаю почтенная леди разразилась рыданиями. – Возьми мои несчастные деньги, которые я получаю на булавки. И еще немножко я скопила… Они твои, дорогой мой мальчик, отдаю их тебе от всего сердца.

– Нет, пожалуйста, кузина, – сказал Мейсон, выходя из-за стола и усаживаясь рядом с ней. Он не мог лишить ее тех скромных средств, которые она получала на свое содержание, кроме того, их, вероятно, не хватило бы даже на самое необходимое. Но может быть, теперь она согласится поговорить об экономии, необходимость которой он пытался объяснить ей ранее, когда она явилась к нему в кабинет, чтобы отчитать его за увольнение повара-француза. – Вы же знаете, как действуют на меня слезы.

– Но девочки… – рыдала она. – Разве они могут надеяться без приданого найти себе мужей?

Мейсон тяжело вздохнул. Только не этот разговор о мужьях! Он еще хуже, чем обсуждение его запрета на ее еженедельные поездки к портнихе.

– Мейсон, это катастрофа. Я больше не буду жаловаться, что ты выгнал милого Анри, ибо девушки должны выйти замуж. Я откажусь от самого необходимого, потому что я обещала им всем блестящие партии.

– Кузина Фелисити, вы не имели права давать им такие обещания. – Он, словно стыдясь, понизил голос и произнес слова, в которых, как они оба знали, заключалась горькая правда: – Во всей Англии не найдется столько золота, чтобы заставить кого-нибудь жениться на одной из них.

Кузина открыла рот, приготовившись возразить ему, но промолчала. Если Фредерик и Каролина покоряли общество своими изящными манерами и остроумием, то их дети были полностью лишены этих черт. Кузина Фелисити взглянула на дверь, затем на Мейсона и сказала, тоже понизив голос:

– Я признаю, что ты прав. Они немного неуклюжи, но только из-за того, что Каро не занималась их воспитанием. – Кузина вздохнула. – Не люблю сплетничать, но я всегда считала возмутительным, что она не собиралась вывозить девушек в свет. Боюсь, Каро чувствовала, что появление в свете ее дочерей напомнит о том, что сама она уже давно не дебютантка. – Фелисити подобрала оборвавшуюся нитку своего вязанья. – Конечно, если ей помочь, со временем, я думаю, Луиза могла бы на что-то рассчитывать. А Беатрис и Маргарет не хватает только правильного руководства, чтобы они могли проявить свои скрытые таланты.

Мейсон чуть не расхохотался. Он не решился спросить, в чем же заключаются эти таланты. Хотя он и любил своих племянниц, несмотря на их недостатки, но то, что предлагала кузина, требовало времени и очень больших денег.

У них не было ни того, ни другого.

Пока кузина Фелисити перечисляла имена учителей и излагала свои идеи об экономии, Мейсон тоскливо смотрел на кучу счетов на столе и думал о том, что же ему делать дальше.

Когда семь месяцев назад ему сообщили о гибели брата и невестки во время катания на яхте, он покинул Оксфорд с твердым намерением устроить семейные дела, позаботиться о благополучии племянниц и кузины, после чего вернуться в колледж к началу осенней сессии.

Но до сих пор, пытаясь разобраться в запутанных имущественных делах Эшлинов, он не продвинулся вперед, сначала работая с поверенными, а затем принимая кредиторов. Визиты кредиторов. О, как он их ненавидел!

«Очень сожалею, милорд. Придется побеспокоить вас. Дело вот в этом долге…»

«Мне крайне неприятно говорить об этом, милорд, но я хотел бы знать, когда вы займетесь этим счетом…»

Последние кредиторы становились все настойчивее:

«Милорд, если не последует оплаты или какого-либо возмещения, я буду вынужден…»

Мейсон знал, что они сделают. У его племянниц и кузины не останется ничего – даже их рубашки и чулки уйдут на оплату счетов. Всего лишь несколько недель назад он склонялся к тому, чтобы отдать все долги, продать то, что останется, и уехать обратно в Оксфорд. Сделать для семьи все, что сможет, и забыть, что когда-то был наследником долгов и мотовства семейства Эшлин.

Так было до тех пор, пока однажды ночью в библиотеке Мейсон не наткнулся на потрепанный том семейной истории. В своем желании отделить себя от всего претенциозного, воплощением чего были его предшественники, он никогда не задумывался над тем, что его отец и Фредерик ничем не напоминали своих прославленных предков.

Эшлины сражались рядом с королями в крестовых походах, а во времена правления Генриха Тюдора были его советниками в государственных делах. На морях Эшлины занимались каперством под покровительством доброй королевы Бесс. Эшлины помогали Карлу Второму вернуть трон.

Мейсон узнал, что имя Эшлинов прославилось вовсе не карточными долгами, бесконечными вереницами любовниц и прочими сомнительными занятиями и скандалами. Когда-то оно было связано с понятием чести, его уважали за жертвы, принесенные его обладателями во имя государства. И поэтому каждый кусок земли, принадлежавший Эшлинам, был ими заслужен.

Он прочитал последнюю страницу описания героического прошлого уже на рассвете. Теперь Мейсон понимал, что он должен сделать – не дать запятнать имя семьи очередными скандалами и вернуть роду прежнюю славу.

Громкий стук в дверь прервал размышления Мейсона и заставил умолкнуть кузину Фелисити, болтавшую о потенциальных женихах для девиц. Подняв глаза, Мейсон увидел входившего в кабинет Белтона. Два поколения Белтонов служили дворецкими в этой семье, и нынешний Белтон оставался надежной опорой дома. В детстве Мейсон считал его старым. Глядя сейчас на чопорного дворецкого, он мог поспорить, что тому уже за семьдесят – возраст, когда другие, жалуясь на подагру, прикованы к своему креслу. Единственным подтверждением того, что дворецкий постарел, была появившаяся на висках седина.

– Да, Белтон, в чем дело?

– Милорд, какая-то особа желает вас видеть, – объявил дворецкий с легким акцентом, выдававшим его шотландское происхождение.

Мейсон зная: если из речи Белтона исчезали присущие ему аристократические нотки, то это означало появление очередного кредитора. Белтон испытывал безграничное презрение к представителям данной профессии, особенно к тем, кто рассчитывал, что их счета будут немедленно оплачены. В таких случаях в его речи всегда проявлялся акцент.

– Впусти, – распорядился Мейсон. Он встал и подошел к внушительному столу красного дерева, принадлежавшему Фредерику.

– Как прикажете, милорд, – кивнул Белтон и вышел из комнаты.

Мейсон повернулся к кузине, которая встала, собираясь уйти.

– Предчувствуете бурю?

– Я не разбираюсь в таких делах, мой мальчик. Честно говоря, будет лучше, если ты сам займешься этим человеком.

Она начала торопливо собирать разбросанные нитки и лоскутки.

Мейсон понимал, почему она так спешит.

– Нет, останьтесь, я настаиваю. Ведь это, должно быть, ваша портниха.

Видя, что кузина, не обращая внимания на его слова, продолжает лихорадочно собирать рукоделие, Мейсон понял, что угадал.

– Новое платье?

Ему не требовался ответ, ибо виноватое выражение на лице Фелисити выдавало ее с головой.

– Надеюсь, оно записано на счет лорда Чилтона, а не на мой?

Она открыла рот, чтобы возмутиться таким ужасно неприличным предположением, но не успела произнести и слова, как Белтон ввел их нежеланного гостя. Кузина Фелисити открыла рот, как только что пойманная рыба, воззрившись на вошедшую в кабинет женщину. Мейсон же увидел нечто куда более приятное, чем бегающие глазки кредитора.

Спохватившись, он вскочил на ноги. Хотя Сент-Клер знал, что его кузина слишком близорука, даже ей было трудно не заметить переливающийся цвет зеленого шелкового платья посетительницы и блеск серебряной вышивки, украшавшей его.

Поскольку за последнее время Мейсон пересмотрел великое множество счетов за женские туалеты он сразу понял, что перед ним стоит целое состояние. Только за широкополую шляпу, напудренный и завитый парик и пышное платье можно было бы получить достаточно золота, чтобы удовлетворить самых настойчивых из его кредиторов.

Внезапно в воображении Мейсона возникла картина, заставившая напрячься все его мышцы, – это создание сбросило с себя все наряды и стояло перед ним, прикрытое только сорочкой. Не так уж трудно было вообразить это, когда он задержал взгляд на глубоком вырезе ее платья, открывавшем полные груди.

Черт возьми, он начинает думать, как Фредерик!

Мейсон попытался размышлять, как ученый. Его классическое образование подсказало ему, что у нее фигура Венеры и грация Дианы. Но знание мифологии не подготовило его к тому, что при виде этой женщины у него перехватит дыхание.

Услышав, как ахнула кузина Фелисити, он посмотрел на дверь, в проеме которой вслед за дамой появился человек с восточными чертами лица. На голове нового гостя красовался высокий красный шелковый тюрбан, подчеркивавший огромный рост и ширину плеч. Мускулистую грудь едва прикрывал расстегнутый богато расшитый кафтан, опускавшийся до колен и резко отличавшийся по цвету от широких полосатых шаровар. За черным кожаным поясом блестел страшный сарацинский меч.

Какие бы неуместные мысли ни возникали у Мейсона в отношении дамы, они улетучились от одного мрачного взгляда на ее телохранителя. Резкие черты его лица выражали свирепость и угрозу, и он не сильно отличался от тех «неверных» воинов, о которых читал Мейсон в описаниях крестовых походов. Как и у его предков в двенадцатом веке, у этого человека был такой вид, словно он с удовольствием распорол бы животы всем находящимся в комнате только ради того, чтобы поупражняться в боевом искусстве.

Мейсон снова обратил взгляд на остановившуюся в нескольких шагах от его стола даму. Она вежливо наклонила голову. До него донесся обольстительный аромат ее духов. Как ни старался Мейсон разглядеть ее лицо, большую часть его искусно скрывали широкие поля шляпы. Ему удалось заметить, что она сильно накрашена, но если другие женщины прибегали к гриму, чтобы сгладить свои недостатки, то у нее он видел попытку спрятать совершенство.

Пудра и кремы не могли скрыть припухлость ее губ, мягкий овал щек и, наконец, таинственные томные озера зеленых глаз, которые он увидел, когда она взглянула на него.

Прежде чем Мейсон успел заговорить, она повернулась к своему спутнику и протянула руку. Тот поклонился и очень бережно и торжественно извлек из-под своего кафтана хорошо знакомый Сент-Клеру синий пакет с бумагами и подал его хозяйке. Мейсон прекрасно знал, что последует дальше. Эти бумаги могли быть только счетами. Он явно недооценил местных кредиторов. Для выбивания денег из самых неподатливых должников они прибегали к найму женщин.

Ему было неприятно в этом сознаться, но их можно было поздравить. Она достаточно обольстительна для того, чтобы мужчина отдал ей все, что имеет. Ее спутник застыл, широко расставив ноги и сложив руки на груди, словно изваяние. Одна рука, заметил Мейсон, небрежно касалась рукоятки меча. Видимо, в случае неудачи ее воинственный друг применит свой метод убеждения.

Мейсон снова обратился к загадочной женщине, стоявшей перед ним.

– Не присядете ли? – спросил он, указывая на стул.

Леди улыбнулась кузине Фелисити, которая, как с неудовольствием заметил Мейсон, снова уселась на диван и принялась лихорадочно копаться в своей корзинке с рукоделием. «Скорее всего ищет очки», – предположил он.

– Благодарю вас, – тихо произнесла дама, усаживаясь на краешек стула.

Мейсон тоже сел, мысленно благодаря Фредерика за внушительную и дорогую мебель.

Дама подняла голову, отчего перья над полями ее шляпы закачались, и он увидел изумрудные глаза. Такой чистый оттенок зеленого цвета! Мейсон понял, что никогда не сможет забыть его. Как зеленое сияние священной долины в апрельское утро, как… Он оборвал себя, не позволив увлечься поэзией. Ему никогда раньше не приходили в голову такие странные мысли, и то, что овладело им сейчас, Мейсон мог объяснить лишь присутствием все еще витавшего в комнате духа Фредерика.

Однако, может быть, ему следовало чаще прислушиваться к Фредерику. Брат бы знал, что сейчас сказать…

– Чем могу служить?

Дама улыбнулась. Обворожительная милая улыбка – и от решимости Мейсона не осталось и следа.

– Мое дело достаточно личное. Я хотела бы обсудить его, милорд, только с вами… – Она чуть заметно кивнула в сторону кузины Фелисити.

Личное дело! Эти два слова мгновенно отрезвили Мейсона, реальность ворвалась в его мечты. Все-таки она оказалась сборщицей долгов. Скорее всего пришла за рентой, которую задолжала за собственный дом, и за оплатой счетов своей модистки. Как и прочие! Эта неземная леди могла оказаться еще одной любовницей брата. Даже придя к такому логичному выводу, Мейсон все же не мог избавиться от впечатления, что эта дама чем-то отличалась от других: в ней чувствовалась какая-то утонченность, несвойственная дорогим содержанкам.

– Что бы вы ни собирались сказать, вы можете говорить в моем присутствии. В этом доме нет секретов, – вмешалась кузина Фелисити, продолжая искать свои очки.

Мейсон знал, что теперь кузину не выгонишь. Ее можно было бы соблазнить поездкой к портнихе, но ничто не ценилось кузиной Фелисити выше хорошей сплетни. Он кивнул ей, прося продолжать. Может быть, не повредит, если его наивная кузина поймет, как ее безупречный Фредерик растратил состояние семьи Эшлин.

– Я узнала, что есть невыплаченный долг, касающийся вас, – начала женщина.

Мейсон покачал головой:

– Долг? Сомневаюсь в этом. Мы никогда не встречались.

– Вы – граф Эшлин, не так ли?

Он кивнул, ему послышались в ее голосе чарующие нотки, словно в комнате зазвучала флейта Пана, тронувшая струны его мятущейся души. Опять поэзия? Боже ты мой! Ему необходимо как можно скорее вернуться в Оксфорд, пока он не начал сочинять скверные сонеты и одеваться, как эти идиоты, воображающие себя романтиками.