Текст книги "Ольга, княгиня зимних волков"

С этими словами он поднялся на ноги и высоко вскинул свой кубок; рослый, в ярком кафтане, с драгоценным золоченым кубком в поднятой руке, он был похож на горящий факел.

– За русь! – привычно рявкнул он.

И дружина, в невольном порыве вскочив, так же привычно рявкнула в ответ:

– За русь! Слава!

– За князя Ингвара!

– За князя Ингвара! Слава!

– За княгиню Эльгу!

– За княгиню! Слава!

Поднялся оглушительный шум: все кричали, пили, колотили по непокрытым дубовым столам рогами, чашами, рукоятями ножей. Казалось, кровля старой постройки не выдержит этой бури и рухнет.

Альдин-Ингвар бросил взгляд на верхний край стола: князь смотрел на это буйство, тоже стоя, крепко упираясь широкими кулаками в столешницу, с решительным видом, будто ему прямо сейчас предстояло вести дружину в бой; княгиня рядом с ним прижимала руки к груди. Раскрасневшаяся, с горящими глазами, она тяжело дышала и смотрела куда-то в пространство, точно видела там нечто, доступное ей одной.

Наконец все выпили, снова уселись, поуспокоились. Воеводша Ута сделала знак челяди, отроки и девки побежали вдоль столов с кувшинами и кринками, снова наполняя кубки, рога и чаши. Верхнему краю доставалось красное ромейское вино, ближней дружине – стоялый мед, разгонной – пиво. Внесли новые блюда с жареным мясом и курами, корытца с кислой капустой, солеными грибами, рыбой, хлебом. Еды и питья было вдоволь, только глупец стал бы жаловаться. Глаза горели, сердца стучали, и никто уже не помнил, что предшествовало речи чародея Мистины.

Нет, кое-кто все же помнил.

– Живет он так же, как все живут… – пробормотал сидевший рядом с Альдин-Ингваром старый боярин Ждивой. – А ты поди к нему на двор да погляди, как он живет…

Но в шуме наполняемых чаш и общего движения никто его не услышал.

Застольные разговоры пошли своим чередом.

– Что, Остряга, скоро на ромеев-то пойдем? – окликнул Острогляда Стемир.

Шутка была многолетней давности, однако кмети за столами привычно отозвались смехом.

– Не у меня теперь спрашивать надо! – ухмыльнулся Острогляд. – У сына моего младшего, Буяшки, он в тот год родился.

– И сколько ж твоему сыну? – продолжал подшучивать Стемир.

– Два года как подстригали. Стало быть, пять годочков ему! Пока тридцать исполнится… – Острогляд поболтал рукой в воздухе, обозначая беспредельность этого времени. – Ни тебе, старинушка, ни даже мне на ромеев не ходить больше! Сыновья да внуки мои пойдут.

– Эх, жаль! – Стемир в озорном отчаянии хлопнул себя по коленям. – С двумя князьями ходил я на ромеев, думал, еще схожу!

Все засмеялись: было ясно, что Стемир слишком стар для каких бы то ни было походов.

– До отхожего места сходи, пока ноги носят! – завопили на нижнем краю стола, из среды непочтительной разгонной дружины. – Скоро и того уж не сможет, а все туда же ему – на ромеев!

Но в этих голосах звучала и зависть. Молодые, получившие оружие в последние годы, завидовали старшим, кто сумел поучаствовать в походах и привезти добычу. О том, что из первого похода на ромеев князь Ингвар вернулся разбитый, с малым остатком своей дружины, а горстка уцелевших из прочего войска воротилась в Киев и вовсе три года спустя, сейчас никто не вспоминал. Помнили второй поход, завершившийся более удачно и приведший к возобновлению выгодного для руси договора. Может, ромеям и недорого обходились эти уступки варварам, обеспечивающие империи покой хоть с этой стороны. Но здесь, где каждая шелковая рубаха была сокровищем и пять поколений передавалась по наследству, успех похода считался сказочным. А старый Стемир, успевший сходить за море и с Олегом Вещим, и с Ингваром, хлебнул столько славы, что сейчас мог лишь презирать этих горлодеров. Всякий из числа разгонной дружины спал и видел перейти в ближнюю дружину, где жизнь спокойнее, содержание богаче, к князю ближе, чести больше.

– Да ну неужто будем столько ждать? – кричали оттуда. – Пока тридцать лет пройдет, мы и сами только до отхожего места и дойдем своими ногами!

– Княже, веди нас опять на ромеев! Им-то небось семи лет хватило жирком обрасти!

– Враз бы и мы все в ромейское платье оделись!

– А Свенельдовых не возьмем! Им и так довольно!

– Точно! Свенельд свою добычу на три жизни вперед уж взял!

Дружина снова начала волноваться: пиво и мед ударяли в головы.

– На ромеев! На ромеев, княже! – нестройно голосили на нижних концах столов.

– Да смолкни ты, Гуляйка! – Боярин Боживек, хмуро слушавший этот вой, вдруг метнул обглоданную кость, так что она ударила о стену над головой кого-то с того конца стола; княгиня в ужасе всплеснула руками, испугавшись, что замарают и повредят драгоценную паволоку. – Раззявил жерло и давай реветь! Да кто вас пустит на ромеев? Нарушь мы договор – купцам нашим больше там прокорма не видать, да и на порог не пустят! Все тогда в шкурах ходить будем вместо паволок!

– Княже, уйми ты этих дураков! – поддержали и другие бояре. – Докричатся до беды. Договор у нас, торгуем, все бы хорошо! Паволок им мало!

– Вам-то не мало! – вскочил с места Гуляй, из младших воевод разгонной дружины. – У вас-то вон сколько добра, хоть каждую свинью во дворе в ромейское платье одеть! А мы – как собаки, зимой в полюдье, летом в степь, ни дома, ни бабы, ни сынов, ничего! Так и помрешь где-нибудь – никто не вспомнит, где закопали, да и некому будет вспоминать! Сами живете хорошо, а для других жалко!

– Да поймите вы, дубье березовое – не сможем с ромеями торговать, и вас кормить не на что будет! – втолковывал ему и товарищам старший Гордизорович, Добылют. – Вон, княжьих бобров да куниц из Волховца привезли, теперь ромеям продадим, ногат получим, вас же кормить и одевать. А иначе куда – есть будешь этих бобров, что ли?

– А бобра зажевать – ничего так! – весело крикнул кто-то, размахивая окорочком зажаренного бобра.

Вокруг засмеялись, но Гордизорович только махнул рукой.

Эти разговоры и споры здесь шли так часто, что князю давно надоели, и он не вмешивался. А ведь всего лет десять назад он сам был среди тех, кто жаждал похода на ромеев, и повторял примерно то же самое, что сейчас говорил Гуляй.

– Мы перед тем походом срок выждали и ряда не нарушили! – кричал Острогляд. По его возрасту когда-то считали срок первого договора, и к его окончанию он подошел в расцвете сил. – Клятвы, богам данные, сдержали! И то… – Он запнулся, вспомнив, что богам все же было за что наказывать киевскую дружину неуспехом первого похода. – Коли слово нарушим, нас и боги проклянут, и от людей нам, русам, никакого не будет уважения!

– Мы должны соблюдать договор, если хотим, чтобы нас считали за равных! – крикнула княгиня Эльга.

Все это время она с волнением прислушивалась к бурному спору, и видно было, что она принимает его близко к сердцу. Такой же спор когда-то сделал ее киевской княгиней, но он же столкнул ее мужа с ее родней. Обошлось без пролития родной крови, но Эльга до сих пор ощущала в душе неудобство, изредка вспоминая об этом. Она стремилась к тому, чтобы в дальнейшем русь вела себя достойно, и делала для этого все, что было в ее силах.

Услышав женский голос, неожиданный для этого собрания, крикуны почти утихли и оборотились к княгине.

– Многие до сих пор считают русь разбойниками! – с горячностью продолжала она. – И хазары, и греки, и булгары, и бохмиты, да и все, кто о нас слышал! Но это не так! Мой дядя Олег Вещий пришел на эту землю и собрал многие другие не для того, чтобы сделать из них одну большую разбойничью ватагу! Мы должны жить по чести – соблюдать договора, выполнять все свои обязательства, и тогда нас станут уважать, как другие народы и других князей!

– А можно подумать, нас сейчас очень уважают!

Из-за стола ближней дружины поднялся кметь в ярком красном кафтане и положил руки на хазарский пояс с бронзовыми бляшками. Его звали Карий – по цвету глаз, в котором сказалась небольшая примесь степной крови. За удаль и отвагу он пару лет назад был переведен в ближнюю дружину из разгонной – такое порой случалось ради восполнения потерь, – но он еще хорошо помнил бесприютную жизнь «разгоняев».

– Ты женщина, Эльга, поэтому тебе можно воображать себе разное такое… – Карий насмешливо покрутил рукой в воздухе.

«Разгоняи» притихли, предоставив говорить лучшему из них.

– Но умные люди понимают: нигде и никто нас не уважает! Иные нас боятся, иные с нами считаются, как с зимним холодом, ветром, дождем! С нами считаются, пока мы сильны, это Мистина верно говорит. Но уважать – нет! Мы для них – чужаки, язычники, хуже собак! И собаки могут быть опасны, если они сильны и собьются в стаю. Уважают только силу. Пока у нас есть сила, мы можем делать что хотим. Если ромеям станет удобно нарушить наш договор – они его нарушат без раздумий! Потому что мы для них – язычники, а значит, не люди. Но зато и мы должны помнить, что наше право – в наших мечах, а не в каких-то там докончаниях. И так будет всегда!

– Но почему же всегда… – с отчаянием в голосе начала Эльга.

Дальше никто не услышал: ее слова потонули в общем гуле.

Кмети одобрительно кричали, князь снова грохнул кулаком по столу, пригрозил вышвырнуть самых ярых. И только боярыня Ута, сидевшая рядом с княгиней, расслышала, как Эльга пробормотала почти в отчаянии:

– О боги, ну почему же мы всегда должны оставаться язычниками?

Тем временем Мистина снова заговорил.

– Мы совсем упустили из виду одно очень важное дело! – Он кивнул Альдин-Ингвару. – Ладожский воевода Ингвар сын Хакона лишился невесты – она умерла. Теперь ему нужна другая. У Сверкера смолянского имеется взрослая, вполне достойная дочь, но Сверкер не выразил готовности принять сватовство. А ведь породниться с человеком, чьи земли лежат как раз посередине владений нашего князя, было бы очень полезно. Как вы думаете?

Дружина ответила нестройным гулом. Сверкера смолянского привыкли считать союзником, если речь шла о ромеях, и соперником во всем остальном, и мысль породниться с ним оказалась слишком нова, чтобы прямо так сразу ее оценить.

– А я бы советовал боярам и дружине как следует это дело обдумать! – весомо продолжал Мистина. – Мы ведь не можем допустить, чтобы племянник нашего князя остался без достойной жены. И не можем стерпеть отказа даже от столь знатного человека, как Сверкер. Уж точно, род Ингвара ладожского не хуже, чем у него!

– Это верно! – согласился оживившийся князь. – Если кто вздумает отказать моему племяннику… отказа мы не потерпим! Когда он обещал дать ответ? – Ингвар взглянул на племянника.

– Осенью, когда я поеду обратно.

– И как тебе показалось: он расположен согласиться? – спросила княгиня, при мысли о чьей-то возможной свадьбе забывшая прежний предмет спора.

– Насколько я понимаю… – Альдин-Ингвар ущипнул бородку, – на Сверкера огромное влияние имеет его мать… то есть имела. А она была решительно против этого брака и прямо так мне об этом и сказала. Но ее больше нет, она мертва. Не знаю, что решит Сверкер теперь, когда она больше не сможет настраивать его против нас.

– Короче, вот что! – Повеселевший Ингвар хлопнул ладонью о ладонь. – Мы этого дела так не оставим. Раз уж там есть такая хорошая невеста, что моему племяннику она подходит… Ты, Старый, как поедешь домой, непременно от Сверкера добейся ответа. И если шиш болотный вздумает тебе отказать, ему это с рук не сойдет! Мы этих смолян научим русь уважать! Мы тогда с ребятами сами поедем… свататься. Правда, ребята?

– Слава князю! – заорал Мистина, видя, что его стрела попала в цель и Ингвар понял его именно так, как и было нужно.

– Слава! – заорали «ребята», даже те, кто не успел ухватить суть вопроса.

– Слава руси!

– Слава!

Главное, что суть ухватил сам князь.

На другой же день после пира Ингвар сам отправился к Мистине: обсудить предстоящее сватовство. Воевода жил на дворе, который еще по старой памяти называли Свенельдовым: его поставил лет двадцать назад кормилец будущего князя, тогда еще шестилетнего мальчика, привезенного в Киев в качестве заложника. После того как сын женился, Свенгельд перебрался жить в Деревлянь и наезжал в стольный город Русской земли пару раз в год.

К появлениям здесь князя все давно привыкли и встречали его как своего: хозяйка, боярыня Ута, вышла навстречу, ее дети повисли на «дяде Инги», давно зная, что за его суровой внешностью и грубоватым обращением скрывается, в сущности, доброе сердце.

Только одна из девушек в избе, самая старшая, при появлении князя молча поклонилась и ушла в дальний угол, где уселась на ларь с оскорбленным видом. Ингвар глянул на нее, подмигнул Мистине и ухмыльнулся. Ута вздохнула.

– Девушкам скучно будет. – Мистина посмотрел на жену. – Поди, хозяйка, займи их чем-нибудь.

За эти годы Ута выучилась понимать мужа с полувзгляда.

– Деляна, пойдем со мной!

Она встала, взяла за руку девушку в углу, кивком собрала в кучу всех сыновей и дочерей, своих и приемных, и вышла. Полночи ее муж не спал и все ворочался, думая о чем-то, но с ней не поделился: стало быть, дело было княжеское, не женского ума. И сейчас им нужно это обсудить.

Перед уходом Ута поставила на стол кувшин пива. Хозяин налил себе и гостю. Когда закрылась дверь избы, они привычным движением сдвинули кубки. Эти двое знали друг друга, сколько себя помнили. Дружба их перенесла уже такое, что иных делает врагами на всю жизнь. Причем недолгую – судьба уже не раз подкидывала им весомые поводы убить друг друга. Едва научившись ползать, они делили чурочки и тряпичные мячики и друг другу когда-то поставили по первому синяку под глазом. Повернись когда-то судьба иначе, и не Ингвар, а Мистина, возможно, звался бы сейчас киевским князем. Им приходилось порой делить влияние на дружину и Русскую землю, дань и добычу. Но сейчас они были рады вместе выпить пива: после вчерашнего еще потрескивала голова.

– Эльга хочет, чтобы ты сватом к Сверкеру ехал, – начал Ингвар, приложившись к кубку. – Уж если кому его уломать, так только тебе.

– И не таких уламывали, – усмехнулся Мистина, довольный, что князь сам заговорил об этом.

– Ты ему скажи…

– Да ладно! – Мистина поморщился. – Девку мы высватаем, это не разговор. Тут о другом подумать надо.

– О чем?

– А вот о чем. Я еще со Старым потолковал. Мы за невестой пойдем за непростой…

– У нас простых не бывает, – ухмыльнулся Ингвар.

– У Сверкера законных сыновей нет, а побочные – еще мальцы. Сам он – человек немолодой. Сыновья могут не успеть вырасти.

Мистина выразительно уставился своими серыми глазами в голубые глаза князя. И по взгляду видел, что тот прекрасно его понимает.

– Теперь смотри. Вот там у нас с тобой Варяжское море. – Мистина махнул рукой в сторону края стола. – Вот это Ладога, – он придвинул туда свой кубок, – в ней сидит твой племянник Старый. Дальше Волховец, он твой. Дальше – зоричи, это тоже почти твое. Дальше – Смолянская земля. Как Сверкер под курган переедет, это будет земля его зятя. То есть Старого. Дальше – всякая мелочь и Киев. – Он взял кубок из рук Ингвара и придвинул к другому краю стола. – Что выходит: море – его земля – твоя земля – опять твоя – опять его – опять твоя. Не слишком ли пестро?

– А как надо? – На этот раз Ингвар не понял, к чему клонит побратим.

– А надо, – Мистина улыбнулся ему почти ласково, – чтобы от моря и до моря все было твое – опять твое – еще раз твое. Ну, кроме Ладоги, конечно. Так ведь оно удобнее?

Ингвар кивнул вслед за ним: само собой. Об этом он думал столько раз!

– Так… чего теперь? – Главной мысли он еще не улавливал.

– Того! – Мистина слегка постучал кубком по столу. – Не за племянника эту невесту надо сватать. А за тебя!

– Меня? – Ингвар подскочил, будто ему предложили пришить вторую голову.

Несколько мгновений оба смотрели друг другу в глаза. Им не требовалось обсуждать изумление князя и то, почему он считает такое сватовство невозможным.

– Я ей слово давал… – начал Ингвар.

– Ты слово давал удалить других жен, пока она не родит сына, – перебил Мистина, не хуже самих супругов знавший всю повесть их брака. – Она слово сдержала: родила сына, да такого боевитого, что знай держись! – Он ухмыльнулся. – Но – одного-единственного. А ты ведь слова не давал и после других жен не брать. Сам знаешь, сколь часто дети мрут. Святше через год меч получать, а что наша жизнь дружинная? Стрела просвистела – и прощай! И кто тогда тебе наследует? Племянник Старый? Или я?

Мистина насмешливо посмотрел на побратима, будто предлагая ему самому оценить нелепость такого исхода.

Ингвар помолчал. Мысль взять вторую знатную жену – такую, чтобы сын от нее смог, в случае чего, стать полноправным его наследником, – ранее никогда не приходила ему в голову. За эти годы он настолько сжился с Эльгой, что ощущал ее как часть себя самого. Не всегда между ними все шло гладко, и она была, прямо сказать, слишком умна и бойка для того, чтобы быть хорошей женой. Но он привык и ценил ее такой, какая она есть, хорошо помнил, чем ей обязан, и обзавестись другой женой казалось ему столь же нелепо, как пришить к телу третью руку.

Но он не мог не признать, что побратим во всем прав. Не дело для князя иметь единственного сына. Какая-нибудь нелепая случайность – и он окажется почти в положении Сверкера, который, весьма возможно, будет принужден передать свои земли не сыну, а зятю.

Эльга… Как ей сказать об этом? Но эту мысль он пока отложил в сторону, как слишком сложную.

– А со Старым как быть? – произнес князь наконец, и Мистина мысленно поздравил себя с половиной победы.

– Не вижу трудностей. Он разумный человек и охотно уступит старшему в роду. И мы легко найдем ему невесту не хуже. Князей на свете много.

– Ну, ты сам с ним объясняйся. – Ингвар покрутил головой. – Я при дружине ему пообещал…

– Объяснюсь, – кивнул Мистина.

На том пиру он поспешил увести мысли дружины от своего отца и указать иного возможного врага и способ поживиться. И только после, ночью, сообразил, что сватовство самого Ингвара к дочери Сверкера принесет всем гораздо больше разных выгод.

По дороге через двор Деляна едва сдерживала слезы. Но крепилась: люди же смотрят, кмети, челядь!

– Ну, что ты опять нахмурилась, как туча осенняя? – Боярыня Ута ласково приобняла ее за плечи.

– Я знаю, зачем князь пришел! – горячим шепотом воскликнула Деляна, обернувшись, не слышит ли кто.

– Да ну! – шутливо удивилась Ута. – Расскажи-ка мне, а то я и не ведаю.

– Судьбу мою губить! Княгиня ведь говорила тебе – когда обручение?

– Скоро, – вздохнула Ута. – Сейчас, пока столько людей в Киеве: и отец, и ладожане. При таких свидетелях почета больше.

– Да мне лучше на осину, чем такой почет!

Ута отворила низкую дверь и пропустила Деляну вперед, чтобы их разговор не услышала челядь. Всю жизнь она прожила в окружении подрастающих девушек и привыкла сперва утирать носы и заплетать косы, потом утешать сердечные тревоги по поводу женихов и давать советы в замужней жизни. Ей не исполнилось еще и тридцати, но она уже чувствовала себя многоопытной, будто сама Макошь.

Изба, куда они пришли, называлась девичьей. Когда-то воевода Свенгельд, тогдашний хозяин, отвел ее для вдовы Держаны, свояченицы зоричского князя Дивислава, и его детей. Держана умерла в то самое время, когда Ингвар стал киевским князем, в избе остались жить две ее племянницы с нянькой. Здесь стояли прялки, ткацкий стан, здесь Ута и ее собственные дочери пряли, шили, ткали. Дивуля и Живляна, дочери Дивислава, уже подросли, несколько лет назад были выданы замуж за воевод и усердно умножали многоликое племя русь. Но осенью и зимой редкий вечер они не наведывались сюда, чтобы рукодельничать возле Уты, много лет заменявшей им мать.

Со временем в девичьей избе поселилась и еще одна девочка. После двух войн между Русской землей и Деревлянью был заключен мир, согласно которому ожидался обмен невестами. Единственная дочь Олега Моровлянина, Предслава, была обручена с юным коростеньским княжичем Володиславом, а его младшая сестра Делислава – с Оддом, сыном Олега. И если встреча Предславы и Володислава была отложена до свадьбы, то Деляну привезли в Киев совсем крошкой – лет трех.

Сначала она жила у княгини Малфриды, воспитываясь вместе с ее дочерью. Потом в Киеве сменилась власть, Олег Моровлянин и Малфрида уехали, а обе девочки остались на попечение новой киевской княгини – Эльги, жены Ингвара. Многие ожидали, что Олег Моровлянин, лишившись киевского стола, разорвет обручение и увезет дочь с собой, но он не сделал этого: не столько ради верности слову, сколько из тех соображений, что родство с деревлянскими князьями ему еще пригодится. Перед вторым Ингваровым походом на ромеев Предслава отправилась в Деревлянь и состоялась свадьба.

Но второй из двух брачных союзов осуществиться не мог. Оди, за четыре года до этого уехавшего с отцом из Киева, уже к тому времени не было в живых.

Когда он последний раз видел свою невесту, ему было одиннадцать лет, а ей восемь. Обычно сыны знатных родов в этом возрасте уже живут в дружинном доме, проводят время за воинскими упражнениями и ждут не дождутся, пока получат меч. Но Оди всегда был равнодушен к забавам вроде рубки палкой крапивы под тыном, зато дружил с младшей сестрой и невестой. Он охотнее проводил время с двумя девочками, чем с другими мальчишками, увлеченно мастерил им кукол из деревяшек и даже вырезал им разную утварь. Для кукол Деляны он однажды сделал крохотную прялку – скамеечку, копыл, веретенце, даже малюсенький пряслень из сердоликовой бусины. Деляне завидовали подружки со всей улицы, а она берегла игрушку, как самое главное свое сокровище. И ждала, когда же наступит срок и Оди принесет ей настоящую прялку, тоже сделанную своими руками, – положенный обычаем предсвадебный дар.

На одиннадцатом году правления Олега Моровлянина Киев пережил тревожные и кровавые события. Русь возмутилась, слишком миролюбивый для нее князь был вынужден уступить место Ингвару сыну Ульва и вместе с семьей покинуть Русскую землю. Оди обещал Деляне, что непременно вернется за ней, когда она подрастет и придет пора выходить замуж. Года полтора спустя ей долго не решались сообщить, что ее жених умер. Ни для кого это не было неожиданностью: каждую весну и осень его трепала лихорадка и мучил кашель, было видно, что он чахнет и не доживет до возраста женитьбы.

Когда Предслава уехала в Деревлянь, Деляну забрала к себе боярыня Ута, растившая трех своих дочерей и двух приемных. Когда Ута очутилась на положении матери пятерых чужих детей, унаследованных от погибшего первого мужа, ей самой едва исполнилось шестнадцать. Но тому, кто видел Уту среди выводка растущих дочерей, ничто, кроме возраста, не подсказало бы, что три из них – ей вовсе не родные. Воевода Мистина хоть и не дарил их отцовской любовью – ему было просто недосуг, – никогда не жаловался, что-де выводок слишком дорого обходится, и не вмешивался в дела жены. Так что, хотя Деляна и прожила всю жизнь вдали от собственных родичей и почти не помнила матери, жаловаться в детстве и юности ей было не на что, кроме разлуки с женихом.

Сделанную им игрушечную прялку она берегла до сих пор. Деляна знала, что Оди давно умер, но в самой глубине души не верила в это. Образ мальчика бледнел и расплывался в памяти – она лишь запомнила, что он был светловолос и высок ростом, намного выше ее в тот день, когда ее, плачущую, оторвали от него навсегда. Порой она расспрашивала Уту о его родителях, которых помнила совсем плохо, и пыталась представить, каким был бы Оди, если бы вырос. Высоким – Олег Моровлянин и Малфрида были рослыми людьми. Голубоглазым, как они. Светловолосым, как мать, потому что он был очень на нее похож.

В дни поминания мертвых Деляна сама пекла для него блины и клала самую красивую ложку, а потом напряженно вслушивалась в тишину, пытаясь уловить его присутствие. Ах, если бы ей сейчас умереть! Ее положили бы в могилу в уборе невесты, и она сразу оказалась бы вместе с ним, чтобы дожить недожитое. Она даже порой воображала их совместную жизнь на том свете, среди умерших предков, с его матерью, которой тоже больше не было в живых.

Но порой за бесконечным прядением или вязанием Деляне вдруг являлась мечта о том, как однажды Оди вернется и скажет, что вовсе не умер, а просто ее обманули. И все, что она воображает, будет у них не на том свете, а на этом. Это были глупые мечты, но такие сладкие, что не хватало духу их отбросить.

Возможно, Деляна и забыла бы прежнее, если бы в ее судьбе что-то изменилось. Но прясть и мечтать она продолжала все на том же месте. Несмотря на смену киевского князя, отъезд и смерть жениха, родственники не могли забрать девочку назад. Брак Володислава с княжной Предславой состоялся, а значит, Деляна должна была остаться в Киеве вместо нее. А уж за кем ей быть – решал теперь князь Ингорь. Точнее, княгиня Эльга, потому что все женские дела муж оставил на ее волю.

Самым простым было подобрать для Деляны другого жениха из младших родичей княжеской четы. И у Ингоря, и у Эльги имелись братья. Однако княгиня рассудила, что жена из Деревляни ни к чему воеводам, живущим в Волховце или в Плескове. Зато будущему киевскому князю она подойдет как нельзя лучше. Трудность состояла лишь в том, что этот будущий князь, единственный сын Ингоря и Эльги, был на шесть лет моложе Деляны. Не получившего меч женить нельзя, люди засмеют. Поэтому Эльга много лет ждала, не объявляя своего решения. Неосторожно говорить о свадьбе маленького мальчика – как бы не сглазить, тем более что его родич и предшественник Оди умер, едва войдя в возраст отрока.

Но время идет, дети растут. Княжичу Святославу пошел двенадцатый год, и Эльга решила, что пора объявлять обручение. Брак без обручения, которое длилось бы несколько лет, у знатных людей считается недостаточно почетным, а то и не вполне законным. Если справить свадьбу года через три-четыре, никто не сможет их попрекнуть.

Княгиня сама сообщила будущей невестке свою волю. Деляна выслушала молча, но, придя домой, горько разрыдалась. Молоденькой девушке стыдно выходить за жениха моложе себя, а к тому же юный княжич Святша был ничем не похож на Оди. Крепкий, но невысокий, как отец, он сейчас был на голову ниже Деляны, а все его мечты и мысли вращались вокруг долгожданного получения настоящего меча и участия в настоящем военном походе. Вот уж кто полностью оправдывал отзывы, что «будущий князь растет». Едва научившись ходить, Святша уже подражал кметям и лупил траву прутиком. Теперь он уже целыми днями носился по улицам и оврагам во главе собственной «верной дружины» и возвращался затемно, в порванной рубахе и весь оцарапанный. Предстоящая женитьба значила для него гораздо меньше, чем собственный конь, – отец обещал ему такой подарок к обручению. Да и чего еще ждать от одиннадцатилетнего отрока?

Добрая боярыня Ута пыталась утешать Деляну: когда-нибудь та сделается киевской княгиней, да и Святша ко времени свадьбы изменится, повзрослеет и сумеет ее полюбить. Не всю ведь жизнь ему с крапивой воевать!

– Он будет презирать меня! – сквозь слезы отвечала Деляна. – Я тогда уже буду такой старой! Он тут же наберет себе молодых жен, и буду я среди них сидеть, будто колода трухлявая!

Ута не знала, что сказать: ровесницы Деляны уже почти все были замужем, а года через три у них будет по пятеро детей. Но что поделать?

В скором времени Альдин-Ингвару представился случай исполнить совет и посмотреть, как живет воевода Мистина. Через пару дней после пира тот пригласил его к себе: свойство между ними было весьма отдаленное, но все же обязывало к взаимному вниманию. Выбрав подарки хозяевам и их детям – детей было много, Альдин-Ингвар точно не помнил сколько, – в сопровождении шестерых хирдманов он отправился в путь. Идти было недалеко – пару сотен шагов по Варяжской улице, – но показаться без дружины ему было бы невместно.

Их уже ждали: челядь распахнула ворота, сам Мистина стоял на пороге своей гридницы, приветливо улыбаясь и ожидая гостя. Они обнялись, Мистина пропустил Альдин-Ингвара внутрь, где перед очагом ждали хозяйки: боярыня Ута в коричневато-золотистом ромейском платье с синими узорами и какая-то девушка – в варяжском платье зеленой шерсти с белой вышивкой. Девушка держала приветственный рог, готовясь подать его гостю.

В первый миг Альдин-Ингвар удивился, кто бы это мог быть: он знал, что Мистина женился одновременно с князем, а значит, его и Уты старшей дочери сейчас не может быть больше десяти лет от роду. Возможно, это младшая сестра хозяина, о которой он, Альдин-Ингвар, просто раньше не слышал? Он приветливо улыбнулся и поклонился, ожидая, что сейчас ему скажут, кто это.

Но замер, увидев, как изменилось лицо девушки. Она впилась в него взглядом, в безотчетном порыве шагнула вперед. Руки ее разжались, рог с медом упал, золотистая лужа растеклась по земляному полу. Вокруг раздались возгласы, но девушка не заметила. Потрясенный взгляд ее распахнутых глаз был прикован к Альдин-Ингвару, рот приоткрылся, будто ей было трудно дышать.

Из глаз девушки выкатились две слезы.

– Это… ты… – хрипло прошептала она, не владея голосом. – Ты… вернулся…

Теперь и Альдин-Ингвар переменился в лице. Да, вернулся. Как почти каждую весну уже вот лет пять или шесть. Но он видел эту девушку впервые и не мог даже вообразить, почему вид его так ее потряс.

– Я знала… – Она сделала два-три шага к нему и подошла почти вплотную. – Я верила… что ты… ты жив… ты не мог… умереть… Я ждала, что ты… ты вернулся!

И, будто наконец поверив глазам или сбросив чары, она обхватила его руками, прижалась к груди, стиснув так крепко, будто он хотел вырваться и убежать. А он, ничего такого не ожидая, покачнулся и едва удержался на ногах. Не умер? Она ожидала, что он умер? Разве в Киев приходили слухи о его смерти? Да и почему они должны были так огорчить эту незнакомую девушку?

Все вокруг, не исключая и Мистины, смотрели на них, приоткрыв рты от изумления.

А Деляна сразу его узнала. Теперь это был не мальчик, а взрослый мужчина – высокий ростом, с красиво лежащими полудлинными светлыми волосами, расчесанными на прямой пробор, с мягкой золотистой бородкой. В синем шерстяном кафтане со светлой шелковой отделкой на груди и поперечно нашитыми полосами золотной тесьмы, ее давно пропавший суженый был очень хорош собой. Но тот же остался добрый, приветливый взгляд голубых глаз, то же было лицо, лишь повзрослевшее и возмужавшее, как и должно было произойти за девять лет. Те же волосы, только налившиеся густым золотом. У Деляны кружилась голова и темнело в глазах от потрясения, плохо держали ноги, но она изо всех сил цеплялась за шерсть его кафтана, не в шутку боясь, что все это окажется сном, мороком, что сейчас он растает и она останется обнимать пустоту.