Текст книги "Лесная невеста"

Елизавета Дворецкая
Лесная невеста

© Е. Дворецкая, 2012

© DepositPhotos.com / Alena Ozerova, обложка, 2012

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2012

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2012

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

Предисловие

Порой приходится встречать мнение, что «эпическое фэнтези на чисто славянском материале невозможно». Да уж, нет у нас ни своего Артуровского цикла, ни Толкина, ни эльфов. И в то же время утверждать, что для славянского фэнтези нет материала, можно только от незнания, и это будет решительно неверно. Нет источников, в которых бы имелись четкие современные описания религии и даже быта славян. Но если взглянуть на культуру славянских народов повнимательнее, то она вся окажется просто пронизана этим материалом. Мировоззрение, сохраненное с древнейших эпох, отразилось во всем: в обычаях, обрядах, сказках, песнях, пословицах, даже в народном костюме. Это можно сравнить с килограммом золотого песка, перемешанного с десятью тоннами песка обычного. Извлечь его оттуда нелегко, требуется терпение и умение, но золото от этого ничуть не утрачивает своей ценности. Буквально каждый славянский обычай или поверье способен стать темой для романа.

Что касается материальной культуры, то территория кривичей (нынешняя Псковская, Смоленская области России, Витебская область в Белоруссии) исследуется археологами уже века полтора. Погребальный обряд, постройки, бытовые предметы изучены настолько, насколько это возможно при том, что вещи, сопровождавшие покойного, попали в руки ученых, пройдя через погребальный костер или тысячу лет пролежав в земле сырой. Племя кривичей принято делить на две крупные ветви: псковская и смоленско-полоцкая. Их легендарным прародителем считается некий Крив, о котором не известно ничего, кроме имени. Я предполагаю, что под этим именем когда-то выступал бог Велес – «бог того света» как раз и должен быть или одноглазым (кривым), или одноногим, – словом, иметь еще какой-то физический изъян, который символизирует его положение между двумя мирами. Антон Платов, исследовавший образы европейских мифологий, именно Велеса называет славянской параллелью одноглазого бога Одина. Если бы Крив не был богом, предания едва ли бы его запомнили. Впрочем, не исключено, что название «кривичи» имеет совершенно другое происхождение, а с человеком по имени Крив его связали позднейшие легенды (как у радимичей был Радим, у вятичей – Вятко, а в Киеве – Кий).

На земле, которую кривичи заняли на Псковщине примерно с V века нашей эры, а на Смоленщине с VIII, до того проживали балтские племена. Этническая принадлежность многих археологических культур спорна, и есть мнение, что окончательное вытеснение с этих земель балтов славянами произошло только уже в эпоху Древнерусского государства. В этом же направлении катились волны славянской миграции с южных славянских территорий, вплоть до IX века.

Что касается общественного устройства славян догосударственной эпохи, об этом ясных сведений нет, не считая упоминания летописями самого того факта, что у разных племен и до Рюриковичей имелись свои князья. Само понятие княжеской власти у славян существовало начиная как минимум с IV века. В период с конца VI по VII век сформировалась схема власти типа «князь – дружина – совет старейшин – вече», где первые два звена были, говоря современным языком, исполнительной властью, а два последних – законодательной и судебной. Правда, князь тоже принимал участие в делах закона и суда. И именно тем, что он держал в руках все функции управления обществом, институт княжеской власти имел преимущество в развитии перед советом старейшин и тем более перед общенародным собранием, которое, по мере размножения, расселения и расслоения племени, было все труднее собирать.

По мнению современных исследователей, в мирное время славянским племенем правил князь, а в военное – воеводы. Князя избирало общеплеменное собрание (вече), но претендовать на эту должность мог только человек знатного происхождения. Стать воеводой мог любой, показавший талант и приобретший опыт в военном деле. Князь осуществлял ежедневное управление племенем, по некоторым вопросам советовался со старейшинами, а в очень важных, исключительных случаях созывалось народное собрание, которое было высшим органом власти по отношению даже к князю. По крайней мере князь мог воздействовать на вече только силой убеждения, но не имел права ему приказывать. Материальное обеспечение князя и его дружины осуществлялось путем принесения добровольных даров от племени в виде всяческого натурального продукта. Для сбора даров каждый князь ходил в свое собственное полюдье. Есть версия, что князь первоначально был верховным жрецом и в полюдье ходил ради сбора не для себя, а для принесения богам. Одно другому, впрочем, не мешало, но о жреческих функциях князя поговорим в другой раз.

Его ближайший «аппарат» составляли люди из прослойки, называемой то боярством, то «нарочитыми мужами» (то есть избранными), то «лучшими людьми», то старейшинами. Трудно сказать, что именно подразумевалось под этими терминами в каждую конкретную эпоху (ведь VI век или XII – совсем не одно и то же). Видимо, под старейшинами понимались главы родов, непосредственные старшие потомки предка – основателя рода. Я даже думаю, что сам князь воспринимался как прямой потомок родоначальника всего племени, не зря же само слово «князь» родственно слову «кон», то есть «начало». И эта идея хорошо сочетается с его должностью верховного жреца: первородство и у славян считалось священным, и даже до поздних времен сохранилось представление, что именно старший сын в семье имеет право осуществлять различные сакральные функции, даже крестить ребенка при отсутствии священника.

Кроме собственно родовой знати была дружинная знать – прославившаяся в битвах и разбогатевшая благодаря воинской добыче. Причем первое и второе могли сочетаться: сыновья знатных родов имели возможность служить князю и выходить в воеводы. Можно предполагать, что по мере развития общественных структур доля приближенных непосредственно к князю среди «лучших людей» увеличивалась.

При написании исторического романа важно соблюсти баланс между известным и неизвестным: собрать все детали, которыми располагает наука, и пускаться в домыслы только там, где этих данных нет. И здесь опять парадокс: мы можем подробно описать, какие браслеты и перстни были на руках у княгини, какие бусы висели у нее на шее – из синего, желтого, зеленого, голубого стекла, круглые, граненые, ребристые; но мы понятия не имеем, на ком женились древние князья и каковы были функции княжьей жены в обществе, была ли она старшей жрицей или всего лишь «домохозяйкой». Имея точные сведения о мелочах, самое важное приходится домысливать.

А поскольку общая картина древней жизни в любом случае будет фантастической, автор позволил себе расширить границы реальности до тех, в каких ее видели сами наши предки. У их реальности была не только внешняя, видимая, но и невидимая сторона, от этого не менее реальная. Можно сказать, что именно «фантастический» роман и будет по-настоящему «историческим», когда речь идет о столь отдаленной эпохе, которая сама по себе для нас является уже не столько реальной, сколько фантастичной.

Пролог

Была глухая осенняя ночь, город спал, и только в новой бане в углу княжьего двора горели два небольших масляных светильника, поставленных на лавку. Повитуха задремала на овчине, устав после суточного бодрствования и нелегких трудов. Новорожденный, завернутый в старую отцовскую рубаху и крест-накрест перевязанный поясом, лежал рядом с матерью. Впервые за сутки здесь стихли шаги и голоса, прекратились скрип дверей и плеск воды.

Пламя двух фитильков почти не разгоняло мрак, только на бревенчатых стенах шевелились тени. Женщина засыпала, и сквозь дрему ей мерещились звездные бездны небес, распахнутые над низкой крышей, близко-близко. Из открытых Врат к ее сыну спускались три вещие гостьи, и звездная пыль искрилась на их белых покрывалах. Первая, согнутая старуха с доброжелательным морщинистым лицом, улыбалась младенцу, приветствуя его появление на свет. В натруженных руках она держала кудель и готовилась тянуть из нее нитку. Вторая, средних лет, принесла веретено, чтобы мотать на него старухину нить, и с добрым сочувствием глядела на молодую мать. А третья, совсем юная девушка с беспечным, дерзким, лукавым лицом, смотрела вызывающе, насмешливо и повелительно. В ее власти – будущее, а в руках поблескивали железные ножницы, которые она пустит в ход прямо сейчас или через семьдесят лет, – как пожелает…

Глава первая
Смолянск, 830 год

С самого утра никто не ожидал важных новостей, тем более таких печальных. Накануне старейшина Русак праздновал рождение долгожданного сына: у него было уже шесть дочерей, и вот наконец-то вещие вилы, достающие младенческие души из облачного колодца Макоши, извлекли для него мальчика! Незадолго до рассвета Русакова мать, исполнявшая обязанности повитухи, вышла из бани, поклонилась на восток и протяжно закричала, чтобы слышали небо и земля:

– Вот родился у волчицы волчонок, людям на радость, себе на здоровье!

И старейшина, услышав ее голос, тут же высунулся из двери, восклицая:

– Ну, что там, что?

Его пояс и рубаху – чтобы завернуть новорожденного – приготовили заранее, но Русак, услышав долгожданное «сын!», то и другое стянул прямо с себя и поскорее сунул в руки прибежавшей женщине, словно боялся, как бы Макошь в последний миг не передумала и не подсунула ему седьмую дочь![1]1
  Что любопытно, в древности обычай требовал сразу после рождения завернуть ребенка в рубашку родителя соответствующего пола, а иначе пол ребенка может измениться уже после рождения, если его не «привязать».


[Закрыть]

В первые три дня никому, кроме повитухи, не полагалось видеть роженицу и новорожденного. Даже близко подходить к бане, где они оставались втроем, не следовало, и Русак изнывал от нетерпения, не в силах дождаться мгновения, когда наконец сам сможет убедиться в своем счастье.

На радостях он тут же закатил пир, тем более что в гостях у него в эти дни были все трое детей смолянского князя Велебора. Пива пока еще варить было не из чего – ячменя оставалось едва на посев, – но браги, приготовленной на березовом соке, хватало: белых древесных «коров» с черными отметинами на шкурах в окрестных лесах имелось бессчетно. В Днепре наловили рыбы, а старший княжич Зимобор подарил хозяину одну из добытых лосиных туш. Пир удался на славу – смолянские кмети, родичи и домочадцы Русака, соседи весь вечер и полночи пили, пели, даже плясали, оглашая свежую весеннюю ночь радостными хмельными голосами.

– Ты его как назовешь? – приставал к счастливому отцу младший Велеборов сын, Буяр. – Назови его Смог!

– Лучше – Наконец! – предлагал один из кметей, Прибыток, поддерживая княжича, который от пьяного хохота почти валился на стол.

Но Русак не обижался, а только, найдя пьяным взглядом какую-либо из сновавших вокруг женщин, размякшим от радости голосом допрашивал:

– Сын? Нет, ты мне скажи, верно – сын?

Княжна Избрана во всем этом буйстве участия не принимала, но оба ее брата с дружиной гуляли почти до утра. В Дивий бор, где располагалось гнездо весей, возглавляемых Русаком, они приехали поохотиться. После долгой голодной зимы вся дичь в ближних лесах вокруг Смолянска, столицы днепровских кривичей-смолян[2]2
  В памятниках раннего Средневековья упоминаются три племенные группы с похожими названиями, одна из которых, по мнению исследователей, поселилась в верховьях Днепра в районе будущего Смоленска. Современный Смоленск возник позже, и здесь под этим названием выступает так называемое Гнездовское городище.


[Закрыть], была повыбита, а здесь паслось немало лосей. Уже вчера охотники привезли в Русакову весь шесть убитых быков, и весь вечер челядь возилась, разделывая туши.

Погуляли хорошо – давно так не случалось. Даже сам Секач, воевода и кормилец младшего княжича Буяра, упившись Русаковой брагой, плясал посреди избы и диким голосом пел «Купался Полель, да в воду упал», топча осколки глиняной миски. Стоянка, девушка из местных, пробегала мимо с кувшином, стараясь обойти пляшущего воеводу, споткнулась и упала прямо на Зимобора. Он поймал ее и посадил себе на колени, и она не стала возражать – красивый старший княжич ей нравился, и она уже второй день поглядывала на него, улыбаясь глазами и будто бы чего-то ожидая. Буяр, красный и взмокший, все норовил схватить Стоянку за плечо и пьяно орал:

– Брось его, иди лучше ко мне! Он порченый! У него невеста-покойница, ко всем его девкам по ночам приходит и душит!

– Сам ты порченый, вяз червленый тебе в ухо! – кричал в ответ Зимобор, отталкивая от девушки загребущие руки младшего брата. – Отвяжись! А то я тебя так испорчу, что вообще девки больше не понадобятся! Ты не бойся! – утешал он Стоянку, обнимая и не давая соскользнуть со своих колен. – Она давным-давно умерла, этой весной как раз семь лет, срок вышел, теперь уймется, больше не будет ходить!

Буяр, обидевшись, полез было разбираться, но толкнул кого-то из гостей, залил кому-то праздничную рубаху брагой, и двое молодых и гордых полохских мужиков посчитали, что это непорядок. Крепко взяв Буяра за белы руки, они подтащили его к бочонку и хотели макнуть, но оказалось, что браги осталось всего на донышке, и Буяру только замочили русый чуб. Тогда Дедилей остался держать жертву, а Оленец собрал со всех кубков и кувшинов остатки браги, вылил опять в бочонок, и тогда уж они макнули Буяра от души. Неудивительно, что уйти спать своими ногами ему потом было не под силу, и Секач на себе уволок его в овин, где гостям приготовили лежанки на старой соломе.

Стоянка все порывалась убежать, но больше для порядка, так что Зимобор легко догнал ее в сенях, где валялась куча мешков, пахнущих старой-престарой мучнистой пылью. Бровка и Чудила за каким-то лешим его искали, подкрадывались, как им казалось, неслышно, но очень громко стукаясь пьяными головами о косяки, истошным шепотом советовались, здесь ли он, не позвать ли его или принести факел и посмотреть, а Зимобор кричал им, чтобы шли к лешему, он занят… Куда и когда девушка исчезла, уже не заметил, а сам так и заснул на куче пахучих мешков.

Во двор старший княжич выбрался ближе к полудню. И то не сам проснулся, а Избрана прислала разбудить. Дескать, княжна спрашивает, приехали они охотиться на дичь или на девок, а за девками так далеко было ездить незачем, этого добра и в Смолянске хватает, только там уже все ученые… Что-то такое над ним бормотала сестрина прислужница, но Зимобор поначалу мало что слышал из-за гула в голове. Однако вставать и правда было надо.

Во дворе помятые гуляки, здешние и смолянские, умывались у колоды, обмениваясь обрывочными воспоминаниями о вчерашнем буйстве, как вспоминают битву. Глухарь пытался прямо на себе отстирать с подола рубахи пятна непонятного, но подозрительного происхождения, Жилята осторожно ощупывал подбитый глаз, явно не зная, кому обязан этой красотой.

– Я просыпаюсь, смотрю: девка! – делился Шумила, пытаясь размять ладонями лицо, похожее на давно не стираный мешок. – И знаешь, ничего не помню. Думаю, первое: где я? Потом: кто я? У нее спрашиваю: ты кто? А она: ах ты, сволочь, не помнишь, кто я, после всего, что вчера было! Ну, думаю, слава Яриле: значит, что-то все-таки было!

Зимобор умылся, глотнул воды, даже велел облить голову, пытаясь прийти в себя. Хорошо погулять даже княжеской дружине удавалось очень редко, поскольку последние два года выдались неурожайными. Утираясь рукавами рубахи, Зимобор вдруг увидел перед собой Годилу – кметя из отцовских.

– Княжич! – Вид у Годилы был какой-то серый и сумрачный, совсем не подходящий этому солнечному, теплому, голубому и зеленому утру месяца ладича[3]3
  Здесь и далее название любого месяца является одним из множества вариантов его народного названия.


[Закрыть]. – Я к вам…

– Ты откуда? – Зимобор удивленно нахмурился, только сейчас сообразив, что Годиле тут быть вовсе не полагается.

– Так из Смолянска! День и ночь плыли без оглядки. Ветра не было – гребли, только сменялись, так на дне в ладье и прикорнули чуть-чуть, и то сон не идет. Князь Велебор-то… вчера в ночь…

– Что?

– Так… помер.

– Как?

Зимобор хмурился и безотчетно расчесывал пятерней густые растрепанные кудри, пытаясь отодвинуть их со лба, но они опять падали на глаза. То, что он услышал, не укладывалось в голове, было слишком неожиданно, слишком страшно и потому недостоверно.

– С вечера вроде ничего был… как всегда, – докладывал Годила, сам смущенный вестью, которую принес, и отводил глаза. – А утром пришли будить – не просыпается. Волхвы говорят, хорошая смерть, легкая. И княгиня тоже…

– Что – княгиня тоже? – У Зимобора мелькнула дикая мысль, что княгиня Дубравка умерла заодно с мужем.

– Тоже так говорит. Добрая смерть.

Князю давно нездоровилось: уже несколько лет у него болело в груди, было трудно дышать, из-за чего он почти не покидал Смолянска, и за две последние зимы заметно ослабел. Но весной, когда самое тяжелое время наконец осталось позади, все воспрянули духом, и сам князь надеялся, что теперь снова окрепнет. Он ведь еще не стар – ему было едва за пятьдесят. И вдруг…

Вокруг уже собрался народ: кмети и местные переглядывались, шепотом передавали друг другу новость, слышались недоверчивые и горестные восклицания. Князь Велебор был справедлив и дружелюбен, в неурожайные годы никогда не отнимал последнее, давая возможность небогатым родам перебиться. Но вот его не стало, и люди как-то по-новому взглянули в побледневшее лицо старшего княжича. Вся тяжесть ответственности за племя смолянских кривичей невидимо переползала на него, а он был еще совсем не готов ее принять.

– Иди… Избране скажи. – Зимобор посмотрел на дверь избы, за которой была сестра. – И Буяр где-то там. А мы… – Он окинул взглядом лица вокруг. – Собирайтесь, что ли. Поедем.

Кмети закивали, стали расходиться. Негромко загудели голоса. Зимобор тоже хотел идти, но вдруг увидел возле себя Стоянку. Бледная, со спутанными и кое-как заплетенными волосами, с запавшими глазами, девушка была похожа на тяжелобольную.

– А меня… ночью… мара душила, – прохрипела она. – Мать говорит, следы остались, вот, посмотри!

Она чуть повернула голову, показывая горло, и Зимобор увидел на белой коже несколько синеватых пятен, похожих на следы пальцев. Увы, это зрелище было ему знакомо.

– Выходит, правда! – Стоянка, одной рукой держась за горло, второй обхватила себя за плечо, словно ей было холодно. – Про твою невесту. А я думала, так болтают… Значит, правда… Она приходит и душит…

– Возьми ее нелегкая! – Зимобор с досадой вздохнул. Только этого ему сейчас не хватало. – Да там одно название, что невеста! Ей десяти лет от роду не было, когда нас обручили, я ее видел-то один раз. Уж семь лет прошло, как она умерла, свободен я от нее. На, возьми. – Он вынул из левого уха серебряную греческую серьгу с мелким красным камешком и вложил в руку Стоянке. – Прости, что так вышло. Я думал, этой весной она не тронет.

Знал бы кто десять лет назад, когда старшего смолянского княжича обручили с дочерью Столпомера, князя полотеского, что все так выйдет! Тогда все радовались, что стародавнюю вражду наконец удалось успокоить и примирение двух могучих кривичских князей скрепляется родством. Княжне исполнилось всего девять лет, и до свадьбы предстояло ждать еще долго: около трех лет, пока девочка созреет и станет девушкой, еще три года, пока заслужит право называться невестой и получит благословение на замужество. Зимобор, которому сравнялось четырнадцать, уже считался взрослым мужчиной, а его невеста была просто девчонкой в одной рубашонке, на нее и смотреть-то не стоило. Не хромая, не горбатая, на вид не хуже других. Прочее оставалось делом туманного будущего. В юности, когда время идет медленно, «через шесть лет» кажется таким далеким, словно в другой жизни. И, по сути, так оно и есть.

Уехав из Полотеска с перстеньком на пальце, Зимобор сразу забыл и о перстеньке, и о невесте, и через три года, когда в Смолянск пришла весть о ее смерти, не слишком огорчился. Вокруг него были живые девушки, а маленькая полотеская княжна давно стала расплывчатым воспоминанием. Он и не узнал бы ее, если бы встретил. Умерла – значит, судьба ее такая, а невест на свете много.

Только его мать встревожилась. Ушедшая на Тот Свет обрученной будет страдать в разлуке с суженым и попытается его заполучить. Забрав у сына невестино кольцо, княгиня топором разрубила его пополам, положив на порог дома. Половинку, упавшую внутрь, она отдала Зимобору, а упавшую наружу бросила в Днепр, сказав при этом: «Иди к той, что подарила тебя. И как половинкам разрубленным не сойтись, так и тебе моего сына больше не видать». Теперь обручение было расторгнуто и умершей невесте не полагалось тревожить живого жениха.

Но вышло иначе. Каждая девушка, которую Зимобору случалось обнять, потом страдала от невидимой и жестокой ночной гостьи. Громница, с которой он водился три года назад, тоже все жаловалась на душащую мару, показывала синяки на шее и спасалась только полынью; и та девчонка с костяными уточками в ожерелье, с которой он гулял на Ярилин день, ну, там, в Ясенце, что ли, позапрошлой весной…

Теперь Зимобору исполнилось двадцать четыре года, все его ровесники давно были женаты и имели по нескольку детей, он один так и не повзрослел по-настоящему![4]4
  Вступление в брак было окончательным переходом к статусу взрослого и полноправного члена общины.


[Закрыть] Он давно уже стыдился ходить в отроках – а еще старший княжий сын! – и надеялся, что по прошествии семилетнего срока, который даже молодую бездетную вдову возвращает обратно в девушки[5]5
  У славян существовал обычай, согласно которому молодая бездетная вдова через семь лет снова получала статус девушки и могла выходить замуж «с чистого листа».


[Закрыть], освободит его.

Выходит, зря надеялся.

А слухи о ревнивой покойнице, преследующей старшего княжича, разошлись за несколько лет довольно широко. В Смолянске об этом знали все, и на веселых весенних игрищах и на зимних посиделках Зимобор часто оставался один, хотя многие девушки поглядывали на него с сожалением. Высокий, широкоплечий, Зимобор уже в семнадцать стал одним из лучших в дружине. Весь его вид излучал здоровье и удаль: круглолицый, румяный, с буйными чуть рыжеватыми кудрями, Зимобор слыл красавцем, и не портила его даже горбинка на носу, оставшаяся от давнего перелома. Он всегда был весел, оживлен, дружелюбен и приветлив, за что его любили и ближние, и дальние. Да и чужие быстро начинали считать его за своего: с каждым он держался так, будто знал его весь век. Ко всем кметям в дружине Зимобор относился как к братьям, жил среди них, ночевал в дружинной избе, делил все тяготы походов и охотно прислушивался к советам более опытных и бывалых, и за это каждый из них отказался бы даже от законной доли в добыче ради одного удовольствия служить ему.

У старшего княжича был только один недостаток – не как у человека, но как у наследника смолянского князя: его мать происходила из простого лесного рода, князь Велебор привез ее из далекой веси, куда попал однажды во время полюдья. Достойной родни со стороны матери у Зимобора не имелось, но он остался старшим из выживших сыновей Велебора, а тот не просто любил своего сына младшей жены, но с самого начала готовил его себе в преемники.

Неудивительно, что девушки не сводили с Зимобора глаз, но слухи о ревнивой мертвой невесте отпугивали. Некоторые не верили, но, один раз ощутив в ночной темноте сомкнувшиеся на горле пальцы, тут же умнели и давали себе слово впредь водиться с кем-нибудь другим. Ночная гостья еще никого не удушила насмерть, но с каждым разом давила и мучила сильнее, вынуждая даже самых упрямых отказаться от встреч с Зимобором. Только Щедравка продержалась возле него почти год, с зимы до следующей осени. Но, во-первых, Щедравка была самой смелой и бойкой девкой в Смолянске, во-вторых, она была влюблена в Зимобора до беспамятства, а в-третьих, ее бабка на весь Смолянск славилась мудростью и знала охранительные чары. Но и Щедравка по утрам, бывало, долго разбирала косу, беспощадно запутанную злобной ночной гостьей, вычесывала вырванные волосы и тихо бранилась. А осенью родичи поспешно выдали ее замуж за проезжего варяжского гостя из Ладоги, который был так сражен ее красотой, статью и огнем глаз, что потребовал играть свадьбу тотчас же! Свадьбу сыграли, а под разноцветными бусами невесты, подаренными счастливым женихом, скрывались синие следы пальцев ночной мучительницы…

Из-за болезни князь Велебор почти все время сидел дома, его сыновьям приходилось много ездить, но везде ревнивый и завистливый Буяр старался побыстрее раскрыть тайну своего слишком привлекательного старшего брата. Младший и сам уродился хорош и удал, ничто не мешало ему не меньше радоваться жизни, своей силе и молодости, но не давала покоя мысль, что Зимобору достались все права старшинства. К тому же матерью Буяра была старшая Велеборова жена, княгиня Дубравка, дочь радимичского князя, поэтому меньшой княжич с детства задирал старшего брата, за что бывал постоянно им бит, но не унимался.

Позапрошлой зимой они чуть не передрались из-за подросшей дочери одного из касплянских старейшин, Недельки. Невысокая, но стройная, с густыми, пушистыми волосами и тонким белым лицом, Неделька очень нравилась Зимобору, и он ей тоже нравился, это было видно. Когда он целовал ее в темных сенях, она отбивалась только для порядка, но, поняв, что сейчас все случится, не шутя пригрозила закричать.

– За тобой твоя мертвая невеста ходит. Я знаю, люди говорили, – отрывисто шептала она, решительно отдирая от себя жадные руки. – Не хочу, чтобы она меня иссушила! У нас к одной девке навка привязалась – Малятка у нее жениха отбила, а она утопилась, и теперь к ней ходит. Малятка уж не рада, сама скоро от тоски утопится, высохла вся, смотреть страшно! Я не хочу так! Избавишься от своей – тогда приходи.

Если не в княгини, то в младшие жены для князя Неделька, дочь старинного уважаемого рода, вполне годилась, но слишком боялась ревности мертвой. Сам Велебор был очень удручен тем, что его старший наследник так долго вынужден оставаться неженатым, а в последнее время нередко заговаривал о поисках новой невесты.

– Вот семь лет пройдет, тогда уж отвяжется. Жаль, мать не дождалась! – вздыхал он, нежно любивший младшую жену, несмотря на ее низкое происхождение и упорную ревность княгини. – С первой невестой вон что вышло, вторую уж ей увидеть не придется! Не придется внуков принимать… Ну, ничего, на будущий год в Дедовы дни приведешь молодую жену на зеленую могилку, покажешь матери, расскажешь ей, что у вас и как… Она услышит, и сердце ее возрадуется…

Зеленая могилка… мать… А теперь отец тоже… Мысли о девушках бледнели и таяли перед страшной новостью, которая утверждалась в сознании и давила все сильнее, заслоняя весь белый свет. Отец умер! Вот они вернутся домой, а его там нет… и никогда уже не будет… Надо возвращаться в Смолянск, и как можно быстрее.

– Прости, – еще раз сказал Зимобор огорченной Стоянке, приобнял ее за плечи и погладил светло-русую голову. – Не бойся, я уеду, она больше тебя не тронет, верно говорю. Прости уж меня, я не хотел, чтобы так вышло. Лучше бы меня самого душила, мара проклятая, вяз червленый ей в ухо! Уж я бы ей руки-то пообломал! А то лезет вечно к девушкам, да самых красивых выбирает! Ревнует, видно, красоте завидует!

Он улыбнулся, но улыбка вышла неживая – все его мысли были об отце. Махнув рукой на прощание, Зимобор пошел к избе. Стоянка провожала его глазами.

– Ужас какой! – выдохнула она и сглотнула, вспомнив холодные твердые пальцы, с нечеловеческой силой сомкнувшиеся на горле.

– Ну и дура! – наставительно сказала ей баба, которая шла мимо с кринкой, но остановилась послушать. – Да ведь он теперь – наш князь! Он же – старший! А мать его знаешь, кто была? Такая же девка, как ты, из веси какой-то. Мне старый воевода Сваровит рассказывал, он туда с полюдьем заворачивал, там еще и теперь, поди, родичи ее живут. Так что смотри, еще князевой женой станешь! Подумаешь, придушили немного! Не насмерть же!

– Не хватало еще, чтобы насмерть…

Проходя через сени, Зимобор прислушивался, ожидая крика и вопля. Но Избрана, когда он вошел, молчала, только смотрела перед собой расширенными глазами и ломала пальцы крепко стиснутых рук. Ей полагалось бы причитать, но напряженная работа мысли заглушила скорбь. Тут же сидел, недоуменно моргая, растрепанный похмельный Буяр, кое-кто из челяди и кметей топтались по углам, ожидая, когда им хоть кто-нибудь скажет, что теперь делать. И даже у старших был растерянный и нерешительный вид.

– Ну, ты как? – Зимобор подошел к Избране, обнял ее и заглянул в лицо. – Держись, сестричка, ничего не поделаешь. Надо вам скорее к матери ехать.

Избрана как-то странно посмотрела на него, и Зимобор удивился, встретив напряженный взгляд сухих глаз.

– Весь лов испортил! – пробурчал себе под нос Буяр и потер лицо руками. До него, кажется, еще не дошло.

– Ты в своем уме? – прикрикнула на него Избрана. – Язык придержи!

– Да я про Беривоя! – скорее досадливо, чем виновато, пояснил Буяр. – Тоже, порадовал новостью!

– Так что же было, до зимы ждать? – ответил ему Зимобор, надеясь, что брат сам догадается, какие глупости несет. – Вы собирайтесь, что ли. Сегодня надо выехать.

– Очень умно! – раздраженно воскликнул Буяр, едва кто-то из кметей успел шевельнуться. – Что, с тремя лосями ехать? На страву поминальную не хватит! Мы ехали-то за мясом… а не за девками! – с досадой закончил он, припомнив Стоянку, которая опять досталась старшему.

– Мясо надо засолить, – заметила Избрана. – Без этого что же ехать?

Зимобор смотрел на нее в изумлении. В общем-то, она права, но он сейчас был не способен думать о каком-то мясе.

Избрану, если честно, лосятина тоже волновала в последнюю очередь. Больше всего ее заботило то, чтобы не дать Зимобору начать всем распоряжаться. Тот, кто сейчас поставит себя главным, потом уже не выпустит узды из рук, а тот, кто склонится, не разогнется уже никогда.

– Так что же, воевода будет нашего отца к дедам провожать, а мы по лесам гулять? – сказал Зимобор, надеясь вразумить брата и сестру.

– Там наша мать, – в свою очередь напомнила Избрана, и это прозвучало несколько угрожающе. Они с Буяром располагали могучим союзником в лице княгини, а Зимоборова материнская родня затерялась где-то в лесах.

– Вашей матери одной со всем не управиться. Смолянск без хозяина стоит.

– А ты в хозяева метишь? – с вызовом бросил Буяр.

– Вяз червленый… – начал Зимобор, но постарался взять себя в руки. Только не хватало сейчас начать пререкаться. – Вы что, оба белены тут поели?

– А ты чего за всех решаешь? – так же вызывающе продолжил Буяр и шагнул ближе к Зимобору. – Князь слово молвит, а мы, значит, все молчи! Не слишком ли торопишься?

– Я тороплюсь? – Зимобор сперва его не понял. – Ах, вот ты про что! Отец еще не погребен, а ты уже беспокоишься, как бы с лавки не спихнули? Ну, братец! Знал я, что ты не большого ума, но что настолько!

– Это я не большого ума? Да ты у себя в болоте распоряжайся…

– Замолчи! – резко крикнула на младшего брата Избрана. Как раз вовремя – Зимобор уже подумал было, не дать ли ему в челюсть, чтобы немного полежал спокойно и вспомнил, что старших надо уважать.