Текст книги "Источник судьбы"

Звание «граф» ему совсем не нравилось, тем более что здесь, в Дорестаде, власть короля Лотаря почти не ощущалась. В кругу своих или, как сейчас, в подпитии, он предпочитал называть себя конунгом Фризии.

– Погоди, не спеши так, Харальд сын Хальвдана! – возразил ему Альдхельм сын Ландоальда, один из самых знатных эделингов.

Это был рослый, весьма красивый человек средних лет, с темными волосами, одетый в роскошный шазюбль из византийского лилового шелка, с золотой каймой и вышивкой, с золотыми пластинками, вплавленными прямо в ткань с помощью раскаленного железного прута. Сохраняя верность обычаям предков, фризская знать, однако, уже давно перенимала у франкских придворных привычку к роскоши, а заодно и сами предметы одежды. Владея большими богатствами и проживая на таком оживленном перекрестке водных и сухопутных дорог, от этого было слишком трудно удержаться.

Альдхельм вел свой род от потомков одного из последних кюнингов Фризии, Радбода, правда, по женской линии. Иначе этим потомкам едва ли позволили бы остаться в живых. Сам Альдхельм претендовал на звание графа Фрисландского, надеясь под прикрытием этой должности восстановить власть и влияние своего рода, но короли, сначала Хлодвиг Благочестивый, потом его сын Лотарь, хорошо понимали, чем грозит им усиление старинной фризской знати. Даже норманны были предпочтительнее, поскольку мешали усилению эделингов, а эделинги мешали усилению норманнов.

– Сегодня, когда мы пируем в честь Фроувы и ее сестер Валлы и Хлуданы, самых добрых, самых щедрых и прекрасных из рода ванов, – продолжал Альдхельм, опираясь одной рукой на плечо своего брата Ландоберта, а в другой держа серебряный кубок с вином, уже не первый за сегодня, – я, потомок славного кюнинга Радбода, имею не меньшее право… получить голову кабана. В то время, когда старые боги правили миром, только сыны моего рода имели право делить кабана на священном пиру! Ибо в своих руках держали они и мирскую, и жреческую власть, водили своих подданных в бой и говорили от их имени перед богами!

Фризы одобрительно загудели, радуясь случаю вспомнить те времена – когда их благородные предки сами правили своим народом, вершили дела на собраниях свободных людей и почитали своих богов открыто, не оглядываясь на навязанную им власть графов и епископов.

– Те времена прошли! – крикнул Харальд. – Теперь я – ваш конунг, и только мне принадлежит право приносить жертвы и делить кабана!

– Так-то оно так, но если жертвы будет приносить чужой человек, богиня может обидеться! – поддержал Альдхельма другой эделинг, Гильберт сын Вульфрика. Это был щуплый, седой, но очень подвижный старик, пронырливый и умеющий со всеми ладить, оставаясь, однако, себе на уме. – Если богиня лишит нас своей милости, и вам будет от этого плохо, так что лучше тебе уступить, граф Харальд!

– Я – истинно королевского рода! – горделиво выпрямившись, отвечал на это Харальд. В своем пурпурно-золотом одеянии он выглядел так, что в истинности его слов невозможно было усомниться. – Род мой идет от самого Одина, и где бы я ни приносил жертвы, боги не отвергнут их. Вам повезло, что мы пришли к вам. А не то достался бы вам какой-нибудь франк, и все радости ваши были бы – кусочек сухого хлеба и глоточек вина, и то после исповеди.

Фризы и норманны за столами засмеялись. Языки тех и других, как, впрочем, и франков, происходили от единого корня, и к тому же все понабрались друг друга разных слов, так что в хирде сыновей Хальвдана разговоры велись на беспорядочной смеси северного и фризского языков. Надо сказать, что примерно на таком же смешанном языке общались торговые гости в любом из виков Нордлёнда.

– А вы, язычники, так и будете всю жизнь лизать свои жертвенные чаши! – закричал какой-то из торговцев-франков, тоже приглашенных на пир. – А потом вас теми же языками заставят лизать раскаленное железо! В аду, куда вы все попадете!

Поднялся шум, все кричали свое. Харальд, с длинным ножом в руке, приблизился к кабану на блюде, намереваясь все же начать раздел. Но Альдхельм тоже подошел и загородил ему путь.

– Я не позволю, чтобы на празднике Фроувы кабана делил человек, который не выполняет своих обетов и не защищает своей чести! – кричал Альдхельм, размахивая кубком, и красное вино, выплескиваясь оттуда, окропляло столы и гостей, будто жертвенная кровь на старинных пирах. – Не допущу!

– Что ты сказал? – кричал в ответ Харальд, плохо слыша сквозь пьяный шум. – Кто не защищает свою честь? Я?

– Все знают, что вашего отца убили свеи!

– И мы отомстили за них, если ты не знал! Мы убили Ингви сына Сигимара и вернули наше родовое сокровище! Вот оно! – Харальд стучал кулаком по своей груди, где висела, поверх роскошных византийских одеяний, старинная золотая гривна. Древний северный мастер изготовил ее из трех соединенных между собой золотых жгутов, так что все вместе равнялось по ширине изящной женской ладони, а на жгутах были прикреплены небольшие, отлитые из золота головки драконов. – Ты, верно, глухой и слепой, если ничего не знаешь об этом!

– Я не глухой! А вот вас, похоже, боги лишили памяти! – орал Альдхельм, опираясь для верности о край блюда с кабаном. – Я слышал, что вы давали обет вернуть землю, которой владел вас отец! Южную Ютландию и вик Хейдабьюр! А там по-прежнему правит Сигурд Кривобокий, сын Сигимара! Ваши кровные враги владеют землей вашего отца, и вы еще хотите делить кабана?

– Зато мы владеем вами! – не выдержал Рерик, который тем временем пробрался поближе и был готов прийти на помощь брату. – И не вам нас упрекать! Вы утратили власть над своей землей, вы потеряли своих богов, вами помыкали франки, а теперь вы опять под властью чужого короля! Не вам указывать, как нам исполнять свои обеты!

– А вы – двое нищих бродяг! – заорал Элланд, старший сын Альдхельма. – У вас вообще нет никакой земли! Ведь и Хейдабьюр ваш отец захватил, как вы захватили Дорестад, и сидел там, пока не пришел другой волк, позубастее, и не надрал ему задницу!

– Сейчас я тебе надеру! – рявкнул Рерик и бросился на Элланда.

К счастью, на пир все явились без оружия, но все же для того, чтобы растащить дерущихся, потребовались усилия пяти-шести человек, наиболее трезвых и разумных из всех присутствующих. Кое-кто порывался принять участие в драке, помочь своей стороне, но Орм Шелковый догадался позвать хирдманов из дружинного дома, которым вина не хватило, только пиво, и те с радостью, увидев в этом новое развлечение, вытолкали пьяных и буйных гостей из гридницы. Причем кабану тоже досталось: в давке и толкотне блюдо опрокинулось, туша полетела на земляной пол. Короче, почетные части не достались никому, и Харальд, от злости протрезвев, велел изрезать кабана на мелкие кусочки и отослать в странноприимный дом. Пусть, дескать, бродяги сожрут то, что оказалось недостаточно хорошо для знатных эделингов!

– Ты с ума сошел! – охнул Рерик, услышав это распоряжение, и даже отнял кусок сырого мяса от зреющего на скуле синяка. – Кабана, посвященного Фрейе – бродягам!

– Я, чтоб ты знал, христианин! – огрызнулся Харальд, так кстати вспомнивший об этом. – И ты, между прочим, тоже. А христианские конунги всегда кормят бродяг со своего стола и даже со своего блюда!

Он кивнул на Теодраду. Это она как-то рассказывала им о благочестивой и святой королеве Батхильде: каждый вечер за ужином та наполняла свое блюдо едой и отсылала раздать ее нищим.

– Что же она – ложилась спать голодной? – спрашивал Рерик.

– Да. А если ей не удавалось заснуть, она молилась.

– Мы тоже сегодня не заснем, – продолжал Харальд. – Зато кое-кто заснет навеки. Если я не подходящий конунг для Альдхельма и его семейки, то пусть отправляются к Одину! Их давно там дожидается их любимый кюнинг Радбод!

Хоть и вспомнив внезапно о своем крещении, с врагами Харальд собирался поступить именно так, как это было принято у гордых и злопамятных древних вождей Севера. Как, например, их предок, Ивар конунг, по прозвищу Широкие Объятия, поступил со своими врагами из свейского рода Инглингов.

И теперь уже Теодрада, с трудом поняв, что он задумал, в ужасе ахнула вслед за Рериком:

– Ты сошел с ума!

Рерик был зол не меньше, тем более что Элланд успел разбить ему губу, а нарядная далматика из голубого шелка с золотым шитьем оказалась порвана. За одно это с Элланда сына Альдхельма можно было взыскать немалые деньги. Аббат Бернульф, спешно прибывший в графский дом, советовал созвать уважаемых людей для разбирательства в соответствии с «Речами Фосити», древнейшим сводов фризских законов. Но Харальд только угрюмо бормотал что-то вроде «будут им речи Фосити»!

– Я больше не намерен терпеть этого надменного дурака! – гневно говорил Харальд, когда столы из гридницы вынесли, рабы собрали рассыпанные объедки, а на скамьях устроились ярлы и наиболее уважаемые хирдманы. Все были не вполне трезвы, но, поскольку пир прервали на взлете, набраться до бесчувствия никто не успел. Некоторые облили себе головы холодной водой, чтобы побыстрее прийти в разум, и теперь приглаживали мокрые волосы. – Все два года, с тех самых пор как мы здесь появились, он мутит воду, настраивает людей против нас, то и дело поминает этого своего Радбода, он уже у меня поперек горла стоит! Но такую наглость я уже не могу ему простить! Надо было своими руками убить гада прямо здесь, если бы не эти тряпки! – Он взмахнул руками, имея в виду, что в тяжеленных, многослойных, густо раззолоченных праздничных одеждах даже шевелиться трудно. Теперь он уже от них избавился и был одет в обычную рубаху из темно – красной шерсти. – Он оскорбил нас прямо в нашем доме, на пиру! Если мы им это спустим, то нам начнут плевать в лицо прямо на торгу!

– Я давно подозревал, что Альдхельм что-то задумал. – Торир Верный кивнул. Бывший воспитатель Харальд и Рерика сейчас был уже стар, в море больше не выходил, занимаясь в основном обучением дренгов, но оставался советчиком обоих братьев. – Помнишь, Рери, я тебе говорил? Сегодня Альдхельм спьяну проболтался, но такие мысли у него были всегда, готов поставить хоть мой амьенский пояс.

– Похоже на то! – Орм Шелковый, веселый человек лет тридцати, почти всегда улыбавшийся, сейчас выглядел серьезным и с неудовольствием хмурил светлые брови. – Этот гаденыш на пиру голову потерял, но между своими он постоянно такие речи ведет.

– Больше ему таких речей вести не придется, – мрачно пообещал Харальд. – Мы сегодня ночью сожжем его вместе со всем домом.

– Ты уверен? – Рерик взялся за подбородок, но тут же отдернул руку – болела разбитая губа. – Что стоит это делать?

– Я уверен, что больше я не намерен глотать оскорбления.

– Но ты понимаешь, к чему это приведет? Мы не в лесу, здесь целый вик.

– Другие дома могут загореться, и опять выгорит все поселение, – вставил Торир. – И мы останемся на пожарище.

– И здесь полно фризов, – подхватил Рерик. – Если мы это сделаем или даже попытаемся сделать, они тут же возьмутся за оружие и набросятся на нас.

– У нас пятьсот человек!

– Триста. Гейр в море.

– И трехсот хватит. Мы сожжем его быстрее, чем они смогут опомниться и протрезветь, а без Альдхельма фризы не посмеют выступить.

– Думаю, ради мести за Альдхельма, потомка их любимого Радбода, они очень даже посмеют выступить. А у Альдхельма есть еще родня в терпах. У него отец живет где-то на море, там его старший брат и еще полно всякой родни. После этого нам самим придется каждую ночь выставлять стражу возле своей усадьбы, чтобы однажды не проснуться от запаха дыма.

– А наутро мы отправим людей в терпы и сожжем его родню тоже!

– Мы не сможем отсылать часть своих людей, что ты говоришь! Фризы воспользуются этим всем как предлогом, чтобы перебить нас! Пока у короля Лотаря хватает других забот, они спят и видят – избавиться от его власти и снова жить сами по себе! Альдхельм – готовый король. Удивляюсь, честно говоря, что ни император Карл, ни его потомки не извели этот род под корень. Они так и будут ждать удобного случая…

– Больше ничего им ждать не придется. Сегодня ночью с ними будет покончено, и пусть король Лотарь наконец скажет нам спасибо.

Этот замысел, как и любой, порожденный гневом и обидой, был весьма безрассудным, но отговорить Харальда не удалось. Впрочем, ярлы, с сомнением переглядываясь и почесывая в бородах, не слишком сопротивлялись. Род Альдхельма был весьма богат и вел торговлю самыми дорогими товарами: через ободритский Велиград он скупал меха, привозимые с Севера и из вендских земель, а взамен поставлял северной и франкской знати византийские шелка и роскошные одежды. У него было чем поживиться. Поэтому единственное серьезное возражение, которое возникло у дружины, огласил Эгиль Кривой Тролль:

– Послушай, Харальд конунг, я может, мы как-нибудь еще с ними разберемся? – И он выразительно провел ребром ладони по горлу. – Если жечь, то с ними все богатства в доме сгорят, а нам они бы тоже пригодились.

– Серебро не сгорит, только оплавится, – хмыкнул Оттар ярл, носивший прозвище Епископ – норвежский морской конунг, приставший к сыновьям Хальвдана во время их похода во Франкию.

Немолодой, с рыжей бородой и длинными волосами, заплетенными в лохматую косу, в полосатых широких штанах, он и на пир явился в своей любимой рубахе, рыжевато-коричневой и заношенной – к роскошным византийским одеждам он был вполне равнодушен. После пира и драки его несколько опухшее лицо раскраснелось, костяшки пальцев были сбиты, а к себе он бережно и с любовью прижимал роскошный черный фризский кувшин с узором из тонкого оловянного листа, полный пива. Прозвище Епископ он получил вовсе не за христианское благочестие – когда сыновья Хальвдана и дружина крестились, он отказался следовать их примеру – а за епископский золотой перстень с густо-лиловым аметистом, добытый в каком-то из давних походов, еще до встречи с Рериком. А также за своеобразное почтение к британским и франкским епископам, выражавшееся в убеждении, что более хитрых сволочей их бог не создавал.

– А вот шелка и самиты всякие, оно конечно, погорят все… – продолжил он и опечаленно вздохнул, искренне сожалея о грядущей гибели хороших вещей.

– К троллям шелка! – рявкнул Харальд. Его оскорбленное самолюбие требовало немедленной расплаты, и он не мог ни о чем сожалеть, кроме малейшей отсрочки. – Пусть Альдхельм хоть повесится на своих шелковых шоссах.

– Там пришел один этот… – В гридницу заглянул Хрут Голодный, хирдман из десятка, который Рерик послал на всякий случай нести дозор у ворот конунговой усадьбы. – Ну, из фризов. Орм ярл, твой родич то есть. Пускать?

Пришел Ирмунд, мобиль, отец Ормовой жены Рагенфредис. Фризы были не менее рассержены и встревожены событиями на пиру, и родичи прислали его разузнать, в каком настроении граф, и попытаться что-то предпринять для умиротворения страстей. Для норманнов не было тайной, что среди фризов бытуют разные мнения и взгляды на их правление. Часть из них считала, что норманны обеспечивают безопасность их жизни и имущества, способствуют процветанию торговли, поэтому с ними следует по возможности ладить. Другая часть, в основном из более древних и знатных родов, полагала, что нужно стремиться к тому, чтобы сбросить чужое господство, норманнов ли, франков ли, саксов ли, и возродить к жизни свободное и могущественное королевство фризов. Ведь еще до того, как господство на морях захватили выходцы из северных стран (фризы обычно называли их всех скопом данами, хотя каждый из «людей датского языка» еще помнил о своей принадлежности к одному из многих десятков различных племен), оно принадлежало фризам, и именно они славились искусством как торговли, так и мореплавания. А поскольку и сейчас благосостояние фризов основывалось по большей части на торговле, сторонники норманнского покровительства в основном удерживали верх. В Дорестаде всегда имелось достаточно дорогих товаров, которые при любой смуте страдают первыми, поэтому мир был выгоден всем.

Ирмунд пришел заверить графа Харальда, что он и его близкие – как родичи, так и фелаги44
  Фелаги – товарищи по торговой поездке, компаньоны


[Закрыть] – очень сожалеют о досадной ссоре и заверяют графа, его брата и дружину в своем почтении и дружбе.

– Очень хорошо, – надменно ответил Харальд. Он вообще не хотел принимать Ирмунда, но Орм и Рерик уговорили его, желая знать, какие настроения царят сейчас среди их противников. – Значит, у меня чуть меньше врагов, чем я предполагал. И пусть никто не думает, будто меня можно напугать. Но я ценю твою преданность, Ирмунд мобиль. Пусть тот, кто не хочет ссоры со мной, держится в стороне. И тогда ему ничего не грозит.

– Но что ты собираешься предпринять, Харальд конунг? – Ирмунд, по лицу графа прочитав крайне недружественные замыслы, в целях умиротворения даже наградил его званием конунга, каковым тот себя и считал. – Ты же не думаешь…

– Я думаю то, что и должен думать достойный человек, не терпящий оскорблений! – не слишком определенно, но с мрачной угрозой отозвался Харальд. – А ты, Ирмунд, побудь пока нашим гостем. Орм, проводи мобиля к его дочери и присмотри, чтобы они спокойно и без спешки обсудили все свои дела!

Орм, выразительно подняв брови, знаком предложил растерянному тестю следовать за собой. Выйдя отсюда, тот непременно разнес бы по Дорестаду весть если не о замыслах, то о настроении графа, а Харальд хотел, чтобы его скорая и беспощадная месть стала неожиданностью для врагов.

В дверях Ирмунд столкнулся с Рериком, который уже был одет в простую повседневную одежду, а также в кольчугу и франкские наручи и поножи, которые норманны быстро перенимали (в том числе и просто отнимали) у побежденных врагов.

– Ну, тогда пошли! – бодро сказал он старшему брату. – Кто смел, тот не медлит. Чем меньше будем собираться, тем вернее выиграем.

Если уж отговорить Харальда не удалось, действовать следовало быстрее, пока фризы не опомнились и не породили схожий замысел. Быстрым и успешным ударом по усадьбе Альдхельма можно было лишить мятежно настроенных фризов вождя и отбить у прочих охоту ссориться с норманнами.

Из усадьбы вышли в темноте – пока дружина собиралась и обсуждала свои предстоящие действия, сумерки сгустились. Похолодало – шел только «ягнячий месяц», как его называли северяне, и апрель, как говорили христиане – но от вина и возбуждения всем было жарко. В распоряжении Харальда сейчас находилось около трехсот человек – остальные двести, то есть дружина Гейра ярла на его трех кораблях, сейчас была в море и сторожила ближайшие подступы к Дорестаду. Всю теплую половину года, время походов, эта мера была необходима, чтобы отпугнуть более слабых охотников до богатства чужих городов или хотя бы предупредить о появлении сильных. И хотя фризов, имеющих право носить оружие, в вике насчитывалось больше, это не смущало Харальда. Фризам еще предстояло собраться и вооружиться, а норманны были уже готовы.

– Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь, что это все случилось вовремя, – бросил Харальд брату, который шел рядом с ним. – Если мы не оторвем голову Альдхельму сейчас, то очень скоро он попытается оторвать голову нам. И тогда это была бы неожиданность для нас. Но на свою беду этот козел безрогий спьяну проболтался. И теперь это все станет неожиданностью для него. Для нас все случившееся – к лучшему.

– Ну, есть чуть-чуть, – согласился Рерик. – По крайней мере, оскорблять нашего отца ни одна собака больше не посмеет. За это я никакого виргельда не возьму, и на суд эделингов никого вызывать не собираюсь!

Оскорбления, брошенные Альдхельмом и его сыном Элландом, жгли душу тем сильнее, что в них содержалась кое-какая правда. Отец Харальда и Рерика, Хальвдан Ютландский, происходил из рода, который издавна владел островом Съялланд и иными ютландскими землями, и сам он незадолго до смерти успел обосноваться в Южной Ютландии и завладеть знаменитым виком Хейдабьюр, одним из крупнейших на северных морях. Вик в Слиа-фьорде, приносящий большую прибыть от торговых пошлин, издавна был предметом раздора могучих вождей. Лет сорок назад его захватил Годфред Датский, грозный и удачливый воитель, сумевший прибрать к рукам столько земель и городов, сколько удавалось немногим – разве что Ивару Широкие Объятия или Харальду Боевому Зубу. Его набегов боялись и венды, и франки, и фризы, и валлоны, и британцы. Сам могучий император Карл, не раз с ним воевавший, приглашал Годфреда на переговоры, предлагал союз – а тот даже не пожелал встретиться с императором, потому что мир с франками ему ничего не давал, а в своей способности наносить им новые удары он не сомневался.

После смерти Годфреда его владения в Южной Ютландии еще несколько раз переходили из рук в руки, на его юных сыновей даже снаряжал корабли сам король франков, и в конце концов этой землей завладел Хальвдан Ютландский. Но владеть ею ему досталось всего несколько лет. Явился новый враг – Сигимар Хитрый, вестманландец, которого поддерживал свейский конунг. В сражении с Сигимаром Хальвдан погиб, а его жена чудом сумела бежать, унося с собой двоих сыновей – одного трех лет от роду, а второго почти новорожденного.

Выросшие в Смалёнде, на родине матери, в доме ее брата Ингвара конунга, сыновья Хальвдана около трех лет назад дали обет отомстить роду Сигимара за гибель отца и вернуть свои родовые владения. С первой частью обета они справились – Ингви конунг, второй сын Сигимара, погиб во Франкии от их руки, и Золотой Дракон, родовое сокровище, потерянное Хальвданом, вернулось к его сыновьям. Что же касается возвращения Ютландии, то для этого они пока не набрали достаточно сил. Ведь из сыновей Сигимара Хитрого в живых оставалось пятеро, а их было только двое.

Однако и затягивать с этим нельзя. Шагая через темный Дорестад во главе своей дружины, Рерик думал о том, что своим бездействием они сами дают недругам основания не уважать их. Жить спокойно и смело глядеть в глаза кому угодно они смогут только после того, как станут конунгами Южной Ютландии и обоснуются в Слиаторпе, усадьбе возле Хейдабьюра, выстроенной Хальвданом для молодой жены Торгерд, в той усадьбе, где они с Харальдом родились.

А в Дорестаде стояла тишина. Домишки и усадьбы, беспорядочно разбросанные, соединенные дощатыми мостками между собой, с корабельными сараями или складами, затаились, погасив огни. Весьма вероятно, что под многими крышами у очагов произносились гневные речи и вынашивались замыслы мести за то, что норманны в шею вытолкали знатных эделингов с жертвенного пира. Но выступить прямо сегодня фризы были не готовы, и в этом норманны, привыкшие жить в постоянной готовности к действию, имели перед ними преимущество.

Подолы кольчуг и бронзовые наконечники ремней бились о края щитов, позвякивая и постукивая, и этот хорошо знакомый звук каждого из хирдманов настраивал на бой. Скрипели под ногами деревянные мостки, хлюпала под башмаками вода в лужах, оставшихся от недавнего дождя. За два года, прожитых в этом вике, на памяти Рерика не выпало, кажется, ни единого дня без дождя – что зимой, что летом. Вот и сегодня моросило с утра, когда они приносили жертвы у источника Фроувы, и мелкие капли ползли по золотому шитью роскошных накидок. Сейчас воздух был насыщен влагой, но не капало. И это хорошо. Погибнуть в бою очень легко, и даже капля воды, не вовремя попавшая в глаз, может решить твою участь.

Альдхельм со своим родом обитал в большой усадьбе, неподалеку от которой помещались целых два принадлежащих им корабельных сарая. У них имелся также собственный причал для коггов – торговых кораблей с плоским дном, что позволяло им прочно ставать на песок во время отлива. Когги были изобретением фризов, которым они издавна гордились и даже помещали их изображения на свои монеты. Три или четыре склада и товаров и припасов располагались внутри усадьбы, за оградой. Конечно, на складах лежал товар, что попроще – лен, шерсть, более дешевые меха, посуда. Шелка и серебро, само собой, хозяева держали в доме. Жаль, если все это сгорит! – вслед за хирдманами вздохнул про себя Рерик. Но Харальд прав – честь дороже каких-то тряпок.

Усадьба была окружена частоколом из толстых бревен, но для дружины частокол преграды не составлял. Цепляя топорами за верхний край, подставляя друг другу спины и плечи, норманны довольно быстро стали перебираться во двор. Оказавшись за оградой, они отперли ворота изнутри. И когда из полуземлянки в углу – девичьей – выглянула служанка, привлеченная шумом, двор уже был заполнен вооруженными людьми. Раздался крик, дверь хозяйского дома приоткрылась было, но так быстро захлопнулась, что даже Рерик со своими хирдманами, ждавший этого с оружием наготове, не успел ничего предпринять.

Жаль. Если бы удалось ворваться в дом, то имущество могло бы уцелеть.

Часть дружины осталась снаружи, на случай если фризы соберутся с силами и попытаются прийти на помощь потомкам своего древнего кюнинга. Харальд подошел к двери хозяйского дома и постучал в створку обухом секиры.

– Слышишь, Альдхельм! – позвал он. – Или спишь мертвецким сном? Если так, то проснуться тебе уже не придется. Если я для тебя недостаточно хороший конунг, то отправляйся к своему Радбоду! Если кабан, разделенный моей рукой, тебе не нравится, то будешь есть мясо Сэхримнира на пиру у Одина! А заодно расскажешь там всем, что Харальд сын Хальвдана никому не позволяет оскорблять себя безнаказанно!

За дверью слышался неясный шум, приглушенный толстыми досками. Еще пока он говорил, хирдманы споро принялись таскать разный горючий материал, найденный здесь же в усадьбе – торф из сарая, сено и солому из хлева. Торфом, соломой и хворостом обкладывали стены, обливая их принесенной смолой, и Эгиль Кривой Тролль уже выбивал огонь, а Грим Соленая Борода держал над ним полу своего плаща, чтобы защитить искры от влажного ветра с каплями дождя. Запалив несколько факелов, приготовленное горючее подожгли сразу с нескольких сторон. Влажное топливо разгоралось неохотно, валил густой душный дым, норманны закрывали лица полами плащей и кашляли. Даже сам Харальд хмурился и отворачивался. Но у него имелось утешение, делавшее этот душный вонючий дым почти сладким: Альдхельму и его людям внутри дома придется сейчас еще хуже.

– Я скажу, чтобы женщины выходили, – к нему подошел Рерик, протирая слезящиеся глаза. – Уже пора, а то поздно будет.

Прогревшаяся наконец охапка хвороста ярко вспыхнула, осветив лица обоих братьев. Блики пламени заиграли в металлических частях оружия и снаряжения, по умбонам щитов и обухам секир побежали кровавые отблески.

Харальд кивнул. Тот же обычай, что требовал платить врагу за оскорбление огненной смертью, предписывал выпустить из дома женщин и рабов. Эти ведь не имеют полных прав, но и отвечать за дела мужчин и хозяев не могут.

Рерик в свою очередь кивнул Эгилю, и тот заорал во всю свою могучую глотку, перекрывая треск разгорающегося пламени:

– Эй, вы, в доме! Пусть выходят женщины и рабы! Их не тронем! Пусть выходят, если хотят жить!

Пространство перед дверью оставили свободным от огня. Некоторое время дом не подавал признаков жизни, пламя разгоралось, и норманны уже стали думать, что никто не выйдет, когда дверь приоткрылась.

Первой, кашляя и прижимая к лицу край головного покрывала, на волю выбралась грузная старуха. Она шаталась и переваливалась на толстых ногах – видимо, от дыма закружилась голова. Судя по хорошей одежде, ключам на поясе и ожерелью из цветных стеклянных бусин с подвесками из монет, это была мать Альдхельма, хозяйка дома. Неуверенно шагая, словно слепая, старуха кашляла и делала такие движения рукой, будто пытается ухватиться за воздух. Второй вышла молодая стройная девушка, тоже с наспех наброшенной на голову тряпкой, надо думать, для защиты от дыма. Она тут же кинулась к старухе и подхватила ее, пытаясь удержать, но сил не хватило, и они обе едва не упали. Потом вышли еще несколько женщин, за ними рабы. Окружив старуху и девушку, они сбились в кучу и дико озирались, не зная, что их ждет. Разгоравшийся огонь гнал их прочь от дома, но темная толпа вооруженных норманнов, кровавые блики на оружии приводили в ужас.

Харальд кивнул Орму. Тот подошел и осмотрел толпу, выискивая, нет ли среди них мужчин, переодетых женщинами, или знатных, переодетых рабами. Толстая старуха что-то бормотала: то ли молилась, то ли проклинала. Девушка вдруг оторвалась от нее; старуха пыталась поймать ее за руку, но она отшатнулась, раздвинула толпу и подбежала к Харальду.

– Граф Харальд! – дрожащим голосом воскликнула она, протягивая к нему сложенные руки. – Во имя милосердного Бога! Пощади моего отца! Ни люди, ни Бог не простят тебе такого злодеяния! Как можно так жестоко наказывать за глупые слова пьяного человека!

Мокрую тряпку с головы она сбросила, и при свете пламени, уже ярко горящего под стенами, можно было видеть красивое лицо с правильными чертами, яркий пухловатый рот, длинные темные волосы. Среди фризов нередко попадались красивые люди – в глазах норманнов их несколько портили темные волосы, встречавшиеся здесь так же часто, как и светлые, но черты лица у многих были тонкие и приятные. Этой девушкой можно было бы залюбоваться, если бы она не напомнила Рерику Элланда, явное сходство с которым бросалось в глаза. Тот тоже был красивый парень с темными волосами. Вот еще рот бы держал на замке.

– Альдхельм получил то, что заслужил, – бросил Харальд, смерив ее взглядом. – А я не прощаю оскорблений.

– Но вы же люди! Вы же христиане! – Девушка обернулась к Рерику, ее тревожный молящий взгляд метался между ним и Харальдом. – Бог учит прощать врагов! Простите нас, и Бог простит вас – ведь вам есть за что просить его прощения! Неужели ваша гордыня вам дороже души, дороже Господня милосердия! Граф Харальд, граф Рерик! Я умоляю вас, пощадите моих родичей! Они больше никогда не будут оскорблять вас!

Упав на колени, она вцепилась в руку Рерика, который стоял ближе и к тому же казался не таким непримиримым, как Харальд. Рерик попытался отнять руку, но девушка повисла на ней, продолжая выкрикивать бессвязные мольбы. Рерик бросил взгляд на хирдманов рядом – отрывать девушку от себя силой ему было неловко, на душе стало нехорошо. Вальмунд и Гейр Лысый попытались вдвоем поставить дочь Альдхельма на ноги, но она уцепилась за Рерика обеими руками, будто он и был ее любимым отцом, кричала, плакала и не давала себя поднять. Рерик чувствовал себя глупо, ему было жаль девушку, а к тому же она не давала ему сойти с места, где становилось все жарче и жарче.

– Рерик! Харальд! – вдруг раздался рядом крик, и оба брата обернулись на знакомый голос. – Что вы затеяли, безумные!

Перед ними появился отец Хериберт – даже без накидки, в своем простом некрашеном обе, подпоясанном веревкой. Рослый и худощавый, от волнения сильнее обычного дергая головой, что придавало ему сходство с лошадью, он непрерывно мигал левым глазом, что выглядело бы смешно, если бы норманны не были хорошо с ним знакомы и не знали, что все это у него обостряется в часы сильного волнения и даже потрясения.