Текст книги "Царство свиней"

Глава 3, в которой начинаются настоящие свиньи

Гробаст был скандально известным свиноводом. Благодаря его ферме Осколопье считалось меккой свиноводства. Гробаста ненавидели все, потому что он был неприятным человеком. Если бы он бросил свое дело, треть города лишилась бы работы и осталась на улице, но народной любви Гробасту это не прибавляло.

На свиноферме Гробаст, можно сказать, женился. Она досталась ему после того, как он сочетался браком с Жеанной, вдовой предыдущего владельца фермы.

Гробаст жил свиньями. Он дышал ими. Они снились ему. На Жеанну он даже не поглядел. Он думал только о ферме. Когда Гробаст целовал свою невесту в губы, стоя у алтаря, ему казалось, что он прижимается к нежному рылу. Если бы Гробаста спросили, хороша ли женщина в фате, что стоит рядом с ним, он бы смог ответить лишь, что у нее лоснящаяся розовая кожа, она теплая и мягкая. Если бы Гробаста спросили, есть ли у Жеанны дети, он подумал бы об оглушительном хрюканье резвящихся молочных поросят. Если бы Гробаста спросили, что случилось с предыдущим супругом Жеанны, он бы ответил, что того закатали в колбасу.

Счастливы люди, которым удается найти в жизни призвание и посвятить себя ему. Гробаст был одним из этих счастливых людей.

В действительности, Жеанна была очень даже хороша собой. Щедро отсыпав ей красоты, Бог рассудил, что она проживет и без ума, и, когда ее первого мужа, Барона, посадили в тюрьму, она была в отчаянии. Бедняга не знала, что ей делать. Одна с фермой она бы не управилась. Жеанна боялась, что все свиньи попросту разбегутся.

Самое простое решение, подсказанное ей услужливыми адвокатами, было таким: состряпать поддельное извещение о том, что ее супруг скончался в тюрьме, и выйти замуж за делового человека. Именно так Жеанна и поступила. Что Барон может вернуться, она не боялась. Во-первых, его усадили за решетку в каком-то далеком графстве на такой срок, что, как уверили Жеанну адвокаты, рано или поздно он все равно там сдохнет. Во-вторых, Жеанна любила Барона без памяти и всем сердцем жаждала его возвращения. Если бы он вернулся и прогнал Гробаста со двора, она была бы безмерно рада. Впрочем, Жеанна была женщиной практической и не слишком на это рассчитывала.

Когда всему городу было объявлено, что Барон умер в тюрьме, многие не поверили. Барон был отчаянным авантюристом и являл собой фигуру совершенно фантастическую. Он был героем значительной части местного фольклора, и в историях, которые про него складывали и рассказывали, он то и дело умирал и воскресал. Истории эти рассказывали еще тогда, когда Барон собственной персоной вышагивал по улицам города при свете дня. В общем, какое-то извещение о смерти никого не поразило. Все знали, что письмо было поддельным, и это тоже никого не поражало. Жеанну не упрекали: в ее положение можно было войти. Барона в городе любили не многим больше, чем Гробаста, но, если бы он вернулся, посмотреть на выдворение Гробаста собралась бы целая толпа.

Единственным человеком в городе, который действительно ждал возвращения Барона, был его единственный сын Орсон. Каждый день, проведенный без отца, он рисовал на стене в своей комнате свиное рыло и перечеркивал его. Потом стены закончились, и Орсон забросил это занятие. Но ненависть к Гробасту не переставала в нем расти с каждым днем.

Про Барона говорили, что он убил людей больше, чем свиней. Его недобрая слава и всеобщее безразличие ко всему на свете привели к тому, что никто и никогда не пытался выдвигать Барону обвинений. До тех пор, пока на арене не появился Гробаст.

Барона осудили за убийство первой жены Гробаста. (Хотя Орсон прекрасно понимал, что Гробаст сам свою жену и закатал в ковер да сбросил в реку потихонечку.)

Подкупив дюжину людей и задействовав представителей власти из других округов, Гробаст добился своего: Барона признали виновным и услали куда подальше. Для Осколопья это было что-то неслыханное.

Тюрьма в Осколопье была. Туда приходили те, кому хотелось перекинуться в картишки и посудачить. Стоит признать, что публика там была не слишком пышно разодетая. Но никто не мог припомнить случая, чтобы старина Брус, тюремщик, мешал кому-нибудь покинуть здание с зарешеченными окнами. Были, напротив, известны случаи, когда Брус пытался выставлять пьяниц и забулдыг без постоянного места жительства, которые чаяли обрести дом на тюремных нарах или попросту заходили на обед отведать дармовых щей.

Единственным в тюрьме охранником, вооруженным до зубов, был сторожевой пес Сруб, отличавшийся дружелюбным нравом и любовью к солнечным ваннам.

Гробаст позаботился о том, чтобы услать Барона подальше, туда, где бы его держали под семью замками.

Со времени подделки извещения о смерти Барона прошло лет двадцать, и в воображении своих сограждан он совершенно превратился в мифического героя.

Орсон ненавидел Гробаста и ненавидел его сыночка Бордо. У Бордо были бесцветные волосы, маленький нос и длинные руки. Он ходил по свинарнику, как тощая горилла, и пересчитывал поросят. Больше он ни на что не годился. Орсон говорил: «Неудивительно, что малец тронулся умом. Ведь его собственный папаша у него на глазах пришил его мать».

Наверное, не стоит упрекать Орсона за то, что он вырос таким злым. У него были причины не любить отчима, Бордо и всех прочих.

В мире было трое людей, которые вызывали у Орсона трепетную любовь. Во-первых, его отец. Барон был кумиром и героем для своего сына. Отважный, сильный, великодушный. Орсон плохо его помнил (по правде, Барон не много времени проводил с маленьким сыном), но воображение мальчика и слухи дорисовали все необходимые штрихи в героическом образе.

Во-вторых, Омма. Омма работала на ферме, когда Орсон был маленьким, и приглядывала за ним. Потом она куда-то делась, но воспоминания о ней Орсон лелеял и по сей день. У нее были мягкие руки, от них пахло лавандой и медом. Омма всегда улыбалась доброй и несколько озорной улыбкой. Рот был единственной частью лица Оммы, которую Орсон хорошо помнил, потому что он всегда смотрел на Омму снизу вверх и, кроме рта, больше ничего не видел.

Омма была единственным человеком в мире, проявлявшим к Орсону ласку. В его представлении она была совершенной женщиной. А так как воспоминания об Омме заканчивались в раннем детстве Орсона, хорошая женщина в его понимании должна была быть очень крупной и высокой, чтобы не сказать высоченной.

Наконец, третьим человеком, которому было отведено особое место в сердце Орсона, был Ландо, мальчик из церкви Святого Сибеллиуса. С раннего детства Ландо помогал толстяку священнику Полару с церковными делами: подметал, стряхивал пыль с подсвечников и икон, заменял свечи и раскуривал ладан.

Для любого жителя Осколопья Ландо был неотъемлемой частью церкви и религиозной жизни вообще. Кроткий и смиренный Ландо всем внушал благоговение. Он был похож на святого, сошедшего с иконы. Его безмятежный взор излучал благодать.

Орсон нечасто ходил в церковь. Но когда он туда приходил, он вел себя так, как подобает вести себя в церкви, а не так, как обычно ведут себя сыновья свинопасов. Исключительно уважение к Ландо заставляло Орсона испытывать, входя в дом Господа, смирение перед великим. И ходил Орсон в церковь именно для того, чтобы пережить очищение и смиренную безмятежность, которые внушало ему присутствие Ландо.

Глава 4, в которой Захария ищет клад

После того, что произошло в доме Софии, Захария был несколько сердит на Боло и не испытывал горячего желания поскорее снова с ним увидеться. Проснувшись поутру в родном доме, Захария решил поступить так: он пойдет проведает своего старого друга Марка, узнает от него все новости, а во второй половине дня пойдет к Боло, скажет, что только что проснулся, и узнает у него, как получить дядюшкино наследство. Потом нужно выяснить, куда теперь ходят пить порядочные люди, у которых золото не вываливается из карманов. Захария искренне надеялся, что это не тюрьма. Самогон старины Бруса он как-то пробовал и предпочел бы этот эпизод забыть, как кошмарный сон.

Составив план на день, Захария всегда чувствовал себя свободнее. Стоит признать, что его список дел на день нередко заканчивался походом в питейное заведение, и порой он рассуждал, что, вообще-то, неважно, в каком порядке делать дела, и направлялся в рюмочную первым делом, которое частенько перерастало в последнее. Но не сегодня. В этот раз Захария был настроен серьезно.

Марк работал в аптеке. Туда Захария и направился. Марк всегда был его лучшим другом. Вместе они пережили самый неприятный эпизод в жизни Захарии – тот самый, после которого он начал бояться птиц. Эту антипатию они с Марком разделяли, и поэтому Захария имел основания надеяться на большее понимание со стороны Марка, чем то, что проявил Боло, который даже не предупредил, в какой ад он везет Захарию.

Когда Захария уезжал из Осколопья, Марк был в учениках у доктора Крадова. Крадов был, бесспорно, сумасшедшим, но кое-что смыслил в ядах, сушеных лягушках и средствах от головной боли.

Захария открыл дверь аптеки, и затрезвонил маленький серебряный колокольчик. Колокольчик должен был оповестить аптекаря, занятого изготовлением новых лекарств в задней комнате, о том, что пришел посетитель.

Но аптекарь сидел у кассового аппарата и читал газету, потягивая грушевый компот. На звон колокольчика аптекарь не обратил ни малейшего внимания.

Как только Захария вошел, он ощутил резкий запах цветочной настойки, наверное, предназначенной возвращать мертвецов на этот свет одним только запахом. Захария сразу почувствовал, что ему необходимо заболеть: здоровый организм не мог позволить себе вдыхать такого. Захария так переволновался, что громко чихнул.

– Что, простыл, братец? – послышался презрительно-сочувственный и вместе с тем какой-то сонный голос Марка. Он наконец поднял глаза, чтобы посмотреть на раннего покупателя, и чуть не опрокинул компот от изумления. – Мой Бог, Захария! Мой мальчик! – Он перемахнул через стойку с прытью, которой едва ли можно было ожидать, взглянув на его сонную фигуру, и принялся теребить Захарию. – Вот уж кого я не ожидал увидеть! Я бы меньше удивился, войди сюда твой покойный дядюшка, вернувшийся с того света за еженедельной порцией порошка.

– Боло не сказал тебе, что я приезжаю?

– Нет! Какое там, этот шельмец мне уже давно ничего не говорит. Даже когда у него заболели зубы, он послал за ландышевой настойкой Престона.

– Это меня не удивляет. Если бы у меня болели зубы, я бы тоже чувствовал себя вправе отослать Престона куда подальше. Ну ладно, налей мне какой-нибудь дряни и рассказывай, что у вас тут творится.

– Компот из груш что-то скис, так что попробуй вот этого.

Марк налил Захарии мутной жидкости, успокаивавшей боль в горле, забивавшей нос и заволакивавшей глаза темноватой пленкой, как солнцезащитные очки.

– Так ты говоришь, это ты свел несчастного дядю Чиста в могилу?

– Нет, Захария. Дело обстоит так: я сменил доктора Крадова на его посту раньше, чем следовало бы, но я был вынужден это сделать: старик совсем спятил. Он отсыпал крысиный яд тем, кто просил что-нибудь от кашля. Он продавал мышьяк вместо средства от бессонницы. Захария! Я не назову себя хорошим лекарем, – разговаривая с Захарией, Марк большой ложкой вылавливал груши, плававшие в компоте, и делал это с таким азартом, что Захария усомнился в его несвежести. – Я часто путаю ингредиенты и пропорции. И я готов повторить это под присягой в суде! Но Бог свидетель, обстоятельства поставили меня в это положение, не я сам.

– А нет ли у тебя какой-нибудь книги со всеми рецептами и указаниями, что и по какому поводу надо принимать?

– Есть! Такая книга, Захария, у меня, к счастью, есть, – Марк выловил большую сочную грушу и счастливо причмокнул, засасывая ее. – Ее написал доктор Крадов. Он автор всех рецептов. Он ничего ниоткуда не заимствовал. Первая часть книги написана очень хорошо, но в один момент у доктора поехала крыша. Я не могу точно определить, в какой. Глядя на некоторые рецепты, я однозначно вижу, что они совершенно фантастичные, а некоторые кажутся мне странными, но уверенности у меня нет… У меня в этом деле мало опыта, мне не на что опереться, кроме как на советы доктора Крадова и истории, которые он мне рассказывал.

– Значит, это ты отравил моего дядю.

– Захария, брось. Твой дядя был немолодым человеком. Он не отличался крепким здоровьем. Возможно, будь ему оказана более профессиональная врачебная помощь, получай он хороший уход, дядя Чист был бы еще жив. Если он был тебе так дорог, Захария, ты мог бы осведомляться о его здоровье и следить за его лечением.

– Ты все еще видишься с доктором Крадовым?

– Конечно! Я ведь продолжаю проходить у него обучение. Сейчас это по большей части заключается в том, что я достаю разные ингредиенты, которые нужны доктору для экспериментов. Недавно он попросил меня привести ему свинью для тестов.

– Возможно, ему захотелось отведать хорошую отбивную. Ты привел ему свинью?

– Конечно, нет! Где я возьму денег на целую свинью?

– Мы живем в столице свиней, Марк. Обидно, что честный работящий человек не может позволить себе купить свинью в подарок учителю, – Захария скептически проводил взглядом очередную грушу, исчезнувшую во рту Марка. – Итак, доктор Крадов потерял рассудок. Ни о чем не подозревающие люди глотают пилюли от кашля и сваливаются замертво посреди улицы. Что еще у вас происходит?

– Не нагнетай красок, Захария. Все не так уж плохо.

– Очень рад это слышать. А то я уж было решил, что у вас тут все именно так плохо. Скорей, скажи что-нибудь, чтобы разогнать это мрачное представление.

– София вышла замуж.

– Черт возьми, Марк! Вот это я как раз знаю и сам. Я был у них намедни. Ты считаешь, в том, что София вышла замуж за этого грязного подонка, есть что-то радостное?

– Захария, брось. Нам уже не по десять, чтобы ненавидеть кого-то только за то, что он живет на соседней улице.

– По-твоему, это единственная причина не любить Бохеса?

– Он мне нравится. Я заходил к ним недавно, и мы отлично поговорили.

– Ты заходил к ним домой? – у Захарии волосы встали дыбом. То, что Марк мог спокойненько зайти к этой паре, у него не укладывалось в голове. Зато слова Марка подавали Захарии надежду, что он совсем позабыл о клятве, данной некогда Захарией по поводу места обитания этой пары.

– Да, я иногда захожу к ним на чай. Мне у них очень нравится.

– И тебя там ничего не смущает?

– Признаться, меня очень смущает форма их дома. К тому же он стоит на холме. Я очень боюсь, что в один прекрасный день…

Захарии показалось, что он сходит с ума.

Он вспомнил ту ночь. Им с Марком было лет по двенадцать. Они могли ненавидеть, кого хотели, и плеваться, в кого хотели. Одним словом, они были королями ночного Осколопья. Было уже очень поздно, и они шлялись по улицам. Шлялись лениво и даже несколько устало, без того остервенения, с которым шляешься сразу после захода солнца. Возможно даже, они уже собирались расходиться по домам.

Захария и Марк, не разговаривая, шли по пустой улице. Было тихо. Вдруг они увидели впереди человека. Он стоял на обочине дороги. Высокая фигура, завернутая в плащ.

Мальчики замедлили шаг и притаились за кустом. Им стало любопытно, кто это и что он собирается делать.

Они постояли немного, и вдруг Захария ощутил приступ страха. Он не мог понять, что именно его напугало. На улице все было спокойно, и незнакомец стоял неподвижно. Его фигура излучала угрозу, и Захарии больше всего на свете захотелось оказаться дома. Но он бы скорее дал себе отрубить руку, чем сказал об этом Марку.

Бывает, что чувствуешь боль, но не решаешься признаться, чтобы не выставить себя дураком. А потом боль накатывает, и ты начинаешь кричать и уже не боишься, что тебя примут за дурака.

Что-то в этом духе произошло с Захарией. Он повернул свое побелевшее от страха лицо к Марку и увидел в его глазах отражение собственного ужаса. Марк испытывал тот же самый необъяснимый страх. Им оставалось только собраться с духом и убежать, как вдруг человек в плаще повернулся к ним, и они увидели его лицо. Вернее, сначала они увидели большой черный клюв на месте носа. Потом незнакомец снял капюшон, и мальчикам открылось, что у него птичья голова.

Захария помнил, что ему было нечем дышать, когда он бежал домой. Ему хотелось разреветься, его тошнило, но он знал, что остановиться нельзя.

На следующее утро Захария хотел сказать себе, что видел кошмарный сон. Днем он, как обычно, сидел с друзьями в грязи. Когда к ним приковылял голубь, Захарию сразу затрясло, как в лихорадке, и вырвало. Он понял, что это был не сон.

С тех пор Захария не переносил птиц. Марк тоже не переносил птиц. Многие находили это нелепым капризом и смеялись над ними. Что теперь случилось с Марком?

– У них живут превосходные павлины, просто красавцы.

– Да что с тобой, Марк? Ты любишь птиц?

– С тобой-то что, Захария? Ты мне кажешься нездоровым. Жизнь в Большом мире, похоже, совершенно расстроила тебе нервы. Сейчас я что-нибудь тебе соображу, – Марк окинул рассеянным взглядом полки со склянками и флаконами.

Проклиная все на свете, Захария выбежал из аптеки, громко хлопнув дверью.

Захария поплелся к Боло, ворча себе под нос. Пока все шло кувырком. Возможно, наследство могло бы чуточку развеселить Захарию.

– Дорогой Боло, я только встал. Вчера был тяжелый день, и я ужасно устал.

– Да, ты чертовски напугал Софию. Надо будет обязательно зайти к ней еще.

– Как-нибудь в другой раз.

– Сегодня нас ждут великие дела. Я уже сходил к нотариусу Мотариусу. Он выдал мне список того, что теперь принадлежит тебе по праву. Мы можем прямо сейчас пойти в дом покойного и все забрать.

– Отлично, пошли. Спасибо, дружище. Я ненавижу общаться с этими бюрократами.

Обстановку дома дяди Чиста Захария знал как свои пять пальцев. Тем приятнее ему было находить в доме покойного предметы из списка и называть их своими. Многие из этих вещей он знал с детства и раньше не считал их ценными. Например, он впервые посмотрел с уважением на стеклянного клоуна и пожалел о том, что как-то отбил ему нос. Теперь на просвет было видно место, где стекло склеили.

– По моему мнению, Боло, взрослые, которые пускают к себе в дом маленьких детей, должны внимательно следить за тем, чтобы хрупкие предметы, представляющие ценность, не попадали к ним в руки. Если бы у меня дома водились маленькие дети, я запрещал бы им все. Ради их же будущего благополучия.

– Сдается мне, Захария, все маленькие дети в твоем доме быстро бы вымерли. И не было бы у них ни будущего, ни благополучия в будущем.

– Ты думаешь, Боло, для меня было бы большой трагедией, если бы у меня тогда отобрали этого изысканного антикварного клоуна и заменили его пирожком с рисом? Я был бы благодарен!

– Детям тоже свойственна тяга к прекрасному. Когда ты схватил клоуна, ты же не собирался его разбивать. Ты хотел просто им полюбоваться.

Захария решил ничего не отвечать Боло. Тяга к прекрасному, может, и была ему свойственна, но клоуна он тогда взял в руки с единственной целью – отбить ему нос.

Орсон в ту пору придумал новую игру: искать круглые камешки и катать их в грязи. Основательно вымазанный в грязи камень выкладывался на просушку. После того, как он подсыхал, процедура катания повторялась. Чтобы победить в игре, надо было накатать самый большой шарик.

Захария понимал, что успех во многом зависит от изначального размера камня, который ты возьмешь. Например, бесхитростного Боло, который не раскусил этого трюка, Захарии как-то раз удалось обыграть еще до того, как он начал катать свой камень, хотя у Боло было уже четыре слоя. Нос стеклянного клоуна показался Захарии по размеру и форме вполне конкурентоспособным. Захария взял клоуна и как следует хватил его головой по столешнице. Нос отскочил, как будто только этого и ждал. Теперь самым главным было нанести первый слой, пока Орсон не заметил, что он жульничает.

Все шло хорошо до того, как дядя Чист заметил пропажу и поднял переполох. Услышав его вопли, Захария от неожиданности так перепугался, что выронил шарик, и тот утонул в глубокой луже. После этого дядя Чист вылавливал нос своего клоуна из лужи, ползая на коленках в грязи, как маленький мальчик.

Захария вспомнил эту историю и подумал, что он бы и правда очень расстроился и, возможно, даже горько заплакал бы, если бы у него тогда отобрали клоуна и подсунули вместо него пирожок, пусть даже и с рисом. Клоун был простой стекляшкой, не представлявшей никакого интереса, а у Захарии был реальный шанс обыграть Орсона в грязевые шарики.

– Я думаю, надо устроить большой аукцион, – заявил Захария. – Я знаю, как дядя Чист любил Осколопье. Он бы не хотел, чтобы его коллекцию вывезли отсюда. А мне все равно нечего делать с этим хламом.

– Я думаю, ты прав, – сказал Боло. – Имело бы смысл сохранить коллекцию в целости, оставайся она на старом месте, а ты все равно не собираешься тут жить…

Тут взгляд Захарии упал на предмет, заставивший его выкинуть на минуту корыстные мысли из головы. Его глаза засверкали.

– Эту красавицу я точно никому не отдам, – Афродиту из слоновой кости, выходящую из золотой морской пены, Захария обожал еще с детства. Он и не мечтал, что когда-нибудь она будет принадлежать ему. Так же, как идеалом Орсона была высокая женщина с мягкими руками, идеалом женщины в представлении Захарии была грациозная богиня любви, навеки вскинувшая свои прекрасные руки в пленительном жесте. – И вот это мне, пожалуй, может пригодиться, – Захария взял в руки длинный охотничий нож. Нож выглядел грозно. Захарии казалось, что в любой подворотне, только достав из-за пазухи такой нож, тут же выйдешь победителем драки.

Разбор ценных безделушек был, несомненно, занятием приятным, предаваться которому можно бесконечно. Захария решил, что спешить тут не надо, и лучше отложить его на потом, а пока заняться делом.

– Где бы ни был аукцион, богатым безумцам придется подождать. Я не собираюсь расставаться со всей дядюшкиной жизнью второпях. Давай отложим это, а пока займемся делами. Где деньги? Только не говори, что мне придется тащиться в банк. Эти свиньи там еще начнут качать права и спрашивать у меня какие-то бумажки.

– Не волнуйся, дорогой Захария, – Боло довольно сверкнул глазами. – Дядя Чист был не из тех, кто подвергает своих наследников таким пыткам. Все деньги дядюшки лежат в сундуке. Сундук из темного дуба, окован железом. На крышке фамильный вензель.

– Помню этот сундук, – деловито кивнул Захария. – Он огромный. Мне интересно, какая его часть заполнена деньгами. Ох, дядюшка. Удружил, голубчик.

– Я бы на твоем месте, Захария, задался вопросом, где сейчас находится этот сундук. Мне он что-то на глаза не попадался.

– Не беда. Сейчас отыщем. Наверное, сундук где-нибудь припрятан. Дядя Чист не хотел, чтобы все его деньги достались какому-нибудь ротозею, который разобьет окно и влезет в дом.

Последовало тщательное обыскивание каждого уголочка, куда можно было запрятать сундук внушительных размеров. Богатое убранство и разнообразие красивых вещей, некрасивых вещей, ценных вещей, памятных вещей и абсолютно бесполезных вещей, которые никому и ни о чем не напоминали, не оставили бы равнодушным самого требовательного искателя сокровищ, но Захарии было не до них. Он искал сундук.

В конце концов, Захария устал и поддался на уговоры Боло передохнуть и выпить кофе. Запас первосортного кофе дядя Чист почему-то никому не завещал, и Захария с Боло рассудили, что могут обойтись с ним точно так же, как с любым другим бесхозным предметом, – забрать себе. А вот изящный серебристо-голубой сервиз с кофейником, чашками, блюдцами и сахарницей перешел в безвозмездное владение Захарии, поэтому горячий кофе особенно приятно грел ему руки и душу.

– Знаешь, Боло, грабители делятся на два типа. К первому типу относятся сопляки, которые бросают в окно кирпич, а потом щурятся, опасаясь, что в них полетят осколки. Сопляк залезает в окно и оставляет там кусок своих штанов. Оказавшись внутри, сопляк судорожно хватает какую-нибудь смазливую Афродиточку, распихивает по своим драным карманам симпатичные мелочи, включая пластиковых херувимов и свежие цветы. Он оставляет старый дедушкин сундук стоять в углу, потому что он тяжелый и унылый с виду, а поношенного тряпья, которое, естественно, наполняет сундук, у сопляка и так дома в избытке. Потом он трусливо вылезает обратно через окно, расставаясь там с остатками своих штанов и рассыпая половину своей дурацкой добычи. Ко второму типу относятся серьезные грабители. И, знаешь, Боло, я очень рад, что тот, кто похитил сундук дяди Чиста, попадает во вторую категорию. Если бы его украл какой-нибудь сопляк, в список подозреваемых мне пришлось бы включить всех жителей Осколопья, за исключением одного Ландо. Что касается местных жителей, способных на серьезное ограбление, мне хватит пальцев на одной руке, чтобы их пересчитать, и с каждым из них я знаком лично.

– Прекрасно, Захария! Я, признаться, не уверен, что сундук украли, возможно, мы его еще просто не нашли, но, если ты прав, я рад, что мы во всеоружии. Кто же, по-твоему, способен в Осколопье на такое злодейство?

Захария задумался. Он знал практически всех людей, живших в Осколопье, и абсолютно всех, способных хотя бы на что-то. Кто же из них способен ограбить дядю Чиста? Кто способен украсть сундук и оставить Афродиту? Захарии пришлось признаться самому себе, что он не был бы на такое способен.

– А тебе кто приходит в голову, Боло?

– Даже не знаю, Захария… Может быть, Орсон?

– Орсон? С какой стати? Мы с Орсоном друзья.

– Орсон убежден, что судьба была к нему несправедлива, поэтому совесть никогда его не мучает. Он хитрый и скрытный.

– Орсон обожает меня! Он бы не стал воровать мое наследство.

– Я же не говорю, что он украл сундук. Я говорю, что Орсон мог бы это сделать. Я бы не мог. Если бы я сделал что-нибудь в этом роде, я бы тут же рассказал об этом половине города. И потом, у Орсона есть криминальная жилка. Он сын Барона. А кого ты имел в виду, когда говорил, что тебе хватит пальцев на одной руке, чтобы пересчитать потенциальных грабителей?

– Не знаю. Никого. Это все пустая болтовня. Пойдем к твоему нотариусу. Вдруг он нам поможет.

Нотариус Мотариус был знаменит своими талантами делать деньги из воздуха, воскрешать мертвецов, хоронить живых, прятать состояния в рукав и превращать честных людей в пройдох. Другими словами, он был исключительно умным и ловким малым. Обратиться к нему можно было по любому вопросу.

Кабинет нотариуса Мотариуса напоминал чью-то гостиную: незатейливые цветочки на обоях, мягкая мебель, желтый половичок. Большого стола, заваленного бумагами, не было. Стоял невысокий кофейный столик, заваленный крендельками и сахарным печеньем. Несколько помятых документов ненавязчиво выглядывали из-под слоя крошек и рассыпанного сахара.

Мотариус любил создавать непринужденную атмосферу для своих клиентов. Надо сказать, он был страшным сплетником и верил, что за чашечкой чая можно узнать много интересного.

– Захария! Какая радость и честь! – Мотариус вышел навстречу Захарии с распростертыми объятиями. – Правильно ли я понимаю, что могу теперь называть тебя своим коллегой?

– Вполне правильно, дружище Мотариус. Кстати, с профессиональной точки зрения, я должен сказать, что я в восторге от твоего рабочего места.

– Спасибо, Захария. Очень приятно это слышать от коллеги и профессионала. Я стараюсь обустроиться так, чтобы удобно было и мне, и моим клиентам, – Захарии, которого всегда учили, что главное, чтобы клиент испытывал не удобство, а доверие к адвокату, подумалось, что в устройстве Большого мира что-то неправильно. Почему доверять надо обязательно тому, кому чужд домашний уют?

– Мотариус, мы пришли к тебе по делу. Мне нужна твоя профессиональная помощь.

– Дело в том, что мы начали искать предметы из списка того, что унаследовал Захария, и кое-чего не досчитались, – сказал Боло.

– Любопытно. Чист составлял завещание примерно за три месяца до того, как скончался. Я лично видел все предметы из перечня. Но что с ними могло произойти с тех пор – про это мне неизвестно, – ответил Мотариус.

– Ты видел большой дубовый сундук?

– Сундук с деньгами? Да, конечно. И не говорите мне, что вы не досчитались сундука. Это была бы настоящая умора.

– Именно сундука мы и не досчитались, – мрачно ответил Захария. – Ничего уморительного я в этом не вижу. Где был сундук, когда дядя тебе его показывал?

– Он стоял в спальне старого Чиста, под образами.

– Ты смотрел под образами, Захария? – спросил Боло.

– Да, Боло, я смотрел под образами. Над образами и за образами, – Захария совсем приуныл.

– А вы смотрели в саду?

– Что значит – в саду? – встрепенулся Захария.

– Сундук не обязан находиться в доме Чиста, он вполне может быть в саду, – разъяснил Мотариус.

– С какой бы стати старый хрыч понес самое ценное, что у него было, в сад? – вознегодовал Захария.

– Вообще-то, Захария, старые хрычи часто так поступают. Знаешь почему? Потому что в доме грабителю ничего не стоит отыскать сундук с деньгами, а вот если его зарыть в саду, недоброжелателю придется, во-первых, додуматься искать там сундук, во-вторых, отыскать место, где он зарыт.

– Отлично, Мотариус, спасибо. Если дядя Чист зарыл сундук у себя в саду три месяца назад, мы его без труда отыщем. Сад маленький, а глубокую яму старик бы просто не смог вырыть. Лопаты у тебя, случаем, нет?

– Нет, Захария, лопаты у меня нет.

К заходу солнца маленький и несколько запущенный садик дяди Чиста выглядел просто ужасно. Никогда в жизни своей Захарии не приходилось столько работать. Он чувствовал себя ломовой лошадью в ее последний трудовой день. Примерно так же ощущал себя и Боло.

– В детстве я иногда представлял себе, что найду клад и стану страшно богатым. А ты никогда не хотел стать кладоискателем, Захария?

– Нет, знаешь, Боло, мне никогда не хотелось стать кладоискателем.

Мимо просеменила тетушка Руфа. Под мышкой она несла петуха с отрубленной головой. В былые времена тетушка Руфа частенько давала дяде Чисту советы по поводу его подагры.

– Мальчики, что же вы это делаете? Хотите разбить грядку?

– Нет, тетушка Руфа, мы ищем клад, – ответил Боло. Захария, возможно, ответил бы что-нибудь менее откровенное, но он пытался подавить приступы рвоты, которые вызвало в нем обезглавленное страшилище. Ему казалось, что это тот петух, голову которого он накануне съел в гостях у Софии.

– Если вы хотите разбить грядку, имейте в виду ту землю на окраине города, которую купил Чист. Он там хотел что-то выращивать, да давно это было. Еще до того, как Чист стал совсем плох. Так ничего и не вырастил, – тетушка развела руками, как бы извиняясь за дядю Чиста.