Текст книги "Кошки-мышки. Волшебный клубок сказок и стихов"

Кошки-мышки
Волшебный клубок сказок и стихов
Елизавета Лещенко

© Елизавета Лещенко, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

The gray bird

 
Gray The Bird, the silver gold
Your clear eyes are full of hope and sadness
 
 
The fragile and untouchable gray bird,
Your wings become the cloudy evening of my silence
 

Девочка с бумажным фонарем

Была середина зимы. Рабочий вечер пятницы выдался неприятно суетным и затяжным, погода радовала ещё меньше: морось, ветер и зябкая сырость. Сегодня я напросился в гости к Эли́н, зная, что её соседка уезжает на выходные и нас никто не побеспокоит. Я пообещал, что освобожусь вовремя, в последнее время ей часто приходилось меня дожидаться: на улице или в кафе.

Сама она не жаловалась, но я вовсе не хотел злоупотреблять её терпением, что-то внутри меня упорно не хотело принимать эти так недавно, неожиданно и стремительно начавшиеся отношения за ничем не отличающийся от всех остальных мимолетный роман.

Эли́н не была похожа ни на одну девушку, с которой мне когда-либо доводилось быть так или иначе знакомым, да и, честно говоря, я вообще не мог припомнить хоть одного похожего на нее человека, которого мне когда-либо доводилось встречать. Хотя, в чем именно заключалась эта выраженная «непохожесть», я вряд ли мог бы более-менее внятно сформулировать.

Когда она физически находилась где-то рядом, я мог явственно ощущать её присутствие даже с закрытыми глазами; когда она входила в комнату, меня как будто обдавало тёплым ветром, и чем ближе она подходила, тем сильнее становился ветер – вот-вот унесёт…

Если же мы не виделись несколько дней, и я забывал ей позвонить, меня неотступно, как наваждение, начинал преследовать её образ. Не раз я – на улице или в подземке – бросался догонять абсолютно незнакомых девушек, до последнего момента уверенный, что это именно она – пока нос к носу не сталкивался с абсолютно ничем не напоминающей Эли́н обескураженной женщиной…

Неудивительно, что все вещи, принадлежавшие ей, и вообще всё окружающее Эли́н пространство были так же странны и загадочны, как и сама девушка. В её комнате не хранилось ничего, что могло бы рассказать о личном прошлом: никаких фотографий с подругами или сёстрами или постеров с автографами – ну и прочей макулатуры, которой обычно окружают себя обычные девчонки.

А вот чужих историй здесь было пруд пруди: какая-то окаменелая штуковина, старинный (причём исправно работающий) патефон, книга, изданная так давно, что язык её было практически невозможно распознать (хотя у Эли́н получалось отлично), а однажды я заметил в углу странного вида поношенную туфлю (выглядела она так, как будто её обронила на булыжной мостовой некая Золушка из века эдак девятнадцатого, а потом на эту туфлю случайно наступила лошадь). «Это-то тебе зачем?» – спросил я, слегка поморщившись. «У неё красивое прошлое», – как всегда в таких случаях категорично отрезала Эли́н и своей восхитительно-изящной рукой расправила мой искусственно сморщенный нос.

И чем дольше длилось наше знакомство, тем больше сундучков с секретами в Волшебной Комнате По Имени Эли́н являлось моему невооруженному сознанию, и, наконец, уже не надеясь выбраться из лабиринта этого замка прежним и невредимым, оно смирилось и стало принимать всё происходящее как неизбежную данность.

И эта безмятежная капитуляция длилась вплоть до того злополучно-промозглого пятничного вечера, когда я, в спешке, оскальзываясь и спотыкаясь, почти что бегом сокращал расстояние до дома Эли́н. Чтобы срезать путь от метро, я спустился к реке и шел – точнее, скользил – между трассой и парапетом (или тем, что от него осталось).

Вдруг произошло нечто, от чего я, пытаясь резко затормозить и обернуться, упал, точнее, вдруг обнаружил себя сидящим, растопырив ноги, как какой-нибудь диснеевский утёнок, когда на него что-то упало сверху: в моем правом ухе (а по ощущениям, прямо в голове), вдруг раздался голос, звонкий, и в то же время нежный. Он изрёк: «У тебя шнурок развязался!»

Не обратив ни малейшего внимания на скрежет и грохот, раздавшийся в этот момент в паре метров от меня, я, глуповато моргая, уставился направо, ошалело разглядывая обладательницу загадочного голоса. Я мог поклясться чем угодно, в том, что действительно вижу её, но в то же время понимал, что это зрение какое-то особенное, как бы внутреннее – обостренное до предела. Виски покалывало, в ушах стоял шум, всё тело обуяло сильное – совсем не характерное для меня лично – чувство предельной тревоги, волнения и… заботы.

Прямо на парапете, беспечно болтая ногами, обутыми в какие-то старомодные (хотя по виду – недавно купленные) домашние туфли, сидела симпатичная хрупкая девчонка лет двенадцати. На ней была простая просторная кофта и нечто похожее на леггинсы. Левой рукой она облокачивалась на парапет, а в правой держала фонарик из цветной бумаги, и он… светился изнутри. Светился ярко, осязаемо тепло.

– Эй! Ты там цел?! – только теперь я обратил внимание на источник недавнего грохота: из-за скользкой дороги водитель огромной фуры немного заехал на тротуар и снёс массивный столб, край которого сейчас находился в каком-нибудь полуметре от моих злополучных – и абсолютно целых – ботинок. Кстати, на них совсем не было шнурков.

Поднявшись и отряхнувшись, я бодро ответил (шум в голове очень кстати совсем улетучился): «Порядок!» – и двинулся было дальше, но тут, вдруг вспомнив недавнее наваждение, оглянулся направо, затем назад, подошел к парапету, перегнулся через него и ещё раз осмотрел всё вокруг. Ничего. Ничего похожего на странную симпатичную девочку и никаких следов её пребывания здесь.

Эли́н открыла мне дверь, когда я еще не успел постучать – такое случалось и раньше – и обняла меня первой, не дожидаясь, пока я сниму пальто. Я успел заметить, что она выглядит бледной и уставшей, и что её тонкие пальцы холоднее, чем обычно, и как будто слегка дрожат. Ничего не говоря, я зарылся лицом в её густые, коротко подстриженные волосы, и ненадолго закрыл глаза.

– Хочешь кофе? – своим обычным голосом спросила оттаявшая Эли́н.

– Очень. – Честно ответил я, открыв глаза и по привычке блуждая взглядом по квартире в поисках какой-нибудь новой чудно́й вещицы. И я её нашел. На подоконнике красовался ярко-оранжевый фонарик – как видно, недавно – сделанный из бумаги.

– Может, всё-таки как-нибудь покажешь свои старые фотографии? – скорее чтобы что-то сказать, нежели с надеждой спросил я, глядя через плечо Эли́н прямо в глаза девочке за окном. Та заговорщически улыбнулась, и, прижав палец к губам, мягко растаяла во влажных туманных сумерках.

– Думаю, сегодня ты и так видел больше, чем достаточно. – Как всегда неожиданно и безапелляционно задвинув на место моё неоправданно-высокомерное любопытство промолвила очаровательная Эли́н и мягко отстранилась от меня, направляясь в кухню.

Я быстро догнал её и крепко прижал к себе.

Just come up

 
When there will be the end of all words, sounds and outlines,
Just come up and embrace me
 
 
When all the rivers will flow away and no one bird will fly back to these places,
Just come up and embrace me
 
 
When the silence will become so loud and you couldn`t hear my songs,
Just come up
 

Загадка Дженни

Когда бы Майк ни встречал Дженни – он никогда не узнавал её.

Точнее, когда она мягко толкала его в плечо и весело говорила: «Хе-эй!», – он несколько секунд с блаженной улыбкой идиота пялился на хорошенькую незнакомку, которая явно заигрывала (вообще-то говоря, Майк отроду не был обделён женским вниманием), и только когда

Дженни закатывала глаза и состраивала одну из своих дежурных «прискорбных» рожиц, Майк наконец-то опускался с небес на землю и со смущенным видом приветствовал давнюю подругу.

Дженни и Майк, по большому счету, даже и не были друзьями, хотя все, кто видел этих двоих вместе, неизменно принимали их за «сладкую парочку».

Дженни и Майк знали телефоны и адреса друг друга, но почти никогда не договаривались о встрече: просто, когда приходило то самое время, один из них появлялся на пути у другого – просто и естественно – так уж у них повелось.

На этот раз встреча настигла их в очереди на последний киносеанс. Вообще-то, очередью это было назвать сложно: кроме Дженни и Майка здесь была небольшая группа тинэйджеров и одна крепко «слипшаяся» парочка. Показывали фильм ужасов, да и то неновый и малобюджетный.

– Скучно спать? – произнесли в один голос Дженни и Майк и утвердительно кивнули друг другу в ответ. Так они всегда честно объясняли себе причину совместных ночных шатаний где придется.

***

Развалившись в кресле нога на ногу, Майк хрустел попкорном, уставившись в какую-то точку экрана, где безучастные цветовые пятна хаотично сменяли друг друга. Мимолётные подруги приходили в его жизнь и уходили, как будто, прогуливаясь по шумному городу, вдруг решали ненадолго присесть на скамейку в тихом парке. Но то ли в этом парке обитали чудовища из потустороннего мира, то ли уж очень ответственный сторож обходил перед закрытием дозором все дальние закоулки – проходили ли пара дней, или пара месяцев, и скамейка неизменно пустела.

В мире же, где они с Дженни так беспечно и бесцельно проводили время, не было ни сторожей, ни чудовищ. После этих встреч оставалось лишь чувство всеобъемлющего покоя, хотя скорее, блаженного забытья. Как она вообще выглядит?!

***

Майк повернулся направо. Ему хотелось смотреть на нее. Смотреть долго и жадно, не отрываясь, пока на самой подкорке мозга не отпечатается каждая еле уловимая черточка, каждый едва заметный дефект.

Там, где, как казалось Майку, только что сидела девушка, зияло опустевшее пространство. На кресле лежали смешные очки, которые они однажды вместе выиграли, когда случайно встретились в парке. Дженни любила вот так внезапно исчезая, оставлять «автограф» – это был ее излюбленный способ избавления от надоевших вещей, и, как Майк наконец-то осознал, побег от прощания.

Оказывается, он столько всего помнил о ней и так мало понимал. Но теперь Майк знал, что никогда не найдет ключа к загадке Дженни, потому что никакой загадки не было.

А еще он точно знал, что завтра позвонит ей и назначит свидание.

Wish Tree

 
The tree has dried up, but in the night breeze brightly colored tapes fluttering flickered,
And the strange birds quietly sing their magic songs.
My heart is pounding because still able to love beauty.
 

Жил-был Дуб

Жил-был Дуб. Корни у него были большие и древние, а ствол – юный и хрупкий.

Вот такой невозможный был Дуб.

Листья его были нежные, и тоже неправильные: изумрудного цвета, без прожилок и «изнанки». Когда Солнце всходило, они оттенялись лиловым, и серебрились на закате.

Когда и где жил этот Дуб?

Да так сразу и нельзя сказать, чтобы было какое-то конкретное «когда» или «где».

Наверняка можно сказать только одно: корни этого Дуба были в Земле, а ветви доставали до Неба.

Иногда и птички щебетали в его кроне, да белочки скакали по веточкам.

Поскачут, пощебечут – да и поминай как звали.

Был ли вокруг лес, была ли рощица – нельзя сказать наверняка. Вокруг вообще много чего было: реки, горы, человеки, тропинки, камни, и даже вокзал. Да, самый что ни на есть заурядный вокзал – с поездами по расписанию.

Только Дуб это всё не волновало ни капельки. Да и на него самого почти никогда и никто не обращал внимания – как будто и нет его вовсе – ни здесь тебе, ни сейчас.

Так и проходили лиловые восходы и серебряные закаты – нельзя сказать, сколько прошло их, потому что Дуб как был себе, так и стоит: корни древние-сильные, а ствол – тоненький-новенький.

Да только увидел дуб однажды на горизонте своём другую какую-то крону: чья она была – нельзя сказать, далеко ли, близко ли неба касалась – неведомо.

Да только стал дотоле голый Дуб теперь отчего-то жёлуди на Землю ронять – то лиловые, то бирюзовые, а то и серебристые – не знал и сам, как это вдруг выходит у него.

И стали те жёлуди высокими деревьями всё пород дивных да статных, и весь небосвод теперь держат-подпирают – авось, не обвалится.

Lilac-blue evening

 
There is a magical lilac-blue evening,
Let’s go, let’s go with me to there.
 
 
There is a coral dawning, which embraces naked fingers by warm surf,
and there is a sand, which smells like sky tenderness.
Let’s go, let’s go with me to there.
 

Принцесса Кря

Принцесса Кря не просыпалась по утрам. Не просыпалась, и всё тут.

Окрестные утки чуть свет подскочуть, клювы начистють, да на рынок бегут – с лапы на лапу переваливаются.

А принцессе – хоть бы что: спит себе и спит.

Брала принцесса и будильники заморские-диковинные: и с молоточком, и с кукушкой и с песенками противными да ужасными – нет, разбудить принцессу утром ну никак!

Приходили друзья-молодцы да сестрицы-умелицы: в окошки-двери тарабанили, галдели, визжали, крякали – всё принцессе нипочём.

Не просыпалось принцессе утром – не засыпалось и вечером. Ни перинки-подушки, ни молочко и печеньки, ни сказки скучные-пренудные – ну ничто принцессу не могло усыпить.

Уж и овечки стадами за окошком проскакивают – всех пересчитает принцесса, а глаз не сомкнёт. Уж и селезень-аптекарь порошочек снотворный принёс да приготовил – не спит принцесса, ни дать ни взять бодрая, что твой утиный выводок.

Так шли-проходили дни да ночи: утки поутру – на рынок, селезни – на работу, все шумят, суетятся, крякают. А как накрякаются – уж и спать улеглись.

А тут и принцессина очередь вставать. Открывает принцесса глаза – тихо-претихо вокруг, только звёздочки мерцают из окошка, да подмигивают ласково: «Выходи, принцесса, на улицу – покажем тебе чудеса преволшебные, да диковины полуночные».

Вот идёт принцесса босиком по травке, вокруг всё распрекрасное да чудесное: трава-мурава колышется, дурман-запахами завораживает-путает, сверчки стрекочут, светлячки скок-поскок с листа на травинку, совы летают-ухают, кошка крадётся-ластится, мотылёк порхает-мечется, – а деревня спит себе сном преглубоким. Да так ей и надобно: нечего пугать чудесное да сказочное.

Вот идёт-бредёт принцесса по местам волшебным да невозможным, а тут и месяц на небо вылез – подмигнул, да куда-то вниз косится.

Глядь принцесса – а там блестит что-то, да чуть-чуть подрагивает. Подошла принцесса поближе и видит – диво дивное: всё кругом звёзды небесные да луны прекрасные – что вверху, что внизу, между травками.

Села принцесса задумчиво возле пруда дивного, да стала чудеса глядеть. Глядела-глядела, да что-то вдруг неодолимо сделать ей захотелось – так и вырвалась из груди прекрасной песня чистая, да понеслась над водой аж до самого леса тёмного, да тут и произошло что-то странное.

Петь-то поёт принцесса, да слышит шорохи какие-то необычайные: не волк воет, не сова ухает, не поезд едет, не сирена гудит – всё звуки тревожные, неведомые, чу́дные.

Да тут и песня к концу подошла, умолкла Принцесса Кря да прислушалась.

А тут и Принц Ква с балалайкой из-за кочки возьми да и выпрыгни:

– Спой, – говорит, – Принцесса, ещё раз песню свою затейливую, споёт с тобой и моя балалайка!

Спели-сыграли один раз, а потом и ещё раз-другой – да так и познакомились.

– Бросай ты, – говорит Принц Ква, – Принцесса, деревню свою скучную, поедем со мной на мотоцикле по прудам окрестным гастролировать!

Согласилась, недолго думая, принцесса, да как есть, босиком, на мотоцикл запрыгнула.

Понеслись они весело по кочкам да через овражики, да так и стали жить-поживать дружно-счастливо: по прудам окрестным (а затем и дальним) гастролировать.

А по утрам принцессе спится теперь сладко да преспокойненько.

The Little Sun

 
The little shiny sun,
which beats upon my skin,
Is doing something fun
And tries to go within.
 
 
Its little looking glass
Plays as cats & mouse.
 

Кошки Мышки

Однажды полосатая пушистая Кошка заскучала и придумала хорошенькую Мышку, чтобы поиграть с ней. Но малышка почему-то испугалась и с писком: «Куда ночь, туда и сон!», – что было скорости в маленьких лапках – сбежала в норку.

Кошка, конечно, удивилась, и даже чуть-чуть расстроилась, но поскольку ей все же хотелось играть, а не скучать, удивляться, и тем более огорчаться – придумала пёстрый клубочек.

Когда хитрюшка Кошка подкинула его в первый раз и отмотала тем самым на несколько диаметров, нить – настоящим что ни на есть волшебно-чудным образом – превратилась в нотки, которые, отзвучав свою длительность, заняли места в комнате: одна стала кирпичиком в стене, другая – плиткой пола, третья – рисунком на обоях, – и пока Кошка, разматывая клубок все дальше и дальше, пыталась поймать лапками очередную симпатичную проказницу-нотку, интерьер становился всё уютнее.

– До-до-до, до-до-до– до чего же премилая Кошечка! – восклицала Красная нотка, стремительно описывая трудно определяемую траекторию и постепенно отрастив у себя четыре длинные стильные ножки, чтобы приземлиться на них в качестве экстравагантной высокой табуретки с обтянутым блестящей лаковой кожей сидением.

– Ре-еее-дкой красоты у неё полосочки за ушками! – утвердила Оранжевая, сначала прочертив в пространстве длинную дугу, затем вращаясь всё быстрей неким подобием цилиндрической спирали, чтобы в итоге спружинить симпатичной вазой в стиле модерн на освещенный утренним солнышком подоконник.

– Ми-иииии-лее кисточек и усиков я в жизни не встречала! – восторгалась Желтая, направляясь по синусоиде к карнизу, чтобы прочно повиснуть на нём полупрозрачной длинной шторой, так ласково волнуемой влетающим в форточку весенним воздухом.

– Фа-ааааа-сон её подштанников так элегантен! – то ли в шутку, то ли всерьез пропела Зеленая, метко впрыгнув в уже успевшую загрустить в одиночестве модерновую вазу стройным молодым стеблем, тут же начавшим выпускать новые листики и даже бутоны.

– Соль-соль-соль-солисткой бы ей быть у нас в ансамбле с такой то внешностью, не так ли?! – то ли прозвенела, то ли предложила Голубая, водрузившись нежным соцветием на уже вполне готовом к тому новоиспеченном оконном кустике.

– Ля-ля-ля! Ля-ля-ля! – смеясь и похлопывая в ладоши, неопределенно сыронизировала Синяя, неспешно подымаясь вверх, к потолку, одновременно принимая форму колпака, не теряясь, закрепившегося в качестве плафона над доселе голой одинокой лампочкой.

– Си-ииии-льно-сильно мы старались, Кошки Мышки наигрались!!! – совсем уж загадочно звякнула Фиолетовая миниатюрная софа, столь упругая, что на ней можно было вполне безопасно прыгать, чем не преминула воспользоваться пушистая кудесница.

«Не перестаю недоумевать по случаю безалаберного отношения к азартным играм некоторых представителей животного мира!» – громко подумала изумленно наблюдавшая за этим беспределом из норки Мышка, которая тем временем проголодалась, и, что было мочи, своим до писка необузданным желанием материализовала кусочек наисладчайше пахнущего сыра «Выхухланд».

«Ну и пожалуйста, можете продолжать тешить своё воображение лишь мелкими продовольственными мыслишками!» – не менее громко подумала в ответ Кошка. Когда же малышка Мышка откусила первый кусочек, он тут же отлетел от ее зубов очаровательной звонкой ноткой и расцвёл премиленькой фиалкой на окошке обставляемой Кошкиным клубочком комнаты.

Последующие попытки подкрепиться – к мышкиной досаде – повлекли за собой лишь бурное фиалковое цветение.

Что ж попишешь – в комнате Кошки Мышка оставалась придуманной. А кто, скажите, позаботится о том, что придуманной мышке нужен еще и, как минимум, придуманный кусочек сыра?! Как там говорят: мы в ответе за тех, кого пригрезили? Ой, нет, видимо об этом говорят либо что-то другое, либо вообще ничего…

Тем временем Кошка, уже забыв, что хотела поиграть с клубочком, разматывала нить в поиске новых и новых, сливавшихся в затейливые мелодии, ноток, которым, похоже, наскучила работа дизайнеров интерьера, поскольку они стали просто безразличным образом растворяться в воздухе, а потом и вовсе перестали быть видимы, а музыка, напротив, стала звучать крайне отчётливо и близко. А у Кошки вдруг возникла догадка, что кто-то – а точнее что-то – вполне целенаправленно присело ей на ушки – что бы это могло быть?.. где наше зеркало… вот и оно, а в нем и наша Кошка в самых что ни на есть волшебных наушниках, громко выплевывающих в ее очаровательно-кисточные органы слуха такие заводные треки, что невозможно, тряся головой и поднятыми вверх лапами, не запрыгать в такт.

До Мышки доносится: «…dream until your dream comes true…»11
  цитата из песни Aerosmith


[Закрыть] Малышка с дрожью вспоминает: «это же тот двуногий с музыкального канала с такой широченно-зубастой улыбкой, брррр!»

А пока очаровательная серая барышня негодует, то ли непоседа, то ли неваляшка – Клубок – как бы невзначай подкатывается к норке.

Тут уж – от продолжительного негодования и голода потерявшая страх – Мышка самым что ни на есть серьезным образом решила по-взрослому разобраться с этим шаманским устройством и вытащить оттуда все так портящие сытную жизнь (к тому же, говоря между нами, Мышками, вообще не очень-то здесь уместные) нотки. Наша до храбрости осмелевшая прелестница потянула ниточку и начала закручивать вокруг себя, чтобы все-все до одной хулиганские пёстрые выскочки побыстрее улетучились.

Но не тут-то было: вредные нотки в корне поменяли свое поведение и окружают Мышку со всех сторон, никуда и не думая исчезать.

И вот уже не малышка Мышка разматывает клубок, а он обволакивает ее, звеня на разные все нарастающие голоса, перекатываясь и увлекая свою пленницу на середину комнаты, заговорщически переговариваясь звуками нитей-струн.

– Дзынь-дзынь-дзынь? – фиолетово спросили над левым ухом Мышки.

– Дзынь-дзынь-дзынь! – сине ответили над правым ухом.

Изумленная малышка видит поющую радугу, нотки хором восклицают, выстраиваясь в разные – геометрические и не очень-то – затейливые фигуры – как будто кто-то вращает сложный калейдоскоп: «Маленькая Мышка! Где её сынишка?!»

Разбегающимися от восторга и удивления глазами невольница пытается успеть отследить невероятные движения ансамбля, поющего для нее: «Мышка божия не знает ни заботы, ни труда, целый день она скакАет и грызАет провода!»22
  цитата из песни Ольги Арефьевой


[Закрыть], – в смятении мысленно обронив: «А они ничего!»…

Дребезжание ноток всё нарастает, у Мышки кружится голова, она силится выпрыгнуть из клубка, но он не пускает, пока вдруг неожиданно не происходит нечто, похожее на неполадку в каком-то механизме: Мышка слышит громкий щелчок, и у неё возникает страшное видение, как будто она намотана (или записана?.. а это вроде бы и не так страшно..) на кассетную плёнку, но вдруг магнитофон, словно тоже проголодавшись, начинает «жевать», а прослушивающий запись вскоре очень резко нажимает кнопку «СТОП!»!!!!!!!!! … Клубок разлетается оглушительным многозвучным аккордом, отыгрывающим свою гармонию в лучах заходящего в окне (о, Боже! Нет, в окнО!) цветокомнаты солнца, открывая мышкиному взору огромное довольное лицо меломанки-Кошки, всё ещё жмурящейся от удовольствия…

– но уже в полусне, лениво пританцовывающей кончиком хвоста в такт мелодии волшебных наушников, —

…и отражается от стен мышкиной комнаты беспощадно-непрерывным грохотом будильника на тумбочке возле кровати.

В холодном поту совершенно сбитая с толку Мышка дрожащей лапой вырубает этот назойливый механизм, предварительно задев подозрительно и, прямо скажем, некультурно мяукнувший лист бумаги…

Через полчаса сладкой тишины зверский аппетит все-таки заставляет обескураженную жертву ночного кошмара высунуться из-под теплого одеяла и осторооожненько – самым краешком глаза – посмотреть на листок, на котором… … ритмично помахивая пушистым хвостом в такт вылетающим из наушников светозвуковым загогулинам, сладко посапывает совершенно безобидная двумерная композиция, нарисованная вечером шалуном Мышонком. Мышка умиленно вздыхает, радуясь его художественным успехам – ведь Кошка как живая!

Иногда 2d-Кошка в полудрёме приоткрывает один глаз и подмигивает 3d-Мышке, но та, почему-то, так и не хочет поиграть. Только когда полосатая меломанка спит соовсееем крееепко (тсссссссс!), осторожная грызунья аккуратно заимствует у нее наушники и жмурится от удовольствия – но это уже совсем другой сон.

Весёлые семицветные нитки-нотки так и развлекают и Кошку, и Мышку (а самые маленькие и озорные иногда забавляют даже Маленького Мышонка).

Клубок же продолжает безмятежно скользить по пространственно-временной траектории миров.