Текст книги "Тайна трех"

– Ну, если бред… Я помню, там отмечали день рождения. Ростовые ряженые куклы пугали нас своим размером. Взрывалось конфетти. Торт помню. Шоколадный, по теме из комикса. Нам тоже дали попробовать, не разбирая, кто из детей гость, а кто тусит на халяву. Предков помню. У матери, – обернулся он на снимок, – на губах была яркая алая помада. Ну что? Достаточно?

– Хоть что-то. Спасибо.

– Обращайся.

Я заметила, что он выдохнул с облегчением, обрадовавшись, что наш разговор о пикнике окончен.

– Поедем в ресторан? Я отвезу. Отец не терпит опозданий, а мать послала Яну в хранилище ее побрякушек. Значит, от их общества нам не отвертеться.

– Максим, ты же… ты только-только очухался от состояния «бревно»! Какой ресторан?

– Бревном я никогда ни на ком не валяюсь, – коснулся он моего локтя. – Волшебные жижи Алки ставят на ноги даже трупы. Я в норме, Кира. Чувствую себя превосходно. Вот, – протянул он алкотестер с белым одноразовым колпачком. – Проверь. Специально прихватил, чтобы ты убедилась. Я трезв и адекватен.

Он поднес черный пластиковый прибор к моим губам. Чтобы скорее закончить с этим, я дунула в трубку. Раздался звуковой сигнал, и на экране высветились цифры ноль целых две сотых.

Макс улыбнулся, сменил колпачок и дунул сам. Мощность его выдоха достигла и меня, окутывая ананасовым флером. Тест показал ноль целых одну сотую.

– Меньше, чем у тебя, Кирыч. А все, что меньше шестнадцати сотых, означает трезвость.

– Встань, проверю дедовским способом, – должна была я убедиться по старинке, что он в состоянии вести машину. – Закрой глаза. Вытяни руки и коснись носа указательным пальцем сначала левой, потом правой рукой.

Я стояла напротив, диктуя, что ему делать.

– Теперь покрутись вокруг своей оси. Подпрыгни. Десять раз. Эй, не заваливайся! Последний тест.

– Уверена? – запыхался он.

– Лови! – отбила я рукой в его сторону надувной воздушный шарик с пола, которыми была украшена комната. – Не давай ему упасть. Отбивать можно только кончиками пальцев.

– Легкотня! – принялся он подкидывать шарик, как волейбольный.

– Кончиками пальцев ног, – язвительно прищурилась я.

Шарик приземлился ему на лоб.

– Пальцами ног?! Кирыч, ты сама-то так сможешь? – сделал он подачу шарика в мою сторону.

Конечно, я могла. Это же элемент креативной тренировки на растяжку в гимнастике, чтобы детям было веселее. Вытянув ногу в вертикальном шпагате, я отбила первый раз. Упав руками на пол, в мостике отбила второй. Держась за его плечо, сделала переворот солнцем, отбивая левой, потом правой.

– Кира! – рассмеялся он, думая, что я упаду, и подхватил меня под лопатками.

По инерции он опустил меня на кровать и оказался совсем близко. Мы оба запыхались, врезаясь друг в друга частыми выдохами. Что бы сказала Светка, если бы я поцеловала Максима Воронцова спустя сутки после знакомства? Если бы поцеловала парня первой?

Оставалось подняться на лопатки, и я коснулась бы его губ.

Его чуть раскосые глаза смотрели на меня не моргая, губы дрогнули и приоткрылись. Я знала, он тоже был готов: глаза метнулись к моим губам… Но что-то изменилось. Резко. В мгновение.

Я моргнула, и это уже был не Максим.

Страх. Вот что сменило его страсть. Он смотрел на меня… в ужасе, почти в панике.

Что не так? Сопля в ноздре? Петрушка между зубов? Нет… мало… Никакой петрушки и сопли не хватит, чтобы напугать кого-то вот так! Он резко отпрянул и отвернулся, подскакивая с кровати.

– Нужно ехать. Жду внизу.

Когда я спустилась (почистив зубы и высморкав нос), Максим курил вейп, облокотившись о капот своего красного джипа. Пассажирская дверца была открыта. Максим помахал рукой. Его лицо расслабилось. Маска ужаса исчезла, как будто ее никогда не было.

– Креативно, – прокомментировал он мой образ с обрезанным платьем-сеткой из черного фатина и маков, надетого поверх узких джинсов и кроп-топа.

Я села в салон, соображая, как пристегнуться оранжевыми лямками, торчащими из подлокотников.

– Спортивные ремни гоночных болидов, – объяснил Максим. – Они тут для всех. И на заднем диване.

– Ты гонщик?

– Иногда.

– Это вроде бы запрещено.

– В моей жизни все запрещено, Кирыч, – пристегнул он серебряную бляшку где-то между моих бедер. – Для экстренного открытия жми в центр.

Он взял мою руку и положил палец на выпуклую кнопку в центре бляшки.

– Чувствуешь? Вот здесь, – водил он моими пальцами. – Прямо посередине. Чуть сверху.

От него пахло парфюмом, ананасом и ментоловым гелем для бритья. У меня на лбу проступила испарина, ведь я думала о чем-то совсем другом, а не об экстренной кнопке катапультирования.

– Ага, ясно… да, все понятно.

– Тогда погнали, – убрал он руки с ремня, натянул красные перчатки и обхватил руль, внимательно его рассмотрев и сбрызнув чем-то спиртовым.

Так перчатки для этого? У него верминофобия? Боится бактерий и микробов?

Макс завел двигатель. Я сразу почувствовала, что под капотом изрядно покопались. По одному только звуку было ясно, что машина форсированная.

– Вы с Костей давно знакомы? – начала я вроде как издалека, решив побольше узнать про Серого.

– Меньше года. Бизнес был общий. А потом все как-то… улетучилось. Теперь я спонсор, а он инженер, который строчит программное обеспечение для парников Алки и умных квартир.

– А что улетучилось?

– И бизнес. И Костян. Он изменился после аварии.

– Аварии? Что произошло?

– Большой сильный бум! – почему-то рассмеялся Макс. – Мой отец помог. Отмазал его от тюрьмы. Костян на айтишника учился. Отец дал ему первые заказы. Многомилионные, на минуточку.

– Он придумал систему управления оранжереей Аллы?

– Ну да. На этой ноте они и спелись, когда Алла решила все компьютеризировать. Когда полив, когда удобрения, когда ультрафиолет.

Макс выехал на встречку через две сплошные и обогнал на скорости сто шестьдесят вереницу из десятка машин. Я вцепилась пальцами в оранжевые ремни.

– А давно они помолвлены?

– Три месяца. Родители довольны. Особенно отец.

– Понимаю, это не мое дело, но что за диагноз был у Аллы?

– Нет у нее ничего, – отмахнулся Макс, проигнорировав красный сигнал светофора, – по крайней мере, известного человечеству. Она просто… такая, какая есть. Я ненавижу в ней это, но… она моя сестра.

– Что «это»? Что можно в ней ненавидеть?

– Ее мозги, Кирыч. Ее долбаный сверхумный ум, который я ненавижу.

Сделав полицейский разворот, Макс припарковался передними колесами на газоне возле центрального входа в ресторан-клуб с вывеской «Акация».

– Ты нарушил семнадцать дорожных правил, а сейчас заехал на траву, – резюмировала я строгим тоном дорожного инструктора.

– На что? – не понял он.

– На пешеходку и газон. Люди пройти не смогут! Так нельзя.

– Мест на паркинге нет. Куда деть тачку?

– Вон туда.

– К помойке? Не, Кирыч, у помойки не встану! – вышел он из салона.

Отстегнув ремень (кнопочками в центре и немного выше), я пошла следом.

Сотрудники клуба, похоже, очень хорошо знали Макса. С ним здоровались за руку, а девушка хостес отвела нас к центральному бильярдному столу – американскому пулу, оставив меню.

Сразу же подошел официант:

– Добрый день, Максим Сергеевич! Как обычно?

– Только без пищи. Кормимся сегодня со старшими в «Акации».

– Понял! А для вас? – обратился официант ко мне.

– Воды. Простой. Без газа и лимона.

Максим расставил шары в треугольнике и протянул мне кий.

– Уже пробовала? – не отпускал он кий, направленный снизу вверх, и в этом жесте мне померещились недвузначные намеки.

– Даже если нет, то я быстро все схватываю, – ответила я в его же духе и обвила ладонью (пока только его кий), и именно такую картинку застали Костя с Аллой.

– Брат мой, – позвала Алла, – вы с Кирочкой уже здесь? Как я счастлива, что тебе лучше!

Обогнув стол, она поцеловала брата в щеку, пока тот морщился. Я же поскорее выпустила из рук кий и вернулась к столику попить водички, незаметно прислоняя прохладный стакан к пылающим щекам.

Костя поставил рядом две чашки с кофе, посыпая пенку одной из них корицей. Он прислонился к высокому барному стулу бедром, расстегнув нижнюю пуговицу длинного серого пиджака. Возле ног опустил футляр со скрипкой и папку, наверное с нотами.

– Тебя Максим привез? – спросил Костя, растирая след от оправы очков на переносице.

– Ага, нарушив сто тысяч правил. Гоняет по встречке и делает развороты на триста шестьдесят, но ты знаешь, какой он бывает.

– К сожалению.

Вечная нотка обреченности в его голосе начинала меня раздражать.

– Сейчас ты скажешь, что дружить с Максом опасно? – не шептала, а почти шипела я.

– Нет, не скажу, – огорошил он. – Ты все это уже слышала. Десятый раз повторять не буду.

Он встал и направился к Максу, который дважды позвал его. Свой игровой кий Костя взял сам и разбил пирамиду шаров. Два полосатых сразу угодили в лузы.

– У тебя правда полное имя Альсиния? – спросила я Аллу, вспомнив, как ее назвала продавщица яблок у храма.

– Да. Очень редкое имя. Больше ни у кого в стране такого нет.

– Красивая юбка, – похвалила я ее прикид, пока она сидела рядом и тихо хлебала свое капучино с корицей.

– Благодарю! В ней нить из крапивы. Я сама плету. Шью косынки для послушниц в храме и одежду себе.

Она прикоснулась к алым кончикам своих волос, убирая их за уши, и приблизилась, чтобы лучше слышать.

– В шумных местах бывают помехи в слуховых аппаратах. Радиоволны, мобильники.

Я стала говорить чуть громче:

– Ты шьешь из крапивы? Сама себе шьешь одежду?

– Из крапивы в стародавние времена еще и кружево плели. Цари спали на белье только из крапивной пряжи, а если надеть шапку, откроется ясновидение. Что, конечно же, страшный грех, но так пишут в книгах. Я верю книгам. Я сама написала много научных трудов по ботанике.

– Может, там было про шапку из фольги! – пошутила я, но Алла ответила на полном серьезе:

– Нет, шапка из крапивы.

– А как ты… ну, как ты делаешь нитку?

– Собираю растения весной или в начале лета. Прогоняю через валики, чтобы получить повесму. Треплю, выбиваю, выколачиваю. Потом ошмыгиваю.

– Надеюсь, не через нос? – снова неуместно пошутила я, пока Алла продолжала на полном серьезе:

– Ошмыгивать означает делать мягким. Ну это как тереть руками, когда ты белье вручную стираешь, – потерла она салфетку, показывая.

Кто бы мог подумать, что Алла Воронцова знает, как стирается руками белье.

– Потом нужно причесать. Я использую пуделиную щетку и делю волокна по длине. Это моя медитация. Каждый день я вычесываю крапиву.

А я-то думала, богатейки с Рублевки вычесывают родительские кредитные карты, отовариваясь в бутиках. Но нет, Алла вот крапиву чешет, а еще печет хлеб из выращенной ею пшеницы.

– Когда прядешь, главное – думать о хорошем, Кирочка. Закладывать в изделие свои ощущения, тогда пряжа будет целебной. Голова пройдет, суставы пройдут, радикулит, зубы. Вот, – открыла она сумку и, порывшись, вытащила намотанную нитку зеленоватого оттенка.

Алла протянула нитку мне:

– Возьми. Для медальона пригодится. Будешь носить, и ночью сказочные сны приснятся.

– Сны?

Алла опустила нить в центр моей ладони:

– Утром проснешься свежей, отдохнувшей и бодрой. Попробуй.

– Мне никогда не снились сны. Ни разу. Понятия не имею, что это такое. Как кино в голове, наверное?

Алла задумалась:

– Иногда кино, а иногда ответы.

– Ответы бы мне не помешали. Как Менделееву приснилась его таблица химических элементов! – блеснула я знаниями школьной программы, чтобы на фоне Аллы не просидеть весь вечер полной дурой.

– Правильно! Как инсулин, приснившийся Фредерику Бантингу. Как сон о Солнечной системе, в котором Нильс Бор в тысяча девятьсот двадцать втором году увидел проекцию модели атома. А математик Шринивас Рамануджан из Индии увидел все открытые им гипотезы во сне, а ведь он никогда не учил математику. Формулу бензола, иглу для швейных машинок, масло Лоренцо.

– Масло? – побила она моего Менделеева шестью козырями.

– Старая история из жизни. И фильм такой есть. Отец пробует вылечить сына и видит во сне ответ, как предотвратить развитие адренолейкодистрофии у детей. Диагноз, с которым раньше жили десять лет.

– И он увидел все это во сне? Обалдеть, – рассматривала я крапивную нить. – А тебе что снится?

– Детство, – мечтательно ответила Алла, – когда я еще не была такой… умной.

«Тщеславия на девяносто процентов!» – подумала я.

– И несчастной, – добавила Алла, делая вид, что рассматривает узоры, оставленные на стенках чашки изгибами кофе.

Тут же перекрестив чашку, она отставила ее в сторону.

«Кто же ты, Алла?» – мне было одновременно и жалко ее, и до жути любопытно, хотелось узнать о ней больше.

– Я не помню себя до десяти лет. Как стерли, – мельком заглянула я в отставленную ею чашку.

– Иногда не помнить – великое благословение, Кирочка. Все, что посылает Господь, все это дар, а не испытание. Любая тяжесть под силу. Ты идешь вперед и обретаешь истину и мудрость.

Со дна чашки от выпитого капучино на меня отчетливо лупились круг и знак плюс, выходящий за его границы.

– Алла, – посмотрела я на нее, стараясь говорить серьезно, – ты меня помнишь? В детстве?

– Помню, родная. Конечно помню. Я помню столь многое и еще большее мечтаю позабыть. Но не могу.

– Мы дружили?

– Наши родители дружили. А мы играли, когда они собирались вместе.

– День на детской площадке в Солнечногорске. С того дня я все забыла. И еще год болела ладошка.

Она помолчала, а после страдальчески подняла на меня глаза:

– Ладошка? Почему она болела?

– Не помню. Не знаю. Суставы во всех пальцах на правой руке. Еле могла разжимать. Постоянно делала вот так, – вытянула я сжатый кулак.

– У меня есть хорошие мази. Я принесу. Все пройдет, Кирочка, пройдет и это. Слова с кольца Соломона, от которых и радостно, и грустно, – коснулась она своего золотого кольца на мизинце.

– Но ты помнишь? Алла, пожалуйста… это важно. Расскажи, что ты помнишь о том пикнике.

Она поднялась, подошла ко мне и повязала шнурок из нитки крапивы мне на шею. Наклонилась и собиралась что-то прошептать, но тут раздался возглас Макса:

– Ш-а-а-ар!

Алла подняла упавший черный шар, возвращая его на стол.

– Ты проиграл. Эту партию, брат, – уставилась она на него, – ты проиграл.

– Так обыграй меня, сестра. Рискни и обыграй.

– Могу, но пусть лучше Кирочка… поиграет с вами. Мне нужно прочитать молитву. Вскоре родители прибудут. Проводи меня, пожалуйста.

Максим передал мне кий. Рукам стало тепло от нагретого его пальцами древка, а спине холодно от брошенного им взгляда.

Половину партии мы с Костей сыграли молча. Точнее, он играл, а я стояла рядом и думала про Аллу, про крапиву, про сны. Вот бы я могла получить любой ответ. Что узнать в первую очередь? Конечно, про фотографии. Почему мама режет меня зигзагом? Почему я забыла детство? Почему болела рука? Сотни почему…

– Костя, – начала я первой, все это время наблюдая, как он раскладывает шары по лузам, – тут есть недалеко каток?

– В торговом центре.

– Сойдет.

– Фигурное катание?

Я тут же чиркнула мимо шара, качнув только его бок.

Костя наблюдал за мной, корячащейся у стола, как за пятилеткой, которой только что сняли страхующие колесики с велосипеда. Запоминая, как бил по шарам все это время Костя, я пробовала повторить. Расставила крабом пальцы на сукне, представляя, что кий – это огромная палочка для суши. Нужно только в первый раз правильно ухватить, а дальше будет получаться с закрытыми глазами.

– Ты слишком вцепилась в кий. Первый раз играешь?

– А ты типа спец?

– Показать как?

Я кивнула, и он подошел продемонстрировать лайфхаки.

– Кий не оружие, а инструмент. Держи его не сильно, но и не разболтанно, – потряс он меня за плечи.

Костя стоял у меня за спиной. Он легонько надавил между лопаток, наклоняя мое тело ниже к столу.

Второй парень меньше чем за час учил меня второй премудрости – Макс держать нож, а Костя – бильярдный кий.

Мягкий кашемир его серого пуловера коснулся моих обнаженных запястий. На мизинце Кости в свете зеленой лампы подмигивало одиноким бликом золотое кольцо, отправляя на поверхность стола еще один шар, сплющенный, для которого правила игры не писаны.

– Опусти голову и смотри на кий. Это открытый хват, а это закрытый.

Костя показал хват своими пальцами и кием. Его прикосновения, наши позы и близость тел начинали переходить рамки дозволенного общения с чужим женихом. Но, когда Костя расставил своими ногами мои пошире, объясняя что-то про упор и точки равновесия, я не сдержалась и глупо хихикнула, как со Светкой на уроке биологии в пятом классе, когда мы впервые увидели страницу учебника со строением мужского тела.

– Порядок? – уточнил он, поднимая свой вес с моей спины, а мне так захотелось вернуть его обратно.

– Что дальше? – сымитировала я стальной голос непоколебимой женщины.

«Непокобелимой!» – тут же снова прыснула смехом в мыслях.

Пока я пререкалась со своим озабоченным альтер эго, Костя продолжал урок:

– В момент удара держи предплечье вертикально. Спереди рука закрыта, сзади открыта. Следи за опорной точкой. Естественная опора – указательный палец. Он должен твердо стоять на сукне.

– Твердо стоять на сук… Ясно! Давай экстерном. Побыстрее.

– Почувствуй комфорт. Колени не должны быть согнуты сильно. Прицелься, сконцентрируйся. Затем один мощный толчок.

Я рухнула лицом на сукно.

– И бей.

Вторая попытка ударить и хоть во что-нибудь попасть окончилась не менее плачевно, чем урок метания японских ножей на кухне Каземата.

Двинув рукой назад (как Костя и сказал, вообще-то), я попала кием прямо ему в пах. Толчок вперед – и кий взлетел вверх, разбивая зеленые плафоны лампы над игровым столом.

Скрючившись, Костя держался за край бильярда, пока на нас обрушивались горящие золотые искры, прожигая красные маки на сетке моего платья и зеленое сукно стола, пожирая блик золотого кольца Кости.

Ехидно щурился вернувшийся Максим.

Я гасила ударом кеда прожженные черные островки, прикидывая, сколько часов придется втыкать сосиски в булочки хот-догов на подработке, чтобы расплатиться за ущерб.

– Боже, что случилось? Кирочка, ты в порядке?! – ринулась Алла ко мне, а потом и к Косте. – Милый, ты упал? Обо что ты ударился? Чем?

К счастью, в этот момент появились Воронцовы-старшие.

– Детки, что с вами? – оглядывалась по сторонам Владислава Сергеевна. – Вы целы? Алла, дочка, как ты, родная? – прокладывала Воронцова себе путь, раздвигая по сторонам Максима с Костей, словно створки калитки.

– Спасибо, мам. Я тоже в порядке, – закатил глаза отодвинутый Макс.

Воронцова осматривала Аллу, уводя как можно дальше от источника опасности с ароматом гари и осколков люстры.

– Позволишь? – протянул Максим руку в сторону моего опаленного кеда.

Сжимая его, я все еще сидела на краю стола. Взяв кед, Макс опустился на колено и, держа его за стоптанную пятку, нацепил мне на ногу.

– Идем, – опустил меня со стола Максим легким движением и поставил на ноги.

Воронцов-старший не стал вникать в происходящее. Он был олигархом, бизнесменом, наверняка очень занятым человеком. Какое ему дело до пожара на бильярде и всех этих детских игр с битыми лампами?

Оправив торчащий на круглом животе жилет изумрудного оттенка с пересекающей его золотой цепью карманных часов, он распахнул крышку брегета и напомнил:

– Ждем наверху. Всех. Через две минуты, – произнес Воронцов-старший спокойно и холодно. – Костя, разберись с беспорядком. Ты один тут достаточно взрослый, – недовольно посмотрел он на сына.

Максим потупил взгляд, не произнося ни слова.

Костя засек на часах время и направился к бару, по пути доставая из портмоне банковскую карту.

Я догнала его:

– Скажешь, какой штраф за стол? Я верну.

Костя уставился на меня. Кажется, он пробовал силой мысли и всеми нитями крапивного волокна послать мне (или послать меня) слова про отъезд.

«Я никуда не уеду!» – ответила ему тем же взглядом, стараясь не прерывать наш зрительный контакт.

Мои серые глаза уставились в его голубые. Я не моргала так долго, что мне стало мерещиться, как кусок татуировки на открытом участке его руки начал двигаться. Как шевелятся серые перья.

Секундомер на часах Кости завизжал птичьей трелью.

– Бежим! – обвил меня рукой вокруг талии Максим, торопя к лестнице на второй этаж ресторана, уволакивая прочь от Кости.

И я побежала.

Сквозь резную калитку «Акации», ступень за ступенью, я неслась в надежде взлететь с дерева, увидеть небо, вот только витые прутья ворот ресторана все больше напоминали дверцы клетки, куда я вбегала в обгоревшем платье, добровольно, с улыбкой на устах, держа за руку в реальности одного парня – доступного и свободного, а в фантазии почему-то совсем другого – таинственного и окольцованного.