Текст книги "Провинциальный голосок, или Монетизация любви"

– Как давно вы работаете в семье? – майор пытался узнать что-то интересное о певице, узнать, за что же так позверски убили Лилиану? Он помнит её ещё с детства, она была неглупой и воспитанной девочкой, немного избалованной, но нисколько не хитрой и не подлой. Кому же она насолила?

– Больше трёх лет до этого у них были няни, которые ухаживали за младенцами.

– Их было две? – майор удивился денежному размаху Лили Гладковой.

– Да. Детей же двое, – удивилась няня, видимо, она уже и сама позабыла, что обычно мамы с бабушками ухаживают за детьми.

– А сейчас почему вы одна?

– Я не одна. В Москве нас двое, певица занята, работает, не может уделять много времени детям. Я сюда приезжаю одна, так как Валентина всегда мне помогает, она обожает своих внуков.

– Хорошо. Скажите, кто обнаружил труп певицы?

– Валя. А я побежала на её крик.

– Так. С этого места поподробнее.

– Я побежала в комнату к Лилечке.

– А почему к Лиле в комнату, а не к Вале? – майор пытался восстановить картину происшествия и понять взаимоотношения людей, вынужденных жить под одной крышей.

– А Валентина на кухне готовила завтрак дочери, а та всё не выходила. Лиля, вообще, завтракает очень поздно, когда у людей уже обед. Привычка у неё такая выработалась с годами. Но на этот раз Лиля долго не приходила, вот Валя и поднялась к ней, пригласить позавтракать. Валечка сама не ела, хотела поговорить с дочерью.

– Об этом она вам сказала?

– Да. Валя поделилась со мной утром. Хотела поговорить о безобразном инциденте, который произошёл вчера вечером между Лилей и Геннадием, – и Татьяна рассказала, что произошло вчера вечером на кухне, – Пахлава Гену наверх тащит, а тот всё орёт на Галину Фёдоровну: «Фашистка старая, ненавижу тебя» и так далее. Не хочу все гадости говорить, которые он в адрес бабушки говорил и Лилечки тоже. Хоть они уже и были в комнате у бабушки, но двери были открыты и всё было слышно.

– Татьяна Ивановна, опишите подробно, что вы увидели утром в спальне у певицы.

– Да уже и не утро было. Второй час дня, но Лилечка поздно завтракает. Я забежала в комнату и сразу наткнулась на Валю, она лежала на полу без сознания, я стала бить её по щекам и пыталась поднять с пола. Она то открывала, то закрывала глаза. Я крикнула вниз Галине Фёдоровне, чтобы она позвонила Асе. Лилечку я сразу и не заметила. Когда я увидела Лилечку, я непроизвольно закричала, я сразу поняла, что она мертва, голова разбита. Кровь на ковре уже впиталась. Пересилила себя, пощупала пульс. Рука была холодная, пульса не было. Я быстро побежала вниз, сама позвонила Асе, пока там бабушка доплетётся до своей комнаты и возьмёт телефон. Потом нашла в аптечке нашатырку и снова побежала наверх. Дала понюхать Вале, та вроде бы пришла в себя, но поднять её я никак не могла. Хоть она и хрупкого телосложения, но какая-то тяжёлая стала, обмякшая. Усадила её на полу же и поддерживала за спину, а тут и Ася подоспела. Мы её подняли и усадили на краешек кровати. Потом Пахлава пришёл. Вот вроде бы и всё.

– Татьяна Ивановна, вы москвичка или из других мест? – майор задавал, казалось бы, нелогичные для постороннего человека вопросы, только он сам понимал ход своих мыслей. Многие люди стандартно мыслят, а майор понял одну истину, в его деле необходим нестандартный подход, чтоб уцепиться за верную версию.

– Да, товарищ следователь, – Татьяна, как всякий советский человек, привыкла к такому обращению, – ещё мои бабушки и дедушки переехали в Москву с Поволжья во время великого голодомора. Люди в деревнях терпели всё то, что им было неприятно и плохо, что их убивало, – и не пытались изменить что-либо. Терпелив наш русский народ. А мои деды были молоды и приехали в Москву в поисках лучшей доли. Так в Москве и жили, и на войну уходили из Москвы, и квартиры получили от АЗЛК. Знаете такой завод?

– Знаю, конечно, – майор кивнул, – автомобильный завод имени Ленинского Комсомола.

– Там мои деды и бабушки и познакомились. С обеих сторон. На этом заводе вся их жизнь прошла. Позже и мои родители работали в разных подразделениях завода. Мама воспитательницей была в детском садике, отец – сборщиком автомобилей «Москвич».

– А где вы раньше работали, как пошли на пенсию? Сразу к Лилиане?

– Нет, – Татьяна помотала головой, – после института я работала в том же детсаду, что и мама моя, ведь направление на обучение мне дал завод. Раньше это практиковалось. Всю жизнь там и проработала от младшей воспитательницы до заведующей детсадом. Как пришёл срок на пенсию, так выпроводили, уже времена другие были, все стали злые и коварные, подсиживали друг друга. Я, вообще-то, ушла сама, меня в районо ценили, если бы я сильно настаивала, то оставили бы. Но у меня мама серьёзно заболела тогда, мне надо было за ней ухаживать, я и ушла. Через год мама умерла. Жить материально стало трудно, бедным быть тяжко. Вот я и подала резюме в несколько элитных фирм по подбору персонала. Так к Лилиане и попала. Стали они мне, как родные.

У няни была хорошо поставленная речь, прекрасные манеры, не зря певица выбрала её в нянечки своим детям.

– А у вас разве нет своих родных людей? – майору стало жаль эту женщину, считавшую чужую семью своей.

– Как это нету? – встрепенулась женщина, – у меня дочь красавица и умница. Настенька. Институт окончила. Работает. Мы – родители до конца своей жизни в ответе за своих детей. Я всё для неё. Всё ради неё.

– А дочь певицы от первого брака с ней жила?

– Нет. Девочка пошла жить к отцу, как только Лилечка вышла замуж, так Валя говорила, переживала. А как Мария поступила в институт, она в МГИМО училась, то отец ей квартиру купил в центре. Он богач. Мария сейчас одна живёт. Но на последнем курсе института с мальчиком каким-то встречалась, вроде бы жених.

– А сейчас, где этот жених? Вы в курсе? – Золотарёв хотел узнать как можно больше о певице и её окружении. А такие люди, как няня, проще говоря – те, которым интересно перемывать косточки чужим людям, которые обслуживают людей, у которых работают, могут многое выболтать, вся жизнь работодателей проходит перед их глазами. А из большой кучи информации можно и зёрнышко правды выловить.

– А жених-то, – вкрадчивым голосом сказала няня, – оказался альфонсом и приспособленцем, а главное, враль большой. Сказал ей, что приехал из Екатеринбурга поступать в аспирантуру в Москве, в Бауманку, и вроде бы поступил, и там на кафедре работал, и часы у него есть, в институте какую-то дисциплину ведёт. А на самом деле всё врал. Жил у Марии в квартире, никуда не ходил, целыми днями валялся. Мария пойдёт на работу, а она уже работает в МИДе. Мария – девочка умная. Говорят, что в отца вся. Валюша её очень любит, подолгу бывала в Москве. Помогала дочке растить ребёнка, несмотря на нянь. Бабушки вносят спокойствие и красоту в воспитание внучат. Так вот, женщина – помощница по хозяйству у Маши. Она пару раз в неделю приходила, наводила порядок в квартире у девочки и готовила ей. Так эта помощница сама всё рассказала Сосновскому про этого женишка. Что он никуда не ходит по утрам, валяется, а к вечеру перед приходом Машеньки, оденется представительно, берёт портфель в руки и уходит. Сосновский эту помощницу сам устроил к дочери, чтобы она ему докладывала про Машу. Вот Сосновский и пожаловал к дочери домой, когда этот альфонс дома почивал. Устроил тому разнос, пригрозил, записал на диктофон его признания и вытурил. Потом дал дочери послушать всё. Так что был женишок и весь вышел.

– А сейчас никого нет у Марии?

– Нет. Нету. Так Валюша говорит. Переживает. Девушка красивая, умная, уже 24 года, а замуж не выходит. Никому не верит. И принцы на белых мерседесах к ней подкатывали, но они ей не нужны. У неё к мужчинам возникло стойкое недоверие, которое перерастает в неприязнь, как только она начинет с ними общаться, – Валины слова. А ей, видно,

Маша сказала.

– В Москве вы постоянно живёте в доме у певицы?

– Сейчас постоянно, – вздохнула Татьяна Ивановна.

– А чего вы так вздыхаете и почему сейчас, а раньше? – майор невозмутимо продолжал засыпать вопросами няню.

– Вздыхаю, потому что Лилиана затеяла новый бизнес, вложила кучу денег. Наняла людей, а тут пандемия. Всё закрыли. А она целый год возилась с этим делом, детей не видела. Вот я никуда не уходила. Свой человек должен быть в доме. Правда, пару раз Валюша приезжала, тогда я и домой уходила со спокойной душой.

– А что за бизнес затеяла Лиля и кто ей в этом помогал?

– Ресторанный бизнес. Сеть семейных ресторанов в разных районах Москвы. Кто помогал, не знаю. Вроде управляющего наняла, – Татьяна Ивановна старалась отвечать чётко, по существу заданного вопроса.

– А какие отношения были у Лили с мамой? – майор задавал вопросы, перескакивая с одной темы на другую.

– Прекрасные, они любили друг друга, как мать и дочь, – няня грустно сказала.

– А у Лили с отчимом? С Геннадием? У Валентины и Геннадия гражданский брак, они официально не зарегистрированы, как я понял?

– Да. Галина Фёдоровна часто об этом говорила. Что, мол, Генка не муж Вальке, а сожитель, – это бабушкины слова.

– А я хочу у вас узнать, как складывались отношения у Лилианы с Геннадием?

– Да, никак, – скривилась вдруг Татьяна, – если честно, то не любила она его, и он её тоже. Это была у них взаимная неприязнь, хотя она не стала возражать, чтобы он жил здесь, в этом доме с матерью и бабушкой. Дом-то Лилин, ей и решать. Они редко пересекались в доме. Он уходит рано на работу и рано ложится. Каждый день работает, а когда дома бывает, то на рынок ездит с Валей, то во дворе возится с Пахлавой, то в сарае – у них там мастерская, что-то изобретают. Вон качели сделали для детей, то заборчики красивые для сада, то лавочки придумали садовые, то ещё чего. Пахлава рукастый и Генка тоже. А когда Пахлава с Асей что-нибудь посадят в огороде, так у них всё размножается с невероятной скоростью, и курочек завели, так яйца домашние у нас всегда на завтрак.

Майор перебил няню, боясь, что она не остановится, рассказывая о курочках и цветочках.

– Скажите, а какие отношения у Галины Фёдоровны со своей снохой, всё-таки они более 40 лет вместе прожили, любимого мужчину потеряли, одна – сына, другая – мужа?

– Мне кажется, что за столько лет они так и не сблизились. Не стала Валя родной для свекрови. Для Галины Фёдоровны Валентина из тех снох, которая ходит криво, дышит громко. Всё не то, всё не так.

Раздался звонок на телефоне майора, играл марш «Прощание славянки», написанный ещё в 1912 году малоизвестным в настоящее время композитором Василием Агапкиным. Татьяна сразу узнала эту музыку, это – любимый марш её отца, ей взгрустнулось, она задумалась о чём-то и даже не услышала, что ей говорил майор.

– Извините, я прослушала, – печально произнесла она.

– Я говорю, что я сейчас ухожу и опросить бабушку и Валентину Сергеевну не смогу по очень простой причине, они не в состоянии сейчас говорить. Вы, пожалуйста, постарайтесь их привести в чувство к завтрашнему дню. А я приду завтра часов в 12 и опрошу их, как раз будут готовы результаты экспертизы и скажу вам, когда можно будет организовать похороны. Надеюсь, что к этому времени обе женщины придут в себя. Попозже подъедет лейтенант Кузнецов и возьмёт у всех подписку о невыезде из города, – Золотарёв тяжело вздохнул.

На самом деле он тяжело и долго работал над каждой версией. Тщательно прорабатывал её и проверял, но сейчас в этом деле не было ни одной версии, даже ничтожной мало-мальски достоверной. Полдня прошло, а он не знает, кому была нужна смерть певицы и кто мог убить её в своём доме. Полный мрак: никто не заходил, не выходил. На этот раз его удивительная интуиция его подводила. Майор куда-то спешно уехал.

Глава 5

Для неё остановилось время. Какое-то странное чувство, – всё сконцентрировалось только на одном, на неподвижно лежащем теле её дочери. Её девочки, её кровиночки нет, бесценного плода её неимоверной любви – нет. Просто уже она не существует в этом мире. Понять и принять это она не могла. Она слышала, как пришёл полицейский-следователь, как зашли Пахлава и Ася, как этот следователь вернул всем троим, в том числе и Татьяне, их паспорта и дал подписать какие-то бумажки, чтобы они не покидали территорию дома, а тем более города до окончания следствия. Как этот лейтенант Кузнецов заглянул к ней гостиную, где она полулежала в кресле, и тут же вышел, тихонечко прикрыв дверь. А что это лейтенант Кузнецов она поняла – он представился, когда зашёл в дом, он говорил громко и чётко – манера такая у полицейских, профессиональная привычка. Дверь в малую гостиную они не закрывали, чтобы слышать Валентину. Валя всё слышала, но ничего не воспринимала, она как будто жила в другом измерении, как будто её окутал плотный туман и людские голоса доносятся издалека. Потом и Ася пришла и открыла дверь после лейтенанта. Лейтенант сказал, что не будет беспокоить маму и бабушку певицы, а завтра придёт майор после обеда и сам поговорит с ними, и уже скажет, когда можно будет забирать тело из морга. При этих словах Валя чётко почувствовала, как Боженька прошёл по её душе, но не босиком, легко, будто одаряя её, – нет, не для успокоения, а будто он был одет в солдатские кирзовые сапоги, да ещё с шипами, и топтался, и бил её душу. Она тихо ойкнула: «Боженька, мне же очень больно!!!» Её душа кровоточила… Её беззвучный плач был страшнее любого крика, страшнее любого плача всех остальных, которые горевали по её дочери. Плач, когда горе выжигает всё внутри, в том числе и слёзы.

– Лейтенант, скажите, а где сейчас Геннадий? – Пехлеви-шах вздохнул, как будто заранее знал ответ, – просто я ему звонил, а никто трубку не берёт.

– А зачем вы ему звонили? – лейтенант раздражённо спросил у Пехлеви.

Ася встревоженно посмотрела на мужа.

– Как зачем? Он – мой друг. И у него жена лежит ни жива ни мертва, он – мужчина, должен знать, что происходит в семье, – твёрдо ответил Пехлеви без тени сомнения в голосе.

– Геннадий задержан на 72 часа до выяснения всех обстоятельств дела, – заявил лейтенант Кузнецов, попрощался и ушёл.

– Вот шайтаны, – выругался мужчина, – Генка тут не причём, Генка никогда бы не сделал этого, он не мог убить Лилечку. Его кто-то крепко подставил. Он никогда никого пальцем не тронет, я точно знаю. Я ручаюсь за него, как за себя.

– А кто тогда? – Татьянин голос задрожал, – кто?

Больше некому.

Весь этот диалог Валентина слышала, она хотела подняться и сказать им, чтобы не смели и подумать такое на Гену, что он по своей сути безобидный человек, а тем более убить её ребенка он не посмеет. Она приподнялась и хотела встать. Все услышали стук падающего тела и бросились в гостиную, Валентина упала с кресла, Пехлеви её поднял и снова усадил. Ася дала водички. Тут раздался крик мальчишек и Таня побежала к ним.

– Непоправимо, всё непоправимо и надо принять это, – еле слышно говорила Валя, – бабушка так говорила моя, – есть такие непоправимые обстоятельства в жизни, которые надо принять. А как? Боженька, подскажи как? – и Валентина заплакала.

– Слава Богу, – облегчённо сказала Асият, – наконецто заплакала. Слёзы душу облегчают, поплачь, Валентина Сергеевна, поплачь, милая. Пойдём к тебе в комнату, полежишь, поплачешь.

Валентина кивнула, и Пехлеви с Асей повели Валю на второй этаж. У Вали в спальне было всё идеально чисто, впрочем, как и всегда. В шифоньере аккуратно разложены по полкам её и мужа вещи. Ася постаралась после того, как провели обыск в её комнате, всё валялось. Безупречно застелена кровать, в туалетной комнате всё сверкало. У них была своя душевая кабина и унитаз. Ванная комната была небольшая, но их собственная, дверь в неё выходила сразу из спальни. Ася умыла, переодела и уложила Валю в постель, как ребёнка. Гладила её по голове и говорила слова утешения, которые слышала от взрослых женщин в своём Дагестане. Там специальные женщиныплакальщицы профессионально плакали над усопшим, находили слова утешения, вспоминали ранее умерших родственников покойного, восхваляли его. Это была протяжная песня-плач. Вот и Ася с грехом пополам вспоминала это, пыталась перевести на русский язык и донести до безутешной матери. Как ни странно, Валентина внимательно её слушала и крепко сжимала руку Аси, словно боясь, что та уйдёт.

– Не бойтесь, Валентина Сергеевна, я не уйду, я с вами побуду здесь. А если хотите, буду с вами спать.

Та благодарно закивала головой. Валентина боялась одна оставаться. Весь её мир разрушился сегодня утром.

– Гена не убивал мою дочу, – вдруг тихо, еле слышно произнесла Валя.

– Мы в этом уверенны, – твёрдо ответила ей Ася, – Гена, конечно, звёзд с неба не хватает, как и мой муж, впрочем. Но он не убийца. Поверьте – убийцу найдут.

– А Лилечку мою разве вернут? – и слёзы ручьём потекли по лицу безутешной матери.

Заглянул Пехлеви:

– Ты придёшь домой спать?

– Нет. Останусь с Валей. Ты, пожалуйста, уложи Мадиночку, – ответила ему жена.

– Хорошо. А твой халат, ночнушку принести?

Ася задумалась. Валентина глазами показала на свой шифоньер.

– Нет. Не надо. Я Валины надену, – Ася посмотрела на Валю. Та одобрительно закивала головой. Она хотела, чтобы Пахлава побыстрее ушёл, а Ася сидела и держала её за руку, как когда-то мама в её далёком детстве.

Появилась Татьяна с чашкой чая.

– Вот заварила чай с мятой и ромашкой для Вали. У неё же маковой росинки во рту не было. Хоть чай выпьет. Я и сахара добавила.

– Правильно, Танюша. Глюкоза ей сейчас необходима. Как Галина Фёдоровна?

– Асечка, я детей успокоила, покормила. Поздний ужин, но что сделаешь? Пусть поиграют немного, устанут. Потом искупаю, а потом спать. Режим у детей нарушился, надо приспособиться, – Татьяна беспокоилась о детях.

– Таня, я тебе о бабушке спрашиваю, а ты, как всегда, о детях. Проснулась?

– Ой, Ася, я тебе о ней и хотела спросить. Может, укол сделаешь ещё? Проснулась, но лежит в кровати. Чай попросила. Я ей отнесла и чай, и бутерброды. Спросила, как Валентина? Помнит, что сказали о том, что Валя упала вроде бы в обморок. Говорит, наверное, у неё давление поднялось.

Я подтвердила. Спросила, где Лилечка? Говорю, что куда-то ушла с Маринкой – подружкой своей, не знаю куда. Говорит, что будет внучку ждать. Сейчас полежит чуток и выйдет на кухню. Что делать, Асечка? Мне к детям надо бежать, – всё это скороговоркой произнесла няня, – твой муж ушёл, я закрылась на все запоры.

– Я знаю. Он уже проверил территорию и пошёл в дом, с ребёнком играет. Поедят и тоже лягут спать. Я с ним говорила по телефону. У тебя ведь смартфон-Андроид?

– Да, – Таня удивлённо посмотрела на Асю, – а зачем тебе мой телефон?

– Мне твой телефон не нужен, Танюша, мне твоя зарядка от телефона нужна. Ты иди, я сейчас напою Валентину Сергеевну чаем и приду. И решим, как с Галиной Фёдоровной поступить. Хорошо?

– Хорошо, – как-то растерянно шёпотом сказала няня, подошла к Валентине, погладила её по голове и ушла.

Ася кое-как напоила Валентину чаем, шепча ей ласковые слова, замерила давление тонометром, весь медицинский арсенал был у неё под рукой, казалось бы, Асият всю домашнюю аптеку перенесла в спальню к Вале, дала ей какую-то таблеточку, потом ложечку микстуры, дождалась, пока Валентина прикроет глаза и пошла вниз.

«Пусть думает, что я уснула», – решила Валентина и прикрыла глаза. Вся жизнь пронеслась перед глазами, как песок сквозь пальцы прошла. Мысли метались в её голове, как дикие пчёлы, и жалили, жалили.

Вот она маленькая, лет пяти с папой и мамой на первомайской демонстрации. Они с мамой в одинаковых крепдешиновых платьях, мама сшила сама, папа принёс ей на 8 марта отрез синий в белый горошек, и мама умудрилась сшить и дочери платье, вставила белые кружева и хватило обеим. Все любовались ими, а папа гордился. А в мае на юге прекрасная погода, теплынь, все раздетые, женщины в лёгких нарядах. Они шли в колонне от папиного предприятия. Все говорили маме комплименты. Говорили, что дочка – копия мама. А папа всё смеялся: «Хорошо, что не на меня похожа, а то была бы белобрысая и курносая». А мама у Валентины была красавица – всё было при ней: и грудь, и ноги, и роскошные каштановые волосы, а главное, огромные фиалковые глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, и соболиные брови, и губки алые. Валентина выросла и стала очень похожа на мать. Красота женщины в её глазах, потому что это открытая книга, по которой можно прочесть её сердце, как у Валиной мамы и у самой Валентины. Косметика им не нужна совершенно. Мама ею никогда и не пользовалась, в то время это был редко, Валентине – это не надо было, потому она и не таскалась в поисках туши «Ленинград» по 40 копеек, и пудры фабрики «Свобода». А теперь и внучка её Мария – так сильно похожая на бабушку Валю, очень спокойно относится к косметике и новейшим веяниям косметологии. Зато дочь Лилечка всё перепробовала, у них в шоу-бизнесе – это модно, колоть себя разными филлерами и ботоксом, делать лифтинги и подтяжки. «Лилечка, тебя нет, а ругаюсь с тобой мысленно, не разрешаю себя перекраивать, пекусь о твоём здоровье», – шёпотом разговаривала Валентина сама с собой, обращаясь якобы к дочери. Свекровь всегда говорила внучке: «Лили, стареть надо красиво, а тебе до старости ещё далеко. Пока к Маринке ходи, маски да массажи делай. – А ты где, доченька? Ты слышишь меня с небес? – продолжала разговор, обращаясь, как бы к дочери, Валентина. – И молитв не знаю никаких, комсомолка я чёртова, а бабушка моя любимая учила ведь меня тайком, а папа всё запрещал. Не дожила бабушка до тех времён, когда церковь открыли в нашей станице. Фактически, бабушка и поставила меня на ноги, после трагической гибели отца мама запила, подружки всё утешали её самогоном, вот и превратилась она в алкоголичку. Трагическая судьба у моей матери», – пронеслось в голове у Валентины. За несколько дней до смерти мама рассказала Вале о своей жизни. Когда и как люди умирают, мы не знаем, мы только видим это, но сами не умираем. Вот и Валя не понимала, что мать умирает, она просто внимательно слушала её рассказ.

Мама Валентины была ребёнком войны. Родом она из Белоруссии. Оба её родителя работали на крупном заводе сельскохозяйственного машиностроения в городе Гомеле. Девочка училась на одни пятёрки, и потому уже третий год подряд её родителям давали для дочери путёвку в пионерский лагерь «Буревестник» недалеко от Морегорска. Министерство сельскохозяйственного машиностроения было богатым ведомством и отстроило для детей отличный лагерь, не хуже, чем «Артек», недалеко также был санаторий для семей с детьми и ещё несколько корпусов специализированных здравниц. О своих людях чиновники заботились, им строили целые города со всей инфракструктурой. В этом году из Гомеля с девочкой приехал ещё один мальчик, но он был на пару лет младше Валиной мамы и состоял в другом отряде. Целый год девочка ждала встречи со своими друзьями, с которыми подружилась в прошлом году, они переписывались между собой, учились на одни пятёрки и договорились, что приедут на отдых с первым заездом. Дети, которым был всего по одиннадцать лет, были очень благоразумны и воспитанны. Но 22 июня у них уже заканчивалось время отдыха и их отправляли по домам. И они, пятеро друзей, решили провести ночь с 21 на 22 в горах в своей любимой пещере, жечь костры, печь картошку. У них там было всё припасено. Одна девочка – была из Ленинграда, её родители работали на заводе «Вулкан» сельхозмашиностроения. Самый уравновешенный и умный мальчик-очкарик был из Харькова, его отец был главным инженером на известном тракторном заводе «Серп и молот». Девочка Гулира, поражавшая всех своей изысканной восточной красотой с двумя толстенными иссиня-чёрными косами была из Ташкента, её мама была ударником коммунистического труда на заводе «Ташсельмаш» и Валерка из Ростова-папы, так себя называл этот двенадцатилетний мальчик. Мальчик из простой рабочей семьи пытался блатовать. А его отец был передовиком на прославленном заводе «Ростсельмаш». Эти дети предупредили своих друзей, что опоздают на завтрак, чтобы вожатые не переживали. В тот день они так и не узнали, что началась самая кровавая война в их Отечестве. Они громко хохотали, когда услышали голоса в горах.

– На немецком говорят, – сказал мальчик из Харькова.

– Наверное, туристы, – решила умненькая Гулира, – тоже пещеры изучают.

– Пойдём, посмотрим, – рванула вперёд шустренькая ленинградка, за ней побежал Валерка, девочка ему явно нравилась.

Остальные сидели у костра, ели печёную картошку и жареный хлеб. Заранее припасённые сосиски они давно уже съели. Дети ждали рассвета, чтобы спуститься к морю и искупаться в лучах солнца. Море на рассвете – это восьмое чудо света.

Звук автоматной очереди нарушил их тихий разговор, доносился он как будто издалека. Потом раздались крики Валеры:

– Бегите, бегите к нашему выходу, здесь солдаты – они убивают, они в форме…

Дальше Валера уже не договорил. Эхом раздались выстрелы и оглушили детей. Первой очнулась Гулира.

– Быстро, быстро, – она схватила Валину маму за руки, – побежали, а то умрём.

– А Лена, Гуля, где Лена?

– Лены уже нет, а нас сейчас убьют, – твердила Гулира. – Саша, ты где? Не отставай, очки не потеряй.

– Гуля, подождите, давай Валеру потащим, – очкарикхарьковчанин дружил с Валеркой-ростовчанином, они были из разных социальных слоёв, но притягивались друг к другу, как плюс и минус.

– Саша, я тебя умоляю, беги за нами к нашему выходу, он узкий, взрослые туда не пролезут, слышишь шаги. Сейчас нас догонят. Саша, я тебя прошу, – Гулира уже кричала, но руку своей подружки не отпускала.

Дети нашли этот выход, вылезли и побежали. Им вслед раздавались выстрелы, но пролезти в этот лаз взрослые люди не смогли, но что-то им кричали вслед на русском языке с лёгким акцентом, чему Саша потом удивлялся, то на немецком, то на русском говорят. Дети побежали, куда глаза глядят. Прятались в кустах кизила и боярышника, зашли в чей-то сад и обобрали всю вишню-шпанку. До самого вечера они то прятались, то шли, куда глаза глядят, боялись напороться на бандитов, и в тоже время Саша рвался в милицейский участок, чтобы всё рассказать. Им надо было попасть в свой лагерь, а они попали на хутор. И первой, кого они увидели, была будущая Валина бабушка, тогда красивая молодая женщина с грустной улыбкой.

– Дети, чьи вы будете? Чего такие чумазые?

Девчонки заревели в два ручья, Саша всё спрашивал, как попасть в милицию. В двух словах объяснил ситуацию.

– Серёжа, Серёжа, – крикнула женщина вглубь двора, уже смеркалось.

Появился русоволосый парень с ясными светлыми глазами. На вид ему было лет 14—15. Это был будущий Валин папа. Когда Валина мама подняла на него свои фиалковые глаза, он был поражён, он не знал тогда, что это любовь.

А Валина мама сразу поняла, что влюбилась на всю жизнь. Так и оказалось.

– Серёженька, беги быстро в сельсовет, зови сюда дядю Мишу – участкового, папу и Иван Акимыча – председателя сельсовета, срочно, милый, скажи, что срочно. А вы пока идите, умойтесь и садитесь кушать.

Дети уже заканчивали трапезу, когда появились трое мужчин, следом зашёл Сергей. Хозяйка пригласила их за стол.

– Это диверсанты, – изрёк Михалыч, – война, дети, война.

– Какая война? – возмутилась Гулира.

– Какая война? – удивился Саша.

Валина мама промолчала. Она всегда была тихой и скромной отличницей.

– Великая война будет, – сказал Акимыч, – фашисты объявили нам войну. А ваши друзья стали первыми жертвами на нашей морегорской земле. Первыми жертвами первых диверсантов.

И дети вдруг осознали, что их друзей Ленку-ленинградку и Валерку-ростовчанина убили злейшие враги их страны.

– Сегодня в 4 утра немцы объявили нам войну, захвачена уже почти вся Белоруссия, бомбят Украину, – Акимыч вещал голосом Левитана, пытаясь сам осознать это.

– А Гомель? – насторожилась Валина мама, страшась ответа.

– И Гомель тоже. Парень, пойдёшь с нами, – сказал участковый Сашке.

Девочке сделалось дурно. Пока её отпаивали, Гулира висла на Сашке.

– И я с ним, и я с ним.

– Девочка, он скоро придёт, – увещевал её участковый дядя Миша, – мы сейчас на моём драндулете рванём в станицу к начальству, он там всё расскажет и приедем. Успокойся.

Так и произошло. Они уселись на мотоцикл «Урал», старый, дребезжащий, но работающий. В коляску сел Акимыч, сзади дяди Миши уселся Сашка. Пока мотоцикл пыхтел и рычал, Гулира всё держала Сашу за руку.

Потом через десять лет после войны, молодые и красивые Валины родители поедут в Ташкент на свадьбу Гулиры и Сашки. Это будет их первым совместным путешествием полным любви и надежд на светлое будущее. Сашка станет видным засекреченным советским учёным, Гулира – его любящей женой и матерью детей, будут они жить в Подмосковье, в Звёздном городке. Валины родители даже разок побывают у них в гостях, но это будет намного позже, после полёта первого космонавта. И Сашка с Гулирой приедут к ним в Морегорск, будут отдыхать в санатории, но всё свободное время проводить на хуторе у Валиных родителей.

Валина мама осталась жить на хуторе. Начальство пионерского лагеря «Буревестник» отправило детей по домам по возможности. Тех детей, чьи города и сёла были захвачены оккупантами, оставили в лагере, другие смены не принимали, а дети продолжали жить на побережье в лагере. Взрослые были уверенны, что война ненадолго и к осени вся эта катавасия закончится. Местные жители думали точно так же и чем могли помогали детям, оказавшимся волею судьбы без родителей. Валину маму оставили в лагере, в Белоруссию путь был закрыт, хотя Гомель ещё месяц оставался в зоне действия Красной армии, но бомбардировали его регулярно. Завод эвакуировать не успели, мама работала на заводе, младшая сестрёнка оставалась с бабушкой. Отец ушёл в партизаны. Письма ещё целый месяц приходили на лагерный адрес. Дети, которые не были эвакуированы, ещё полгода были в лагере. Потом пришёл приказ отдать их в морегорский детский дом, который будет эвакуирован. Фашисты уже захватили большую половину побережья, дошла очередь и до Морегорска. Валина мама побежала на хутор, она часто там бывала. То играла с маленькой сестрёнкой Серёжи, то помогала его маме по хозяйству. Отец Серёжи был на фронте. Оторванная от своей семьи, девочка искала материнского тепла и ласки у своей будущей свекрови. А Серёжа стал для неё центром вселенной, он учил её сельским премудростям и играм, и она внимала каждому его слову. Он уже работал комбайнёром в поле, несмотря на то, что ему было всего 15 лет. А что тут поделаешь? Всех взрослых мужчин забрали на войну. У этих детей не было детства. Но Валя помнит своего отца, как он с любовью рассказывал о своём детстве, о военных годах. Валя всегда удивлялась, как можно с любовью рассказывать о войне? Можно. Ведь жизнь идёт, и в ней всегда случается много интересного – и плохое, и хорошее.