Текст книги "О чем молчат вороны"

Свидетельница

Свидетельницу положили в местную больницу, чтобы очистить ее организм от наркотиков и обследовать.

Раньше я бывала только в громадной больнице, куда отправили дядю Мика после сердечного приступа. Мы собрались там всей семьей, нетерпеливо дожидаясь новостей. Строгий врач уточнил, обязательно ли ждать такой большой компанией, и тетя Джун на него накричала, из-за чего нас чуть не выгнали. К счастью, тетя Вив в тот же момент разрыдалась, а вслед за ней принялись реветь мои младшие двоюродные братья и сестрички – они никогда не оставались в стороне. Врачам было неловко прогонять хныкающих малышей, и все сошло нам с рук. А чуть позже сообщили, что дядя Мик поправится, и папа купил нам шоколадки и чипсы из автомата, чтобы это отметить.

Местная больница ни капли не походила на городскую, в которой лежал дядя Мик. Перед нами предстало неуклюжее здание, обшитое досками и тянущееся во все стороны, будто к нему все пристраивали и пристраивали помещения, когда возникала необходимость, и располагали их там, где было сподручнее. Фасад сиял бодрящей яркой синевой, а на крыше, на большой табличке с надписью «БОЛЬНИЦА», сидели во́роны.

Мы с папой зашли в людный вестибюль. Там было ужасно шумно. Все болтали – обменивались слухами, обсуждали родных и детей. И, конечно, пожар. Я прислушалась к обрывкам разговоров.

– Как жаль, что он умер…

– Слава богу, дети целы!..

– Надеюсь, Тома Кавану скоро найдут…

– Моя милая Рози помогает с поисками. Говорит, пока никаких зацепок…

– Я слышала, что у них были неполадки с проводкой. Уже сказала Джиму, что надо бы и у нас проверить…

Я отстранилась от сплетен. Местные жители знали не больше моего, и никто из присутствующих не был особенно встревожен или опечален, а значит, они вряд ли хорошо знали Тома Кавану и Мартина Флинта.

Папа подошел к стойке медсестер в дальнем углу. Вокруг нее собралась группка жалобщиков, недовольных тем, что приходится долго ждать врача. Одна из медсестер, явно уставшая блондинка, поспешила к папе.

– Извините, – выпалила она, – но один из врачей слег с гриппом. Мы ничего не успеваем. Вы не могли бы вернуться завтра?

Папа показал ей свое удостоверение.

– Я следователь. Мне надо поговорить со свидетельницей пожара в детском доме. Насколько я понимаю, она лежит у вас?

Усталые синие глаза медсестры зажглись облегчением, когда она поняла, что папа пришел не лечиться.

– О, конечно! – Она махнула рукой на коридор. – Палаты у нас там. Я вас прово…

Она осеклась. Сильный порыв ветра распахнул входную дверь, и в приемную залетел вихрь пыли. Папа тут же ее захлопнул, но пациенты уже раскашлялись, и некоторым пожилым больным явно стало на порядок хуже.

Медсестра тяжело вздохнула.

– Мм, вы же сами найдете дорогу? Я подойду, если вам что-нибудь потребуется.

– Я справлюсь, – заверил ее папа.

Я поспешила вперед него. В дверях были небольшие стеклянные окошки, и я заглянула в ближайшую палату, уставленную рядами коек. В основном там лежали пациенты папиного возраста и старше, но на одной я заметила худую темноволосую девушку. Возможно, это она?

– Пап, вроде тут… – бросила я через плечо, но меня прервал другой голос.

– Вы из полиции? По поводу пожара?

В дверном проеме дальше по коридору стояла другая девушка, бледная, с короткими черными волосами и в длинном зеленом свитере поверх больничного халата. Взгляд у нее был ясный. Если это в самом деле наша свидетельница, наркотики вывели успешно. Все в ней излучало резкость: острые скулы, жесткие волосы, блеск в темных глазах.

Папа подошел к ней и улыбнулся.

– Да, я детектив и веду расследование. Это вы были там той ночью?

– Я.

– Если вы не против, я бы обсудил с вами то, что вы видели.

Она окинула его взглядом и хмыкнула, как бы показывая, что он ее не впечатлил. А потом кивнула и зашла в палату. Папа последовал за ней.

Эта комната выглядела точно так же, как общая, но была на одного пациента. Наша свидетельница села на кровать, вытянув перед собой ноги, и повернулась к окну. Смотреть там было особо не на что – только листья и пыль кружились в лучах дневного солнца, – но ее этот вид как будто завораживал. Или она таким образом показывала, что игнорирует нас… Точнее, папу. На меня, невидимку, никто не обращал внимания.

Папа пододвинул стул к койке и сел. Я встала за его плечом.

– Меня зовут Майкл, – представился он. – Назовете мне свое имя?

Она ответила, не отворачиваясь от окна.

– Разве вы его не знаете, мистер детектив?

Я вздохнула.

– Видимо, она не помнит, что не смогла никому сказать, как ее зовут, потому что была совсем никакая, когда ее нашли.

Девушка, конечно, меня не услышала. Однако через секунду-другую повернулась к папе и сказала:

– Я Изобел Кэтчин[2]2
  Catching – ловить, поймать (англ.).


[Закрыть]. Вы можете звать меня просто Кэтчин.

Папа вскинул брови.

– Кэтчин? Необычная фамилия.

Изобел пожала плечами.

– У моей прапрабабушки хорошо получалось ловить сбежавший скот, и белый хозяин назвал ее Кэтчин. Перечить ему она не могла: такие были времена.

Папа моргнул.

– Вы коренная австралийка?

Она ухмыльнулась.

– Что, недостаточно смуглая? Думаете, все аборигены одного цвета?

– Вовсе нет, – возразил папа. – Вы меня не так поняли. Кроме того, моя жена была коренной австралийкой.

Изобел распахнула глаза и произнесла с едким сарказмом:

– Надо же! Значит, мы с вами обязательно подружимся!

Я нахмурилась. Зачем вредничать? Папу это, правда, не обидело. Он продолжил говорить ласковым голосом:

– Кэтчин, что вы видели в ту ночь, когда случился пожар?

Она откинулась на подушки.

– Может, ничего и не видела. Или наоборот. Зависит…

– От чего?

Она посмотрела на меня – то есть на то место, где я стояла, – и тут же отвела взгляд.

– От того, поверите вы мне или нет.

– Я все готов выслушать, – пообещал папа.

– Это вы сейчас так говорите. А как я начну, сразу меня перебьете и скажете, что не существует ни чудовищ, ни иных мест.

Чудовищ? Иных мест?

– Пап, она над тобой издевается.

Он едва заметно покачал головой. Папа ей верил, и, когда я взглянула на Кэтчин, сразу поняла, почему. Из ее взгляда пропала насмешка, и она смотрела как бы внутрь себя, на нечто, видимое лишь ей. Ноздри сердито раздулись, губы плотно сжались. Не знаю, что могло напугать эту бесстрашную девушку, но чем бы оно ни было – она не шутила.

– Я вполне способен поверить в чудовищ и, мм, иные места, – сказал папа.

Кэтчин сгорбилась.

– Это надолго. Началось все даже не с пожара.

Вдруг я осознала, что ей на самом деле хочется выговориться. И она всего лишь пытается убедиться в том, что ее выслушают. И папа это понял.

– У меня полно времени.

Он выключил свой телефон и удобнее устроился на стуле, показывая, что готов сидеть здесь хоть до скончания веков.

– С чего все началось?

Кэтчин еще некоторое время сидела неподвижно и молчала. Ее взгляд снова метнулся в мою сторону, хотя она никак не могла меня видеть.

А потом она сказала:

– Все началось с заката.

Кэтчин

Закат

Мы на вершине каменистого холма.

Мамины волосы алее заходящего солнца.

– Я тебе говорила не доверять краске «Багровая мечта», – говорю я.

Она усмехается.

– Как ты, Иззи?

– Мерзну.

Мамино вязание не лучше ее краски для волос.

Свитер длинный, но не греет.

Она набрасывает свою куртку мне на плечи.

– А теперь?

– Лучше.

– Спокойнее?

Я киваю. Да.

Намного спокойнее, чем дома.

Там, где грубость. Несправедливость. И я злюсь.

Я не умею сдерживаться.

Я загораюсь внутри.

Становлюсь огнем.

В эту поездку мама научила меня словам, которые укротят огонь.

Именам всех Кэтчин, от прапрабабушки до нас.

Ба Труди Кэтчин…

Бабуля Сэди Кэтчин…

Бабушка Лесли Кэтчин…

Мама…

Я.

Их не произносят.

В нашей семье мертвых не называют.

Я повторяю их про себя.

И сердцем могу дышать.

Я всегда знала, что Кэтчин – сильные.

Не знала, через что они прошли.

Не обо всем.

Пока мама не рассказала мне в эту поездку.

– Кэтчин – бойцы. Нам приходилось сражаться, чтобы выжить. Сила всех женщин нашего рода перетекала из одного поколения в другое и собралась в тебе, Иззи.

Я прикрыла лицо ее курткой.

Мама улыбнулась.

В небе загрохотало.

Улыбка растаяла.

– Сегодня дождь не обещали. Пойдем.

Мы спустились по каменистому холму. Побежали к машине.

Земля здесь плоская.

Ее затапливает в дождь.

Мама заводит машину.

– Ремень!

С неба льется вода.

Шины скрипят по грубой земле. Выезжаем на дорогу.

Вспыхивает молния. Гремит гром.

Дождь усиливается.

Дворники не справляются.

Мама включает фары – бесполезно.

Ливень поглощает все.

Ничего не видно.

Трасса. Где она?

В машину врезается стена воды.

Река!

Моя голова ударяется о стекло.

Глаза закрываются.

Время проходит.

Я открываю глаза.

Кто-то кричит. Мама.

Дергает мой ремень. Пытается отстегнуть.

Тянется, огибая ствол.

В машине растет дерево. Странно.

Нет. Это ветка.

Переднее стекло разбито.

Вода врывается внутрь.

Мама снова кричит. Ничего не понимаю.

Вода доходит мне до груди…

Шеи…

Подбородка…

Мама смотрит на меня.

Шевелит губами.

Последнее слово.

Меня проглатывает вода.

Ремень щелкает.

Меня уносит течение.

Мама!

Голова кружится.

Руки, ноги онемели.

Я не умру.

Сила всех женщин нашего рода перетекала из одного поколения в другое и собралась в тебе.

Это важно.

Бабуля Сэди. Надо что-то о ней вспомнить.

Легкие требуют воздуха.

Я потерялась в темной воде.

Нет ни верха, ни низа.

Подо мной светятся слова.

Произносятся маминым голосом.

Когда твоя бабуля была малышкой, правительство забрало ее у мамы. Из-за закона, который позволял забирать детей просто потому, что они аборигены…

Ее голос меня не обманет.

Верх – подо мной!

Я переворачиваюсь в воде.

Плыву за словами.

Ее посадили на корабль. Повезли в плохое место. Но люди из правительства не знали, какая твоя бабуля сильная. Она родилась в день сильного шторма, и, когда впервые заплакала, плач ее походил на раскаты грома.

Рот открывается.

Просит воздуха.

Наполняется водой. Я задыхаюсь!

Я реву.

Громовой рев выталкивает воду.

Она спрыгнула с корабля в волны и поплыла. Через все море до берега, а потом через реки, одну за другой, к своей маме.

Твоя бабуля плавала, как рыба.

Ноги ожили.

Пинаю воду.

Раз. Второй.

Снова.

Плыву, как рыба.

Как моя бабуля.

Разрезаю поверхность воды.

Тяжело дышу.

Вдох.

Выдох.

Легкие горят. Глотаю воздух.

Дождь все льется.

Меня уносит течение.

Рука задевает что-то. Дерево?

Хватаюсь.

Не дерево.

Корень, идущий от дерева на берегу.

Карабкаюсь по нему.

Молния разрывает небо.

На берегу кто-то лежит.

Мама!

Шагаю к ней, покачиваясь.

Небо потухает.

Добираюсь до нее в темноте. Падаю на колени.

– Мама, проснись!

Вспыхивает молния.

Мамины глаза открыты.

Смотрят.

Но не видят.

Прикладываю палец к ее шее.

Пульса нет.

Она мертва.

Иное место

Я плачу, пока молнии не потухают.

Кричу, пока гром не стихает.

Вою земле.

Верни ее!

Земля молчит.

Вскоре и я замолкаю.

Падаю на землю. Глаза закрываются.

Не хочу просыпаться…

Но просыпаюсь.

Все не так.

Надо мной висят два солнца.

Нет реки. Только ручей.

Деревья стоят без листьев. Лес голых веток.

Все цвета смыло.

Небо серое, не синее.

Даже солнца бледные.

Там, где лежала мама, пусто.

Она пропала.

Невозможно.

Она точно была здесь.

Поднимаюсь. Щупаю землю, словно та поглотила тело.

Нет.

Может, не оно пропало. Может, пропала я.

Очутилась в странном месте. В другом.

Голова ноет. Прикладываю ладонь.

В волосах что-то липкое.

Кровь.

Мне больно. Я одна.

В каком-то другом месте.

Должно быть страшно.

Но нет.

Мама умерла. Только это важно.

Воспоминания пронзают жестоко.

Мы на холме. Шторм. Машина. Вода.

Мама что-то сказала.

Одно слово.

Перед тем, как отстегнуть мой ремень.

Тогда я его не услышала.

Слышу сейчас.

Живи.

Снова падаю на землю.

Сердце полое.

Пустое.

Тело тяжелое.

Слабое.

Может, и я померкну…

Как это бесцветное место.

Нет.

Живи.

В горле встает комок.

Льются слезы.

Она спасла меня перед смертью.

Попросила одного.

Живи.

Не хочу.

Но должна.

Встаю. Мир кружится.

Шагаю. Едва сохраняю равновесие.

Боль шипами пронзает голову.

Бреду к ручью. Жадно пью воду.

Вижу стаи рыб.

Еда.

Возвращаюсь к деревьям.

Отламываю ветку.

Затачиваю о камень.

Копье.

Захожу в воду.

Рыбы уносятся. Вода замирает, и они возвращаются.

Заношу копье.

Врезается в песчаное дно.

Упуская рыбу.

Еще раз.

Поднимаю. Целюсь. Бросаю.

Промахиваюсь.

Живот рычит.

И не только он.

Вдали силуэты.

Мерцают на воздухе, словно они из воды.

У всех по четыре лапы.

По одному хвосту.

Большие пасти. Обнажены сверкающие клыки.

Играют мышцами, ступая лапами по земле.

Сжимаю копье.

Их слишком много, не одолеть.

Слышу короткий лай.

Все бросаются на меня.

Убегаю в лес голых веток.

Чудища света несутся за мной.

Ревут, окружают воем.

Страх придает силы ногам.

Рядом что-то мерцает.

Ударяю копьем. Чудище взвизгивает.

Бегу дальше.

Вой стихает.

Деревья заканчиваются.

Больше нет леса. Только каменная стена.

Смотрю налево. Направо. Она тянется бесконечно.

Меня загнали в тупик.

Живи.

Бросаю копье и лезу.

Мир сжался до краев и углов.

Карабкайся вверх. Хватайся за выступ. Подтянись.

Найди выемку – вот!

Поставь ногу. Вытянись…

Подо мной раздается вой.

Смотрю вниз.

Чудища бродят у подножия стены.

Одно раскусывает копье.

Остальные сражаются за остатки.

Треск. Рык. Когти. Зубы.

Так съедят и меня.

Ползу дальше.

Мышцы болят.

Пальцы дрожат.

Почти.

Вижу вершину утеса!

Никак не добраться.

Камень гладкий, плоский.

Ищу уступы. Нету.

Справа есть выступ. Можно там отдохнуть. Подумать, как быть. Тянусь изо всех сил.

Недостаточно.

Не могу спуститься. Не могу подняться.

Уступ – мой единственный выход.

Не дотянуться. Разве что прыгнуть.

Вдыхаю.

Смотрю на него.

Прыжок.

На мгновенье я – птица.

Облако.

Лист на ветру.

Правая рука хватается за каменный уступ.

Пальцы врезаются в выемку.

Тело раскачивается.

Мышцы растягиваются… Хруст.

Кричу, но не отпускаю.

Хватаюсь второй рукой.

Боль разрывает руку.

Они не хотят держаться.

Вдыхаю воздух. Раз. Другой.

Вверх!

Запрыгиваю на уступ.

Падаю грудью вниз, размахивая ногами.

Опускаюсь на твердый камень.

Тело дрожит. Рука болит.

Но я жива. Пока что.

Чуть не упав, я кое-чему научилась.

Голос сказал мне жить…

В этот раз он был не только мамин.

Мой тоже.

Закрываю глаза.

Ветер обдувает истерзанное тело.

На мгновение все замирает.

Пауза.

Отдых.

Потом ветер приносит эхо.

Голоса.

Кто-то говорит где-то наверху.

Открываю глаза.

– Эй? – кричу.

Тишина.

Поднимаюсь, пробую снова.

– Эй, там есть кто-нибудь?

– Оно говорящее. – Голос шипит.

– Все девочки говорят.

– Да. Говорят. Плачут. Кричат.

Две фигуры возникают на утесе.

Спрыгивают вниз.

Думаю, сорвутся.

Но они… слетают?.. на уступ.

У них крылья. Кожистые. Серые.

Одежды тоже серые.

Длинные мантии, скрывают головы и тела.

Сливаются со всем, сложно увидеть края.

Лица за белыми масками с человеческими чертами.

Не могут они быть людьми.

Зря я их позвала.

Что-то с ними не так.

Не только их странный вид.

Что-то еще.

Мне жутко, волосы дыбом встают.

Сейчас бы мое копье.

– Что вы такое? – Вопрос.

Они отвечают хором: – Хвататели.

Один показывает на себя: – Я тот, кто Первый.

Показывает на другого: – Он тот, кто Второй.

Первый крупнее. Первый – первый. Главный.

Главные хотят всем показать, что у них власть.

– В ней есть краски, – говорит Второй.

– Яркие, – соглашается Первый. – Красиво. Как радуга.

Второй подпрыгивает ко мне.

– Ты одна, маленькая радуга?

От страха сводит живот.

– Нет, – вру. – Я здесь с мамой.

Которая умерла.

– И папой.

Который сбежал к другой много лет назад.

– Целой компанией.

Первый затихает. Склоняет голову набок. Прислушивается.

Смеется.

– Лгунья. Нет ни родителей, ничего нет. Маленькая потерявшаяся радуга.

Я отползаю назад, упираюсь спиной в камень.

– Не бойся, мы находим потерявшееся, – говорит Второй. – И тебя нашли.

– Мы тебя схватим, – соглашается Первый.

– Не подходите! – кричу.

Они не боятся.

Я маленькая, они большие.

У них есть крылья.

Цепкие когти.

У меня – только я.

Я не свожу с них глаз.

А сама ощупываю стену.

Ищу камень. Оружие. Что-нибудь!

Ничего не нахожу.

Они приближаются.

За маской слышен вдох.

– Она повреждена.

Второй недоволен.

Повреждена – это плохо?

Плохо для них, хорошо для меня.

– Да, – говорю, – я сломала руку. Разбила голову. Со мной все не так.

– Ее можно залатать, – говорит Первый.

– Чтобы снова сломать? – спрашивает Второй.

Первый пожимает плечами.

– Не наша забота. Наше дело – хватать. Латать. Отдавать ему.

Второй кивает.

Первый бросается ко мне.

Я замахиваюсь кулаком. Пинаюсь. Кричу.

Бесполезно.

Нечеловеческое создание крупнее меня.

Быстрее меня.

Сильнее меня.

Меня схватили.

Внизу

Мы парим над лесом голых веток.

Я не бьюсь.

Нет крыльев.

Если высвобожусь – упаду.

Первый кружит в воздухе.

Под нами каменная глыба. Похожа на яйцо, лежащее на боку.

Напротив – дерево.

Между ними – грязь.

Несемся прямо к ней.

Желудок подлетает к горлу.

Кожа вот-вот лопнет.

Земля раскрывается, словно пасть.

Нас поглощает.

Падаю на пол. Встаю. Еле держусь на ногах. Серая дымка.

Ладонь ударяется о холодный камень. Стена.

Стена переходит в пол. Пол переходит в потолок.

Тоннель.

Второй говорит Первому:

– Надо сказать ему, что мы схватили.

– Я скажу. Ты ее залатай.

Крылья Второго опускаются от разочарования.

– У тебя хорошо выходит. Будет блестящая, как новая.

Второй выпрямляется. Гордый.

Мой желудок закручивается в узел.

Я – кукла.

Добыча.

Для него.

По-настоящему главного. Первый – главный только для Второго.

Есть кто-то еще.

Второй берет меня за руку.

Куда-то ведет.

Я не сопротивляюсь.

Сейчас мне некуда бежать.

Коплю силы. Жду, пока появится возможность.

Перед нами дверь.

Серая, как и все.

Второй ее распахивает. Вталкивает меня внутрь.

Вижу полки.

На них прозрачные кубики желе.

Не может быть.

Это что-то другое.

Дверь закрывается.

Щелкает замок.

Я взаперти.

Второй бросается ко мне. Я отпрыгиваю.

Поднимаю руки.

Сломанная не собирается в кулак.

Не может меня защитить.

Второй пролетает над моей головой.

Приземляется у полок. Берет два кубика, подбрасывает в воздух.

Сверху выбрасывается металлическая рука, ловит кубики.

С потолка свисает много рук.

Кубики летают туда-сюда.

Слепляясь.

Разлепляясь.

Второй наблюдает за руками.

Я осматриваюсь.

Ищу оружие… выход… что-нибудь.

Ничего нет.

Слышу мамин голос в голове: «И знания можно использовать как оружие, Из».

Она так сказала, чтобы я согласилась пойти в школу.

Вовсе не значит, что это правда.

Второй глупее Первого.

Может, о чем-то проговорится?

– Что это за место? – спрашиваю.

– Сюда мы приносим краски.

– Я отдам вам часть своих красок, если поможете мне выбраться.

Второй смеется. Звук высокий. Резкий.

– Краски не для нас! Мы находим. Даем. Себе не оставляем. Они для него.

– Кого «него»?

– Того, кто забирает цвета.

Бессмысленно.

Сверху кто-то шипит.

Руки растворяются в облаке пара.

Что-то падает.

Желе. Другой формы. Не кубик, а сфера.

Второй выцепляет его из воздуха.

– Лекарство!

Подлетает ко мне.

Я отхожу.

Нетерпеливо фыркает, шлепает сферу о мою сломанную руку.

Пытаюсь ее счистить.

Счищать нечего.

Она впиталась в кожу.

Жжет.

Снаружи. Потом внутри.

Падаю.

Корчусь.

Кричу.

Жжение слабеет.

Чувствую его все меньше, меньше, потом – ничего.

Приподнимаюсь.

Нет боли. Нигде.

Трогаю руку. Целая.

Лекарство.

Второй возвышается надо мной. На руку падает вторая сфера.

Пытаюсь смахнуть. Слишком поздно. Она – часть меня.

В этот раз нет жжения.

Только туман в голове.

Второй выволакивает меня из комнаты.

Пытаюсь запомнить дорогу.

Не могу.

Все сливается в серость. Один тоннель. Потом – другой.

Я в комнате. Большой? Маленькой?

Не знаю. Меня клонит в сон.

Мир постепенно меркнет.

Хвататель бросает меня на пол.

Не на пол. На кровать.

Голова ударяется о подушку.

Он уходит.

Я борюсь со сном.

Проигрываю.

Бет

Правда

Кэтчин резко оборвала свой рассказ и повернулась к окну. Она сидела, всматриваясь в длинные вечерние тени, а я обдумывала услышанное.

Чудовища, иные места. Измерения. Все это казалось невероятным, но я чувствовала, что Кэтчин не лгала. В конце концов, я – живое доказательство тому, что в мире больше граней, чем нам кажется. Ладно, не живое… но все же доказательство.

Только мы пока не узнали, как Кэтчин вернулась в наше измерение в ночь пожара.

– Не можешь же ты остановиться на этом моменте?! – выпалила я. – Как ты спаслась?

Само собой, она не обратила внимания на мои слова. Я посмотрела на папу.

– Спроси ее, что было дальше!

Он проигнорировал меня и сказал, обращаясь к Кэтчин:

– На сегодня все, да? Ничего страшного. Я еще зайду.

Что на него нашло? Мы даже не добрались до пожара, а его-то нам и надо расследовать! Вдруг Кэтчин к нам повернулась, и я со стыдом обнаружила, что глаза и щеки у нее впали – ей было тяжело рассказывать эту историю. Папа это заметил. В отличие от меня.

Он встал и улыбнулся.

– Может, мне с кем-нибудь связаться? С вашим родственником, например?

– Переживаете, что я совсем одна? – Ее губы сложились в злую ухмылку, четко говорящую: «Оставьте меня в покое!» – Не стоит. У меня есть кое-кто.

Папе явно хотелось уточнить, кто именно, но он сдержался. Я пошла за ним к двери, но обернулась на Кэтчин, прежде чем выйти. Просто чтобы убедиться, что она в порядке.

Она смотрела прямо на меня.

Нет, конечно нет. Она смотрела сквозь меня, на папу. Я подавила желание помахать ей и выскочила в коридор до того, как дверь захлопнулась.

Я не проходила сквозь стены при папе. Зачем лишний раз напоминать ему о том, что я мертва? К тому же мне и самой приятно было вести себя, как живой человек. Если бы я потеряла осознание вещественности мира, я бы начала пролетать через все, словно… ну, призрак.

В приемной чуть убавилось пациентов, и у стойки дежурила только та светловолосая медсестра, которая нас встретила. Она выпрямилась, увидев папу, и с заметным любопытством спросила:

– Долго вы там сидели! Ну как, она вам помогла? Она не очень хорошо помнит события той ночи.

Все пациенты тут же повернулись к нам и прислушались.

Папа едва заметно улыбнулся. Он понимал, что им хочется свежей информации, чтобы обсудить с родными. Разумеется, он не собирался их подкармливать. Хорошие полицейские не сеяли слухи. Вместо этого папа сказал:

– Ей бы не помешала поддержка семьи. К ней кто-нибудь приходил?

Медсестра покачала головой.

– Соцслужбам удалось найти только ее мать. Девочка сбежала из реабилитационного центра в городе. Мама приедет ее забрать где-то через неделю.

Не приедет. Я думала, что папа им скажет. Как ни странно, он всего лишь поблагодарил сестру и отправился к выходу, а пациенты и сама медсестра разочарованно посмотрели ему вслед.

– Почему ты уходишь?! – возмутилась я. – Как они смогут позаботиться о Кэтчин, если не знают, что ее мама умерла?!

Папа ответил, только когда мы дошли до безлюдной парковки.

– Она не умерла.

– Она утонула в реке!

– Сомневаюсь, Бет.

Я растерянно нахмурилась. Неужели он не поверил в эту историю?

– Кэтчин не врала. Я в этом уверена.

– Я этого и не говорил. Она рассказывала правду, только по-своему.

– В смысле?

– Что ж… взять, например, мерцающих чудищ. Если смотреть на горизонт в жару, кажется, будто он мерцает. Она целый день бродила по берегу, скорее всего, страдая от жажды и не до конца понимая, что есть что. Поэтому приняла мерцающий горизонт за несущихся на нее чудищ.

– Ладно, а с чего бы ей воображать, будто ее мама умерла?

– Если это мама отправила ее в реабилитационный центр, вполне возможно, что Кэтчин почувствовала себя преданной и покинутой – отсюда история о смерти. К тому же несколько месяцев назад здесь и правда пронесся ураган. Помнишь, об этом говорили в новостях? Многие постройки из-за него пострадали, но никто не умер.

Все сходилось, но я не готова была сдаться.

– А как же другое измерение? Хвататели?

– Когда в жизни все круто меняется – например, тебя кладут в реабилитационный центр, – ты чувствуешь себя там, как в чужом мире. А работники центра наверняка давали ей лекарства.

– Ей было плохо от этих «лекарств»!

– Отходить от наркотиков тяжело, Бет.

О… Значит, Кэтчин сплела все эти события в одну историю, не лживую, как и сказал папа, но лишь отчасти правдивую. Мне стало очень обидно за то, что я во все поверила.

Папа достал телефон и взглянул на экран. Потом пробормотал:

– Голосовое сообщение.

Он нажал кнопку и приложил телефон к уху. А через несколько секунд тяжело вздохнул.

– Что такое? – спросила я.

– Банковские счета, – ответил он, убирая мобильный в карман. – Тома Каваны и Мартина Флинта. Мы следили за операциями по их счетам в надежде отследить передвижения Каваны. Или даже Флинта – мало ли, это не он сгорел при пожаре. Так вот, у них обоих намного больше денег, чем должно бы быть.

И что с того?

– Что это значит?

– Вполне возможно, что они присваивали часть денег, которые должны были идти на детский дом. Вот и объяснение тому, почему сбежал Кавана. – Папа сердито покачал головой. – Как я и думал – это пустая трата времени! Пожар начался из-за плохой проводки, огонь разгорелся быстро, как это обычно и бывает. Кавана понял, что проверки не избежать, и скрылся. Флинт задохнулся в дыму. А пока искали директора, нашли девочку-подростка, которая сбежала из города и не имеет к этому делу никакого отношения.

Он выхватил ключи из кармана и направился к машине.

– Куда теперь? – спросила я.

– В отель.

В отель, где он снова утонет в пучине горя, потому что ему не надо думать над расследованием.

– Может, перекусишь? На главной улице есть кафе, вроде неплохое. Наверное, оно еще открыто.

– Не голоден.

Он с утра ничего не ел, и здесь дядя Кельвин не придет с порцией вкусной тушеной говядины и запасом отборных шуток. Рассмешить папу ему пока не удавалось, а вот есть он его заставлял успешно. Сейчас же позаботиться о папе могла только я.

– Перекуси сандвичем, – попросила я.

Он не удостоил меня ответом и устало поплелся дальше. Я в отчаянии выкрикнула:

– Папа, не молчи! Поговори со мной. Вот же я!

Он ненадолго замешкался, а потом сказал, не отводя взгляда от дверцы автомобиля.

– Нет. Тебя нет.

А потом сел в машину и завел двигатель.

– Неправда! – крикнула я ему вслед. – Я здесь!

Шум мотора заглушил мой голос. Папа унесся прочь. Я осталась в одиночестве. Правда, мне было одиноко и до того, как он уехал. Странно, что с ним я чувствовала отчужденность, но ощущала себя частью семьи рядом с дядями и тетями, хотя они как раз меня не видели.

Все шло не так, как мне хотелось. Я думала, расследование поможет папе взять себя в руки. Теперь на это не стоит надеяться.

Зачем Кэтчин нам соврала?

Глупо на нее сердиться, но я ничего не могла с собой поделать. И сердилась за то, как легко она меня обманула. И она не дала никакого намека на то, что дело более запутанное, чем кажется. Нет бы придумать что-нибудь любопытное о пожаре, раз все равно сочиняешь! Чтобы папа поверил, будто здесь кроется настоящая тайна. Конечно, неправильно так думать, но сейчас меня это не волновало.

Кипя от злости, я влетела обратно в больницу, прямо сквозь стены и двери, и остановилась у кровати Кэтчин, уже собираясь на нее накричать.

Она посмотрела прямо на меня.

– Долго ты.

Я подавилась своими же словами и произвела ряд бессмысленных звуков, после чего все-таки смогла составить предложение:

– Ты меня видишь?

Она закатила глаза.

– Как?! Только папа меня видит!

Кэтчин зевнула, словно для нее разговоры с призраками были обычным делом.

– Моя мама могла видеть умерших.

Значит, и она могла. Потому что сила всех женщин ее рода перетекала из одного поколения в другое и собралась в ней.

Невероятно. Кто-то помимо моего отца мог меня видеть. Разговаривать со мной. Я была так поражена, что не знала, что сказать.

А Кэтчин как ни в чем не бывало спросила:

– Твой папа тебя убил?

Я разинула рот от удивления.

– Чт… Нет, конечно! Что ты такое ужасное говоришь?!

– Тогда почему ты его преследуешь?

– Я его не преследую. Я за ним приглядываю.

– Тогда кто тебя убил?

Я пожала плечами.

– Какой-то водитель потерял управление в сильный дождь. Просто несчастный случай.

Она нахмурилась.

– Тогда почему ты тут застряла?

– Я не застряла.

– Ты на этой стороне. Как будто у тебя остались незаконченные дела или вроде того. Если тебя не убили, почему ты так плохо справляешься с тем, чтобы быть мертвой?

– Что за чушь? Разве можно с этим хорошо справляться?

– Да. Двигаться дальше. На следующую ступень.

– Э-э… может, это и есть моя «следующая ступень»?

– Вряд ли. Это предыдущая. Тебя никуда не тянуло?

– Нет… – Я осеклась. Да, после того, как я умерла, у меня перед глазами плясал яркий свет, словно блики на гранях кристалла. Я бы пошла навстречу этим краскам, если бы не услышала, как меня зовет папа.

Кэтчин внимательно наблюдала за выражением моего лица.

– Дай угадаю. Ты собиралась уйти на другую сторону. А потом решила, что будет лучше таскаться за этим печальным стариком.

Я нахмурилась.

– Вовсе он не «печальный старик».

– Выглядит жалко.

– Ну, само собой, ему грустно после того, что произошло.

Кэтчин распахнула глаза и заговорила сладким голосом:

– Неужели с ним случилось что-то ужасное? – А потом сощурилась и холодно добавила: – Нет, подожди – с тобой. Ты умерла. Не он.

– Это и его горе!

Мне не нравились ее слова. Тем более что глубоко внутри я понимала: в них есть доля истины.

В груди снова закипела ярость, и тело окутал жар, от которого защипало кожу.

– Ты ничего о нем не знаешь. А вот я знаю кое-что о тебе, Изобел Кэтчин. Не была ты ни в каком другом мире, и твоя мама не умерла. Просто отправила в лечебницу для наркоманов! – Жар ударил мне в голову, и каждое мое слово пылало. – Лучше разберись со своей жизнью, а нас с папой оставь в покое!

Лампа под потолком взорвалась.

Я вскрикнула от неожиданности. Кэтчин юркнула под кровать и пряталась там, пока не погасли искры и не перестало падать стекло.

– Ты в порядке? – спросила я, когда она вылезла.

– Ага. – Она встряхнула одеяло, смахнула с матраса осколки и забралась на матрас. – Не благодаря тебе, конечно.

– Это из-за меня она лопнула?

На самом деле я понимала, что да – из-за меня. Жар, окутавший мое тело, вышел наружу. Просто верилось в это с трудом.

– Ты знаешь, как я это сделала?

– Призраки могут такое проворачивать, если очень разозлятся. Или обрадуются, или расстроятся – не важно. Мама мне об этом говорила.

Я посмотрела на разбитую лампу неверящим взглядом. Со мной такое случилось впервые. Правда, меня ничего так сильно не сердило с тех пор, как я умерла.

А теперь вся негативная энергия покинула меня, выплеснувшись наружу. Злоба больше не заволакивала мое сознание, и я поняла кое-что важное.

Кэтчин считала, что папа меня подвел. Сначала она думала, что это из-за него я умерла, а сейчас – что из-за него я не могу «двигаться дальше». Она всего лишь пыталась мне помочь. Просто делала это по-своему.

– Извини, что накричала… За все извини.