Текст книги "О чем знает ветер"

Я бы непременно остановилась и тоже почитала, да Оэн продолжал тянуть меня, и вдобавок какой-то джентльмен придержал для нас дверь и приподнял шляпу – мол, мое почтение, мэм. Словом, я оказалась в магазине. И тотчас мысли о новости, напечатанной в «Айриш Таймс», были вытеснены растерянностью. С ужасом глядела я на ряды полок, на широкие, будто улицы, проходы меж ними, на манекены, на пышный декор. Разумеется, популярные мотивчики вперемежку с рекламой не лились на покупателя из замаскированных колонок, и не было флуоресцентных ламп, зато навощенные полы так и сверкали в мягком свете люстр. Я поняла, что угодила в мужской зал, и стала озираться в поисках вывески, которая указала бы мне дорогу в зал дамский.

«Пара платьев, чулки, ботинки, туфли, шляпа, пальто… и еще много чего», – повторяла я про себя, тщась составить мысленный список нужных вещей. Если определиться заранее, есть шанс, что я не разрыдаюсь от беспомощности в каком-нибудь слабо освещенном углу. Ибо я не представляла, насколько можно разгуляться, имея сто шестьдесят фунтов наличными. Покосилась на манекен, разглядела стоимость пальто: шестнадцать фунтов. Начала было считать в уме – и бросила это занятие. Просто поставлю себе лимит: сто фунтов. Больше ни на пенни не куплю. К остальным деньгам не притронусь, пока еще не заработаю. Или пока не проснусь.

– Бабушка всегда сразу идет на второй этаж, – пискнул Оэн. – Там продаются платья.

И снова я позволила ему быть моим проводником. Мы поднялись по широкой лестнице, и заявленный второй этаж встретил нас выставкой затейливых шляпок, шорохом шелков, ароматом тонкого парфюма.

– Миссис Джеральдина Камминс, здрасьте! – закричал Оэн, увидев за прилавком статную женщину примерно одних лет с Бриджид. – Я сегодня с мамой! И ей нужна помощь!

Другая продавщица приложила палец к губам, словно мы были в библиотеке, а не в храме моды 1921 года. Джеральдина Камминс отделилась от прилавка и прошествовала в нашу сторону, легко неся свое пышное тело.

– Добрый день, мистер Оэн Галлахер, – степенно произнесла она.

На ней было густо-синее платье с широким нетугим кушаком и рукавами до локтей. Юбка мягко драпировала бедра и колени, край ее шуршал на уровне лодыжек. Плечи и внушительный бюст миссис Камминс окутывало страусиное боа, тоже синее. Прическа – волны пепельных волос, щедро сбрызнутые некоей скрепляющей субстанцией, – выглядела как шлем, причем тесный – круглые щеки казались еще круглее, будто выдавленные из тисков этой явно неудобной конструкции. Ассоциации с военной формой усиливала поза – пятки вместе, носки врозь, ни дать ни взять солдат, застывший по стойке смирно. Сцепив руки под животом, Джеральдина Камминс вперила в меня холодный немигающий взгляд.

А вот удивления во взгляде не было. Вероятно, Бриджид успела съездить в Слайго и сообщить подруге тревожную новость. Впрочем, какая разница? Главное, чтобы мне помогли с гардеробом. И чтобы не задавали вопросов.

– Чем могу служить, миссис Энн Галлахер? – отчеканила Джеральдина Камминс.

Сразу к делу перешла, не тратя времени на всякие там «Чрезвычайно рада познакомиться» или «Дивная погода стоит, не правда ли?».

Я взялась озвучивать свой мысленный список. Делала паузы в надежде, что Джеральдина Камминс внесет необходимые дополнения. Она же, не дослушав, вскинула полную руку. Я проследила жест. Джеральдина Камминс указывала на стойку со шляпами, точнее, на молоденькую продавщицу возле этой стойки.

– Мистера Оэна Галлахера я забираю с собой. Вами займется мисс Беатриса Барнс.

Ага, вот почему Оэн обратился к этой женщине так официально – и «миссис», и имя, и фамилия. Потому что она сама так ко всем обращается, включая маленьких детей!

Между тем Беатриса Барнс, наклеив любезнейшую улыбку на свое хорошенькое личико, бросилась ко мне почти бегом.

– Мисс Беатриса Барнс, познакомьтесь с миссис Энн Галлахер и займитесь ее нуждами. Надеюсь, вы не ввергнете нашу клиентку в лишние расходы.

Беатриса отреагировала энергичным качанием изящной головки, а миссис Джеральдина Камминс протянула Оэну руку.

– Вы его уводите? Куда? – напряглась я. Заботливые родители не оставляют детей с чужими. Ладно, пусть Оэн знает эту женщину, но я-то ее впервые вижу!

– Мы с мистером Оэном Галлахером для начала отправимся в отдел игрушек, который расположен на третьем этаже. Затем я отведу его в кондитерскую Фергюсона.

Джеральдина Камминс улыбнулась Оэну, отчего на ее напудренных щеках образовалось по глубокой ямочке. В следующее мгновение взгляд переместился на меня, и улыбку будто ветром сдуло.

– Моя смена закончилась, миссис Энн Галлахер. Я верну вам сына через полтора часа. Полагаю, этого времени вам хватит с учетом, что мистер Оэн Галлахер не будет отвлекать вас.

Оэн, который едва не подпрыгивал от нетерпения, вдруг сник.

– Спасибо, миссис Джеральдина Камминс, только Док велел мне защищать маму и помогать ей.

– Когда мама выбирает платья, лучшее, что может сделать маленький мальчик, – это занять себя игрушками и сладостями, – последовал ответ.

Оэн взглянул на меня с надеждой и сомнением.

– Ступай, Оэн, развлекайся. Я не пропаду, – заверила я.

Чуть не ляпнула: «Мне уже не страшно». Вот навела бы на ненужные мысли эту миссис Джеральдину Камминс!

Оэн, ведомый подругой Бриджид, удалялся от меня. Я успела увидеть, как он вынул часы. По его мимике поняла: он взахлеб рассказывает о приключении в ломбарде. Окликнуть Оэна, позвать назад. Нет, нельзя.

Раздался звонкий голосок:

– Давайте приступим, миссис Галлахер!

Беатрисе Барнс явно не терпелось показать, на что она способна как сотрудница столь шикарного магазина.

– Просто Энн, – поправила я.

Мы пошли по рядам; я перечисляла необходимые вещи, сообщала о своих цветовых предпочтениях и косилась на ценники. Отметила, что за повседневное платье придется выложить около семи фунтов. Беатрисин щебет о модных новинках, вечерних туалетах, домашних платьях, зимних и летних принадлежностях гардероба, а еще о шляпках, туфлях и сумочках чем дальше, тем неуклоннее ввергал меня в отчаяние. Я даже почувствовала дурноту.

– Вам также понадобятся сорочки, корсеты, панталоны и чулки, – подытожила Беатриса заговорщицким шепотом, хотя в зале мы были с ней одни.

– Да, разумеется.

Я решила, теперь можно и даже нужно малость приврать, и добавила:

– Видите ли, я долго была нездорова. Очень долго. Не знаю, какого размера мне сейчас нужны вещи, и с трудом представляю, что нынче в моде. Я даже… не уверена… относительно всяких женских мелочей. – Тут мои глаза совершенно естественно наполнились слезами. – Помогите, пожалуйста. Только прошу учесть, что полный гардероб мне не по средствам. Я могу потратиться лишь на самое необходимое.

– Не беспокойтесь, я всё понимаю, – отвечала Беатриса. В знак особого доверия, возникшего между нами, она даже погладила меня по плечу. – Сейчас мы пройдем в примерочную. Насчет размеров я редко ошибаюсь. А наряжаться – это ведь так приятно, не правда ли?

Она оставила меня на пару минут, а вернулась с целым ворохом чего-то шуршащего, белого, оборчатого.

– Прямо из Лондона! Панталоны до колен, искусственный шелк. У нас также имеются корсеты новейшего фасона. Они очень удобны, поскольку шнуровка расположена спереди, – промурлыкала Беатриса.

Эх, а как славно было с утра влезть в трикотажные тренировочные штаны, натянуть майку и устроиться на диване с ноутбуком! Я сглотнула и отвела глаза, чтобы Беатриса не прочла во взгляде панический ужас.

«Искусственный шелк» оказался привычной вискозой. Интересно, после стирки не сядет? Впрочем, моя ли это забота? Я напялила корсет – не столь кошмарный, как тот, из сундука; с такой шнуровкой я бы, пожалуй, и самостоятельно справилась. По бокам корсет имел пышные кружева. Предполагалось носить его под длинную сорочку с квадратным вырезом. Поддержки бюсту эта сорочка почти не обеспечивала, но по тактильным ощущениям она мне понравилась – мягкая ткань, удобный крой. Затем я надела панталоны и посмотрелась в зеркало. Что ж, могло быть и хуже.

Беатриса принесла синее платье прямого кроя с горловиной-каре и рукавами до локтя из другой, прозрачной ткани. Подол, расширяясь книзу, волнующе касался лодыжек. Широкий кушак позволял подчеркнуть талию. Беатриса даже причмокнула.

– Цвет определенно ваш, и фасон тоже. С драгоценностями вы сможете надеть это платье на званый ужин, без драгоценностей, дополнив шляпкой, – в церковь. А шляпка сюда подойдет розовая – вон она висит, видите?

Далее я примерила две блузки из хлопка, розовую и зеленую. У обеих было по три пуговицы спереди, отложной воротник и V-образный вырез; обе годились к длинной серой юбке, которую Беатриса назвала основой гардероба. За блузками последовали два домашних платья – персикового оттенка и белое в коричневую крапинку. Оба имели глубокие карманы, длинные узкие рукава с манжетами и круглый вырез под самые ключицы, а также хитрую особенность: юбка длиной до щиколоток крепилась к лифу посредством шнуровки. Водрузив на меня соломенную шляпу с цветами и кружевом в персиковых тонах, Беатриса объявила, что я образчик вкуса. К моим покупкам она добавила две шали – нежно-зеленую и белую, а на попытки протеста отрезала:

– Вы ведь родились и выросли в Ирландии, верно? Должны знать, что ирландка без шали обойтись не может.

И это был не конец! Беатриса принесла длинное шерстяное пальто и угольно-черную шляпку с черными розочками и шелковыми лентами. Как бы невзначай она обронила, что фасон шляпки называется «клош». В отличие от соломенной шляпы, которая сидела на голове неловко, как абажур, шляпка-клош плотно закрывала затылок и уши, придавая моему лицу кокетливое выражение. Мне это настолько понравилось, что я даже не стала снимать новую шляпку.

Покупок между тем скопилась уже целая гора. Я выбрала четыре пары чулок, туфли-лодочки из коричневой кожи, черные туфли с перепонкой и черные теплые ботинки. Для прогулок и домашней работы, решила я, вполне сгодятся старые ботинки другой Энн Галлахер. Напряглась на словосочетании «домашняя работа». Какая конкретно деятельность здесь подразумевается? Чем занималась женщина в 1921 году? В Гарва-Глейб полно прислуги, однако Томас обмолвился, что нуждается в ассистентке. Уж конечно, ассистировать Томасу я смогу и в старых ботинках.

От подсчетов голова разболелась. Чулки – фунт за четыре пары, туфли – по три фунта за пару. Шали – по три фунта за штуку. Домашние платья – по пять фунтов, ботинки и синее платье – по семь, сорочки и панталоны – по одному, серая юбка – четыре фунта. Каждая блузка – два с половиной фунта, корсет чуть дороже, шляпы стоят столько же, сколько домашние платья, а пальто – целых пятнадцать фунтов. В общем, на девяносто фунтов я точно разорилась, а еще надо купить туалетные принадлежности.

– Вам не обойтись без вечерних туалетов, – твердила Беатриса. – Как минимум двух. Потому что доктор Смит регулярно устраивает приемы для представителей почтенных фамилий. – Она вдруг нахмурилась, да так, что гладенький лобик прорезала поперечная морщинка. – Я чуть не забыла об украшениях! В нашем магазине есть отличные имитации бриллиантов и жемчуга.

Я помахала рукой с кольцом-камеей, указала на сережки.

– Полагаю, это лучше «отличных имитаций». Беатриса прикусила губу, но быстро оправилась.

– Еще вам нужна сумочка. Впрочем, ее можно и в следующий раз выбрать. Осенью вам понадобится другой шерстяной костюм. – Она сделала логическое ударение на слове другой, косясь на серо-коричневое безобразие, в котором я вошла в магазин. – Потому что этот вам… как бы это сказать… не очень к лицу. Да и к фигуре тоже. И он немодный…

– На приемах у доктора Смита я присутствовать не собираюсь. Что касается моего костюма, он вполне сгодится. Материя добротная, и потом я ведь купила две шали и пальто. Не замерзну.

Беатриса вздохнула, будто сильно меня подвела. Уже в следующую минуту ее голосок зазвенел с профессиональным оптимизмом.

– Пойду распоряжусь, чтобы ваши покупки как следует завернули, пока вы переодеваетесь.

26 октября 1920 г.

Черно-пегие и вспомогательные – так называются войска, которыми Британия наводнила нашу страну, – похоже, ни перед кем не отчитываются за свои бесчинства. Колючая проволока, баррикады, военная техника, солдаты, щетинящиеся штыками, теперь часть ирландского пейзажа, как городского, так и сельского. Правда, в Дромахэре потише, чем в Дублине, но мы чуем приближение войны. Вся Ирландия чует его. Не далее как месяц назад черно-пегие заодно со вспомогательными сожгли половину крошечного Балбриггана. В пепел превращены жилые дома, мануфактуры, мастерские; уничтожено несколько кварталов. Силы британской короны утверждают, что пожар был ответом на убийство двух черно-пегих. Таковы все их «ответы», идентичные своей несоразмерностью содеянному и нежеланием искать и наказывать истинно виновных. Британия хочет сломить нас. И некоторые уже сломлены.

С апреля текущего года в тюрьме Маунтджой томятся члены Шинн Фейн, чье единственное преступление составляет принадлежность к этой партии. Политических поместили в камеры к настоящим злодеям, и в знак протеста некоторые наши ребята начали голодовку. В семнадцатом одного члена ИРА, который вот так же голодал, тюремщики вздумали кормить насильно – и это стоило парню жизни. Реакцией на голодовку 1920 года стали толпы протестующих под стенами Маунтджой и общий рост недовольства по всей стране. В результате Ллойд Джордж счел за лучшее пойти на уступки. Во-первых, дал политическим узникам статус военнопленных, во-вторых, распорядился отправить их в больницу для восстановления сил. Я как официальное лицо, утвержденное самим лордом Френчем, осматривал этих людей в больнице при Дублинском медицинском колледже. Я сам вызвался. Люди истощены, но битву они выиграли – эта мысль вселяет в них силы.

Дойл, первый Ирландский парламент, сформированный из депутатов, которые отказались заседать в Вестминстере, объявлен Британией вне закона. Мик и остальные (кто пока на свободе) продолжают собираться тайно. Их цель – создать систему для существования независимой Ирландии. Увы, мэры городов, судьи и прочие представители местной власти не могут уйти в подполье. По роду своей деятельности они всегда на виду, поэтому их арестовывают, а порой и убивают. В частности, мэр города Корка, Томас МакКёртан, был застрелен в собственном доме, а его новоизбранный преемник, Теренс МакСуини, арестован прямо в здании ратуши вскоре после того, как вступил в должность. Вместе с МакСуини арестовали десять его коллег. В знак протеста против произвола они объявили голодовку, которая для МакСуини закончилась вчера, причем трагически – герой умер на семьдесят четвертый день добровольного отказа от пищи. Смерть настигла его в Британии, в Брикстонской тюрьме. Сейчас это событие в центре общественного внимания[28]28
  Талантливый поэт и драматург Теренс МакСуини (1879–1920) был схвачен британской полицией за «подрывную деятельность». Объявленная им голодовка вызвала широкий резонанс во всем мире. США запретили ввоз ряда британских товаров, четыре государства в Южной Америке обратились к Папе Римскому с просьбой вмешаться, из Каталонии была направлена петиция британскому премьер-министру с требованием освободить МакСуини. В его защиту выступали в Испании, Германии, Франции.


[Закрыть].

Каждый новый день знаменуется ужасной историей из тех, которые народная память хранит с мыслями о мести. Ирландия словно напрягла все мускулы перед решающим рывком. Она еще медлит, ибо ее сковал страх, но есть в ее спазме и нечто неожиданно обнадеживающее. Теперь ясно, что пробуждение близко. Взоры всех ирландцев устремлены в одну сторону.

Т. С.

Глава 10
Трое нищих

 
Вам, чьи котомки вселенским полны сквозняком,
Право даётся сомненья владыки отместь:
Впрямь ли смиренники входят в Эдем босиком,
Иль ко блаженству по трупам сподручнее лезть?
 

У. Б. Йейтс

БЕАТРИСА ПОДЖИДАЛА МЕНЯ возле примерочной. Я появилась в новом платье из хлопка и в новой шляпке, маскировавшей легкий беспорядок на моей голове. Весьма предусмотрительно (и тактично) Беатриса не велела упаковывать коричневые туфли, и я сразу сунула ноги в замшевое нутро, избавленная от необходимости складываться пополам и возиться со шнуровкой. Стоптанные ботинки другой Энн, заодно с уродливым костюмом и старой шляпой, уложили в коробки рядом с моими покупками. Я выглядела гораздо лучше, но бок разнылся от наклонов и поворотов, а в висках стучала кровь. Хорошо, думала я, что шопинг близится к концу.

Беатриса принялась расспрашивать, какой парфюмерией я пользуюсь. Слово «шампунь» она восприняла без удивления – наверно, в 1921 году этот продукт уже не был диковиной. Также я упомянула о лосьоне, бальзаме или масле для более легкого расчесывания кудрей. И смутилась. Как тут у них принято называть месячные?

– Еще мне нужны средства гигиены для… регул.

Более архаичного слова, чем «регулы», я не знала. Впрочем, Беатриса всё поняла.

– У нас имеются салфетки и специальные пояса; они представлены в отдельном зале, где есть ящичек для денег. Леди предпочитают приобретать подобные товары именно таким, конфиденциальным способом. Для вас я выберу всё нужное и потихоньку добавлю сверток к вашим покупкам.

Я кивнула. Лучше не спрашивать, что это за зверь такой, специальный пояс, – сама разберусь.

Теперь можно было спокойно спускаться на первый этаж и бродить среди знакомых, родных брендов. Я выбрала лосьон для тела «Вэселин», мыло «Айвори», кольдкрем «Пондз». Беатриса записывала за мной своим аккуратным почерком и укладывала баночки и тюбики в розовую коробку, которая больше подошла бы для пирожных. От себя она добавила дневной крем марки «Пондз», защебетала:

– Кольдкрем – это на ночь! А с утра нужен тающий крем! На него можно и пудру нанести. Ой! Про нее-то мы и забыли!

Она поджала губы, вгляделась в мое лицо.

– Какой тон вы обычно покупаете? Беж, белый, розовый или кремовый?

– А вы какой посоветуете?

– Беж, – авторитетно заявила Беатриса и вся подалась ко мне, словно желая открыть страшную тайну. – Моя любимая пудра – «ЛаБланш». Она недешевая, но качество окупает затраты. Еще я порекомендовала бы вам розовые румяна теплого тона. – Беатриса открутила крышечку с металлической коробочки. – Вот, взгляните.

Оттенок показался мне ярковатым, но Беатриса принялась разубеждать:

– На щеках и губах будет в самый раз. Ни одна живая душа не догадается, что вы нарумянились. А если даже и догадается – не сознавайтесь.

Вон оно что, прикинула я. Пользоваться декоративной косметикой не зазорно, главное – чтобы «краска» себя не выдала. Мне такой подход вполне импонировал.

– Позвольте предложить новинку – крем для ресниц. Раньше мы смешивали вазелин с сажей, но теперь… – Беатриса открыла еще одну миниатюрную круглую коробочку. Внутри была жирная черная субстанция, совсем не похожая на тушь, к которой привыкла я.

– И как это наносится?

Беатриса приблизилась ко мне вплотную, шепнула «Замрите», зацепила немного черной субстанции указательным пальцем, растерла, используя большой палец, и осторожно взялась за кончики моих ресниц.

– Великолепно. У вас и так ресницы длинные и темные, вам эта новинка не очень-то и нужна, но всё же подкрасить не повредит, хоть самую малость. Чувствуете – взгляд, что называется, открылся?

Она подмигнула и бросила крем для ресниц в «кондитерскую» коробку. Туда же отправился шампунь с кокосовым маслом (от которого мои волосы должны были приобрести «роскошный блеск»), упаковка талька («для свежести телесной») и флакончик духов, понюхав которые я умудрилась не расчихаться. От себя я добавила тюбик зубной пасты, зубную щетку и зубную нить и, конечно, гребень и щетку для волос (они шли в наборе). На мой вопрос, где касса, Беатриса сообщила:

– Ваш чек уже оплачен доктором Смитом. Сам он ждет вас у входа в магазин. Я думала, вы просто очень бережливая особа, Энн.

– Как же так? Я сама заплачу!

– Ничего не могу поделать. Всё, что вы у нас выбрали, записано на счет доктора Смита. Мы ведь с вами не устроим по этому поводу скандал, не так ли?

Разумеется, скандала я не хотела, но в груди поднималось возмущение пополам с ужасной неловкостью. Пришлось сделать несколько вдохов-выдохов.

– По крайней мере, Беатриса, туалетные принадлежности пока не оплачены. И я куплю их сама. За свои собственные деньги.

Беатриса явно хотела возразить, но передумала и пошла к кассе, за которой поджидал осанистый усач. Ему был вручен список содержимого розовой коробки, а саму коробку Беатриса у меня забрала, чтобы я могла достать деньги.

– Миссис Галлахер желает приобрести вот это, мистер Бэрри.

Усач нахмурился.

– Доктор Смит велел покупки миссис Галлахер на его счет записать.

– Понимаю, вы человек подчиненный, но я сама – слышите, сама – расплачусь за эти мелочи! – упиралась я. Думал, я его усищ да хмурого лба испугаюсь!

Мистер Бэрри покосился на стеклянную дверь. Я проследила его взгляд. Там, за стеклом, меня ждал Томас – поза напряженная, голова чуть склонена на бок. Томас держал за руку Оэна, которому круглый леденец на палочке оттопыривал щеку. Сама палочка косо торчала меж маленьких напряженных губ.

Я переключила внимание на усача.

– Назовите полную сумму, мистер Бэрри.

Не скрывая недовольства, он начал набирать на клавиатуре наименования покупок. Затейливый кассовый аппарат отзывался мелодичным звоном на каждую новую сумму.

– Ровно десять фунтов, мэм, – произнес мистер Бэрри.

Я выдернула из пачки две купюры по пять фунтов. Надо будет потом, без свидетелей, получше изучить эти старинные деньги.

– Вещи упакованы, миссис Галлахер!

Усач продемонстрировал отменную координацию движений, одну руку протянув за моими деньгами, а другой указав на пирамиду моих приобретений; при этом голова его совершила кивок, а глаза весьма красноречиво скосились на мальчика-посыльного, который околачивался возле кассы. Мальчик сгреб несколько свертков и замер. Мистер Бэрри взял что потяжелее и чуть поклонился мне, пропуская вперед. Завершала торжественную процессию Беатриса. Мелко семеня в хвосте, она несла три коробки – две шляпные и розовую, с парфюмерией.

Мои щеки пылали от стыда. Ну и кто я теперь, если не побирушка бессовестная?

Томас придержал дверь, бросил сухо:

– Грузите на заднее сиденье.

Автомобиль был припаркован тут же, но Томас глядел вовсе не на него, а на четверых в хаки, что быстрым шагом приближались к магазину, сотрясая мостовую сапожищами, поблескивая пряжками широких кожаных ремней, тряся помпонами на беретах. Похожие помпоны я видела на шапочках-гленгарри, которые входят в шотландский национальный костюм, только эти четверо держали в руках далеко не волынки. Они держали винтовки.

– Какая ты красивая, мама! Ты просто королева! – воскликнул Оэн и потянулся пощупать мой подол липкими от леденца пальчиками.

Я вовремя перехватила его ручонку, стиснула. Ну вот, теперь у меня тоже ладонь-липучка.

– Энн, Оэн, давайте в машину, – торопил Томас, не отрывая взгляда от вооруженных людей в хаки.

Мистер Бэрри поспешно сложил свой груз на заднее сиденье, подхватил Беатрису под локоть, мальчика-посыльного взял за плечи и повлек обоих обратно в магазин.

Томас захлопнул за мной дверцу, резко крутнул кривошип. Определенно, он разогрел двигатель заранее, потому что автомобиль тотчас заурчал, готовый рвануть с места. Томас сел за руль ровно в ту секунду, когда четверо в хаки достигли витрины, в которой была развернута «Айриш Таймс». Прикладами они выбили стекло. Газета, словно бабочка, спланировала прямо на осколки. Один из солдат чиркнул спичкой. Бумага вспыхнула. Пешеходы на тротуаре с противоположной стороны замерли, потрясенные этим актом вандализма.

В дверях, с перекошенным багровым лицом, возник мистер Бэрри.

– Что вы делаете?! По какому праву?!

– Ваш босс, этот Лайонс, провоцирует беспорядки и разжигает ненависть к Ирландской королевской полиции и британской короне. Передайте ему: еще раз вывесит газету – мы все шесть витрин разобьем!

Ответ был исчерпывающий, тон – повышенный, чтобы расслышали пешеходы; выговор изобличал уроженца лондонского Ист-Сайда. Пнув напоследок обугленную газету, четверо зашагали дальше – очевидно, по направлению к мосту Хайд.

Томас будто окаменел. Пальцы вцепились в руль, двигатель работал на холостых оборотах. Челюсти Томаса были напряжены, желвак то и дело выныривал возле ушной мочки. У витрины собирался народ. Мистер Бэрри отдавал распоряжения уборщикам.

– Томас! – шепотом позвала я.

Оэн таращился на нас обоих. Ротик у него открылся, леденец выпал и теперь валялся на полу – Оэн этого даже не заметил. Синие глаза были полны слез.

– Док! Почему черно-пегие побили витрину? Почему?

Вопрос сработал как команда «Отомри!». Томас похлопал Оэна по коленке, газанул. Автомобиль помчал нас прочь от разгромленной витрины.

– Томас, что происходит?

Оэну ведь он так и не ответил. Молчал, пока мы ехали по мосту Хайд, только скорость сбавил, чтобы те четверо не глядели нам вслед, чтобы сами находились перед нами. Лицо Томаса застыло, глаза, насколько я видела в профиль, были непривычного гранитного оттенка. Но город Слайго остался позади, и я заметила: напряжение отпускает Томаса. Поэтому и решилась спросить насчет непонятного инцидента. Вздохнув, Томас смерил меня взглядом и снова уставился на дорогу. Ответ прозвучал через несколько минут.

– Генри Лайонс ежедневно отправляет шофера в Дублин за свежей газетой. Вывешивает ее в витрине, ко вниманию всех интересующихся. Сейчас в Дублине очень неспокойно, Энн. Именно там идет основная борьба за будущее Ирландии. Но и в провинции людям нужны известия. Как ты можешь догадаться, черно-пегим и вспомогалам это не по нутру.

– Каким еще вспомогалам?

– Я говорю о добровольческой военизированной организации «Вспомогательные силы». Регулярной полиции они не подчиняются. Состоят из боевых офицеров, которые после войны оказались без работы. Вот британцы и подыскали им занятие – борьбу с ИРА.

Ну да, я про это читала, когда собирала материал для книги.

– Так они не черно-пегие? – переспросил Оэн.

– Нет, малыш, – отвечал Томас. – Они еще хуже. Вспомогалу можно узнать по берету с помпоном. И по кобуре – они ее очень низко носят. Ты ведь заметил, Оэн, какие у них помпоны? За это их называют также помпончатыми.

Оэн кивнул столь энергично, что зубки клацнули.

– Увидишь человека в таком берете – беги со всех ног, малыш. И от черно-пегого тоже беги. Понятно?

Дальше мы ехали молча. Оэн вспомнил про леденец, подобрал его с полу и принялся счищать соринки. Совсем дитя еще, думала я, – подсознательно нуждается в утешении, какое дают конфеты-сосульки, эта имитация материнской груди.

– Не пачкай ручки, Оэн, – сказала я. – Вот приедем – я вымою твой леденец, будет как новенький. Расскажи-ка лучше Доку про часы, которые подарил тебе мистер Келли! – Может, для истории сватовства Деклана время было и неподходящее, но я хотела разрядить обстановку.

Действительно, Оэн оживился, полез в кармашек, извлек часы, вытянул ручонку на максимальную длину и покачал часами перед Томасом.

– Мистер Келли говорит, это были папины часы, Док. А теперь они мои. Слышишь – тикают!

Томас, удерживая руль одной правой рукой, левую подставил под часы, как бы взвешивая их. Удивление и печаль отразились на его лице.

– Представляешь, часы у мистера Келли в шкафу хранились. Он про них и позабыл вовсе, он бы и не вспомнил, если б мы с мамой не пришли! – продолжал Оэн.

Томас глянул мне в глаза, и я поняла: ему отлично известна история с обменом часов на обручальное кольцо.

– Теперь у меня будут папины часы, а у мамы – папино кольцо! – заключил Оэн, для наглядности погладив мою руку.

– Это хорошо, малыш. Береги часы. Спрячь в надежном месте заодно с пуговицей, – наставительно сказал Томас.

Оэн повернулся ко мне. Грязная мордашка выражала раскаяние и страх – вдруг я наябедничаю Томасу о несостоявшейся сделке с пуговицей Шона МакДиармады? Оэн даже нос наморщил, того и гляди расплачется. Я улыбнулась ему: дескать, не бойся, секрет останется между нами – и помогла спрятать часы в кармашек.

– Ты умеешь время определять, Оэн?

Он помотал головой.

– Не беда. Дома я тебя научу.

– А тебя кто научил, мама?

– Мой дедушка.

Наверно, тоска отразилась на моем лице, иначе зачем бы Оэну было гладить меня по щеке липкой ладошкой?

– Ты скучаешь по дедушке, мама?

– Уже нет. – Мой голос дрогнул от этого давнего эха слов Оэна.

– Как так?

Ответ потряс шестилетнего Оэна не меньше, чем (в свое время) – шестилетнюю Энни.

– Просто дедушка всегда со мной, – прошептала я.

Вспомнилось дедушкино «Тише, тише, девочка», вспомнились его крепкие, надежные руки, обнимающие маленькую сиротку, – и мировая ось будто сместилась, и свет забрезжил передо мной. Ибо я поняла: дедушка еще тогда, в моем детстве, знал, кто я такая и как всё будет (или было).

* * *

В Гарва-Глейб я сразу повела Оэна умываться. Потом занялась собой. Половину шпилек я посеяла еще в магазине, и волосы рассыпались по спине. Пришлось прилизывать их спереди мокрыми пальцами, а основную массу перехватывать у основания затылка лентой, что обнаружилась в сундуке. Я бы с радостью легла в постель, зарылась бы в подушку. Бок ныл, руки дрожали, да еще и подташнивало. Какой уж тут аппетит! Увы, мне предстояло впервые присутствовать на семейной трапезе.

Бриджид будто палку проглотила – до того у нее была прямая, напряженная спина. За весь обед она ни слова не произнесла, а кусочки пищи брала на вилку ну просто микроскопические, так что и жевать, наверно, не приходилось. Почти неподвижная нижняя челюсть усиливала сходство Бриджид с каменным изваянием. Еще когда мы только вошли в дом, навьюченные покупками, Бриджид округлила, а затем сузила глаза. Проследила, куда направляется всё это добро, и поджала губы, видя, что не ошиблась, что свертки и коробки действительно приобретены для меня. Ни на взволнованный рассказ Оэна о разгроме витрины, ни на его упоминание о леденце, купленном миссис Джеральдиной Камминс, и о чудесных игрушках, которые он видел в магазине, Бриджид не отреагировала. За прямоугольный стол она уселась с широкой стороны рядом с Оэном. Прибор для Томаса был поставлен на торце, мне же выделили местечко напротив Оэна, на максимальном расстоянии от Томаса. Нелепая рассадка, зато Бриджид могла не встречаться со мной взглядом и тешиться моей отрезанностью от семьи.

Элинор О'Тул, старшая сестра Мэйв, стояла в дверях – вдруг что понадобится. Я улыбнулась девушке, похвалила – дескать, всё очень вкусно. Обед и впрямь был превосходный, даром что мне есть не хотелось.

– Ступай домой, Элинор, – процедила Бриджид. – Твои услуги больше не нужны. Со стола уберет Энн.

Девушка вышла с поклоном и извинениями. Томас вскинул брови.

– Миссис Галлахер, что это вам вздумалось менять заведенный порядок?

Я поспешила вмешаться.

– Всё нормально. Должны ведь и у меня быть обязанности по дому.

– На тебе, Энн, лица нет от усталости, – возразил Томас. – А Элинор теперь весь вечер будет думать, чем она не угодила. Кроме того, ей позволено забирать домой остатки еды, а сегодня она такой возможности была лишена.