Текст книги "Квантовая теория недопоцелуев"

Через несколько минут я слышу, как сзади подходят Бекс и Калеб. Бекс дотрагивается до моего плеча, и я поворачиваюсь к ней.

– У тебя все в порядке?

Я киваю. Потом смотрю на Калеба. Немного нервничаю.

– У нас все хорошо?

Он улыбается.

– Всегда.

И мне приходится смахивать слезы, выступившие в ответ на это слово.

Лео выходит из манежа и движется к нам. Бекс обнимает меня и шепчет на ухо:

– Заходи, когда будешь дома. Я хочу услышать обо всем.

Калеб засовывает руки в карманы и разворачивается со словами:

– Доброй ночи, Эвс. Не делай ничего, что бы не сделал я.

– Это на пару градусов больше свободы, чем мне нужно.

Ужасно странно смотреть, как они уходят вместе. Калеб склоняет голову набок, слушая Бекс. Во мне мечутся внезапная боль потери и неровное ощущение счастья, и я не понимаю, как мое тело может вмещать два таких противоположных чувства одновременно.

Эмоции не похожи на математику. Нельзя сложить позитивные и негативные чувства и получить нейтральное целое. Это все равно что занимать два разных места на числовой прямой в одно и то же время. Кажется, это больше похоже на квантовую физику.

Лео кладет ладонь мне на спину и предлагает пойти в кафешку на другом конце кампуса. Я соглашаюсь: мне не терпится избавиться от смущения.

Пожилая официантка сажает нас в кабинку в дальнем углу ресторана, говоря: «Какая же ты миленькая!» – таким тоном, который я просто не приемлю. Я снимаю куртку и кладу руки на липкий стол, пытаясь не думать о том, что бы Бекс увидела под микроскопом, если бы я принесла ей образец со столешницы. Не открывая меню, Лео просит французский тост и апельсиновый сок. Официантка поворачивается ко мне, и я говорю: «Горячий шоколад».

Наступает момент неловкого молчания, а потом Лео произносит:

– Ну что, давай уберем с дороги имя, звание и серийный номер?

Я озадаченно смотрю на него, и он добавляет:

– Второе имя, день рожденья, любимый цвет – все то, что неловко не знать после поцелуя.

Я краснею, а в уголках его голубых глаз появляются морщинки.

– Эвелин Джейн, второе апреля, бирюзовый.

Я задумываюсь, сколько раз он устраивал такой фокус, но мне не хватает храбрости спросить.

– Эвелин Джейн, – медленно повторяет Лео. – Тебе идет. Ты не настолько несерьезна, чтобы быть Эви.

В устах Лео это звучит как комплимент, но я отнюдь не противоположность несерьезности.

Затем говорит он:

– Лео Генри, тринадцатое декабря, а с недавнего времени неравнодушен к любым цветам, кроме синего, черного и серого.

– Я всегда думала, что день рождения в декабре – это грустно. Получаешь все подарки сразу.

Он быстро отводит взгляд от моих глаз. Какая-то эмоция мелькает на его лице – слишком быстро, чтобы я разобрала. Но отвечает он одним словом:

– Наверное.

Я жду, пока он скажет больше. Лео молчит, я складываю ладони вместе и опускаю взгляд. Мне тревожно пускаться в объяснения, но я чувствую, что это необходимо.

– Если мы будем… если ты будешь рядом со мной… ты учти, что я не всегда могу понять, что имеют в виду люди, если они не говорят это словами. – Я поднимаю взгляд. – Я знаю: вот сейчас что-то случилось. Но тебе придется рассказать мне – что.

– Мрачноватая тема для первого свидания. – Лео вздыхает. – Когда я был маленьким, то жил только с мамой, и у меня были проблемы. Потом я попал в приют. И только в средней школе меня усыновила приемная мама Кейт и у меня в жизни все стало как-то стабильнее. Много лет я особо не получал подарков.

– Ты долго учился у «Рыцарей»?

– С девятого класса. Тогда было нормально. В старшие классы пришло много новеньких. Переводиться сюда было сложнее.

– А зачем перевелся? – спрашиваю я.

– Тут больше курсов – и программа стипендиата: если выпускаешься из Ньютона, можешь и учиться в университете, и жить там бесплатно в качестве завхоза.

Я киваю. Так поступает Эван.

Приходит официантка с подносом и ставит передо мной огромную кружку горячего шоколада. На изящной шапке взбитых сливок красуются крохотные завитки шоколадной стружки.

– Ух ты!

Я достаю ложку из салфетки и зачерпываю взбитые сливки, закрывая глаза, чтобы сосредоточиться на вкусе.

Сперва во рту тают сливки, лишь слегка подслащенные, а потом я чувствую нотки тертого шоколада. Потрясающе. Я открываю глаза, чтобы сказать Лео, что это мой новый любимый ресторан. Он наблюдает за мной, занеся вилку над тарелкой, таким взглядом, что меня бросает в жар.

Я опускаю взгляд на стол.

– Я так понимаю, тебе все это в новинку, – говорит Лео.

– Можно сказать и так. – Потом до меня доходит тревожная мысль. – Погоди. Ты так говоришь, потому что я плохо целуюсь?

– Нет. Ты потрясающе целуешься. Но разве тебя не волновало, что я это делаю при такой толпе? Мне показалось, ты слегка в шоке.

– Не совсем могу разобраться в своих чувствах по поводу зрителей, – честно говорю я, надеясь, что не раню его чувства. – Это потому, что ты пытался писать у меня на лбу?

Лео пораженно смотрит на меня.

– Чего-чего?

Я объясняю, что Калеб говорил про надпись на лбу.

– Нелепость какая.

– Я тоже так подумала.

– Я бы не пачкал тебе лицо. Разве что тыльную сторону ладони.

Я хихикаю.

Лео изучает меня.

– Мне сложно сопоставить этот смех с мемом про Эви – Ледяную королеву.

– А есть такой мем?

– Вполне может быть. Ходит много историй про любовные фиаско, связанные с Эви Бэкхем.

– Дэниел Чао, – мрачно отзываюсь я. Когда мы были в десятом классе, Дэниел просил меня пойти с ним на весенние танцы. Снова и снова. Мой последний отказ был довольно громким. И публичным. Людям нравится рассказывать эту историю.

– Это было жестоко, Эвелин Джейн. Я даже забеспокоился из-за сегодняшнего вечера.

– Не нужно было.

– Нет, – говорит он. – Наверное.

Мы идем домой по кампусу, он берет меня за руку и обхватывает мои пальцы своими – а не сплетает, как делает Калеб. Это иначе, но мне нравится.

Вечер ясный и холодный, но приятный, а вот в кампусе почему-то тихо.

В поисках темы для разговора я вспоминаю утренний урок физики и спрашиваю:

– Ты правда считаешь, что это все может быть симуляцией?

– Нет. Я так сказал, чтобы тебя побесить.

– У тебя получилось. Бустрём ведь даже не физик. Какой-то философ, который считает себя умным. А что параллельные вселенные?

Про них нам надо читать на завтра.

– Возможно. Когда математика тебя куда-то ведет, за ней нужно следовать, пусть это и кажется неправдоподобным.

– Но думать об этом – странно. Мне не кажется, что я одна из миллионов Эви.

– Вряд ли это серьезный аргумент. Разве ты чувствуешь, что вращаешься вокруг Солнца со скоростью в тысячи километров в час?

Я поднимаю взгляд на него.

– Только когда я с тобой.

– Мило.

Мы переходим дорогу между кампусом и территорией Ньютона, обходим корпус сзади через сад со скульптурами.

На лестнице, ведущей к задней двери, Лео останавливается на ступеньку ниже меня и снова берет меня за руки.

– Ты до странности отвлекаешь.

– До странности? – переспрашиваю я. Мне не нравится это определение.

– Ну, не то чтобы ты пыталась привлечь мое внимание. В отличие от других.

Я сужаю глаза. Когда я стала наблюдать за Лео, то заметила, что некоторые девушки часто касаются его предплечья или ерошат ему волосы.

– Я думала об этом, но, похоже, их стратегия не дает желаемых результатов.

– Честное слово, с твоей стороны такая стратегия была бы весьма эффективной, – говорит он. – Я и понятия не имел, интересен ли я тебе. Так что если бы ты уронила карандаш или захлопала ресницами, я был бы больше уверен в себе.

Я хлопаю ресницами. Он усмехается и целует меня.

КАЛЕБ

Я могу думать только о том, что у нее был первый поцелуй, и не со мной.

Я валяюсь на полу, закинув руки за голову, и стараюсь выглядеть беззаботно. Настроение скорее распластаться лицом вниз, но рекреацию трясет от разговоров про Эви и Лео, и завтра всем нам будет проще, если сегодня вечером я не буду выглядеть разбитым. Бекс старается как может, чтобы мне помочь, но ей не убрать всю эту публику.

В Ньютоне сложно найти место, где можно побыть одному. Если точнее, совсем одному побыть просто: у нас одиночные комнаты. Но строгие меры безопасности и постоянное наблюдение мешают побыть наедине с кем-то. Эту проблему мы с Сарой-Кейт не смогли решить прошлой весной. А мы очень старались.

Мы с Бекс занимаем самый тихий угол рекреации, и вот тут я позволяю себе показать все свое горе.

Бекс, которая лежит на диване надо мной, подпирает голову рукой и смотрит вниз.

– Мне жаль, Калеб.

Я перевожу взгляд на нее, но молчу.

– Я знаю, это тяжело.

– Ну, сейчас почти всю работу выполняет гравитация.

– Ах ты, грустный клоун, – говорит она с жалостью.

Я изучаю ее лицо.

– Ты красивее, чем она. Марго тоже. Объективно.

– А ты объективен?

– Господи, нет, Бекс. – Я вынимаю одну руку из-под головы и прикрываю ладонью лицо. – У нас во дворе росли два дерева, они обвились друг вокруг друга. Однажды в одно из них ударила молния, и нам пришлось его спилить. Но если посмотреть на то, что осталось, можно увидеть, где должно быть соседнее. Все существование первого – реакция на второе. Это мы с Эви.

– Я видела, как ты обвивал много других деревьев.

– Мило. Спасибо, что опошлила мою романтическую метафору. Я встречался с другими девушками, потому что ее это не интересовало, а я хотел быть уверен в своих чувствах. – Я еще закрываю глаза рукой, но чувствую, как она поднимает брови, и ухмыляюсь. – И это было весело.

– Так ведь и для нее тоже. Она любит тебя.

– Только не так, как я.

– Так, – говорит Бекс. – Именно так. Но она об этом пока не знает.

Я убираю руку с лица и сажусь так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.

– Ты что-то знаешь?

Она снова ложится на диван.

– Иногда сложно дружить с вами обоими.

– Бекс, – говорю я, и в моем голосе хватает отчаяния, чтобы она сдалась.

– Я спросила ее, в чем разница между ее чувствами к Лео и к тебе. Она сказала, что Лео загадочный и порождает дрожь внутри нее. – Она бросает мне извиняющийся взгляд.

Пара секунд проходит в тишине, и я говорю:

– Не заставляй меня просить.

– Калеб, она сказала, что ты – это дом. Что ты правишь ее круг. Господи, да Эви Бэкхем цитировала стихи! Сейчас она думает, что это робкое, тревожащее чувство волнует ее, но она во всем разберется. Глубоко в душе она знает, чего хочет.

Я думаю об этом.

– Я бы мог быть загадочным.

– Нет. Нет. Я говорю не об этом. Дай ей немного времени. Она сейчас только разбирается, что это значит – чувствовать нечто подобное.

– А если она никогда не разберется, Бекс? – Мне страшно произносить это вслух. Как будто я подаю Вселенной идею.

Бекс сползает с дивана и обнимает меня.

– Как бы там ни было, я думаю, что разберется.

Я наклоняю к ее голове свою.

– Буду надеяться.

* * *

Утром я пишу Эви с вопросом, не посмотрит ли она мои исправления в промежуточном экзамене по физике. Я отчаянно хочу знать, что некоторые вещи не изменились. Она просит встретиться в вестибюле, и, когда я прихожу туда, Лео стоит, прислонившись к стене, и улыбается Эви. Я слышу, как он говорит:

– Ты так пахнешь для всех, или вчера вечером ты сожгла мои клеммы, и теперь я путаю желание с французским тостом?

Она смеется, а я думаю: «Корица и ваниль. Так пахнет Эви». Я передаю ей тест и, как могу, стараюсь не думать, что именно должно было сжечь ему клеммы.

Марго прислоняется к стене рядом с Лео, напротив меня, и обращается к Эви:

– Отличный улов. Это значит, что Калеба ты теперь отпустишь?

Я смотрю на нее.

– Если ты думаешь, что мы разошлись из-за Эви, то ты была невнимательна.

Ее одержимость видео с котиками не нравилась мне не меньше, чем Эви.

Эви поднимает взгляд от моей работы.

– У Калеба – вечная рыбалка, поймал-отпустил. Я бы не принимала это близко к сердцу.

– Это у всех рыбалка «поймал-отпустил» – до последнего улова, – говорю я. Лео бросает на меня взгляд, который я игнорирую.

Звенит звонок. Когда мы идем к двери, Эви протягивает мне работу и говорит, что я пропустил шаг в последней задаче.

Профессор Льюис что-то пишет на доске. Он смотрит на нас через плечо и спрашивает:

– Ну что, мальчики и девочки, сегодня с утра школьный автобус опоздал?

Я методично пробираюсь через условия разминочной задачки, пока Лео и Эв решают ее наперегонки. Потом Эви прокатывает свой карандаш в сторону Лео. Он ухмыляется, явно какой-то их личной шутке, и возвращает его, прежде чем я успеваю выколоть им себе глаза.

Профессор Льюис собирает наши работы и говорит:

– Сегодня, друзья мои, мы отложим детские игрушки ньютоновской физики и обратим внимание на дивный мир квантовой запутанности. Может кто-нибудь привести пример, что именно мы имеем в виду, когда используем это выражение?

Дэвис поднимает руку:

– Принцип неопределенности Гейзенберга.

– А именно?

– Мы не можем знать все, что возможно, о частице в отдельно взятый момент времени. Например, чем больше мы знаем о ее скорости, тем меньше мы знаем о том, где она находится.

– Странно, но верно. Еще кто-нибудь? Мистер Макгилл?

– Эффект наблюдателя?

– Пример?

– Эксперименты отложенного выбора. Если наблюдать путь фотона и изменить точку измерения в полете, то изменишь то, где он был, когда начал полет. По сути, ты меняешь прошлое.

– Нет, – говорит кто-то.

– Потому это и называют запутанностью, – отвечает профессор Льюис. – Что-нибудь еще?

– А эффект наблюдения за котом Шрёдингера тоже? – спрашиваю я.

– Да, знаменитый пример. Можете разъяснить?

– Кот в ящике с капсулой яда, которая среагирует на распад радиоактивной частицы. Пока никто не ведет наблюдение, частица и распалась, и не распалась, и кот одновременно и жив, и мертв. Но как только кто-то заглянет в ящик – прощай, котик.

– Пессимистическое настроение с утра, мистер Кович? Он точно так же может быть и жив. Смысл в том, что частица находится в суперпозиции – распавшаяся и нераспавшаяся одновременно, – пока не проведены наблюдения, – говорит профессор Льюис. – Приведем еще один пример, прежде чем перейти к обсуждениям.

– Призрачное дальнодействие, – говорит Эви.

– Вы же знаете, что он был… – начинает профессор Льюис.

– Саркастичен, да, – перебивает его Эви. Чем загадочнее тема, тем увереннее она, и я здесь ради этого. – Эйнштейна это могло не волновать, но эксперименты показывают, что это правда. Две частицы могут быть настолько спутанными, что их связь никак не отменить. И до конца их бытия, как бы далеко они ни были друг от друга, происходящее с одной будет влиять на другую.

Я изучаю тыльную сторону ее шеи, разглядывая завитки волос, выбившиеся из хвостика. Спутанные. Профессор Льюис терпеть не может, когда мы используем физические концепции для социальных метафор, но этой я очарован. Мне нравится идея запутанности – не того, что объединяет вас физически, но того, что навеки изменяет твою суть и твои действия.

«До конца нашего бытия, Эви».

– Я знаю, что вчерашнее домашнее задание казалось несколько нестандартным, но на какой-то момент это были выдающиеся идеи в мировой физике. Попробуем обсудить малыми группами, попытайтесь осознать многомировую интерпретацию. А команда мечты может остаться вместе. – Он указывает на Лео, Дэвида, Эви и меня. – Я хочу услышать, что думают все остальные.

Урашеньки. Я в команде мечты.

– Суть в том, – говорит Дэвид, когда мы сдвигаем наши столы вместе, – что в мультивселенной для каждого нашего возможного решения есть отдельная вселенная – квантовая или какая-то еще?

– Вроде того, – хором говорят Эви и Лео. Они улыбаются друг другу; такой коллективный разум им явно нравится. Лео уступает слово Эви.

Она говорит:

– В многомирье частицы не выходят из суперпозиции из-за наблюдения. Оба результата происходят одновременно, но в разных вселенных. Есть два кота: один мертв, другой жив. Каждый раз, когда сделан выбор, линия времени ветвится, создавая новую вселенную, так что количество тебя в мультивселенной все время растет по экспоненте.

– Терпеть этого не могу, – говорю я.

– Математика чище, чем теория, – говорит она. – А плюс в том, что тебе не стоит сильно переживать из-за своих решений, потому что ты знаешь, что где-то в другом месте другой ты делает тот выбор, который ты отложил в долгий ящик.

Я пристально смотрю на нее, думая, что если это правда, то в какой-то другой вселенной другой Калеб должен был поцеловать Эви все те пятнадцать раз, когда я решил этого не делать.

– Может, это и не худшая теория на свете, – говорю я.

ЭВИ

На перемене между физикой и гуманитаркой я позволяю Лео увлечь меня в пустынный коридор, а не иду за Калебом в рекреацию.

– Что это значит? – спрашиваю я. Хотя, кажется, знаю.

– Я тут еще новичок. Подумал, ты устроишь мне экскурсию.

Я оглядываюсь вокруг. Не совсем уверена, где мы.

– Кажется, это кабинет иностранных языков. – Я указываю куда-то в направлении класса. – Испанский?

– Французский, – улыбается он. – А ты разве не выбирала язык?

– Я два года учила латынь. Нас было всего пятеро, так что мы собирались в библиотеке. Я выбрала ее, потому что учитель обещал, что нам не придется разговаривать.

Лео останавливается и нежно прижимает меня спиной к стене.

– Эви?

– Да? – шепчу я.

– Обещаю, тебе не придется разговаривать.

В целом целоваться мне нравится больше, чем я ожидала. Слюней не так много, как мне представлялось, и кажется, что я лечу. Это тоже нормально.

Учитывая все происходящее, мне сложно следить за беседами на обоих уроках по гуманитарке, хотя я не считаю, что в этом целиком моя вина. На религии вроде бы говорили о пище, которая упоминалась в Библии (зачем?), а на английском – о символизме чудовищ и фей (зачем? зачем?). Мне сложно поверить, что по этим предметам надо будет сдавать промежуточные экзамены.

Придя на обед, Лео приподнимает мое лицо за подбородок и целует в нос в знак приветствия. Это уже чересчур, и я пытаюсь понять, как вежливо выказать свое неодобрение, когда Калеб говорит:

– Вы могли бы ограничиться уровнем милоты хомячка, который ест попкорн?

– Можно попробовать, но что-то оптимизм мне отказывает, – говорит Лео, наматывая мой локон себе на палец. Я мягко убираю его руку. Не надо так делать здесь, на виду у Бекс и Калеба.

Лео переводит взгляд с меня на Калеба и обратно.

– Эви сказала, что ты не против.

– Ну да, – говорит Калеб с таким взглядом, который мне не понять.

Я автоматически поворачиваюсь к Бекс.

– Доволен, – говорит она после паузы. Я смотрю ей в глаза. Потому что – нет, это не так. Я иногда упускаю тонкости в выражениях лиц, но точно знаю, как выглядит довольный Калеб.

Она пожимает плечами, поворачивается к Лео и говорит:

– Влюблен до безумия.

Я смотрю на него, и он улыбается.

– Верно подмечено.

* * *

У Лео после обеда футбол, так что мне несложно удрать к Аните – без лжи и объяснений, которые я не хочу давать.

Она начинает с вопроса, были ли у меня припадки на этой неделе, и я рассказываю, как застыла на уроке Эбби.

– Но я поделала дыхательные упражнения, а потом ответила на ее вопрос. Все нормально получилось.

– А что происходило, пока ты успокаивалась?

– Меня прикрыл Калеб.

Анита кивает, как будто ожидала такой ответ.

– А что бы ты делала, если бы его там не было?

– Наверное, ждала бы. От моего минутного молчания ничего страшного не случилось бы.

Анита не отвечает, но откидывается на спинку кресла, и мне кажется, что она довольна.

И до конца сеанса я рассказываю про Лео, чувствуя себя обычной девочкой-подростком, которая впервые поцеловалась и пошла на свидание. Получи, комплекс психиатрии.

По дороге домой я получаю сообщение от Бекс: она спрашивает, хочу ли я устроить вечернее чаепитие. Я пишу, что зайду в магазин и приду к ней в комнату.

В первый год меня иногда накрывало, потому что вокруг все время были люди, и я порой пряталась в комнате, чтобы поесть. Бекс превратила эту привычку в событие – она стала приходить ко мне с китайским чайным набором и свечами. Теперь мне уютно в Ньютоне, но мы с ней иногда проводим такие вечера, когда хотим поболтать наедине.

На вечернем чаепитии едят только руками, так что я покупаю сыр и крекеры, стаканчики с хумусом и арахисовой пастой, сельдерей, клубнику и мини-капкейки.

В комнате Бекс странное смешение стилей: розовое постельное белье с цветочным узором, вдохновляющие цитаты и плакаты с работами сюрреалистов. Я никогда не устану смотреть на огромный полноцветный график прогнозируемого повышения температуры Земли. Желтая линия обозначает момент, когда запасы пищи оскудеют, а красная – когда жизнь на планете станет невыносимой. У меня был бы нервный срыв, если бы я каждое утро первым делом видела подобное, но Бекс утверждает, что график помогает ей сосредоточиться.

Бекс расстилает на полу покрывало для пикников, выставляет чайник и блюдца и включает классическую музыку. Я организую закуски, и мы поудобнее устраиваемся рядом и начинаем есть.

Внезапно Бекс спрашивает:

– Ты подаешься куда-нибудь кроме Чикагского университета?

Я с удивлением смотрю на нее.

– С чего бы? Думаешь, я не пройду?

– Конечно пройдешь. Но ты не хочешь даже рассматривать другие варианты?

– Не хочу. Мне нравится их программа по теоретической физике. Кампус как раз нужного размера. И я могу потерпеть тех, кто туда поступает. Я не могу учиться там, где разрисовывают лица, – с содроганием говорю я. Калеб думает про Мэдисон, но как-то раз мы ходили туда на футбол, и меня это до полусмерти напугало. – И потом, туда же поступишь и ты. Верно?

На мгновение меня охватывает паника, но я прогоняю ее правильным дыханием.

– Конечно, – отвечает Бекс. – Хотя и сомневаюсь в выборе профиля. Там офигенная программа по климатологии.

– А потом ты можешь поступить на медицинский?

– Могу, – медленно говорит она. – Если захочу.

Я изучаю ее лицо.

– Но не хочешь?

– Эви, кажется, я выбрала медицину, чтобы порадовать родителей.

Я отлично ее понимаю.

– Вот поэтому я так долго принимала таблетки от тревожности. Чтобы мама была рада. Но мне нужно было сделать правильный выбор для себя. Анита помогла мне это увидеть.

– Не хочу их разочаровать, – говорит Бекс. – Или заставить думать, что якшаюсь с врагом. Они уже тревожатся, потому что я здесь.

– Это страшно, – говорю я, думая о маме. – Но иногда надо быть храброй.

Этот совет гораздо проще дать, чем ему последовать.

* * *

Уйдя от Бекс, я поднимаюсь в компьютерную лабораторию посмотреть, не может ли Лео устроить перерыв. Он так сосредоточен на своем занятии, что не замечает меня, пока я не оказываюсь рядом. Когда он наконец поднимает взгляд, говорю:

– Я подумывала прогуляться. Хочешь со мной?

– Я бы с радостью, но лучше останусь. Мы все еще отстаем, и это во многом моя вина.

– Почему? Это профиль Калеба. Разве не он должен тут блистать?

– Помнишь «гидру»?

Я киваю.

– Но почему это твоя вина?

– Потому что он специально вписал ее в нашу работу меньше чем за неделю до срока сдачи, – ядовито отвечает Калеб, подойдя ко мне сзади. – Так что полюбуйся: он запустил в браузер тысячу багов. Плохо соображает, когда ты рядом.

Лео кривится в ответ.

– Я так и не спросил: как ты догадался?

– Условия Йоды. С тем же успехом мог бы написать свое имя. – Ловя мой пустой взгляд, Калеб поясняет: – Твой парень пишет код наоборот.

Я слегка вздрагиваю при слове «парень». Так вот кто теперь Лео? После одного свидания и пары поцелуев? Я-то думала, что сначала будет разговор.

Лео открывает рот, чтобы ответить, но Калеб его перебивает:

– И не смей говорить, что так проще избавиться от багов, или, клянусь, я взорвусь. – Он поворачивается ко мне. – И ты. Тебе лучше уйти, пока он не решил провести магнитом по нашему жесткому диску, чтобы тебя впечатлить.

– Не понимаю, какое отношение все это имеет ко мне, – говорю я, слегка встревоженная яростью Калеба. Это на него не похоже.

Калеб и Лео молча смотрят на меня, и меня осеняет.

Я перевожу взгляд на Лео и говорю:

– Ты вписал «гидру» в программу нарочно… потому что не хотел, чтобы Калеб работал со мной все выходные.

– В свое оправдание могу сказать, что волновала меня не столько ваша работа.

Калеб дает ему подзатыльник.

– Это не оправдание. И еще ты сперва не сделал бэкап. Три дня работы насмарку. – Он указывает на меня и говорит: – Уходи! – А потом на Лео. – Пиши код! – А потом, все еще раздраженный, возвращается к своему компьютеру.

Я поворачиваюсь к выходу и думаю, что Калеб немножечко офигенный, когда злится.

КАЛЕБ

В среду после обеда самые острые углы уже сглажены. Промежуточные экзамены по обоим гуманитарным предметам остались позади, и несмотря на фокусы Лео, мы запустили браузер вовремя, что хорошо. Декан Сантори настолько обожает «Фронтир», что на следующие три дня нам с Эви достается один из самых вожделенных учебных классов Ньютона (хотя они редко используются для учебы – совсем как у Оруэлла).

В перерывах между работой над браузером и перечитыванием Шекспира я пишу программу для Эви. И с нетерпением жду результата – сработает ли. Сначала я взялся за это только ради нее. Так я бы смог оказаться на сцене «Фронтира», чтобы Эви чувствовала себя достаточно уверенно и сделала то, на что она точно способна: утерла нос целому классу гениев.

Но чем больше времени я на это трачу и чем больше читаю про «Фронтир», тем чаще думаю, что есть еще одна причина. Та, которую я даже вслух назвать не могу: МТИ. Место, где изобрели память на магнитных сердечниках. Где открыли кварки. Где создали электронное шифрование. Я хочу быть его частью, а желание – штука, которая идет изнутри, с подкорки.

Этой осенью я подам туда документы, чтобы мечта прожила немного дольше, но стараюсь не думать об этом, потому что не уверен, что поступлю. У меня хорошие оценки за экзамены, но не уровня рок-звезды, как у Эви. И потом, мои родители зарабатывают достаточно, чтобы серьезно помогать мне финансово, но недостаточно, чтобы цена не имела значения. Они уже потратились на Ньютон, а следом за мной подрастают двое братьев. Если придется, они потянут обучение, но я не могу их об этом просить из-за чувства вины. А вот если мы с Эви доберемся до «Фронтира», с поступлением проблем не возникнет. А если закончим в пятерке лучших – будет стипендия.

Открывается дверь, и входит Эви, раскрасневшаяся, с блеском в глазах. Я перевожу взгляд на свой ноутбук, стараясь не думать о том, почему она так выглядит. «Бежала от кабинета математики», – говорю я себе.

– Давай посмотрим мою программу! – говорит она.

– Откуда ты знаешь, что она готова?

– Я ведь знаю тебя, Калеб.

Она права, но после того как Бекс сказала, что Эви считает Лео загадочным, эта уверенность меня раздражает.

– Ты не знаешь обо мне всего.

– А ну-ка? – говорит она.

– Любимый вымышленный персонаж?

– Марвин, андроид-параноик, а твоя любимая вымышленная сцена – когда Артур съел все чужие печеньки.

– Бисквиты.

– Неважно.

– Первый поцелуй?

Это мелочно, но я хочу напомнить ей, что развлекался с другими девушками задолго до ее знакомства с Лео.

– Марисса Мэтсон. Вы были в подвале у Райланда Шелмана, и она набросилась на тебя во время марафона по «Звездным войнам».

К сожалению, кажется, Эви это не задело.

– Я никогда не рассказывал тебе, с чего все началось.

– Все девчонки просто рвались мне рассказать.

– Если бы у меня было три желания?

Она даже не задумывается.

– Идеально откидать на матче, написать код для НАСА, вилла на берегу океана.

Я смотрю на ее губы и думаю: «С одним желанием ты промахнулась».

Мне не нужна вилла. (Я буду слишком занят в НАСА!) Но я не могу ей об этом сказать, и она считает, что выиграла. И раз уж мне совершенно не удается быть загадочным, я только рад, что она так хорошо меня знает. Я поворачиваю к ней ноутбук и показываю, куда нужно ввести уравнения.

Когда она это делает, на экране появляется модель, такая же, какую она рисовала, только точнее. Эви сравнивает ее с уравнениями в блокноте. Через какое-то время она поднимает взгляд и шепчет:

– Идеально. Ее можно свернуть?

Я пододвигаю ноутбук к себе и запускаю функцию, которую я написал для сворачивания диаграммы по совпадающим парам идентичных точек. Пара нажатий клавиш, и это происходит на экране.

– А двоичные адреса? – спрашивает Эви. Я недовольно смотрю на нее. Я потратил кучу времени, чтобы все это сделать, и я не чувствую любви. Но напоминаю себе, что я работал днями, а Эви – неделями. И присваиваю двоичные адреса совпадающим парам и совмещаю соответствующие биты. И потом мы видим это: блоки кода коррекции ошибок в геометрической модели атома гелия от Эви. У меня встают дыбом волоски на руках.

Я смотрю на Эви через плечо.

– Что это значит?

– Потенциально – что двоичный код есть во всем, если знать, как его найти.

– И не только двоичный код, но и код Хэмминга, – говорю я, глядя на экран. – Это зеркально отражает то, что вводилось в ранних цифровых моделях. Ты должна признать: мы наверняка живем в Матрице.

– Не живем, – говорит она, сидя рядом, и берет меня за руку. – Я знаю, ты думал, что оказываешь только моральную поддержку, но я не разобралась бы с проблемой без тебя.

Я притягиваю ее к себе и обнимаю, погружая лицо в ее волосы, пахнущие корицей.

– Эви, я не то что не начал бы работать с проблемой без тебя – я бы и в Ньютон не приехал. Я бы не знал, что «Фронтир» существует.

Она откидывается на спинку стула и задумывается.

– Из плюсов – ты бы до сих пор встречался с Мариссой Мэтсон.

– Это не плюс.

Мы возвращаемся к программе и делаем скриншоты диаграммы на каждой стадии процесса. Потом Эви передает мне свои уравнения, я отдаю ей свой код, и мы, как можем, корректируем работу друг друга. Но по правде говоря, мы оба работаем в слишком разных сферах, чтобы помочь друг другу, и примерно через час сдаемся.

– Завтра проверим каждый сам себя. Работаем снизу вверх, построчно, – говорит она. – Мало того, чтобы код работал. Он должен быть чистым.

– Эй, – обижаюсь я.

– Прости. Но мы должны быть готовы.

Крайний срок подачи работы – воскресенье.

* * *

На следующий день Эви заходит в комнату и ставит передо мной чашку кофе из «Старбакса». Я его чую. Это дольче латте с корицей – мой любимый. Она целует меня в макушку.

– Моему любимому кодеру.

Думаю я вот о чем: первое – я люблю этот запах. Насколько я понимаю, мы закончили: аромат корицы и кофе настолько важный результат эволюции человечества, что с легкостью обходит все остальные достижения. Второе: естественно, я рад, что Эви принесла мне кофе. И не только потому, что это кофе: мне нравится, когда, будучи в другом месте, она думает обо мне. А третье – Эви не любит кофе и считает, что чай в «Старбаксе» испорчен кофейной эссенцией. Значит, ей незачем было туда идти, если только не с Лео. И наконец, почему она целует мне волосы?

А вот что я говорю:

– Спасибо.

Она кладет мне одну руку на плечо, тянется вперед другой и спрашивает:

– А это должно?..

Когда ее палец касается экрана, я шлепаю по нему: хоть это Эви, но я ненавижу следы от пальцев.