Текст книги "Просто так"

Эмиль Вениаминович Брагинский
Просто так

В поезде Юрий Сергеевич Толоконников в преферанс не играл, книг не читал и не пил в ресторане коньяк. В поезде Толоконников торчал в коридоре, смотрел в окно. И вечно его разъедало желание слезть на какой-нибудь станции и зашагать по дороге, не имея перед собой конкретной исторической цели.

Происходило это, наверное, потому, что незнакомые города обладают притягательной силой, особенно вечерами, когда города сверкают огоньками, а про далекие огоньки всегда говорят «манящие»… А быть может, этот странный порыв диктуется страстью к путешествиям, которая живет в человеке со времен Ноева ковчега. Однако Толоконников умел обуздывать неправильные желания и жить, как все живут. Был он по профессии дорожный инженер, служил в министерстве, и его часто гоняли по командировкам. Юрий Сергеевич ухитрялся существовать на положенные два шестьдесят в сутки, следовательно, командировки оказывались выгодными. Сейчас Толоконникову особенно нужны были деньги, потому что он получил в Москве квартиру на двенадцатом этаже нового дома, а новая квартира всегда требует расходов. Квартира была удобной и по площади, и по планировке и для Толоконникова имела только один недостаток – большие окна. Когда он смотрел в них вечерами и видел огни, близкие и далекие, то у него начинало беспокойно клокотать внутри. Он поспешно отходил от окна и подсаживался к телевизору или шел к сынишке, а жене говорил, что не может стоять у окна, потому что боится высоты и его тянет вниз.

И вот сейчас, когда Юрий Сергеевич Толоконников, инженер министерства с командировочным удостоверением в бумажнике, сорока двух лет, беспартийный, женатый, возвращался в Москву, он чувствовал в душе зов предков, был готов совершить необдуманный поступок и точно знал, что никогда его не совершит.

Он смотрел в окно, был вечер, за окном подмаргивали ему огоньки неведомых городов. В купе находиться было невозможно, потому что на верхней полке визгливо храпел толстяк: он сильно набрался на проезжем вокзале, и теперь соседи должны были расплачиваться за это. На нижней полке одна пожилая женщина рассказывала другой не менее пожилой женщине, что хороший творог можно приготовить из обыкновенного кефира. В коридоре орало радио – передавали концерт по заявкам пассажиров, которые не давали никаких заявок. Мужчина в майке сосал помидор, и с волосатых пальцев капало на пол.

«Выхожу! – неожиданно решил Толоконников. – Сейчас вот возьму и выйду на любом полустанке. Нет, скорый поезд на полустанках не останавливается. Сойду в каком-нибудь городе, это даже лучше».

Тут Юрий Сергеевич еще раз посмотрел в темное окно и перепугался: «Куда же я сойду на ночь глядя?»

От этой мысли ему стало легче, но он пресек в себе трусость. Еще раз посмотрел на мужчину, который сосал уже новый помидор, и нашел третейское решение:

«Сойду утром! Правильно! Утро вечера мудренее!»

Толоконников изучил расписание и узнал, что в 9 часов 06 минут поезд останавливается в городе Крушине!

– Прекрасно! Пусть будет Крушин!

С этой мыслью Толоконников вернулся в купе, влез на верхнюю полку и заснул, невзирая на храп и на беседу внизу. Когда он собирался поспать, ему ничего не мешало, потому что он вырос и закалился в коммунальной квартире.

Проснулся Толоконников около восьми. Он открыл глаза и ощутил некоторое беспокойство. С чего бы это? И сразу вспомнил – он же собирался выходить в городе Крушине! Чепуха какая!

Желание бежать навстречу слепой судьбе возникало у Толоконникова вечерами, но никогда не посещало его утром.

Он слез с полки, довольно быстро проник в туалет, умылся. Выпил чаю. Было без пяти минут девять. За окном побежали домишки, окруженные тронутыми желтизной деревьями, еще не обитыми сентябрьским ветром. Приближался Крушин.

Вдруг, безо всякой логики, Толоконников схватил портфель, выскочил из купе, ворвался к проводнице и закричал:

– Дайте мой билет! Я передумал, не еду в Москву и выхожу здесь!

Оставалась последняя надежда, что проводница не отдаст билета.

– Ну и люди пошли, сходят где попало! – сказала проводница, возвращая билет и даже не подозревая, как она права.

Когда поезд ушел – а задержался он в Крушине минуты две, не больше, – Толоконников все еще не осознавал, что он натворил. В смутном настроении он проследовал через вокзал на площадь и за неимением другого дела принялся ее осматривать. В центре был разбит газон с анютиными глазками и мелкими красными цветочками, названия которых Толоконников не знал. Вокруг газона шла заасфальтированная мостовая, а на тротуаре пестрели ларьки, дощатые, фанерные, а один, аптекарские изделия, почему-то новомодный – стеклянный. Бабы с мешками дружно атаковали рейсовый автобус. Равнодушный шофер держал на коленях «Спидолу» и слушал «Маяк». Две машины с шашечками на боках скучали на стоянке. Возле такси топтались пассажиры, но в обеих машинах, конечно, не было водителей. Но самым интересным из всего, что заметил Толоконников, был лилипут, который чего-то ожидал, стоя на краю плиточного тротуара, и держал на привязи большого бурого медведя. Тот растянулся во всю длину и мирно спал.

– Эй, товарищ! – окликнул Толоконников. – Этот медведь живой?

– Нет! – серьезно ответил лилипут. – Ручной. А живые медведи не бывают ручными.

Толоконников обрадовался. Приключение начиналось со встречи с медведем, и теперь уже все должно было пойти отлично.

– А что вы здесь делаете? – спросил Юрий Сергеевич.

– Отвечаем на вопросы! Люди любят задавать вопросы, некоторые даже выслушивают ответы.

– Большое спасибо! – поблагодарил Толоконников. – Вы не знаете, где здесь гостиница?

– Нас с медведем в гостиницу не пускают! – закончил беседу лилипут, а медведь поднял голову и поглядел – с кем это разговаривает хозяин?

Гостиница оказалась от вокзала в нескольких минутах ходьбы. Гостиница называлась «Луч», и это было единственным светлым пятном во всем ее сером облике. В вестибюле от натертых полов пахло мастикой. На окошке администратора раз и навсегда была прибита табличка «Мест нет», а ниже прикноплена записка, написанная от руки: «Обращайтесь в "Зарю". У нас никто не выезжает. Ушла в трест» – и подпись: «Катя». Над окошком висела большая-пребольшая картина, «Жатва» наверное, а может быть «Посев». Толоконников точно не разобрал, хотя пытался.

Он присел на вполне современный стул из разноцветных электрических шнуров и задумался в некоторой рассеянности: где он, например, будет жить и что он, собственно говоря, намеревается здесь делать?

По большому командировочному опыту он знал, что идти в «Зарю» бессмысленно, оттуда пошлют обратно в «Луч»…

В вестибюле появился швейцар, одетый в коричневую униформу. Толоконников пошарил в кармане, отыскал трешницу и кинулся навстречу:

– Послушай, друг…

– Мы взяток не берем! – на корню пресек его преступные намерения швейцар.

– Да какие там взятки! – смутился Юрий Сергеевич и сжал деньги в кулаке. – Я к тебе с просьбой…

– Вы не тыкайте, я постарше вас!

– Извините, отец…

– Я вам не отец…

– Товарищ! – смешался Толоконников. – Выручите! Хоть за деньги, хоть задаром…

– А мы со вчерашнего дня, – сказал швейцар трибунным голосом, – приняли на себя большие обязательства, и нехорошо назавтра же нарушать. Что у вас в руке? – Он взял Толоконникова за кулак и разжал его: трешка… – Трешку пьющим дают. А у меня язва… – И ушел вверх по лестнице.

Вконец растерянный Толоконников услышал смех. Это смеялась женщина, которую Толоконников прежде не приметил. Он приметил ее только сейчас, когда проследил за швейцаром взглядом, потому что женщина стояла на лестнице, держалась за перила и весело хохотала.

Толоконников криво улыбнулся:

– Вам, конечно, смешно, а мне ночевать вот здесь, на этом стуле, если, конечно, по этим проводам ночью не пропускают ток.

Женщина продолжала смеяться, откидываясь всем телом назад, от этого платье ее задиралось, и Толоконников обратил внимание, что у нее были весьма симпатичные колени, круглые, с ямочками, потом он перевел взгляд на ее лицо и увидел, что и на щеках были такие же ямочки, и нос симпатичный – курносый. А сегодня по настроению Толоконникову должна была понравиться первая попавшаяся женщина, потому что без женщин не бывает приключений, и вот сразу понравилась эта, хотя ей было уже за тридцать, и Толоконников, чтобы поддержать знакомство, тоже захохотал. Тогда женщина перестала смеяться и строго спросила:

– В командировку?

– Нет.

– К родственникам приехали?

– Нет.

– А зачем вы приехали?

– Просто так. Ехал в поезде и сошел. Вас повидать! – глупо добавил Толоконников.

Теперь смех стал сотрясать женщину с такой силой, что она не удержалась на ногах и села на ступеньки.

А Толоконников замер как болван, не зная, что ему делать, и ждал, чтобы женщина прекратила свой издевательский смех. Ждал он долго.

– Кто же за трешницу получает теперь номер, – сказала наконец женщина. – Вы бы ему десятку предложили…

– Я могу и десятку… – сказал Толоконников, а женщина приподнялась со ступенек и спросила тихо-тихо:

– А зачем вы сюда приехали, по-честному? Я жутко любопытная.

– Ни за чем. Ехал в поезде, понимаете, окна, а за ними неизвестно что… и жизнь по-другому… понимаете… надоело… человек, он ведь так живет – вроде все у него хорошо, а где-то грызет – нет, не так… упускаешь.

– Я понимаю, – кивнула женщина. – И у меня это бывает. Я даже про это читала. Это называется раздвоение личности.

– Может быть, раздвоение… – согласился Толоконников. – Неважно, как это называется.

– А куда вы ехали?

– Домой, в Москву.

– И вместо Москвы сошли в Крушине?

– В Крушине!

– Вы сумасшедший! – сказала женщина.

– Конечно! Только вы укажите мне нормального. Меня зовут Юрием Сергеевичем. Юрой меня зовут.

– А меня Лидой. То есть Лидией Васильевной.

– А я на вокзале видал лилипута с медведем, – сказал Толоконников и добавил: – Лида.

– Ну ладно, сидите и ждите! Номер я вам добуду! – пообещала женщина.

– За десятку? – осмелел Юрий Сергеевич. И Лидия Васильевна охотно включилась в игру, видимо, ей тоже было здорово скучно, потому что как мужчина Толоконников не представлял собой ничего интересного. Заурядный тип – лицо среднее, рост средний, залысины и животик уже намечается.

– За десятку вы со мной не поладите! – озорно сказала Лидия Васильевна и исчезла. Толоконников покорно ждал ее минут сорок. За эти сорок минут Лидия Васильевна из милой полной женщины, и не более того, превратилась в его мечтах в Софи Лорен крушинского масштаба, а сам он в Мастроянни.

– Держите ключ! – вернулась женщина. – Номер двести сорок второй. Вы на сколько?

– На сутки!

– Тогда прописываться не надо. Пошли! – И Лидия Васильевна повела Юрия Сергеевича на второй этаж и показала ему номер двести сорок второй, славную конуру с деревянной кроватью, с тумбочкой возле нее, с канцелярским столом, украшенным телефоном, и современным эстампом на стенке – снег, много снега и синие деревья.

– Входите, Лида! – пригласил Толоконников.

Лидия Васильевна покачала головой:

– Что вы! В номер я не пойду!

– Тогда мы вынуждены будем разговаривать в коридоре! – сказал Толоконников, стоя в дверях с табличкой «242». – Как вы это раздобыли?

– Здешний администратор Катя – моя приятельница. Я к ней хожу за рижской туалетной бумагой.

– За чем? – поперхнулся Толоконников.

– А к нам ее завозят только в гостиницы. Ну прощайте, Юра… – усмехнулась Лидия Васильевна.

– Как, вы уходите?

– Конечно, ухожу. Вы думаете, я бездомная? Семья у меня, дочка.

– А как же я? – спросил Толоконников.

Лидия Васильевна ничего не ответила и пошла по коридору. А Толоконников смотрел ей вслед, мир рушился на его глазах, и он ничего не мог поделать.

Вдруг Лидия Васильевна задержала шаг, обернулась и засмеялась таким низким грудным смешком:

– Эх вы! Вам же охота меня остановить!

– Да! – признал Толоконников.

– Так чего ж вы?

– Так я… я… просто…

– Без четверти пять… – сказала Лидия Васильевна. – Вы выйдете из гостиницы и пойдете налево. Там будет мастерская, где чинят телевизоры. Вот возле нее.

И быстро ушла.

А Толоконников стал ждать без четверти пять. Ждать надо было долго, сейчас была половина двенадцатого. Он попробовал уснуть, но, конечно, не уснул, потому что мучительно думал, во-первых, придет ли Лида, не пошутила ли? А во-вторых, если придет, куда с ней подаваться и что делать?

Толоконников пошел шататься по городу. Старые здания стояли здесь вперемежку с новыми пятиэтажными. Причем они не возникли, как это часто бывает, на голом месте, вокруг росли тополя, которые никто варварски не обрубал, и поэтому тополя росли буйно и весело.

Толоконников гадал, в каком доме живет Лида, в старом или новом. И если она все-таки придет на свидание – что же тогда? Хорошо ли это, порядочно ли? Ведь он действительно приехал только на сутки, потому что послезавтра в главке совещание и он специально для этого совещания ездил в командировку. И вообще, незнакомая женщина – удобно ли к ней приставать? Вдруг обидится и еще, чего доброго, скандал устроит? И потом… как он покажется в Москве жене? Если ей повиниться – она-то наверняка устроит скандал и всю жизнь будет попрекать, и еще матери своей расскажет, а это все равно что объявить по радио. Нет, жене говорить не надо, но ведь он, Толоконников, ничего не умеет скрывать, жена сразу учует, что он что-то скрывает, и тут начнется…

Нет, конечно, лучше будет, если Лида не придет. Может, Бог даст, у нее ребенок заболеет или муж ее не отпустит.

«Нет, если она не придет, – думал Толоконников, – на кой черт я тогда сошел в этом Крушине? И вообще, годы уходят. А вспомнить нечего. А так будет приятно вспомнить – вот какая история случилась со мной… Нет, все-таки лучше, если из этого не произойдет никакой истории…»

Толоконников слонялся без дела по городу. Время тянулось медленно, потому что время никогда не движется с нормальной скоростью – либо спешит, либо опаздывает.

Потом Толоконников захотел поесть. В ресторан не пошел, а на ходу, в уличном кафе, взял сосиски, булочку и все это торопливо запил молоком. Пил он прямо из бутылки, забыв, что ему вместе с ней дали бумажный стаканчик. Уборщица, которая составляла на поднос грязную посуду, укоризненно поглядела на Толоконникова:

– Ох и надо работать над вашей культурой, чтобы вы ели как людям положено!

– Извините! – сказал Юрий Сергеевич и побежал искать мастерскую, где чинят телевизоры. Найти ее оказалось легко, и Толоконников начал ждать. Он успел как раз вовремя – была половина четвертого, а вдруг он не расслышал и Лида сказала, что придет без четверти четыре. Потом набежало без четверти, потом четыре, и половина пятого, и нервы Толоконникова начали шалить, а к пяти часам ровно он совершенно распсиховался и забегал по улице взад и вперед, как иногда бегают мужчины перед родильным домом. В четверть шестого Толоконников был близок к самоубийству, но осознал, что ему нечем совершить малодушный акт. В половине шестого Толоконников понял: это к лучшему, что Лида не пришла, так как он в подобных делах не ушлый и не знает, как обращаться с чужими женами, и только он это установил, как Лида примчалась и объяснила, запыхавшись, что муж забежал с работы, какие-то списки ему потребовались, и он никак не мог их найти, потому что в бумагах у него всегда беспорядок, но теперь ее муж ушел надолго. Ну, куда они пойдут?

И Толоконников честно признался, что он передумал о многом, а вот это как-то упустил… То есть об этом он тоже думал, но не пришел к конкретному решению.

И Лидия Васильевна сказала голосом родной жены Толоконникова:

– Ну что мне с вами делать?..

– Что хотите, то и делайте! – повинился Юрий Сергеевич и подумал, что Лида и обликом своим похожа на жену и, наверное, этим ему понравилась, потому что таким недотепам, как Толоконников, на роду написано любить только жену. – Может быть, в ресторан сходим?

– Ну да еще, – усмехнулась Лидия Васильевна. – Чтобы меня весь город увидел? Я и стоять здесь с вами не могу.

– Может быть, поедем куда? – мучительно искал выход Юрий Сергеевич.

– Больше нет предложений? – спросила Лидия Васильевна.

– Нет!..

– Тогда идемте к вам! – приказала женщина, которая, как большинство женщин, была в житейских делах мудрой. – Только не вместе. Вы идите, а я потом сама приду!

Толоконников рысью побежал в номер. И, волнуясь, стал ждать. Лидия Васильевна пришла очень скоро, в руках она держала три рулона рижской туалетной бумаги.

– Теперь, – сказала она с торжеством, – если меня кто видел – так вот оно, оправдание. – А потом села на кровать и опять стала хохотать и хохотала так долго, что Толоконников разозлился и спросил:

– Ну что? Что смеетесь-то?

– Целый день у вас был, а вы ничего не приготовили. Ни вина не купили, ни конфет…

– Так вы же сами предупредили, что в номер ко мне не войдете!

– Боже мой! – вздохнула Лидия Васильевна. – Вы дурак или очень неопытный?

– И то и другое! – смутился Толоконников, а Лидия Васильевна приняла руководство на себя. Она так и объявила:

– Значит, я теперь командую! Быстро сбегайте и купите чего-нибудь. Вы пьющий?

– Как вам сказать…

– Я так и думала. Ну а я люблю иногда рюмочку… Значит, купите крепкого чего-нибудь. Это раз. Гастроном тут направо, за углом. Закусывать – сыр возьмите. И бутылку воды обязательно. Иначе я пить не умею. И конфет – я жуткая сластена. Хороших конфет тут не получишь – надо в центр ехать. Ладно, обойдемся «Ласточкой». Только не берите «Ну-ка, отними». Они хоть и дороже, но им сто лет! Быстро…

И Толоконников побежал. И даже успешно справился с ответственным поручением. Все приобрел и по собственному почину, сам не зная, как его осенило, присовокупил к этому букетик полевых цветов.

– Этого я от вас не ожидала! – удивилась Лидия Васильевна. – Спасибо! Теперь пойдите и стащите в холле вазочку.

Толоконников пошел и стащил вазочку. Сам, правда, не догадался налить в нее воды, пришлось еще сходить в умывальню. А когда вернулся, Лидия Васильевна поставила в вазочку цветы и спросила:

– Вы в окно глядели?

Толоконников подошел и выглянул. Напротив в новом доме со всех балконов валил пар.

– Пожар? – испугался Толоконников.

– Нет! – успокоила Лидия Васильевна. – Это им горячую воду пустили, а холодной еще нет. Они набирают горячую воду в тазы и остужают на балконах. Ну, давай кутить!

На двоих приходился только один стакан.

– Я схожу еще один добуду! – предложил Толоконников, но Лидия Васильевна схватила его за руку:

– Вы что? Разве можно! Поймут ведь! Будем по очереди. Кто первый?

– Пейте вы! – Толоконников откупорил бутылку, запечатанную чем-то вроде липучки от мух.

– Нет! – сказала Лидия Васильевна. – Сейчас мы погадаем:

 
Ехал повар на кастрюле,
Таракана задавил…
 

Эту считалку Толоконников слышал не раз от собственного сынишки. Он вспомнил его и покраснел.

 
И за это преступленье
Три копейки заплатил…
 

– закончила Лидия Васильевна. – Вам выпало первым!

Она налила Толоконникову полстакана, не меньше, пить надо было до дна, неудобно иначе, у Толоконникова перехватило дыхание, он принялся жадно заглатывать воздух, а Лидия Васильевна на этот раз не засмеялась, сказала только:

– Занудный вы. Анекдот расскажите, что ли…

– Не помню я анекдотов, – хрипло отозвался Юрий Сергеевич, – мне как расскажут какой-нибудь, через секунду он из меня выскакивает.

– Мне-то налейте!

– Простите! – спохватился Толоконников и налил на донышке.

– Лейте – не жалейте! – потребовала гостья. И выпила свои полстакана легко, играючи, потом охладила горло напитком «Листопад», потом тыльной стороной ладони отерла губу, нижняя губа у нее оттопырилась и придала лицу задорное выражение. – Гадость! – весело сказала Лидия Васильевна. – Значит, анекдотов вы не знаете, пить не умеете, веселых историй тоже, наверное, не знаете?

– Ни одной! – понурил голову Толоконников.

– И за женщинами ухаживать тоже не доводилось?

– Времени нет! – сказал Толоконников. – Замотанный я!

– А для чего же вы тогда все это затеяли? Налейте мне еще!

Толоконников ничего не ответил. Он и сам не знал, зачем он все это затеял: сошел в Крушине, с женщиной этой познакомился, ему было неловко, он мысленно ругал себя за это, но неловкость не проходила.

Лидия Васильевна опять выпила водки с «Листопадом», закусила конфетой «Ласточка» и сказала:

– А что вы про меня думаете? Думаете, я потаскушка, по номерам шляюсь с кем придется…

– Как вы можете! – возмутился Толоконников.

– Нет, вы такого не думаете! – кивнула женщина. – Вы святой! И я святая. Только святым живется скучно-скучно. Особенно в Крушине. И они хотят в Москву. А которые в Москве – рвутся в Крушин. Я мужа люблю, честное слово. И городок у нас – жить можно. А мысли у меня заплетаются…

– Споем! – вдруг предложил Толоконников.

– Что? – испуганно переспросила Лидия Васильевна.

– Споем, говорю. Я люблю хором петь. Мы вот на массовки ездим. Всегда хором поем. Романсы поем, песни советских композиторов.

– Ну пой хором! – разрешила Лидия Васильевна. – Ой, голова кружится, я прилягу! – И действительно прилегла на постель. – Пой! – прикрикнула она. – Тебе говорят!

– «Издалека долго, – запел Толоконников, – течет река Волга…»

У него оказался приятный сладенький голосок, лет сто назад он бы пел жестокие романсы и кружил головы барышням.

 
… Течет река Волга, конца и края нет.
Среди хлебов спелых, среди снегов белых
Течет река Волга, а мне семнадцать лет…
 

– пел Юрий Сергеевич и забыл про номер в гостинице, размером в шесть квадратных метров, и про женщину, которая лежала на постели в ожидании, и про то, что во рту не пропал едкий вкус дрянной водки. Он знал в песне все слова и пел, не пропуская ни одного. Лидия Васильевна слушала и поражалась, а Толоконников пел до тех пор, пока в коридоре не включили пылесос, а петь на пару с пылесосом он не желал.

– Здорово! – тихо сказала Лидия Васильевна. Толоконников не расслышал, потому что пылесос буквально надрывался.

– Наверное, это «Вихрь», – громко сказала Лидия Васильевна. – Он самый мощный и поэтому самый шумный.

– Выпьем! – предложил Толоконников.

– Тебе больше не надо! – запретила Лидия Васильевна. – А то от тебя и так толку на грош!

Но то ли песня разобрала Толоконникова, то ли водка подействовала, но он вдруг осмелел, подумав при этом, что если сейчас же не переступит грань, которая отделяет его от настоящего мужчины, то и перед женщиной стыдно, и вспомнить про это будет еще стыднее. Он кинулся на Лидию Васильевну, как коршун на добычу, и стал ее целовать.

– Ой, господи! – Она сердито высвободилась. – А ты еще хотел принять! Отстань ты от меня, что ты, с цепи сорвался? – И, будто прочтя его мысли, сказала: – Это тебе для форсу ведь. Так ты и так можешь потом хвастать, что вот была у тебя в Крушине мировая баба…

Толоконников, раскрасневшийся и вспотевший, смущенно отодвинулся и пересел на стул.

– Ты что? – улыбнулась Лидия Васильевна. – Обиделся? Скажи пожалуйста, какой ты…

– Ты меня не дразни! – пригрозил Толоконников. – В тихом омуте…

– А может, я только чертей и уважаю!

Толоконников понял ее слова по-своему, встал и объявил громко, как на собрании:

– Давай лезь под одеяло! – и стал снимать пиджак.

– То ты тихий, то ты хам! – передернула плечами Лидия Васильевна.

Толоконников налил себе еще водки, но, боясь опьянеть, пить все-таки не стал и начал расшнуровывать ботинки.

– Ну что ты со мной как с женой обращаешься! – с укором сказала Лидия Васильевна.

Толоконников не понял, что она имела в виду. Он стоял без пиджака, в мятых носках и понуро наблюдал, как Лидия Васильевна поднимается с постели и поправляет прическу.

– Мне пора!

– Вот беда! – с горечью признал Толоконников. – Раз в жизни решился, так ты уходишь! И правильно делаешь!

– Понимаешь, мне действительно пора, – слабо утешила женщина.

– Правильно, уходи! – повторил Толоконников. – Целоваться я не умею, и ни черта я в жизни не знаю, кроме того, как возводить мосты над естественными и искусственными препятствиями. Только ты меня не жалей. Ты меня лучше возненавидь! Тогда я человеком себя почувствую, красивая женщина меня ненавидела за то, что я к ней полез!

– Иди сюда! – позвала Лидия Васильевна.

Толоконников опять не понял.

– Занавеску задерни! – сказала Лидия Васильевна. – Все-таки темнее будет.

А потом он лежал с ней в постели, а в коридоре надсадно гудел пылесос «Вихрь» и кричали, переругивались горничные, все это было слышно, свет проникал сквозь тонкие занавески, Толоконников видел свою щуплую безволосую грудь и с тоской, боясь признаться в этом самому себе, ясно ощущал, что все это не то, что все это хуже, чем дома…

– Ты сегодня уезжаешь? – заговорила Лидия Васильевна. – Покурить у тебя нету? Хотя ты, конечно, некурящий…

– Но ты понимаешь… – начал было оправдываться Толоконников, и от мысли, что он сегодня уедет, ему вдруг стало на душе легко и радостно, но Лидия Васильевна не дала договорить:

– Ну и выкатывайся!

– Чего ты так?

– Так! – сказала Лидия Васильевна, и Толоконников на этот раз понял, что она раскусила его, потому что умнее.

– А билет ты хоть закомпостировал? – практично спросила женщина.

– Трудно, что ли?

– Дай мне трубку!

Толоконников дотянулся до телефона, снял трубку и передал Лидии Васильевне.

– Город тут через восьмерку. – Она набрала восьмерку, потом еще какой-то номер и спросила: – Алло, вокзал? Мне Степанчикова… Я обожду… – и шепотом сказала: – Его сын у моего тренируется.

– А твой кто? – также шепотом спросил Толоконников.

– Тренер по боксу!

«Определенно, прибьет! – подумал Юрий Сергеевич. – Все это плохо кончится». – И вслух добавил: – Слушай, не надо! Я сам достану.

– Это Степанчиков? – Лида вынула из-под одеяла полную загорелую руку. – Это Лида Васильевна. Ну как жена? Маринует? Нет, я соленые больше… Слушай, тут мне нужно один билет на скорый до Москвы, билет-то есть, плацкарту нужно… Он к вам от меня подойдет… Ага… Конечно хахаль… Ладно, спасибо… Передам… Мы с мужем придем к вам на грибы… – Повесила трубку и сказала Толоконникову: – С билетами устроилось.

– А тебе ничего… если муж…

– Это мое дело… Но вот если бы он тебя сцапал… Налей мне, или не стоит, дай конфетку… Или обожди, я дочке позвоню…

– Неудобно! – застеснялся Толоконников. – Потом позвонишь!

– Сейчас! – поправила Лидия Васильевна. – Тут дочке должны были достать географию. Прозевали мы с ней учебник. – Она набрала номер. – Любочка? Это я… Достали тебе географию? Вот черти… Папа пришел?.. Скажи, я скоро… Я в гостинице, за бумагой ходила… Гриша, это ты?.. Сейчас мне ее принесут, и я приду… – Она повесила трубку и порывисто прижалась к Толоконникову. – Дурошлеп ты… Со мной можно счастливым быть… Мы с мужем знаешь как счастливо жили, а потом он руку потерял…

– Как – потерял?

– В катастрофу попал, на железной дороге, все на свете бывает, и характер у него… очень изменился характер… Встань, отвернись, я одеваться буду…

Но теперь Толоконникову вдруг не захотелось, чтобы она уходила, потому что с ее уходом исчезало из жизни что-то другое, где-то тягостное, ненужное, но в то же время мучительное и притягательное. Он обнял Лидию Васильевну и стал говорить, говорить, слова сами собой получались, и больше никогда в жизни не будут у него получаться такие слова:

– Лида, славная ты… я вот встретил тебя… и не выходит у нас… а вдруг, дорогая ты… ты хорошая… я точно знаю… хорошая, только все мы дураки, все нам чего-то нужно, чего у нас нет… никогда мы больше не встретимся, а могло бы нам быть хорошо…

– Пусти, я пойду! – резко оборвала Лидия Васильевна. – А то мне расхочется уходить, а вот это уже ни к чему!

Она быстро оделась, сказала коротко: «Спросишь Степанчикова» – и ушла, даже не оглянулась, только взяла со стола розовые и синие рулоны, а Толоконников даже не смог вдогонку хоть помахать ей, потому что лежал голый, а встать голым стеснялся.

Когда она ушла, Толоконников оделся, вынес в туалет остатки еды и еще недопитую бутылку, все это кинул в картонную коробку, на которой было написано: «Шоколад "Слава"» и которая заменяла мусорную корзину.

Затем Толоконников сдал номер и отправился на вокзал. По дороге на маленькой боковой площади он увидел разноцветные вагончики и брезентовые палатки, оклеенные афишами с надписью «Цирк». Возле одной из палаток стоял лилипут и держал на привязи бурого медведя. Медведь поднял глаза, быть может, узнал Толоконникова, во всяком случае, ему показалось, что он прочел бурые медвежьи мысли:

«Хорошо бы сейчас в лес, только в такой лес, где ни охотников, ни дрессировщиков, ни добрых лилипутов…»

На вокзале Толоконников разыскал комнату Степанчикова, но его в ней не оказалось. Толоконников сунулся было в кассу, там его обсмеяли, мол, на почтовый – пожалуйста, а на скорый – ишь чего захотел…

Толоконников вернулся в комнату Степанчикова, в ней по-прежнему не было хозяина, но зато сидел на его месте мрачный мужчина в спортивном свитере, и, конечно, Толоконников сразу заметил – нет у мужчины левой руки.

Юрий Сергеевич пожалел, что не уехал почтовым поездом.

– К Степанчикову? – грубо спросил однорукий. – Билеты доставать по блату?

Конечно, это был муж Лидии Васильевны, конечно, подумал Толоконников, он уже все знает и сейчас одной оставшейся рукой набьет ему, Толоконникову, морду, и, между прочим, правильно сделает.

– Этого Степанчикова я ненавижу за то, что он склочник! – продолжал боксер.

– А зачем тогда пришли? – робко спросил Толоконников.

– Мне тут надо одному типу шею свернуть! – Однорукий показал, как будет сворачивать: повернет набок – и кряк…

У Толоконникова поплыло перед глазами, и он почувствовал, как заболела шея – от подбородка до ключицы.

– Мне этот Степанчиков позвонил, – начал откровенничать боксер. Незнакомым людям часто рассказывают то, что лучше бы вовсе не рассказывать. – И говорит мне: твоя Лида просила билет какому-то мужику. Вот гад!

– Кто?

– Оба… А Лида моя как раз ушла в гостиницу, у нее там подружка – администратором служит – Катя. Ну а гостиница – это такое место… В общем, я позвонил Катьке и спрашиваю: Лида моя у тебя? А Катька, значит, насмехается: Лида твоя шуры-муры разводит с заезжим клиентом… У меня все вместе связалось. И я подумал: что такое происходит? Как же это так?

Тут вошел Степанчиков, совсем старенький, сухонький, несчастненький, ему уже вроде поздно было сплетни разводить, а может быть, рано, потому что еще не вышел на пенсию:

– Здравствуйте, Гриша, ну как там дела у моего Володи?

– Пусть он дома нажмет на скакалку, – ответил боксер. – Скакалка у него хромает.

– Вы ко мне? – повернулся Степанчиков к Юрию Сергеевичу, и тот, понимая, что отступать некуда, поднялся со стула, левой рукой прикрыл шею, чтобы не задушили сразу, а так, может быть, прибежит кто-нибудь на помощь, успеет.