Текст книги "Убийство в Орсивале"

Судебный следователь, врач и мэр подошли поближе.

– Нет, милостивый государь, – ответил Лекок, – и я вам это докажу. К тому же это вовсе не составляет труда, и, когда я закончу, десятилетний ребенок сумеет произвести точь-в-точь такой же беспорядок, как этот.

Он потихоньку вновь расправил простыню и одеяло на постели.

– Обе подушки сильно измяты, – продолжал он, – не правда ли? Но вы взгляните на те места, где должны были лежать головы спящих! Они вовсе не тронуты. На них вы не найдете ни одной складочки, ни одной морщинки, которые получились бы от тяжести головы или от движений рук. Но это еще не все. Оглядите постель от середины к краям, проведите рукой вот так, – он провел рукой, – и вы почувствуете сопротивление, которого не стало бы, если бы в этом направлении были протянуты ноги. Госпожа Треморель, однако, была такого роста, что должна была занимать всю постель по длине.

Это объяснение было настолько ясно, настолько осязаемы были доказательства, что в них уже не могло быть никакого сомнения.

– Это еще не все, – продолжал Лекок. – Перейдем ко второму матрацу. Редко вспоминают о втором матраце, когда для известных целей стараются привести в беспорядок постель или даже просто измять ее.

Он поднял волосяной наматрасник, и оказалось, что нижний матрац был туго натянут и нисколько не обмят.

– Ну вот видите! – проговорил Лекок.

– Теперь доказано, – сказал судебный следователь, – что господин Треморель на кровати не лежал.

– И это тем более так, – добавил доктор Жандрон, – что если бы он был убит на постели, то что-нибудь из его одежды да осталось бы на стульях.

– Не говоря уже о том, – небрежно проговорил Лекок, – что на простыне обязательно осталась бы хоть одна капля крови. Еще один факт: убийцы не были сильными.

– Мне кажется просто изумительным, – сказал мировой судья, – как это сумели убить такого молодого и такого сильного человека, как граф Гектор, да еще не во время сна!

– И в доме, полном оружия, – добавил доктор Жандрон. – Ведь кабинет графа абсолютно весь увешан ружьями, мечами, охотничьими ножами! Ведь это настоящий арсенал!

– Если против всякого ожидания, – заключил Домини, – Геспен не пожелает открыть нам сегодня или завтра тайну, то труп графа разрешит загадку.

– Только бы найти его! – ответил отец Планта.

Во время этого разговора Лекок продолжал свои исследования, поднимая мебель, изучая изломы, задавая вопросы малейшим обломкам, точно они могли рассказать ему всю правду. Временами он вытаскивал из футляра, где у него были лупа и еще какие-то другие странные инструменты, металлический стержень, загнутый на конце, который он вводил в замочные скважины и вертел им там.

С пола он поднял несколько ключей и салфетку, которая должна была указать ему на нечто замечательное, потому что он отложил ее в сторону.

Он входил и выходил из спальни в кабинет графа и обратно, не произнося ни слова о том, что думал, стараясь добыть материал из всех своих наблюдений и припоминая не только когда-либо слышанные им фразы, но даже их интонацию, ударения…

– Ну что ж, господин Лекок, – обратился к нему отец Планта, – есть ли у вас какие-нибудь новые указания?

В этот момент с настойчивым вниманием Лекок всматривался в висевший над постелью большой портрет графа Гектора Тремореля.

Услыхав голос Планта, он обернулся.

– Ничего положительного, – ответил он, – но, во всяком случае, фонарь у меня уже в руках, в фонарь вставлена свеча, не хватает только спички.

– Говорите яснее, прошу вас… – строго сказал судебный следователь.

– Слушаюсь! – ответил Лекок тоном, в котором нельзя было не услышать иронии. – Я еще не решился. Мне нужна помощь. Если бы, например, господин доктор взял на себя труд осмотреть труп графини Треморель, то он оказал бы мне этим громадную услугу.

– Я сам хотел просить вас об этом, любезный доктор, – обратился к Жандрону Домини.

– С величайшей охотой, – ответил старик доктор и тотчас же направился к двери.

Лекок остановил его за руку.

– Позволю себе обратить внимание доктора, – сказал он уже совершенно другим тоном, – на те раны, которые нанесли госпоже Треморель тупым орудием, как я полагаю, молотком. Я уже видел эти раны, но я не врач, хотя они все-таки показались мне подозрительными.

– И мне тоже, – быстро добавил отец Планта, – бросилось в глаза, что на поврежденных местах нет кровоподтеков.

– Природа этих ран, – продолжал Лекок, – будет ценным указанием, которое окончательно меня убедит. В ваших руках, господин доктор, находится спичка, о которой я говорил.

Жандрон уже хотел идти, как на пороге вдруг появился слуга мэра Орсиваля, Баптист. Он низко поклонился и сказал:

– Я за хозяином.

– За мной? – спросил Куртуа. – Зачем? Что случилось? Ни минуты от вас покоя! Скажи, что я занят.

– Я насчет барыни, – ответил боязливо Баптист. – Мы боимся вас встревожить. С барыней что-то творится…

Мэр слегка побледнел.

– С женой? – воскликнул он. – Что ты хочешь сказать? Говори же!..

– Как вам будет угодно… – продолжал Баптист. – Сейчас приходил почтальон с письмами. Я отнес их барыне, которая в это время была в гостиной. Но едва только я вышел от нее с расписками, как услышал страшный крик и стук тела, которое упало словно бы с высоты.

– Да говори же! – крикнул в отчаянии мэр. – Чего ты тянешь?

– Тогда я отворил дверь в гостиную. И что же я увидел? Барыня растянулась на полу. Я тогда давай кричать, звать на помощь. Прибежала горничная, кухарка, еще люди, и мы перенесли барыню на кровать. Мне Жюстина передавала, что письмо это от барышни Лоранс.

– Как от барышни Лоранс? – спросил отец Планта. – Разве Лоранс нет дома?

– Нет, сударь, – ответил Баптист. – Вчера было уже восемь дней, как она уехала на месяц погостить к одной из сестер барыни.

– Ну а что же госпожа Куртуа?

– Ей, сударь, лучше, только она очень жалостно кричит.

Несчастный мэр схватил лакея за руку.

– Ну, идем же, несчастный! – крикнул он ему. – Идем же, тебе говорят!

И они поспешили домой.

– Бедный малый! – проговорил судебный следователь. – Вероятно, умерла его дочь.

Отец Планта печально покачал головой.

– Должно быть, так, – сказал он, а потом прибавил: – Припоминаете ли вы, господа, намеки Жана Берто?

* * *

Судебный следователь, отец Планта и доктор обменялись взглядами, полными беспокойства.

Какое несчастье случилось в семье Куртуа? Вот уж именно проклятый день!

– Если Берто ограничился одними только намеками, – сказал Лекок, – то мне, не пробывшему здесь и двух часов, уже успели рассказать две очень подробные истории. Оказывается, что эта барышня Лоранс…

Отец Планта тотчас же перебил агента тайной полиции.

– Клевета! – воскликнул он. – Подлая сплетня!

– Господа! – обратился к ним судебный следователь. – Мы все занимаемся разговорами, а время идет! Необходимо поторопиться. Давайте распределим дела, которых остается еще немало.

Повелительный тон Домини вызвал усмешку на губах Лекока.

Решили так: в то время как доктор Жандрон будет производить вскрытие, судебный следователь займется составлением акта, а отец Планта будет помогать сыщику в его исследованиях.

Таким образом сыщик оказался наедине с мировым судьей.

– Наконец-то, – сказал он, вздохнув так, точно целые пуды свалились с его плеч, – наконец-то мы можем приняться за дело по-настоящему! Этот судебный следователь думает, что все в этом деле чрезвычайно просто, тогда как даже мне, Лекоку, ученику незабвенного Табаре, – и он почтительно снял шляпу при этих словах, – даже мне это дело кажется далеко не ясным.

Он остановился, подводя итог результатам своих исследований.

– Нет! – воскликнул он. – Я сбился с дороги, почти теряюсь. Во всем этом я что-то угадываю, но что? Что?

Отец Планта оставался спокойным, но глаза его засверкали.

– Может быть, вы и правы, – ответил он, – очень возможно, что в этом деле действительно есть что-нибудь особенное.

Сыщик посмотрел на него, но не шевельнулся. Последовало продолжительное молчание.

«Этот господин кажется мне большим хитрецом, – подумал Лекок про отца Планта. – Надо самым тщательным образом наблюдать за всеми его действиями и жестами. Он не разделяет мнения судебного следователя, это ясно. У него самого есть на уме что-то, чего он не хочет нам сказать, но мы все равно это узнаем. Ух, хитрый господин этот мировой судья!»

И, приняв необычайно глупый вид, Лекок сказал:

– Если поразмыслить хорошенько, господин мировой судья, то остается сделать очень немногое. Два главных виновника как-никак уже задержаны, и когда они решат наконец говорить, а это случится рано или поздно, смотря по тому, как этого захочет судебный следователь, то все станет ясным.

Ушат холодной воды, вылитый на голову мировому судье, не мог бы его так неприятно огорошить, как эти слова.

– Как, – воскликнул он в изумлении, – и это говорите вы, агент тайной полиции, опытный, искусный человек, которому…

Лекок торжествовал. Хитрость его удалась. Он не мог уже более сдерживаться, и отец Планта, поняв, что попал в ловушку, начал от души хохотать. Они поняли друг друга.

«У тебя, милый мой, что-то есть на уме, – говорил сам себе Лекок, – что-то очень важное и серьезное, чего ты не желаешь мне сообщить. Ты хочешь насилия? Изволь, вот тебе насилие!»

«Он хитер, – в свою очередь, думал отец Планта, – он догадывается».

– В таком случае за дело! – воскликнул Лекок. – Пожмем друг другу руки! Мэр Орсиваля говорил, что найден инструмент, которым здесь все разбито.

– В одной из комнат второго этажа, – ответил отец Планта, – выходящей окнами в сад, мы нашли на полу топор. Он лежал перед шкафом, немного попорченным, но неоткрытым. Я запретил трогать его.

– И отлично сделали. А он тяжел?

– Фунта на два с половиной.

– Ну разумеется! Пойдемте поглядим!

Они поднялись на второй этаж, и Лекок, не заботясь о чистоте своей одежды, тотчас же лег на живот и стал внимательно изучать как сам топор, насаженный на ясеневую рукоятку, так и блестящий, недавно натертый паркет.

– Я полагаю, – сказал мировой судья, – что злодеи вошли сюда с этим топором и принялись за шкаф с единственной целью – сбить с толку следствие и запутать загадку еще более. Чтобы взломать этот шкаф, вовсе не нужен топор. Я могу разбить его кулаком. Они ударили по нему всего только один раз и спокойно положили топор на пол.

Сыщик поднялся на ноги и отряхнулся.

– По-моему, вы ошибаетесь, – сказал он. – Этот топор вовсе не спокойно положили на пол. Его швырнули с такой силой, которая говорит о большом испуге или же о злобе. Вот, взгляните сюда, на паркет. Здесь вы увидите три метки. Когда злодей отшвырнул от себя топор, он сначала упал на острие. Вот зарубина. Потом топор свалился на бок и своим обухом сделал вот эту ложбинку около моего пальца. Наконец, он был отброшен с такой силой, что перевернулся вокруг своей оси, потому что с этого места перескочил рикошетом вот сюда, где он и лежит сейчас.

– Это верно… – подтвердил отец Планта. – Очень правдоподобно!..

Лекок продолжал свои рассуждения.

– Во время первого осмотра сегодня утром, – спросил он, – окна были открыты?

– Да.

– Так вот как было дело. Убийцы услышали в саду какой-то шум и побежали к окну посмотреть, что это такое. Что они там увидели? Не знаю. Я знаю только то, что они были чем-то испуганы, бросили топор и убежали. Примите во внимание знаки на полу, их естественное расположение – и вы увидите, что топор был брошен кем-то стоявшим не у шкафа, а именно у открытого окна.

В свою очередь, отец Планта опустился на колени и стал с большим вниманием рассматривать рубцы. Сыщик рассуждал верно.

– Эта подробность несколько озадачивает меня, – сказал он, – хотя по ее точному смыслу…

Он остановился как вкопанный, приложив ко лбу обе руки.

– Все находит свои объяснения, – проговорил он, мысленно приведя в порядок свою систему, – и в таком случае время, указанное часами, справедливо.

Лекок и не думал расспрашивать старика судью. Он знал, что тот все равно ему ничего не расскажет, а этим только лишний раз покажешь себя несообразительным. Разве он сам не догадается об ответе на загадку, которую удалось разгадать другому?

– Меня тоже сбивает с толку эта подробность с топором, – сказал он громко. – Я предполагал, что негодяи работали свободно, без всяких помех, а оказывается наоборот: им кто-то мешал, был кто-то, кого они боялись, кто их беспокоил.

Отец Планта насторожился.

– Ясно, что нам придется все улики разделить на две категории, – медленно продолжал Лекок. – Одни улики оставлены с умыслом, чтобы сбить нас с толку, как, например, скомканная постель, а другие – непроизвольные, как вот эти рубцы, оставленные топором. Но здесь я колеблюсь. Что это за рубцы? Настоящие или фальшивые? «За» ли «против»? Я полагал, что уже понял характер убийц и что следствие может идти своим чередом, тогда как теперь…

Он остановился. Морщины на лбу и положение губ ясно показывали, что он мучительно размышляет.

– Тогда как теперь? – спросил отец Планта.

Лекок вздрогнул, точно его разбудили.

– Простите, – ответил он, – я увлекся. У меня есть привычка думать вслух. Я думал, что уже понял убийц, постиг их сердцем, а ведь это – самое главное вначале. Я не видел больше возможных препятствий. Идиоты они или же в высшей степени хитры? Вот о чем теперь я должен спросить себя. Хитрость, проявленная ими в случае с постелью и часами, дала мне полное представление об их уме и изобретательности. Следуя от известного к неизвестному, я очень просто вывел целый ряд заключений о том, что они имели в виду с целью отвлечь наше внимание и сбить нас с толку. Поэтому, чтобы пойти по правильному пути, мне оставалось только одно – взять то, что противоречит действительности. И я сказал себе: топор нашли на втором этаже, значит, убийцы принесли его туда и забыли его там нарочно. В столовой они оставили на столе пять стаканов, значит, их было больше или меньше пяти, но не пятеро. На столе оставлены объедки ужина, следовательно, они вовсе не пили и не ели. Труп графини найден у берега реки, значит, он брошен туда, и не иначе как предумышленно. В руке убитой найден кусок материи, значит, его засунули туда сами убийцы. Тело графини покрыто массой колотых ран, значит, она была убита только одним ударом.

– Браво! Браво! – воскликнул заметно увлеченный отец Планта.

– Нет, еще не браво! – воскликнул в свою очередь Лекок. – Потому что именно здесь моя нить и прерывается, и я натыкаюсь на пробел. Если бы мои выводы были справедливы, то этот топор был бы спокойно положен на пол, а не брошен с силой.

– И еще раз браво! – повторил отец Планта. – Потому что эта подробность представляет собой только частность, от которой нисколько не страдает ваша система в целом. Ясно, что убийцы имели намерение поступать именно так, как вы говорите. Случай с топором, который они планировали как раз не так, как вы его поняли, их выдал.

– Может быть, – проговорил сыщик, – может быть, вы и правы. Но есть и кое-что другое.

– Что?

– Так себе… пустяки. Прежде всего необходимо осмотреть столовую и сад.

Лекок и судья тотчас же спустились вниз, и отец Планта показал сыщику стаканы и бутылки, которые по его приказанию были отставлены в сторону.

Лекок оглядел стаканы один за другим, осмотрел их на свет и исследовал влажные места, которые еще оставались на хрустале.

– Ни из одного из них не пили! – решительно сказал он, закончив осмотр.

– Как, неужели ни из одного?

– Решительно ни из одного.

Улыбнувшись, Лекок подошел к двери, отворил ее и позвал:

– Франсуа!

Явился личный лакей графа Тремореля. Он был очень расстроен, сожалел о своем господине и плакал.

– Послушай-ка, милейший, – обратился к нему агент тайной полиции с той фамильярностью, которая свойственна служащим в сыскном отделе. – Выслушай меня хорошенько и постарайся отвечать на вопросы с чувством, с толком, с расстановкой. Было ли в обычае у вас в замке приносить из погреба вино про запас?

– Нет, сударь, перед каждой едой я сам лично спускался в погреб.

– Значит, у вас в столовой никогда не оставалось полных бутылок вина?

– Никогда.

– Но ведь могло же несколько остаться в буфете?

– Нет, сударь.

– А где ставили пустые бутылки?

– Я ставил их в этот угловой шкаф, вниз, и когда их набиралось достаточно, то я относил их обратно в погреб.

– Когда ты в последний раз относил их туда?

– Дней пять или шесть тому назад.

– Отлично. Какой ликер пил твой барин?

– Покойный граф почти никогда не пил ликеров. Как-то случайно ему захотелось рюмочку водки, и он взял ее вот из этого погребца.

– Значит, у него в шкафу не могло быть начатых бутылок рома и коньяка?

– Нет, сударь.

– Спасибо, милейший, можешь проваливать!

Франсуа пошел было, но Лекок его вернул.

– Загляни-ка в шкаф. Столько ли там пустых бутылок, сколько ты туда ставил?

Слуга повиновался, открыл шкаф и воскликнул:

– Вот так штука! Там нет ни одной!

– Превосходно! – ответил Лекок. – На этот раз проваливай так, чтобы засверкали пятки.

Как только лакей затворил за собою дверь, сыщик спросил:

– Ну-с, господин мировой судья, что вы думаете об этом?

– Вы правы, господин Лекок.

Сыщик понюхал поочередно каждый стакан и каждую бутылку.

– Ну конечно! – воскликнул он. – Новое доказательство моих предположений!

– Что еще? – спросил мировой судья.

– На дне стаканов – не вино. Из всех бутылок, вынутых из шкафа, только в одной и была жидкость, а именно – уксус. Из нее-то убийцы и разлили жидкость по стаканам.

И, подставив к носу судьи стакан, он спросил:

– Чем пахнет?

Нечего было и разговаривать, так как уксус был крепкий, и не оставалось более никаких сомнений в том, что убийцы имели намерение сбить следствие с толку. Их замыслы оказались шиты белыми нитками, и, как сказал некий знаменитый сыщик, каждая половица жгла убийцам подошвы.

– Осмотрим остальное! – сказал Лекок, и они вышли в сад.

В саду все оказалось в порядке.

– Вот, господин Лекок, – обратился к нему старик судья, когда они проходили по аллее, полукругом спускавшейся к Сене. – Вот здесь, на этом самом месте, прямо на траве, была найдена туфля бедного графа. А вон там, за этой клумбой герани, нашли его платок.

Они подошли к берегу реки и с большой предосторожностью подняли доски, положенные мэром, чтобы оградить следы.

– Мы предполагаем, – сказал отец Планта, – что графиня искала спасения, добежала до этого места, но здесь ее поймали и добили одним ударом.

– Из всего того, что нами уже установлено, – возразил на это Лекок, – следует, что графиня не могла убежать. Ее принесли сюда уже мертвую, иначе логика не была бы логикой. Тем не менее посмотрим.

И он снова опустился на колени, как в доме, и стал еще тщательнее изучать песок на аллее, стоячую воду и водоросли. А затем отошел немного назад, поднял камень и бросил его, чтобы увидеть, какой эффект это произведет в тине.

Потом он возвратился к крыльцу дома и уже оттуда направился к вербам прямо по траве, где еще свежи были следы от чего-то тяжелого, что волокли по ней сегодня утром.

– Наши предположения верны! – воскликнул он. – По траве волокли именно графиню.

– Вы уверены в этом? – спросил отец Планта.

– В этом не может быть никаких сомнений, – ответил сыщик, весело улыбаясь. – Но так как ум – хорошо, а два – лучше, то я попрошу вас выслушать меня, а потом высказать и свое мнение. Нет, господин судья, нет! Госпожа Треморель не убегала вовсе. Убитая здесь, она упала бы со страшной силой; следовательно, ее тяжесть заставила бы воду забрызгать большое пространство, да и не только воду, а еще и тину, и мы нашли бы тогда несколько брызг.

– Но вы забыли про солнце, а ведь с утра прошло уже много времени.

– Солнце испарило бы воду, но сухие куски грязи остались бы, а я их не нахожу. Отсюда ясно, что графиня не была убита здесь, ее принесли сюда уже мертвую и тихонько опустили именно в то самое место, где вы ее нашли.

Отца Планта это еще не совсем убедило.

– А следы борьбы на песке? – спросил он.

– Да ведь эти следы не обманут и гимназиста! – ответил Лекок.

– Однако я думаю…

– Нечего и думать, господин судья. Что песок взбит и рахрыхлен, то это совершенно верно. Но все эти следы, которые избороздили песок вплоть до самой земли, сделаны одной и той же ногой. Вы можете этому не верить… И даже больше, они сделаны исключительно пяткой этой ноги – это уже и вы сами можете заметить!

– Да, да, я это признаю.

– Ведь для борьбы на месте, таком удобном для следствия, как это, обязательно должны быть два вида следов: убийцы и жертвы. Убийца, который нападает, обязательно должен опираться на переднюю часть ступни, и, следовательно, эта часть и должна отпечататься на земле. Жертва же, которая защищается, наоборот, старается высвободиться из рук нападающего, находясь к нему лицом, естественно, откидывается назад и поэтому ищет точку опоры в пятках, каковые и должны быть оттиснуты на песке. А здесь что мы находим?..

Отец Планта не дал Лекоку договорить.

– Довольно, милостивый государь, – сказал он, – довольно. Даже неверующий поверит. Я более не возражаю.

– Я еще не закончил, – добавил Лекок. – Мы установили, что графиня не была убита именно здесь. Я добавляю: ее не несли, ее волокли. Доказать это очень легко. Существует два способа тащить труп: за плечи и за ноги. Если за плечи – то останутся два следа от ног, если же за ноги – то голова оставит на земле только одну резкую полосу. Исследуя траву, я обнаружил два параллельных следа от ног, но трава между ними оказалась тоже примятой. Что это значит? Это значит, что волокли женщину, одетую в тяжелые юбки, в те самые, в которых нашли графиню. А отнюдь не графа.

Лекок ожидал возражений, но их не последовало.

Наступал вечер, и туман стал подниматься с Сены.

– Пора назад, – сказал вдруг отец Планта. – Что-то там доктор со вскрытием?

И они тихонько направились в дом.

На крыльце они встретили судебного следователя, который шел им навстречу. У него был очень довольный вид.

– Я должен вас оставить, – обратился он к мировому судье. – Мне сегодня же вечером необходимо повидаться с прокурором, и я сейчас отправляюсь к нему. Был бы очень вам благодарен, если бы вы закончили следствие. Доктор Жандрон задержится еще на несколько минут, и его акт я получу от него завтра. Опечатайте все, что найдете нужным, и расставьте стражу. Я пришлю архитектора снять точный план всего дома и сада. А вы, господин агент тайной полиции, что обнаружили?

– Кое-что очень важное, – ответил Лекок, – но я прошу вас разрешить мне доставить вам рапорт завтра после полудня.

– Да ведь все так просто, дело очень ясное, двое подозреваемых арестованы, и улики против них достаточно ясны.

Отец Планта и Лекок переглянулись в крайнем удивлении.

– Разве вы нашли новые улики? – спросил судебного следователя судья.

– Даже лучше, чем улики, – ответил следователь. – Жан Берто, которому я устроил новый допрос, начал смущаться. Он бросил упираться. Я сбил его с толку с двух слов, и он закончил тем, что сознался, что видел убийц.

– Убийц! – воскликнул отец Планта. – Он сказал «убийц»?

– По крайней мере, он видел одного из них. Но он клянется, что не знает, кто это такой. В этом-то для нас и весь вопрос. Но, во всяком случае, тюрьма окажет на него спасительное действие. Завтра, после бессонной ночи, я убежден, он будет посговорчивее.

– А Геспену вы тоже устраивали допрос? – с беспокойством спросил судья.

– О, с ним я уже покончил, – ответил Домини.

– Он сознался? – воскликнул озадаченный Лекок.

– Он не сознался ни в чем, но положение его не из завидных. Пришли рыбаки. Они еще не нашли тело Тремореля. Вероятно, его унесло течением. Но зато на другом конце парка, у берега, им удалось найти другую туфлю графа и, кроме того, под мостом, заметьте это – под мостом, – чью-то одежду из толстого сукна, испачканную кровью.

– А это разве одежда Геспена? – спросили одновременно судья и сыщик.

– Разумеется. Ее опознали все слуги замка, да и сам Геспен без всяких разговоров признал ее своей. Но это еще не все… На правом боку, у кармана этой куртки, оказалась большая дыра, вырван целый клок. Знаете, куда он исчез?

– Это не тот ли кусок, который мы нашли в руке у графини? – спросил отец Планта.

– Совершенно верно, господин судья. Теперь вы убеждены в виновности задержанных?

Отец Планта был поражен и опустил руки.

Что же касается Лекока, то он воскликнул:

– Черт возьми! У графини был зажат в пальцах кусок сукна! Но его всунули туда тогда, когда она была уже мертва!

Домини даже не слышал этого восклицания Лекока и не обратил абсолютно никакого внимания на его мысль. Он протянул руку только одному Планта и в сопровождении своего письмоводителя уехал. А спустя несколько минут после его отъезда Геспен и старик Берто в ручных кандалах были отправлены под конвоем в тюремный замок.

* * *

В бильярдной замка Вальфелю доктор Жандрон исполнял свою печальную обязанность. Наступили сумерки, и большая стоячая лампа с круглым колпаком освещала эту страшную картину. А когда вошли мировой судья и Лекок, доктор уже мыл в тазу, полном воды, свои руки.

– Это вы, Планта, – сказал он. – А где же Домини?

– Он уехал, – ответил отец Планта.

– Мне нужно поговорить с ним, и как можно скорее. Весьма возможно, что я ошибаюсь, я могу заблуждаться…

Он был бледен, бледнее, чем сама покойница, лежавшая под покрывалом. Было очевидно, что он обнаружил нечто совсем уж экстраординарное.

Лекок выступил вперед.

– Я знаю, – сказал он, – почему доктор так взволнован. Он установил, что госпожа Треморель была убита только одним ударом, а все остальные ей были нанесены тогда, когда она была уже мертва.

Остановившись на сыщике, глаза доктора выражали полное недоумение.

– Откуда вы это знаете? – спросил он.

– Я это вовсе не знаю, – скромно ответил Лекок, – но вместе с господином судьей я имел честь установить логическую систему, которая привела нас к этому выводу.

Жандрон ударил себя по лбу.

– Совершенно верно, – сказал он, – ваши предположения оправдались. Между первым ударом ножом, который стал причиной смерти, и другими, которые были нанесены позже, прошло не менее трех часов.

Жандрон подошел к бильярду и тихонько приподнял покрывало с покойницы, открыв голову и часть груди.

– Посветите нам, Планта, – сказал он.

Старик судья взял лампу и поставил ее с другой стороны бильярда. Руки его дрожали так, что глобус и стекло, соприкасаясь, звенели. Дрожащий свет оставлял на стенах мрачные тени.

Лицо графини было чисто вымыто, куски запекшейся крови и тины были удалены. Следы от ударов вырисовывались еще рельефнее, но все-таки, несмотря и на это, красота ее бросалась в глаза.

Лекок тоже подошел к бильярду, наклонился над трупом и стал изучать его.

– Госпожа Треморель получила восемнадцать ударов кинжалом, – сказал доктор Жандрон. – Из них только один смертельный, а именно вот этот, вертикального направления, вот здесь, около плеча. – И он указал на зиявшую рану, приподняв левой рукой труп.

Роскошные волосы графини рассыпались по сторонам. Глаза ее еще сохранили выражение испуга. Так и казалось, что вот-вот ее открытые губы закричат: «Помогите! Сюда!»

– Клинок ножа должен быть шириной до трех сантиметров, – сказал доктор, – а длиной никак не менее двадцати пяти. Все другие ранения: на руках, на груди, на плечах – сравнительно легкие. Необходимо предположить, что их нанесли не менее чем часа через два после смерти покойной.

– Превосходно! – воскликнул Лекок.

– Это я могу утверждать перед судом, – продолжал Жандрон, – под присягой, без малейшего колебания. Все эти раны на голове, за исключением только одной, нанесены уже после смерти. В этом не может быть сомнения, нечего об этом и разговаривать. Только вот один этот удар над глазом сделан при жизни. Как вы видите, здесь имеются синяк и значительная опухоль. Но все другие совершенно не похожи на него, даже вот этот, который был настолько силен, что расколол графине висок, и тот без кровоподтека.

– Мне думается, доктор, – настаивал Лекок, – что, признав факт нанесения графине ударов каким-то тупым орудием уже после ее смерти, можно сделать заключение, что она умерла именно от удара ножом.

Жандрон подумал.

– Это очень возможно, господин агент, – сказал он. – Со своей стороны, я в этом убежден. Но ведь моя и ваша отправные точки диаметрально противоположны. Медицина может утверждать только то, что составляет факт неоспоримый, осязаемый. Если она имеет хоть малейшее сомнение, даже ничтожное, то она должна молчать. Скажу даже более: всякое сомнение должно быть истолковано в пользу оправдания, а не обвинения.

Сыщик был другого мнения, но счел нужным промолчать.

Доктор вновь закрыл труп, и отец Планта поставил лампу обратно на маленький столик.

– Так-с… – сказал Лекок. – Направление раны госпожи Треморель доказывает мне, что она находилась у себя в комнате, пила чай, сидя, немного наклонившись вперед, когда ее убили. Убийца подошел к ней сзади, поднял руку и, выбрав место поудобнее, нанес удар громадной силы. Сила удара была настолько велика, что жертва упала вперед и при падении ударилась лбом об угол стола. Только этим и объясняется единственное место у нее на лбу, где имеется синяк.

Жандрон посмотрел на Лекока и отца Планта, которые обменялись каким-то особенным взглядом.

– Очевидно, преступление совершено именно так, – сказал он, – как объяснил это господин агент.

Последовало такое долгое молчание, что отец Планта счел нужным его нарушить.

– Вы все осмотрели, – спросил он, – что предполагали?

– На сегодня все, – ответил Лекок. – Завтра утром осмотрю то, что еще может быть для меня полезным. За исключением только одной детали, которая меня беспокоит, я, кажется, нахожусь уже полностью в курсе дела.

– В таком случае, – сказал доктор, – кажется, можно и по домам?

– Я попросил бы об этом, – ответил Лекок. – Я с утра ничего не ел.

– Разве вы сегодня вечером отправитесь в Париж? – спросил его отец Планта.

– Нет, я заночую здесь, на постоялом дворе «Верный гренадер», где я оставил свои вещи. Там я поужинаю и посплю.

– Гораздо лучше вам заночевать у меня, – сказал судья. – Нам еще о стольком надо поговорить, а лишняя комната найдется… Ваши вещи мы захватим по дороге…

Лекок поклонился и поблагодарил за приглашение.

– И вы тоже, доктор, – продолжал отец Планта. – Как хотите, а я вас уведу к себе. Пожалуйста, не возражайте. А если вам так уж необходимо вернуться домой, то мы вас проводим после ужина.

Оставалось только опечатать помещение. Но с этим управились довольно быстро. Опечатаны были все двери нижнего этажа. Дверь комнаты с топором и дверки шкафа, куда были сложены все вещественные доказательства, собранные следствием. И, несмотря на всю поспешность при выполнении этих формальностей, отец Планта и приглашенные им гости смогли выбраться из замка Вальфелю только к десяти часам вечера.