Текст книги "Между империей и нацией. Модернистский проект и его традиционалистская альтернатива в национальной политике России"

В соответствии с этим федеральным законом автономные округа обязаны передать краям и областям 24 своих полномочия из числа тех, которые Конституция определяет как «полномочия совместного ведения», и оставить за собой только 17 полномочий, в основном связанных с расходом средств, получаемых от вышестоящих звеньев управленческой иерархии[47]47
  Волостригов П. Нас превращают в бутафорию // Коммерсант. 2004. 12 марта.


[Закрыть]. По новому закону ресурсодобывающие территории (ХМАО и ЯНАО) должны передать Тюменской области 95 % налога на добычу полезных ископаемых. Так уже было: в советское время все налоги отбирались у регионов и затем распределялись сверху без учета того, сколько регионы вкладывали в федеральный бюджет, и эта уравниловка подавляла стимулы территорий к самостоятельному развитию. О таких же последствиях в наше время, говорит представитель ХМАО в Совете Федерации Петр Волостригов: «И кому будет интересно работать, если все взять и поделить? У наших нефтяников не будет мотивации увеличивать производство промышленной продукции. Не стоит забывать о том, что нефтяные вышки стоят на землях традиционного природопользования коренных народов: хантов, манси, ненцев»[48]48
  Там же.


[Закрыть].

Последнее обстоятельство весьма существенно, ведь округа как раз и создавались в целях обеспечения жизнедеятельности и сохранения культуры коренных малочисленных народов Севера, у которых в силу исторических обстоятельств и специфики проживания в экстремальных природно-климатических условиях оказалась пониженная способность к самозащите и к самостоятельному развитию. Далеко не все округа, но многие справлялись с задачей сохранения коренных малочисленных народов и их культуры лучше, чем другие, не специализированные субъекты Федерации.

Так, ХМАО один из немногих субъектов Федерации, Устав которого предусматривает особый порядок формирования законодательной власти округа (Думы) с учетом обязательного представительства КМНС. Уставом гарантируется избрание в Думу 5 депутатов (20 % состава) по единому многомандатному округу, которым признается территория ХМАО (ст. 37, ч. 2). Депутаты Думы, избранные по многомандатному округу, составляют Ассамблею представителей коренных малочисленных народов Севера (Асамблея КМНС), а ее председатель является по статусу заместителем председателя окружной Думы (ст. 41, ч. 2). В новых условиях, когда округ потеряет возможность самостоятельно формировать свой бюджет, роль представительных органов коренных народов становится сугубо бутафорской. Как сказал мне один из видных деятелей движения коренных малочисленных народов севера, «теперь, как в прежние годы, придется ездить за тысячи километров обивать пороги начальства, просить помощи и получать с барского стола лишь то, что останется».

В советское время, в условиях подданнического сознания, когда народ безмолвствовал, у начальства часто возникал «зуд» по воду того, что «надо бы что-то укрупнить»: поселения ли, административные районы, республики или области. Советские ученые в таких случаях обосновывали решения партии и правительства «самой объективной» в мире теорией «оптимальных размеров» некоего субъекта. Так были обоснованы «оптимальные» размеры сел, городов, районов. Но со временем практически всегда прежнее территориальное деление возобновлялось, разумеется, если субъект умудрялся выжить после эксперимента.

Об одной такой кампании – «ликвидации малых сел и хуторов» в конце советской эпохи – будут помнить не одно десятилетие спустя, потому что она сопровождалась многими бедствиями. Прежде всего, она привела к почти полной депопуляции и забросу огромных пространств сельской местности российского Нечерноземья. До сих пор заметны и этнокультурные последствия тех реформ. Например, на Севере они привели к деградации части коренных малочисленных народов, как раз той, которая переселялась из так называемых «неперспективных» малых селений в создававшиеся крупные поселки. В результате люди там от традиционной среды оторваны, к новой – не приспособлены, к тому же, поскольку рабочих мест нет, происходит коллективная алкоголизация населения «перспективных» сел. Так что эхо проводившихся в советское время административно-территориальных переделов слышится до сих пор.

Напомню, что на месте территориальных рубцов, образовавшихся после административной хирургии советских времен, загноились многочисленные этнотерриториальные конфликты (Карабахский, Абхазский, Осетино-Ингушский, Ошский и др.) По этой же причине возникли и проблема Крыма, и проблема Тузлы, и множество других больших и малых проблем. Но, даже если ничего радикального на территории не происходило, ее население страдало от укрупнений регионов. В каждом районе должны были быть школа, больница, определенный уровень инфраструктуры. Как только территория лишалась административного статуса, она лишалась и этих благ. И сегодня есть такие ниши для государственных служащих и бюджетников, которые существуют только на уровне отдельного субъекта Федерации, а при укрупнении теряются.

Одним из негативных последствий укрупнения территорий является ухудшение их управляемости. Даже в нынешних условиях, когда управленческие вопросы можно решать по телефону и по интернету, оказывается, что прямое наблюдение, надзор и заинтересованность власти в благополучии крайне существенны. Так, если взять только территорию Ханты – Мансийкого округа, то она составляет 534 тыс. кв. км, весь юг Тюменской области, где расположены автономные округа, куда более протяженный и оторван от столицы области на тысячи километров. Внутри этого безмерного пространства расположены разные природно-климатические зоны с разной экономикой, демографическими и культурными условиями. Все это требует приближения управления к человеку, однако вместо этого управляющие центры отдаляются.

Процесс поглощения округов краями и областями, и даже лишь утрата округами части своих полномочий, порождает юридические коллизии, поскольку в российской Конституции продекламировано равноправие округов с краями и областями. В Конституции не предусмотрен особый статус субъекта федерации с ограниченными правами. Отмечая эти и другие обстоятельства, например несоответствие «закона Козака» ряду других федеральных законов, власти Ненецкого автономного округа передали в Конституционный суд запрос относительно конституционности нового закона[49]49
  Граник И. Указ. соч.


[Закрыть].

Получается, что единственное заинтересованное лицо во всех этих укрупнениях и тогда и сейчас – это верховные чиновники.

Им проще иметь дело с меньшим количеством управляемых. Но нужно ли ломать жизнь тысяч людей только для того, чтобы упростить жизнь десятку бюрократов?

Мы еще продолжим оценку тех механизмов, с помощью которых администрации Путина удалось в невиданно короткие сроки «переломить» процесс дезинтеграции России. А сейчас стоит задаться вопросом, насколько в то время была актуальной сама задача смены стратегии управления регионами и диктовалась ли она только необходимостью борьбы с дезинтеграцией страны.

Уже отмечалось, что с середины 1990-х годов в регионах России не было зафиксировано ни одного серьезного проявления сепаратизма, за исключением сепаратизма в Чечне, который проявляется и сегодня, в период, когда, по определению президента, «расползание государственности позади». Уже во второй президентский срок Ельцина в Кремле не выстраивалась очередь региональных лидеров за подписанием новых договоров между регионами и центром, да и те, которые были подписаны после Татарстанского договора, отличались таким уровнем декларативности прав регионов, что их не приводят в доказательство угрозы дезинтеграции даже самые ревностные сторонники централизации и унитаризма. Вся их критика сосредоточена на первом договоре 1994 года.

Устойчивость российской федеративной системы прошла проверку на прочность в период экономического кризиса 1998 года, хотя поначалу казалось, что именно он подтолкнет Федерацию к неминуемому распаду.

После объявления федеральным правительством дефолта практически все регионы стали предпринимать меры экономической самозащиты, которые, казалось бы, реально угрожали сохранению экономической целостности страны. Так, по материалам Госкомстата России, к сентябрю 1998 года 79 регионов ввели административное регулирование цен на продукты питания и запрет (либо ограничение) на их вывоз за пределы соответствующего региона. В прессе заговорили о том, что «продовольственный сепаратизм посильнее политического»[50]50
  Коновалов В. Губернаторы перегораживают страну // Известия. 1998. 22 сент.


[Закрыть]. Еще страшнее выглядели действия ряда регионов по обособлению региональной финансовой системы и отказу от перечисления налогов в федеральный бюджет (см. табл. 3).

Таблица 3. ПРИМЕРЫ ФИНАНСОВОЙ АВТАРКИИ РЕГИОНОВ В ПЕРИОД ФИНАНСОВОГО КРИЗИСА В АВГУСТЕ-СЕНТЯБРЕ 1998 ГОДА (по материалам российской прессы)

Подобные действия дали повод известным российским политикам говорить о распаде России как чуть ли не о свершившемся факте. О реальной опасности «потерять» Россию 2 сентября 1998 года заявил исполнительный секретарь СНГ Борис Березовский[51]51
  Программа «Гость дня» на радиостанции «Эхо Москвы» 2 сентября 1998 года.


[Закрыть]. Вслед за ним 3 сентября такую же опасность признал красноярский губернатор Александр Лебедь[52]52
  Программа «Герой дня» на телеканале НТВ 3 сентября 1998 года.


[Закрыть]. Неделей позже лидер проправительственной думской фракции НДР Александр Шохин уже прямо обвинил главу правительства в том, что тот «не сумел сохранить финансово-экономическую, а значит, и политическую целостность России»[53]53
  «Интерфакс», Москва, 9 сентября 1998 года.


[Закрыть]. Что касается публицистов и ученых, то они буквально соревновались друг с другом в мрачности прогнозов распада России. Если журналист А. Венедиктов исходил из предположения о распаде как одномоментном акте и называл 17 августа днем, «когда в России территории и регионы начинают жить отдельной жизнью от Москвы и от федеральных властей»[54]54
  Интервью на радиостанции «Эхо Москвы» 28 сентября 1998 года.


[Закрыть], то историк В. Логинов, признавая распад России неизбежным, отводил ему целую эпоху[55]55
  Программа «Новости» на телеканале REN-TB 6 сентября 1998 года.


[Закрыть].

В это же время получили распространение идеи введения чрезвычайных административных мер по нормализации ситуации. Губернатор Сахалина Игорь Фархутдинов предложил отменить республики и ввести губернскую форму управления[56]56
  РИА «Новости», Москва, 23 сентября 1998 года.


[Закрыть]. Губернатор Ярославской области Анатолий Лисицын предложил заполнить вакуум власти за счет создания «федеральных округов» в границах восьми региональных ассоциаций экономического сотрудничества. Это должно было, по мысли губернатора, «помочь Российскому государству, правительству и Администрации президента сформировать ту вертикаль власти, которая бы была работающей и взаимообязанной»[57]57
  Программа «Большие деньги» на телеканале НТВ 29 сентября 1998 года.


[Закрыть]. Не правда ли, эта идея очень напоминает ту, которая впоследствии была реализована президентом Путиным в 2000 году? Те же слова про «вертикаль власти» и та же ставка на общение федеральной власти не с 89 лидерами субъектов Федерации, а с руководителями нескольких региональных округов. Правда, вместо предлагаемых восьми федеральных округов Путиным было создано семь, и не в рамках экономических ассоциаций, а в границах военных округов. Не была реализована также идея Лисицина о взаимных обязательствах центра и регионов, вместо этого была создана система прямого подчинения нижестоящих звеньев вышестоящим. Но главное не в этом.

Ни в то время, ни позднее не было никакой нужды в чрезвычайных административных мерах, поскольку в России уже сложились обычные, я бы даже сказал, классические механизмы, надежно обеспечивающие сохранение целостности Федерации.

Уже через три недели после дефолта и шока, на время парализовавшего всю систему управления, федеральная власть включила обычные правовые механизмы борьбы с экономической автаркией. И их использование привело к неожиданно быстрому успеху. Так, 23 сентября 1998 года генеральный прокурор Юрий Скуратов дал указание всем прокурорам субъектов Федерации проверить законность действий местных властей[58]58
  ТАСС: Новости властных структур России от 23 сентября 1998 года.


[Закрыть], и уже на следующий день они были опротестованы. Многие должностные лица, пусть и не первые, а всего лишь исполнители, были привлечены к уголовной ответственности. Еще раньше (10 сентября) Центробанк России отозвал лицензию Банка Калмыкии, по сути, ликвидировал его. Республика дорого заплатила за попытку присвоить себе средства, предназначенные для уплаты федеральных налогов.

С «сельскохозяйственным сепаратизмом» довольно быстро и жестко расправился рынок: те края и области, которые ограничили вывоз продовольствия, в ответ перестали получать бензин и горюче-смазочные материалы (это в сентябре-то, в уборочную кампанию!), поэтому вынуждены были сами отменить свои решения. Ни в одном из регионов не удался эксперимент по административному замораживанию цен. Через два месяца после августовского кризиса, к октябрю 1998 года, от проявлений экономического сепаратизма в России не осталось и следа, и сегодня о том эпизоде помнят разве что специалисты-аналитики. Если даже чрезвычайные проблемы удалось решить обычными инструментами (правовыми и экономическими), то еще легче было таким же способом решать рутинные вопросы, скажем, постепенно устранять различия в законодательствах многих субъектов Федерации. При этом не лишен резона и вопрос о том, в какой мере асимметрия региональных законодательств в принципе представляет собой угрозу для целостности государства и нужно ли обязательно ее преодолевать. Об этом мы еще поговорим, а пока замечу, что, на мой взгляд, уже тогда вполне уверенно можно было утверждать, что период «расползания государственности» завершен.

Хочу подчеркнуть, что не считаю федеративную и национальную политику Ельцина совершенной. Прежде всего, она была стихийной, отношения с региональными элитами были неупорядоченными (преимущества зачастую получали те, кто был ближе к уху, к телу, к «семье» и т. д.), она создавала ощущение неравенства, выигрыша этнических меньшинств по сравнению с большинством. Однако я абсолютно уверен, что основную часть этих проблем можно было решить путем корректировки политики, без смены самой стратегии, которая впервые в истории России ввела в общественный оборот саму идею «общественного договора» (в формах федеративного договора, договора об общественном согласии, договоров с субъектами Федерации). Доктрина «общественного договора» неоднократно в истории служила отправной точкой на пути движения обществ к национальной гражданской консолидации. Именно по отношению к доктрине «общественного договора» новая доктрина вертикализации федеративных отношений и возвращение к традиционным командно-административным моделям управления может рассматриваться как контрреформа.

Зачем же президенту Путину в 2000 году нужно было возвращаться к идеям, возникшим в период кризиса 1998 года, и к тому же усиливать их административную жесткость, если необходимость в таких мерах отпала еще за два года до его избрания главой государства?

На мой взгляд, стратегия «вертикали власти» появилась не только в качестве ответа на проблему предотвращения дезинтеграции государства, но и как реакция на настроения большинства электората России. Избиратель хочет наведения порядка в стране, так нет ничего проще, чем имитировать его установление за счет создания федеральных округов во главе с генералами. Избиратель недоволен тем, что «региональные бароны» забрали себе слишком много власти, – в ответ делается эффектный ход по изгнанию лидеров регионов из Совета федерации. И если административные реформы оценивать в качестве политических технологий, с позиций воздействия на избирателей, то следует признать их успешными, по крайней мере поначалу.

Я далек от того, чтобы трактовать перемены в управлении регионами лишь как элемент избирательных технологий, ведь реформы были проведены сразу после триумфального избрания Путина на пост президента и задолго до новых президентских выборов. В то же время поддержка общественного мнения для Путина чрезвычайно важна. Придя к власти как ставленник нелюбимого в народе Ельцина, он сумел быстро завоевать симпатии масс и расстаться с этим народным признанием уже не может. Признание же пришло вследствие жесткой позиции Путина по проблеме чеченского сепаратизма. С тех пор борьба с сепаратизмом (реальным и мнимым) стала не только одной из фундаментальных задач новой администрации, но и ее символом. Чеченская политика во многом определила подход и инструментарий решения всего комплекса региональных и этнических проблем: это метод давления (не обязательно военного), непременно жесткого и обеспечивающего беспрекословное послушание региональных лидеров Кремлю. Не случайно федеральная власть сделала ставку на генералов, в том числе и «героев чеченской войны», в проведении этой политики.

Чеченская война и административные реформы являются единокровными детьми одной и той же идеологии «неотрадиционализма», поэтому вполне естественно пересечение в обеих кампаниях одних и тех же фигур. По ряду признаков путинский проект строительства «вертикали власти» очень напоминает государственное и партийное строительство советского типа, лишь с тем различием, что «большевики в свое время от идеологической организации перешли к государственно-бюрократической, сегодняшние партстроители начинают с последней»[59]59
  См.: Общественное мнение-2002. С.43.


[Закрыть].

Для нас существен вопрос о том, в какой мере этот проект нарушал баланс интересов этнических общностей.

Начнем с этнической элиты республик России. Существуют или могут существовать разные точки зрения относительно того, в какой мере путинские контрреформы изначально были направлены на ограничение их прав. Так, губернатор Новгородской области Михаил Прусак полагает, что новая политика как раз и отличается от прежней тем, что Ельцин делил региональных лидеров на «своих – демократических» и «чужих – коммунистических», а Путин взял курс на тотальное подчинение региональных элит. Прусак пишет, что «раньше для Кремля губернаторы были белые и красные, а теперь одинаковые – „все плохие“»[60]60
  Цит. по: Цуканова Л. Очищение рядов // Новое время. 2000. 5 ноября (http://www.newtimes.ru/artical.asp?n=2871&art_id=227).


[Закрыть].

Однако можно предположить, что все же часть региональной элиты кажется Кремлю особенно «плохой» – это руководители республик, которые были лидерами «парада суверенитетов».

И наконец, не исключено, что реформы изначально не предусматривали какой-либо сегрегации региональной элиты, но болезненность восприятия последней этих реформ была разной в русских регионах и в республиках. При этом национальная элита республик и массы этнических меньшинств в них могли приписывать реформам некий скрытый этнический подтекст. Подозрения на этот счет могли усугубляться тем, что именно в «эпоху стабилизации» были приняты управленческие решения, которые, безусловно, ущемляли этнокультурные права и интересы меньшинств. Примером может служить уже упоминавшийся Федеральный закон «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов власти субъектов РФ» (в редакции Д. Козака), а также Федеральный закон «О внесении дополнения в статью 3 Закона Российской Федерации «О языках народов Российской Федерации», суть которого сводится к тому, что в Российской Федерации государственные языки республик должны использовать алфавиты только на основе кириллицы. Ограничения затронули и мигрантские группы этнических меньшинств. Такие ограничения стали частью перемен в миграционной политике. Если во времена Ельцина существовало самостоятельное миграционное ведомство, которое занималось преимущественно абсорбцией мигрантов, то в «эпоху стабилизации» оно стало частью милицейского аппарата и занято в основном ограничением миграции. Выиграло ли от указанных преобразований этническое большинство? Прежде чем ответить на этот вопрос, следует задуматься, есть ли у большинства фундаментальная заинтересованность в самой федерализации. Нет сомнений в том, что этот процесс нужен этническим меньшинствам, он позволил им удовлетворить часть интересов в расширении и укреплении самостоятельности своих автономий. Интерес же этнического большинства в федерализации страны не очевиден, по крайней мере на первый взгляд. Однако часто бывает так, что одни и те же процессы или явления могут удовлетворять разные интересы, а они действительно неодинаковы у большинства и меньшинств.

Многочисленные этносоциологические исследования, проведенные как в России, так и в других странах, показывают, что с ростом этнического самосознания у этнических меньшинств усиливаются автономистские требования, а у этнического большинства – требование сохранения целостности страны[61]61
  См.: Дробижева Л.М., Паин Э.А. Особенности этнополитических процессов и этнической политики в современной России // Политические и экономические преобразования в России и Украине / Отв. ред. В. Смирнов. М.: Три квадрата, 2003. С. 254–257.


[Закрыть]. Этническое большинство по определению не заинтересовано в борьбе за автономию, поэтому идеи «русской республики» как русской этнической автономии в пределах преимущественно русского же по своему национальному составу государства – это нонсенс. К величайшему сожалению, никто не пытался объяснить народу, что в исторически сложившейся этнополитической ситуации в России именно федеративное устройство является оптимальной формой учета баланса интересов этнических сообществ, когда меньшинства получают автономии, а большинство удовлетворяет, таким образом, свой главный интерес в сохранении целостности страны и единого контролируемого ареала своего расселения. Дефицит объяснений целесообразности федерализации не только для меньшинств, но и для большинства и одновременно избыток ее критики с позиций русского национализма усиливали дезориентацию масс. Если даже президент Путин в своем первом послании Федеральному Собранию не делал различий между децентрализацией и дезинтеграцией страны, то стоит ли удивляться тому, что массы и вовсе воспринимали федерализацию как односторонние уступки «националам», как хаос и начало распада страны.

В таких условиях реальное или только кажущееся ограничение роли «зарвавшихся региональных баронов» в целом было положительно воспринято этническим большинством. Однако логика контрреформ, логика огосударствления межэтнических отношений требовала не только ограничить политические возможности элиты этнических меньшинств, но и создать ей надежный противовес. Это логика формирования этнической опоры авторитарной власти – «цемента империи» и иерархизации народов по принципу «свои», «почти свои», «чужие». Такая политика декорируется лозунгами о защите прав этнического большинства, поэтому ныне все отчетливее стала проявляться и ориентация нынешнего политического истеблишмента России на сочетание ограничительно-запретительной политики по отношению к этническим меньшинствам с усилением охранительной политики по отношению к этническому большинству.

Так, наряду с законом, запрещающим этническим меньшинствам использовать иную графику, кроме кириллической, Государственной Думой принят Закон «О русском языке как государственном языке России», который трактуется политиками типа В. В. Жириновского как политический символ главенства русского языка и русского народа[62]62
  Такая мысль была высказана в теледебатах между В. Жириновским и Б. Надеждиным «О Законе о русском языке как государственном» (см.: http://www.integrum.ru/webpush/personal/w5068991.htm).


[Закрыть].

В Думе подготовлен проект Закона «О русском народе». При его обсуждении выдвигались два основных тезиса: во-первых, признание русских «единственным государствообразующим народом», во-вторых, «признание России мононациональной, а не „многонациональной“ страной», при этом речь идет об этнической трактовке понятия «нация»[63]63
  Севастьянов А. Нужен ли нам закон «О русском народе»? (http://supol.narod.ru/archive/2002/SU1700A.HTM).


[Закрыть]. В таком же направлении обсуждается идея пересмотра Концепции государственной национальной политики, принятой во времена Ельцина, и прежде всего замена принятой там формулы «все коренные народы России являются государствообразующими» на идею исключительности – «русские являются государствообразующим народом России»[64]64
  См.: Аналитический бюллетень Института стран СНГ. 2001. № 30.


[Закрыть].

Включилась в это творчество по переосмыслению национальной политики и Русская православная церковь (РПЦ). Митрополит Кирилл, глава отдела внешних церковных связей Патриархии, ведающий также и связями с органами федеральной власти, заявляет: «Мы должны вообще забыть этот расхожий термин – многоконфессиональная страна; Россия – это православная страна с национальными и религиозными меньшинствами»[65]65
  Митрополит Кирилл: «Россия – православная, а не „многоконфессиональная“ страна» // Радонеж. 2002. № 8. См. также: Верховский А. Беспокойное соседство: Русская Православная Церковь и путинское государство // Россия Путина: Пристрастный взгляд. М.: Центр «Панорама», 2003. С. 79–134.


[Закрыть]. Действительно, РПЦ все настойчивее проводит в жизнь идею иерархии конфессиональных и этнических общностей. На вершине – «государствоообразующий православный народ», второй уровень – так называемые «традиционные религии» (ислам, буддизм и иудаизм), далее идут нетрадиционные религии (католицизм и протестантизм) и исповедующие их этнические общности и, наконец, так называемые «тоталитарные секты» и связанные с ними этнические общности.

Митрополит Кирилл – влиятельная политическая фигура, но все же он не государственный служащий, поэтому, когда его идеи озвучивает Георгий Полтавченко, полпред президента в Центральном федеральном округе, они приобретают иной, куда более весомый политический смысл.

Генерал тоже ратует за усиление роли традиционных конфессий в жизни России. В интервью, данном 26 февраля 2003 года, полпред отметил, что традиционными религиями в России считаются православие, ислам, буддизм и иудаизм. При этом Полтавченко подчеркнул, что именно православие на протяжении многих веков являлось государствообразующей религией[66]66
  См.: Георгий Полтавченко высказался за усиление роли традиционных конфессий в жизни России // News.Ru. 2003. 26 февраля (http://www.newsru.com/religy/26feb2003/poltavchenko_print.html).


[Закрыть]. В этом же интервью полпред сформулировал свое отношение к нетрадиционным религиям: «Почему мы должны создавать искусственные благоприятные условия для того, чтобы к нам пришли протестанты, католики, муниты и так далее?»[67]67
  Там же.


[Закрыть] Эти рассуждения могут показаться, мягко говоря, странными для официального лица, но вполне естественными для человека, который убежден, что «слово „просвещение“ есть только в русском языке»[68]68
  Кеворкова Н. Церковные иерархи за преподавание теологии // Gazeta.Ru. 2002. 11 окт. (http://www.gzt.ru/rubricator.gzt?rubric= novosti&id=19050000000003188).


[Закрыть]. Такой человек может и не осознавать, что в России, в том числе и на территории вверенного его попечительству федерального округа, уже несколько веков проживают многотысячные этнические общности, в которых большинство верующих исповедует католицизм (например, поляки) или протестантизм (например, большинство верующих немцев). Протестантизм – вообще одна из самых массовых конфессий России и охватывает значительную часть русского населения.

Любопытно, что в России вовсе не ислам, как многие думают, а различные течения протестантизма занимают второе место после православия по числу зарегистрированных организаций и учреждений. Речь идет о таких течениях протестантизма, которые появились в России в советское и более раннее время, например баптизм. По данным Министерства юстиции России, на 1 января 2003 года зарегистрировано следующее количество организаций и учреждений различных конфессий:

• Русской православной церкви – 112 999;

• исламских – 3467;

• буддистских – 218;

• иудаизма – 270;

• римско-католических – 268;

• протестантских – 5128.

Таким образом, общее число приходов так называемых «нетрадиционных религий» (протестантских и католических вместе взятых) превышает общую численность всех «традиционных» и уступает лишь совокупности приходов религии, которую полпред называет «государствообразующей».

Г. Полтавченко не случайно отказывается от подхода к конфессиям как к равноудаленным от государства. Для генерала религия и межэтнические отношения – это объект так называемой «духовной безопасности», которую он рассматривает как часть национальной государственной безопасности[69]69
  Там же.


[Закрыть]. Его умозаключения, скорее всего, имеют цель обосновать с позиций обеспечения государственной безопасности целесообразность совмещения идеи «вертикали власти» с идей «вертикали иерархии» в системе этноконфессиональных общностей России.

Вырисовывается картина, до боли знакомая по советским временам, когда действовала модель «братских народов», но разделенных тем не менее на «старших» и «младших». Однако страна с тех пор изменилась, и легко себе представить, как на «вертикаль» центра ответят подобными же «вертикалями» республики. На вершине одной из них может оказаться татарско-мусульманский «старший брат», на другой – буддистско-калмыцкий и т. д. Вместо интеграции России мы получим множество очагов напряженности, и понятно, что укреплению федерации это способствовать не будет.

Пока концепция «вертикали этноконфессиональных общностей» не является официальной государственной политикой, более того, она противоречит российской Конституции, провозглашающей равноправие всех этнических и конфессиональных общностей «многонационального народа России». Противоречит эта идеология и высказываниям президента Путина, который, судя по его публичным выступлениям, не поддерживает тезис о России как «моноконфессиональной и моноэтнической стране с меньшинствами» и определяет ее как «страну, соединившую на огромном пространстве множество народов, территорий, культур»[70]70
  Владимир Путин: Россия встречает свой праздник сплоченной страной // РИА «Новости». 2003. 12 июня (http.www.strana.ru/stories/02/02/07/2464/183598.html).


[Закрыть]. В этой связи можно рассматривать идеологию «этноконфессиональной вертикали» как целевой проект, осуществления которого добивается та часть политической элиты страны, влияние которой усилилось в «эпоху стабилизации».