Текст книги "Виновата ложь"

Эмили Локхарт
Виновата ложь

E. Lockhart

WE WERE LIARS

Copyright © 2014 by E. Lockhart

Map and family tree art © 2014

by Abigail Daker

© А. Харченко, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Посвящается Даниелю

Часть первая
Добро пожаловать

1

Добро пожаловать в чудесную семью Синклеров.

Здесь нет уголовников.

Нет наркоманов.

Нет неудачников.

Все Синклеры – спортивные, высокие и красивые. Мы – старинное богатое семейство демократов. Наши улыбки – широкие, подбородки – квадратные, а подачи в теннисе – агрессивные.

Не важно, если развод разрывает в клочья наши сердца, так что им едва хватает сил биться. Не важно, если деньги из трастового фонда заканчиваются и неоплаченные счета лежат горой на кухонной столешнице. Не имеет значения, что наши прикроватные тумбочки заставлены пузырьками с таблетками. И даже если один из нас безумно, отчаянно влюбился. Так сильно, что это требует столь же отчаянных мер. Все это не имеет никакого значения.

Мы – Синклеры!

Мы ни в чем не нуждаемся!

Мы всегда правы!

Живем, по крайней мере летом, на собственном острове у побережья штата Массачусетс.

Наверное, это все, что вам нужно знать.

2

Мое полное имя – Каденс Синклер Истман.

Я живу в Берлингтоне, штат Вермонт, с мамой и тремя собаками.

Мне почти восемнадцать.

Я владею только читательским билетом в библиотеку. Вот, собственно, и все. Хотя правда и то, что живу я в большом доме, полном дорогих, но бесполезных вещей.

Когда-то я была блондинкой, но теперь мои волосы черны.

Когда-то я была сильной, но теперь – слабая.

Когда-то я была хорошенькой, но теперь выгляжу больной.

Правда и то, что после несчастного случая я страдаю невыносимой головной болью.

И еще я не выношу глупцов.

Мне нравятся слова с двойным значением. Переносить ужасные мигрени. Не переносить глупцов. Слово вроде означает то же самое, да не совсем.

Переносить. Можно сказать «терпеть», но и это не вполне точное определение.

Мой рассказ начинается с событий, которые случились незадолго до несчастного случая. В июне – мне как раз исполнилось пятнадцать – отец сбежал с какой-то женщиной, которую он любил больше нас.

Папа был заурядным профессором военной истории. Я его обожала. Он носил твидовые пиджаки. Был худым. Пил чай с молоком. Обожал настольные игры и часто мне поддавался, любил лодки и учил меня плавать на каяках, а еще ему нравились велосипеды, книги и музеи творчества.

Он никогда не любил собак, и то, что он позволял нашим золотистым ретриверам спать на диванах и каждое утро выгуливал их, совершая пятикилометровый моцион, было зна́ком истинной преданности моей матери. Папа не любил и бабушку с дедушкой, но из-за преданности мне и мамочке он проводил каждое лето в доме Уиндемир на острове Бичвуд, сочиняя статьи о давно отгремевших войнах и встречая родственников во время каждой трапезы натянутой улыбкой.

В том июне лета номер пятнадцать отец объявил, что уходит, и через два дня покинул нас. Он сказал маме, что он – не Синклер, и не в силах больше притворяться. А также улыбаться, лгать и быть частью этой прекрасной семьи, живущей в прекрасных домах.

Не может. Не хочет. Не станет.

Он уже вызвал грузовики для перевозки мебели и снял дом.

Отец сложил последний чемодан на заднее сиденье «Мерседеса» (мамочку он оставлял с одним лишь «Саабом») и завел мотор.

В этот момент я почувствовала такую боль, будто он достал пистолет и выстрелил мне в грудь. Я стояла на газоне и упала как подкошенная. Рана в груди была огромной, и мое сердце, вывалившись из грудной клетки, упало на клумбу. Кровь ритмично хлестала из открытой раны, затем потекла из глаз, из ушей, изо рта. У нее был привкус соли и несчастья. Ярко-красный знак того позорного факта, что я нелюбима. Я лежала, и моя кровь заливала траву перед домом, кирпичную дорожку и ступеньки крыльца. Мое сердце форелью билось среди пионов.

Мамочка приказала мне взять себя в руки.

– Быстро приди в себя! – прикрикнула она. – Сейчас же. Веди себя нормально, как положено. Ты справишься!

– Прекрати устраивать сцены, – твердила она мне. – Сделай глубокий вдох и сядь.

Я сделала, как было указано.

Она – все, что у меня оставалось.

Мы с мамочкой высоко держали наши квадратные подбородки, пока папина машина съезжала вниз по склону. Затем мы вернулись в дом и выкинули его подарки: украшения, одежду, книги – все. За следующие дни мы избавились от дивана и кресел, которые родители покупали вместе. Вышвырнули свадебный фарфор, столовое серебро, фотографии.

Мы заказали новую мебель. Наняли декоратора. Выписали столовые приборы от «Тиффани». Провели день, прогуливаясь по арт-галереям, и купили картины, чтобы закрыть пустые места на стенах.

Попросили дедушкиных адвокатов застраховать мамины активы.

После чего собрали вещи и отправились на остров Бичвуд.

3

Пенни, Кэрри и Бесс – дочери Типпер и Гарриса Синклер. Гаррис унаследовал свое богатство в двадцать один год, после окончания Гарварда, и нажил состояние, занимаясь бизнесом, который я никогда не старалась понять. Ему достались дом и земля. Он принимал мудрые решения на фондовом рынке. Женился на Типпер и отдал под ее руководство кухню и сад. Он выводил ее в свет в жемчугах, катал на яхте. Кажется, ей это нравилось.

Единственный дедушкин промах – у него не было сыновей, но не суть. Девочки по фамилии Синклер были загорелыми и счастливыми. Высокие, веселые и богатые – ни дать ни взять принцессы из сказки. Они прославились в Бостоне, Гарварде и на Мартас-Винъярде тем, что носили кашемировые кардиганы и устраивали грандиозные вечеринки. Девушки-легенды. Их ждали принцы, блестящее образование, статуи из слоновой кости в шикарных особняках.

Дедушка и Типпер без памяти любили всех девочек и не могли бы сказать, кто же их любимица. Кэрри, нет, Пенни, нет, Бесс, – и снова Кэрри. Они устроили девочкам феерические свадьбы в розовых тонах, был выписан ансамбль арфисток, девочки рожали белокурых наследников и заводили забавных золотистых собак. Ни у кого не было таких дочек-красавиц, как у Типпер и Гарриса.

Они построили три новых дома на скалистом частном острове и дали каждому имя: Уиндемир для Пенни, Рэд Гейт для Кэрри и Каддлдаун для Бесс.

Я – старшая внучка Синклеров. Наследница острова, богатства и ожиданий.

Наверное, так…

4

Я, Джонни, Миррен и Гат. Гат, Миррен, Джонни и я.

В семье нашу четверку называют «Лжецами», и, наверное, мы этого заслуживаем. Все мы почти ровесники и все родились осенью. Большую часть времени, проведенного на острове, мы только и делали, что хулиганили.

Гат стал приезжать на Бичвуд, когда нам исполнилось по восемь лет. Лето-номер-восемь, на нашем языке.

До этого Миррен, Джонни и я были не Лжецами, а просто двоюродными братьями и сестрами, и Джонни был той еще занозой, поскольку не любил играть с девчонками.

Джонни был воплощением сопротивления, упорства и сарказма. Особенно когда устраивал повешенье нашим куклам Барби или стрелял в нас пистолетом из лего.

Миррен – это сладость, любопытство и дождь. В то время она проводила долгие дни с Тафтом и близняшками на большом пляже, пока я рисовала на миллиметровке или читала в гамаке на крыльце дома Клермонт.

И вот однажды провести с нами лето приехал Гат.

Муж тети Кэрри бросил ее, когда она носила брата Джонни – Уилла. Не знаю, что случилось. Семья никогда об этом не говорит. К лету-номер-восемь Уилл был прелестным младенцем, а Кэрри уже жила с Эдом.

Эд был арт-дилером и обожал детей. Это все, что мы узнали о нем, когда Кэрри объявила, что едет с ним, Джонни и малышом на Бичвуд.

В тот момент, когда катер подошел к пристани, большинство народу уже собралось на берегу в ожидании прибытия лодки. Дедушка поднял меня, чтобы я могла помахать Джонни, на котором был оранжевый спасательный жилет. Брант что-то кричал, перегнувшись через нос.

Бабуля Типпер стояла рядом с нами. Она на мгновение отвернулась от вновь прибывших, опустила руку в карман, достала белую мятную конфетку и сунула мне ее в рот.

Когда она снова посмотрела на лодку, то вдруг изменилась в лице. Я прищурилась, чтобы разглядеть, что такого бабушка там увидела.

Кэрри сошла на пристань с Уиллом на руках, прижимая малыша к бедру. Мальчик был в ярко-желтом спасательном жилете; бросались в глаза его белокурые волосы, торчащие во все стороны. Все оживились, увидев Уилла. Этот жилет в нежном возрасте успел поносить каждый из нас. Волосы. Как чудесно, что этот малыш, хоть и совсем незнакомый, определенно был Синклером.

Джонни спрыгнул с лодки и бросил свой жилет на пристань. Первым делом мальчишка подбежал к Миррен и пихнул ее, затем меня, затем близняшек. После чего подошел к бабушке с дедушкой и встал по стойке смирно.

– Бабушка, дедушка, очень рад вас видеть. Буду очень рад провести у вас лето.

Типпер обняла его.

– Это мама заставила тебя так сказать, а?

– Да, – ответил Джонни. – И еще: я очень рад снова вас видеть.

– Хороший мальчик.

– Теперь можно идти?

Типпер поцеловала его в веснушчатую щеку.

– Иди-иди.

Эд последовал за мальчиком, но задержался, чтобы помочь прислуге достать из моторной лодки багаж. Он был высоким, худым, с очень темной кожей: индийская кровь, как мы узнали позже. Он носил очки в черной оправе и был облачен в опрятный городской наряд: льняной костюм и полосатую рубашку. Штаны помялись в дороге.

Дедушка поставил меня на землю. Бабуля Типпер поджала губы, так что они превратились в прямую линию. Затем улыбнулась, сверкнув всеми своими зубами, и двинулась вперед.

– Вы, должно быть, Эд? Какой приятный сюрприз.

Он пожал ей руку.

– Разве Кэрри не сказала, что я приеду?

– Конечно, сказала.

Мужчина посмотрел на нашу белую-белую семью. Повернулся к Кэрри:

– А где Гат?

Гата позвали, и он выскочил из лодки, немедленно начав расстегивать ремешки на спасательном жилете.

– Мама, папа, – сказала Кэрри, – мы привезли племянника Эда, чтобы он играл с Джонни. Это Гат Патил.

Дедушка протянул руку и потрепал мальчика по голове.

– Здравствуйте, молодой человек.

– Здравствуйте.

– Его отец умер в этом году, – пояснила Кэрри. – Они с Джонни лучшие друзья. Мы оказали большую помощь сестре Эда, взяв его на пару недель. Гат! Как мы и обещали, ты здесь будешь плавать и управлять лодкой, слышишь?

Но Гат не ответил. Он смотрел на меня.

Аристократический тонкий нос, красивые губы, темно-шоколадная кожа и вьющиеся волосы цвета воронова крыла. Его тело было словно заряжено энергией, Гат, казалось, пружинил от нетерпения, будто ждал чего-то. От этого мальчишки веяло страстью и жаждой деятельности, интеллектом и крепким кофе. Я могла бы смотреть на него вечно.

Наши глаза встретились.

Я развернулась и убежала.

Гат последовал за мной. Я слышала его быстрые шаги позади, на деревянной дорожке, проложенной вдоль всего острова.

Я продолжала бежать. Он догонял.

Джонни кинулся за Гатом. А Миррен помчалась за Джонни.

Взрослые остались на пристани, вежливо окружив Эда и воркуя над малышом Уиллом. Малышня занималась тем, чем положено малышне.

Мы четверо остановились на крошечном пляже у дома Каддлдаун. Это был небольшой песочный участок с огромными валунами с обеих сторон. В то время им почти никто не пользовался. На большом пляже было меньше водорослей, и песок там был мягче.

Миррен скинула обувь, остальные последовали ее примеру. Мы кидали камни в воду. И просто балдели.

Я выводила на песке наши имена.

Каденс, Миррен, Джонни и Гат.

Гат, Джонни, Миррен и Каденс.

Это было начало.

Джонни умолял, чтобы Гат остался подольше, и Гат остался.

В следующем году он молил, чтобы тот приехал на все лето.

Гат приехал.

Джонни был первым внуком, и бабушка с дедушкой почти никогда и ни в чем ему не отказывали.

5

Летом-номер-четырнадцать мы с Гатом взяли небольшую моторную лодку. Это случилось как раз после завтрака. Бесс заставила Миррен играть в теннис с близняшками и Тафтом. В тот год Джонни начал заниматься бегом и наматывал круги по Периметру. Гат нашел меня на кухне в доме Клермонт и спросил, не хочу ли я прокатиться с ними.

– Не очень. – Я хотела вернуться в кровать и почитать.

– Ну пожалуйста! – Он почти никогда и никому не говорил «пожалуйста».

– Прокатись сам.

– Я не могу сам взять лодку, – сказал он. – Мне неудобно.

– Конечно же, можешь.

– Нужно, чтобы был кто-то из вас.

Вот еще глупости.

– Куда ты хочешь отправиться? – спросила я.

– Куда-нибудь подальше от острова. Иногда мне надоедает здесь до чертиков.

Тогда я не могла поверить, что это правда, но все равно согласилась. Мы вырулили в море, надев ветровки и костюмы для плавания. Вскоре Гат выключил мотор. Мы ели фисташки и вдыхали соленый воздух. Солнечный свет сиял бликами на воде.

– Давай искупаемся, – предложила я.

Гат выпрыгнул, и я кинулась за ним, но вода оказалась гораздо холоднее, чем у пляжа, и у нас резко перехватило дыхание. Солнце скрылось за облаком. В легкой панике мы захохотали и закричали, что это была глупейшая затея – лезть в воду. О чем мы думали? Все знали, что вдали от берега водятся акулы.

– Не говори об акулах, умоляю!

Мы начали взбираться по лесенке обратно, пихая друг друга, толкаясь, соревнуясь, кто первым поднимется на борт.

Наконец Гат отплыл в сторону и дал мне подняться первой.

– Не потому, что ты девушка, просто я добрый, – сказал он мне.

– Спасибо. – Я показала ему язык.

– Но если меня сожрет акула, обещай, что напишешь речь о том, каким я был потрясающим парнем.

– Обещаю, – говорю я. – «Из Гатвика Меттью Патила вышло изысканное блюдо».

Нам было так холодно, что все это казалось безумно смешным. У нас не было даже полотенец. Мы прижимались друг к другу под шерстяным одеялом, касаясь голыми плечами и переплетясь замерзшими ногами.

– Это чтобы не было переохлаждения, – сказал Гат. – Не подумай, что ты мне нравишься или еще что.

– Я и не думаю.

– Ты перетягиваешь одеяло.

– Прости.

Пауза.

Гат продолжил:

– Вообще-то, ты мне нравишься, Кади. Я не хотел тебя обидеть. Слушай, когда ты успела стать такой красивой? Это отвлекает.

– Я такая же, как всегда.

– Ты изменилась за этот год. А я должен играть роль.

– Ты ведешь какую-то игру?

Гат торжественно кивнул.

– Ничего глупее не слышала! И что за роль?

– Я спокоен и невозмутим. Ничто никогда не может пробить мою броню. Ты разве не заметила?

Я рассмеялась.

– Нет!

– Черт. А я-то думал, это моя фишка.

Мы сменили тему. Обсудили, не взять ли малышей в Эдгартаун в кино, немного поболтали об акулах, неужели они и правда охотятся на людей, о фильме «Растения против Зомби».

После чего решили вернуться на остров.

Вскоре Гат начал одалживать мне книги и часто ранним вечером приходил ко мне на маленький пляж. Или когда я лежала на газоне Уиндемира в окружении наших ретриверов.

Мы вместе гуляли по деревянной дорожке, огибавшей остров, Гат обычно шел передо мной. Мы говорили о книгах или придумывали фантастические миры. Иногда мы делали несколько кругов, пока не чувствовали, что совсем уже устали и ужасно хотим есть.

По бокам вдоль тропинки рос шиповник – белый и ярко-розовый. У него был слабый сладковатый аромат.

Однажды я посмотрела на Гата, лежащего в гамаке дома Клермонт с книгой, и почувствовала… ну, что он мой. Что он создан именно для меня.

Я тихо устроилась рядом с ним в гамаке. Вытащила из его пальцев ручку – он всегда читал с ручкой – и написала «Гат» на тыльной стороне его левой руки и «Каденс» – на правой.

Гат взял у меня ручку и написал «Гат» на тыльной стороне моей левой руки, а «Каденс» на правой.

Я не говорю, что это была судьба. Я не верю в неизбежность, родственность душ и вообще в сверхъестественное. Просто хочу сказать, что мы понимали друг друга. Во всем.

Но нам было всего по четырнадцать. Я еще никогда не целовалась с мальчиком, хотя исправила этот недочет в следующем учебном году, и мы почему-то не называли наше чувство любовью.

6

Летом-номер-пятнадцать я приехала на остров неделей позже, чем остальные. Папа бросил нас, и мы с мамочкой занялись новой обстановкой, консультировались с декоратором и все прочее.

Розовощекие Джонни и Миррен встретили нас на причале – с длинным списком планов на лето. Они устраивали семейный турнир по теннису и собирали рецепты мороженого. Мы хотели поплавать на лодке и устроить костер.

Малышня, как всегда, с криками носилась вокруг. Тетушки вежливо улыбались. Когда суета в честь нашего приезда улеглась, все отправились в Клермонт на коктейль.

А я в поисках Гата пошла в Рэд Гейт. Этот дом был гораздо меньше Клермонта, но при этом с четырьмя спальнями. Здесь Джонни, Гат и Уилл жили с тетей Кэрри – и Эдом, когда он отдыхал с нами, что случалось редко.

Я подошла к двери кухни и посмотрела сквозь сетку. Поначалу он меня не замечал. Он стоял у столика, в какой-то поношенной серой футболке и джинсах. Его плечи были шире, чем я помнила.

Он отвязал сухой цветок, висевший на веревке на окне у раковины. Это был небрежно сорванный ярко-розовый цветок шиповника, чьи кусты растут по Периметру Бичвуда.

Гат, мой Гат. Он сорвал мне розу с нашей любимой тропинки. Высушил ее и ждал моего приезда на остров, чтобы подарить.

Я целовалась уже с тремя парнями, к которым была равнодушна.

Я потеряла отца.

Вернулась на остров из дома, полного слез и лжи, и увидела Гата с розой в руке. В это мгновение – мой Гат, залитый лучами солнца, яблоки на столешнице, запах деревьев и океана – я поняла, что это любовь.

Да, это была любовь, она охватила меня с такой силой, и чтобы не упасть, я прислонилась к сетчатой двери, служившей единственной преградой между нами. Мне хотелось коснуться его, как зайчика или котенка, – как мягкое, чудное существо, к которому руки так и тянутся. Вселенная казалась прекрасной, потому что в ней был он. Я обожала дырку у него на джинсах, и грязь на босых ногах, и засохшую корочку на локте, и шрам, рассекающий бровь. Гат, мой Гат.

Тем временем он положил розу в конверт. Затем стал со стуком открывать и закрывать ящики и, отыскав наконец ручку у себя в кармане, стал что-то писать на конверте.

До меня дошло, что Гат пишет адрес, только когда он вытащил марки из выдвижного ящика.

Вот он наклеил марку и написал обратный адрес.

Подарок был не для меня.

Я покинула Рэд Гейт прежде, чем Гат увидел меня, и бросилась назад по Периметру. В одиночестве любуясь темнеющим небом.

Я сорвала все розы с единственного хилого куста, который попался мне по пути, и выбросила их, одну за другой, в бушующее море.

7

Тем вечером Джонни рассказал мне о девушке Гата в Нью-Йорке. Ее звали Ракель. Джонни даже видел ее. Ведь он живет из Нью-Йорк, как и Гат, но в центре города, с Кэрри и Эдом. А Гат живет в верхней части города, вместе с матерью. Ракель занималась современным танцем и всегда одевалась в черное.

Брат Миррен Тафт рассказал мне о том, что девушка послала Гату коробку домашних брауни. Либерти и Бонни нашептали, что Гат хранит ее фотографии в телефоне.

Сам он вообще о ней не упоминал, однако не встречался со мной глазами.

В ту ночь я много плакала, кусала пальцы и пила вино, которое украла из кладовой Клермонта. Я яростно крутилась в небе, скандаля и сталкивая звезды с их оплотов, чувствуя головокружение и тошноту.

Я ударила кулаком в стену душевой, смывая стыд и злость ледяной водой. Затем я дрожала в кровати, как брошенная собака, казалось, с меня сейчас слезет кожа.

На следующее утро, и все последующие дни, я вела себя нормально. Высоко подняв свой квадратный подбородок.

Мы плавали на лодках и жгли костры. Я выиграла в теннисном турнире.

Мы приготовили не один бак мороженого и загорали на маленьком пляже.

Как-то вечером наша четверка решила устроить там пикник. Тушеные мидии, картофель и кукуруза. Всю еду приготовила прислуга. Я не даже знала их имен.

Джонни и Миррен принесли еду прямо на металлических противнях. Мы расселись вокруг пламени нашего костра, масло капало на песок. Затем Гат сделал для всех десерт из зефира с крекерами. Насаживая зефир на палочку, я смотрела на его руки, освещенные пламенем. Теперь на тех местах, где мы когда-то писали наши имена, он записывал названия книг, которые хотел прочесть.

В ту ночь у него на левой кисти красовалось: «Бытие и», а на правой: «ничто».

Я тоже написала на руках цитаты, которые мне запомнились. На левой: «Живи», а на правой: «настоящим».

– Хотите узнать, о чем я думаю? – спросил Гат.

– Да, – ответила я.

– Нет, – сказал Джонни.

– Я думаю, как можно называть вашего дедушку хозяином острова? Не юридически, а взаправду.

– Пожалуйста, только не начинай снова о трудностях жизни пилигримов, – простонал Джонни.

– Нет. Я спрашиваю, как мы можем говорить, что земля принадлежит кому-то? – Гат обвел рукой пляж, океан, небо.

Миррен пожала плечами:

– Люди всегда торговали землей.

– Может, лучше поговорим о сексе или об убийствах? – спросил мой кузен.

Гат не слушал его.

– А может, земля вообще не должна принадлежать людям. Или права собственности должны быть ограничены. – Он наклонился вперед. – Когда я ездил зимой волонтером в Индию, мы строили там туалеты. Потому что в этой конкретной деревне их просто не было.

– Да все в курсе, что ты ездил в Индию, – перебил Джонни. – Уже все уши прожужжал.

Это я и люблю в Гате: он такой энтузиаст, ему так искренне интересен мир, что он не может представить, как это другим могут наскучить его рассуждения. Даже когда ему говорят об этом в лоб. Но ему не нравится и с легкостью уступать. Он хочет заставить нас задуматься о серьезном – даже когда нам неохота.

Гат ткнул палкой в угли.

– Я просто к тому, что это важная тема. Не у всех есть собственные острова. Некоторые люди здесь работают. Другие трудятся на заводах. Есть и безработные. А кто-то голодает.

– Замолчи, надоело! – воскликнула Миррен.

– Заткнись наконец! – сказал Джонни.

– Здесь на Бичвуде мы видим человечество сквозь розовые очки, – проговорил Гат. – Но не думаю, что вы это осознаете.

– Заткнись, – вставила я. – Тогда я дам тебе еще шоколадку.

И Гат замолчал. С перекошенным лицом. Он резко встал и со всей силы запустил камнем. Затем он стянул толстовку, сбросил кроссовки и зашел в море в джинсах.

Разозлился.

Я любовалась игрой его мышц в лунном свете, и вот он нырнул, взметнув фонтан брызг. Гат плыл, а я думала: не поплыву сейчас за ним, и Ракель победит! Не последую за ним, он уйдет навсегда. От «Лжецов», с острова, от нашей семьи, от меня.

Я скинула свитер и зашла вслед за Гатом в море прямо в платье. Бросилась в воду и подплыла к месту, где он лежал на спине. Его волосы были откинуты с лица, открывая тонкий шрам, рассекающий одну бровь.

Я потянулась за его рукой.

– Гат.

Он вздрогнул и встал по пояс в воде.

– Прости, – прошептала я.

– Я ни разу не затыкал тебя, Кади, – сказал он. – Никогда.

– Знаю.

Парень ничего не ответил.

– Пожалуйста, не затыкайся, – сказала я.

И вдруг заметила, как он пожирает глазами мое тело в мокром платье.

– Я слишком много говорю. И всему придаю социально-политический характер.

– Мне нравится, когда ты рассуждаешь, – сказала я, и это была правда: когда я переставала вникать, мне ужасно нравилось.

– Просто все вызывает у меня… – Он сделал паузу. – Наш мир – дрянное место, вот так.

– Да.

– Может, мне стоит… – Гат взял меня за руки и повернул их ладонями вниз, чтобы прочитать слова на тыльной стороне, – …«жить настоящим» и не заниматься постоянной агитацией.

Мои руки лежали в его холодных мокрых ладонях.

Я задрожала. Раньше мы постоянно держались за руки, но Гат не касался меня все лето.

– Хорошо, что ты так смотришь на мир, – сказала я ему.

Он отпустил меня и снова лег на воду.

– Джонни хочет, чтобы я умолк. И тебе с Миррен я надоел.

Я смотрела на его профиль. Моего Гата из детства больше не было. От этого юноши веяло страстью и жаждой деятельности, интеллектом и крепким кофе. Все это читалось в зрачках его карих глаз, в его гладкой коже, в чуть пухлой нижней губе. Он весь кипел энергией.

– Сейчас я открою тебе секрет, – прошептала я.

– Какой?

Я потянулась и снова коснулась его руки. Он не отнял ее.

– Когда мы говорим «заткнись, Гат», мы вовсе не это имеем в виду.

– Нет?

– Мы хотим сказать, что любим тебя. Ты напоминаешь нам о том, что мы эгоистичные свиньи. А ты от нас отличаешься.

Гат опустил глаза. Улыбнулся.

– Может, это ты хочешь сказать, Кади?

– Да, – согласилась я. Мои пальцы бесстыдно скользили по его вытянутой в воде руке.

– Они и вправду пошли купаться! – Закатав штанины, Джонни зашел в воду по щиколотку. – Это же Северный Ледовитый океан! У меня пальцы в ледышки превратятся.

– Не трусь, ты сразу привыкнешь! – крикнул в ответ Гат.

– Серьезно?

– Маменькин сынок! – дразнил его Гат. – Будь мужчиной и быстро лезь в воду!

Джонни рассмеялся и кинулся вперед. Миррен за ним.

И этот миг был… совершенен.

Ночное небо, нависающее над нами. Гул океана. Крики чаек.

8

В ту ночь мне не спалось.

В полночь я услышала, как меня зовет Гат.

Я выглянула в окно. Он лежал на спине на деревянной тропинке, ведущей в Уиндемир. Вокруг него развалились ретриверы, вся пятерка: Бош, Грендель, Поппи, Принц Филип и Фатима. Их хвосты тихонько стучали о землю.

В свете луны они отливали голубым.

– Спускайся, – позвал он.

Я решилась.

Свет у мамочки был выключен. Весь остров был погружен во тьму. Мы были одни, не считая собак.

– Подвинься, – скомандовала я. Тропинка была узкой. Когда я легла рядом, моя голая рука коснулась рукава его темно-зеленой охотничьей куртки.

Мы смотрели в небо. Как много звезд! Казалось, галактику охватило празднование; люди улеглись спать, и началась грандиозная отвязная вечеринка.

Я была рада, что Гат не стал умничать и разглагольствовать о созвездиях или уговаривать меня загадать желание. Но я не понимала, что означает его молчание.

– Можно взять тебя за руку? – спросил Гат.

Я молча вложила свою руку ему в ладонь.

– Сейчас Вселенная кажется такой огромной! – сказал он. – Мне нужен кто-то рядом.

– Я рядом.

Большим пальцем он погладил мою ладошку в серединке. Там вдруг соединились все мои жизненные токи, трепещущие при каждом движении его пальцев, прикосновении его кожи.

– Не уверен, что я хороший человек, – сказал он через какое-то время.

– Я тоже в себе не уверена, – ответила я. – Но буду стараться изо всех сил.

– Да. – Гат замолчал на мгновение. – Ты веришь в Бога?

– Отчасти. – Я пыталась задуматься об этом всерьез. Знала, что Гата не устроит шутливый ответ. – Когда случается что-то плохое, я молюсь или представляю, что кто-то наблюдает за мной, слышит меня. Например, в первые несколько дней после папиного отъезда я думала о Боге. Для спокойствия. Но уже давно просто плыву по течению. И пожалуй, в этом нет даже отголоска духовности.

– А я больше не верю, – проговорил Гат. – После поездки в Индию. Из-за ужасающей нищеты. Не могу представить, чтобы Бог позволил такое. Когда я вернулся домой, то начал замечать нищих и на улицах Нью-Йорка. Люди страдают и умирают от голода в одной из самых богатых стран мира. Просто… непохоже, что кто-то оттуда присматривает за ними. А значит, и за мной никто не присматривает.

– Это не значит, что ты плохой человек.

– Вот мама верит в Бога. Она выросла в буддистской религии, но теперь ходит в методистскую церковь. Кажется, она мной не очень довольна. – Гат редко говорил о своей матери.

– Ты не можешь верить только потому, что она тебе велела.

– Нет. Вопрос вот в чем: как быть хорошим человеком, если ты больше не веришь.

Мы смотрели в небо. Собаки зашли в дом через свою маленькую дверцу.

– Ты замерзла, – сказал Гат. – Давай-ка я дам тебе куртку.

Мне не было холодно, но я все равно села. Он тоже. Потом снял свою охотничью куртку и передал мне.

Она была нагрета его телом. Слишком широка в плечах. Теперь его руки были голыми.

Я хотела поцеловать его в этот момент. Но не решилась.

Может, он любил Ракель. Фотографии в его телефоне. Сухая роза в конверте.

9

На следующее утро за завтраком мама попросила меня покопаться в папиных вещах на чердаке Уиндемира и забрать то, что понравится. От остального она избавится.

Уиндемир был неказистым строением с покатой крышей, прямо под которой находились две спальни из пяти. Это был единственный дом на острове с забитым чердаком. У него было большое крыльцо и современная кухня с мраморными столешницами, которые смотрелись совсем не к месту. Комнаты были просторными, и повсюду носились собаки.

Мы с Гатом забрались на чердак, прихватив по бутылочке холодного чая, и устроились на полу. Пахло древесиной. На полу сиял ослепительный квадрат от окна.

Мы и прежде бывали на чердаке.

И все же – мы никогда прежде не бывали на чердаке.

Книги были папиной отдушиной. Спортивные мемуары, захватывающие детективы и рассказы рок-звезд – все написаны стариками, о которых я никогда не слышала. Гат не особо вчитывался в названия. Он сортировал книги по цвету. Красная стопка, синяя, коричневая, белая, желтая.

– Ты разве ничего не хочешь почитать? – спросила я.

– Возможно.

– Как насчет «Первая база. Покинуть пределы»?

Парень рассмеялся. Покачал головой. Выровнял свою синюю стопку.

– «Зажигай с моей темной стороной»? «Герой танцпола»?

Он снова смеялся. Затем стал серьезным.

– Каденс?

– Что?

– Заткнись.

Я позволила себе засмотреться на него. Каждая его черточка была мне знакома, но при этом я словно никогда не видела его раньше.

Гат улыбнулся. Сияя. Застенчиво. Он стал на колени, цветные книжные стопки разъехались в стороны, он протянул руки и погладил меня по волосам.

– Я люблю тебя, Кади. Серьезно.

Я наклонилась и поцеловала его.

Он коснулся моего лица. Пробежался рукой по шее и ключице. На нас лился свет из чердачного окна. Наш поцелуй был нежным и электрическим, хрупким и уверенным, пугающим и единственно верным.

Я почувствовала, как любовь потоком течет от меня к Гату и от него ко мне.

Мы были теплыми, но дрожали, мы были юными, но древними, и живыми.

Я думала, это правда. Мы уже любим друг друга.

Уже любим.

10

Нас застукал дедушка. Гат вскочил на ноги. Неловко ступил на рассортированные по цвету книги, разбросанные по полу.

– Я помешал, – сказал дедуля.

– Нет, сэр.

– Конечно, помешал.

– Извини, тут такая пыль, – смущенно вставила я.

– Пенни говорит, тут может найтись что-то интересное из чтива. – Дедушка поставил старый плетеный стул в центре комнаты и сел, склонившись над книгой.

Гат продолжал стоять. Ему приходилось нагибать голову под косой крышей чердака.

– Будьте осторожны, молодой человек, – внезапно и резко сказал дед.