Текст книги "Наследница Роксоланы"

Бал долго сидела в беседке, ежась от ночной прохлады. Чтобы не поддаваться невеселым мыслям, которые так и норовили наброситься, она снова и снова представляла завтрашний день – что надо сделать, кому как отвечать, как держаться.

Луна неслышной рысьей поступью шла по небу, отмеряя ночь. Когда она дойдет до Соломенной Дороги, пора будет встать на ноги и Джанбал. Идти к лодке, потихоньку отвязывать ее от причала, легко направлять веслом вниз по течению.

Они с Джанбеком каждый шаг продумали, каждый локоть пути, все повороты много раз миновали, пускай и мысленно.

Все должно пройти гладко.

* * *

Абдулла-Хамид, черный смотритель гарема дворца шахзаде Мустафы (бывшего шахзаде, ибо, о Аллах, мертвецы наследниками престола не числятся!), сегодня опять был мрачнее тучи. Справиться с раздражением и беспокойством никак не получалось, а ведь евнух верил, что именно это от людей угодно Аллаху: чтобы они были счастливыми и веселыми. Аллах им дал прекрасный мир, солнечный свет и собственное бесконечное милосердие, а от них ждет, что весельем и радостью своей, пусть даже нелегкой и натруженной, люди будут тешить его божественное сердце, как сердце человеческое услаждает простая и легкая мелодия свободной птичьей трели.

Абдулла-Хамид сегодня, как и каждый день прошедшего месяца, чувствовал себя соринкой в глазу Создателя. Не радовала его даже непривычно теплая, небывалая для октября погода: четвертый день солнце жарило, как в июле, даже воду в бассейне греть почти не надо. Свежие фрукты горчили. У речного воздуха был запах тлена.

Только что, встретившись в галерее дворца с Айше, он не успел отвести глаза, как это часто делал в последнее время для сохранения мира в душе, и вынужден был заметить нездоровую бледность принцессы, темные круги под глазами, выражение затравленной печали, которое так не подходило ее юному лицу, красивому и гордому. Айше кивнула ему, улыбнулась, как раньше, точно ничего и не изменилось. Абдулла-Хамид улыбнулся в ответ, только губы тут же свело.

Видеть, как дети растут, привязываться к ним, а потом ждать и смотреть, как их убивают, показывать, куда нести тела, готовить похороны – нет, такой участи не пожелаешь и самому неприятному из недругов. Была бы его воля, он бы распахнул клетку, выпустил эту красивую пташку, пусть бы летела, жила бы дальше, вдали от дворцовых интриг и страстей, смеялась бы, радовала Аллаха…

Но много глаз и людей в гареме, и строгих, и равнодушных, и трусливых, только своей шкурой озабоченных. Адак-ханум прислали из Истанбула, чтобы ни у кого даже мыслей никаких не возникало. А то мало ли, какая доброта и мягкосердечие и с какими последствиями прорастут на удаленной от столицы почве Амасьи. А под оком султана, добросовестно представляемым тут Адак, пышной, слащаво-доброй, но опасной и быстрой, как гюрза, – о да, под таким оком любые ростки добросердечия и неповиновения выгорали и гибли.

Айше прогуливалась со служанкой, которую Абдулла-Хамид не узнал: в последние недели строгие и стройные дворцовые порядки, принятые и поддерживаемые смотрителем гарема, рассыпались неряшливыми остроконечными обломками, касаться и даже рассматривать которые было неприятно. Служанки приходили, уходили, не выдерживали, кто-то рыдал по углам, кто-то ленился и пытался увильнуть от работы. Наказывать было сложно, призывать к порядку – бесполезно. Мир, и особенно часть его, порученная для обустройства Абдулле-Хамиду, явно сошел с ума.

– Поторапливайся! – нервно прикрикнула Айше на служанку: бестолковая девица засмотрелась в окно, замедлила шаг. От окрика подскочила, поклонилась, засеменила за госпожой.

– Что за девчонка? – спросил Абдулла-Хамид у младшего евнуха, желтокожего Яльцына. Смотритель гарема его не любил: весь он был под стать своему имени «скользкий склон», чуть отвлечешься – нога поедет, да как бы не упасть, шею не свернуть.

– Приходящая, – ответил тот, щурясь приветливо, но неприятно. – Ее сегодня утром прислали от Энгин-бея и еще двух чуть позже. У этой послание было для Адак-ханум. Ну, знаешь же, у нее свои дела в городе, я не вникаю, себе дороже. Ощупали новеньких как полагается и пропустили, чадру не поднимали. Эта – совсем еще девчонка, другие чуть постарше. Подозвать?

Абдулла смотрел вслед Айше. Она позвала служанку, что-то у нее спросила, та ответила тихо, не поднимая головы. Айше опять что-то сказала ей раздраженно, руками всплеснула, видать, совсем ее нервы истончились, она ведь обычно на служанок голос не повышала.

– Не надо, – ответил черный евнух, провожая девушек глазами. – Пусть идут.

Джанбал семенила вслед за Айше, низко склонив голову.

Уф, кажется, пронеслась тучка, смотритель гарема не узнал ее, не подозвал, не стал расспрашивать. Ей ведь никак нельзя, чтобы ее заподозрили. Благополучие и безопасность, да что там – самая жизнь ее семьи держится на волоске, на надежде, что она останется безымянной и неузнанной, девочкой-прислужницей Энгин-бея, который ее прислал с поручением и с особым товаром для Адак-ханум.

Тайным, стыдным товаром. Который передать следовало наедине, в надежном месте, не глядя в глаза и произнеся особый хадис: «Молчание означает сообразительность и упование на Аллаха, но молчаливых мало».

Сказать так следовало не для наставления души Адак-ханум на путь истинный, а чтобы подтвердить ей, что товар действительно доставлен от Энгин-бея и на прежних условиях.

Бал, несмотря на все, и вправду сделалось любопытно, каким же образом Ламии добыл секрет Адак-ханум и сколько ему пришлось заплатить за него и за вино в бурдюке. Том самом бурдюке, который ей удалось пронести во дворец, обвязав вокруг груди. К счастью, действительно пока еще совсем плоской.

– Или на талии можно… – говорил Джанбек вчера, еще в прошлой жизни. – Они тебя на входе в гарем наверняка только между ног ощупают, грудь и талию трогать не будут. Если не повезет, могут чадру заставить поднять. Это будет плохо, если кто узнает, или родинку твою запомнит. Ты ее прикрой волосами получше. Эх, если бы не эти проверки, я бы сам, конечно, пошел…

Тут он снова покраснел. При мысли не о проверках, а о том, что идти ему пришлось бы в женском платье…

* * *

Ей повезло.

Ощупать ее ощупали (Джанбал поморщилась при воспоминании о ловких, проворных, равнодушных пальцах евнуха на своем теле), но лицо показывать не заставили, махнули – проходи.

Джанбал шла по коридору вслед за Айше и опять, в тысячный раз, проверяла в голове их с Джанбеком план с самого начала.

– Во второй половине ночи плот привяжем в том месте, где труба в реку выходит. Там кустик есть такой приметный, умудрился же под стеной вырасти, а земли-то всего с палец. Ветки у него необычно изогнуты – похоже на арабскую букву «саад». – Бек нарисовал букву в воздухе, улыбнулся, пожал плечами…

Бал привязала плотик к корешку куста у подножия дворцовой стены, между камнем и водой. Ночь была темная, безлунная, холодная, она поцарапала палец о ветки, пока искала корень. Он был у самой воды, веревки не будет видно сверху. Это хорошо.

Бал завязала свой любимый крепкий узел, Ламии их лет в шесть научил вязать настоящие лодочные узлы – держат крепко, а потянешь особым образом, под углом, и развяжутся тут же.

Прохлада пробиралась под ее одежду, трогала кожу невесомыми ледяными пальцами, Джанбал ежилась в лодке. Надо было вести ее по течению очень-очень тихо, так чтобы ничего не скрипнуло и вода под веслом не плеснула. По стене прошел стражник – Бал замерла, даже дыхание задержала. Стражник остановился почти прямо над ней, свет факела желтым облачком дрожал над стеной. Постоял несколько мгновений, наверное, смотрел на звезды. Вздохнул тяжело, пошел дальше.

Глупо, но в этот миг Джанбал его пожалела даже. Отчего-то подумалось, что он, наверно, влюблен без взаимности, очень страдает, а жалованье небольшое, подарков красавице много не купишь, чтобы щедростью и настойчивостью ее увлечь… Тут же сама себе улыбнулась: ведь и не видела человека, а уже целую жизнь ему придумала.

А вот если б стражник ее увидел, уж он бы ей точно придумал. Хотя пока еще она свободна – прыгнула бы с лодки и уплыла на другую сторону, поищите ее в ночи!

Без плеска маленькая лодочка отошла от стены, заскользила вниз по реке.

– Вот под тем мостом лодку спрячем, видишь, кусты на той стороне как будто сплошной стеной встают? Между ними есть протока, узкая, скрытая. Если присесть, то можно лодку туда завести. Раздеться, свою одежду в лодке оставить, а ту смену, в которой во дворец идти, – над головой держать, когда поплывешь.

Джанбал попрыгала, растирая себя руками. Вода оказалась не такой холодной, как пронзительный ночной воздух. Пробежала вокруг куста несколько раз, чтобы разогреться и обсохнуть. Оделась в женское – платье, шальвары, платок. Все скромное, но чистое, красивое и почти новое, как и положено служанке, которой представилась возможность отличиться перед хозяином и исполнить его поручение во дворце. А заодно послужить внучке великого султана, пусть даже и находящейся под арестом.

– Когда в гарем попадешь, первым делом нужно с Адык-ханум увидеться наедине. Сказать ей договоренные слова и передать товар. Потом уже Айше искать.

– Молчание означает сообразительность и упование на Аллаха, но молчаливых мало, – пробормотала Джанбал, склоняясь перед Адак-ханум и краснея под чадрой так, что даже уши загорелись.

Адак-ханум оказалась очень высокого роста для женщины, даже выше многих мужчин. В молодости, наверное, она была ослепительно красива, но годы уже смыли с жесткого лица красоту, подсушили кожу, разбежались сетью морщинок от глубоко посаженных, недобрых глаз. В углу крепко сжатого рта виднелся небольшой белый шрам.

– Почему он опять Гюрай не прислал? – спросила она чуть раздраженно.

Джанбал чуть не задохнулась от волнения. Что сказать? Что Гюрай хорошо заплатили или пригрозили, чтобы та не пришла?

– Гюрай заболела, – тихо произнесла Джанбал. – Энгин-бей не решился ее отправлять, подумал – может быть, что-то заразное. Я и не мечтала, что достойна такой чести – увидеть дворец и послужить тем, кто служит великому султану, но Энгин-бей сказал, что я справлюсь. Или сильно пожалею, что не справилась, – добавила она еще тише.

Адак-ханум усмехнулась, кивнула ей.

– Давай что принесла, – сказала она. – Потом беги бегом, может быть, успеешь позавтракать с остальными. Тебе покажут, где будешь спать, пока служишь во дворце. Ну, поворачивайся и торопись, хватит кланяться.

– Внимание Айше нужно как-то привлечь, чтобы никому в глаза не бросилось, а она бы поняла… Ну, это мы сейчас заранее не угадаем, ты сама на месте разберешься. Может, позвать ее шепотом? Или еще как-нибудь… Главное, чтобы никто не заметил!

Айше шла по коридору быстро, по сторонам не смотрела, вся была в своих мыслях. Толстуха, имени которой Джанбал не запомнила, махнула девушкам рукой – уйдите с дороги, встаньте к стене, лица опустите. Служанки, которых вели на кухню помочь с уборкой после завтрака, застыли у стены в полупоклоне.

Джанбал украдкой повела взглядом налево-направо: все в пол смотрели, включая толстуху. Стремительным, неуловимым движением фехтовальщицы Бал в подшаге выбросила вперед правую стопу, подсекла Айше под щиколотку и тут же отдернула ногу назад. Айше полетела кубарем, проехала по плитам, приложилась лицом, вскрикнула.

Служанки вокруг замерли в ужасе, евнух от дальней двери всплеснул руками, бросился на помощь. Бал тоже бросилась к упавшей девушке с рысьей быстротой, как Пардино-Бей.

Айше подняла к ней лицо – недоуменное, обиженное, яростное. Из разбитой щеки начинала сочиться кровь.

– Прости меня за неловкость, госпожа, – запричитала Бал, помогая ей подняться, удерживая ее взгляд и широко раскрывая глаза.

«Узнай меня сразу. Пойми, зачем я здесь. Подыграй. Давай же!»

– Я увидела, что ты споткнулась, и хотела броситься помочь, но я неловкая и не успела. Ты сильно ушиблась, госпожа? Ах, если бы я была быстрее!

Евнух в желтых одеждах добежал до них, поддержал Айше за локоть, оттолкнул Бал в сторону.

– Ты ушиблась, госпожа? Ай-ай, на лице синяк будет. Надо промыть и смазать соком полыни, чтобы сразу кровь разошлась, а то такие синяки долго сходят, можешь целый месяц так проходить.

– То-то будет горе, если меня хоронить с синяком на все лицо придется, – медленно произнесла Айше, отодвигаясь от него. Евнух не выдержал тяжести ее взгляда, отвел глаза.

– Ты, – сказала Айше, подзывая к себе Бал. – Ты давно во дворце? Как зовут тебя?

– Ёзге, госпожа, – поклонилась Джанбал, переводя дух под чадрой. Точно ли все поняла подруга, не выдаст ли ее непродуманным словом?

Айше чуть улыбнулась уголком рта. «Ёзге» – «другая», «иная». Именно так.

– Ёзге сегодня будет мне прислуживать, – объявила Айше. – Она первой мне на помощь бросилась, пока вы, курицы, у стенки жались. Следуй за мной, Ёзге. Мне, пожалуй, и правда нужно к врачу за соком полыни сходить.

– Ламии разведал: Адак-ханум свое вино с обедом выпивает, потом спит. После вина с опием спать она будет куда как глубже и дольше. Без нее приглядывать за Айше станут вполглаза, следить спустя рукава. А тебе нужно будет первым делом раздобыть кинжал…

Айше отогнула угол ковра, чуть застыла в нерешительности, потом сунула руку глубже, вытянула длинный, чуть изогнутый кинжал-бебут.

– Там углубление в стене, – объяснила она. – Снаружи не видно. Только если ладонью по ковру хлопать, можно заметить.

– Но это ведь… – Бал ахнула. Пальцы сжали янтарную рукоять, погладили теплый отполированный камень. Она достала клинок из ножен.

– Тот самый, – не спросила – сказала она. К чему спрашивать то, что знаешь. Тот самый кинжал, на который, как на веретено, намотана нить их семейной истории. А теперь и судьба Айше за этот кинжал зацеплена, не размотать.

Что ж. Пусть он теперь их выведет на свободу.

– Эта сталь крепче камня, – сказала Бал и спрятала кинжал под одеждой.

Айше кивнула, потерла разбитую скулу:

– Ох, ты меня и приложила! Аж искры из глаз посыпались и зуб чуть не выбила…

– Прости, – сказала Джанбал вполне искренне. – Можешь тоже бить от души, когда момент настанет. Ну что, готова? Не передумаешь?

– Не готова. Но не передумаю.

– План хорошо запомнила?

– Да, – ответила Айше, сглотнув. «План» ее очень пугал. – Сначала нас ждет глупость, потом опасность, потом неудобство, потом то, чего я не умею, потом снова опасность, потом смертельный холод и еще немного опасности. И потом опасность всегда. Правильно я помню?

– Правильно, – вздохнула Джанбал. – Такой у нас план. Ну что, начинаем?

– Да, – согласилась Айше, открывая дверь своей комнаты. Евнух у входа почтительно поклонился, провожая ее глазами.

– Начинаем, – беззвучно прошептала она.

– Надеюсь, день будет жарким, чтобы Айше могла, не вызывая подозрений, устроить купание в бассейне. Хотя для нее это ведь целый ритуал с пятьюдесятью девушками-помощницами, ее одну в воду, наверное, не пустят зайти. Ну да там, на месте, что-нибудь придумаете. Главное – в воде оказаться…

– Купание? – Узкие глаза желтокожего евнуха, казалось, открылись чуть шире. – Но, госпожа, ведь сейчас осень…

– Были ли на твоей памяти такие жаркие осенние дни?

– Нет, никогда, но… Так неожиданно… И солнце уже к закату начинает клониться…

Айше вздохнула.

– Я не спрашиваю твоего позволения, Яльцын, – сказала она. – Я тебя ставлю в известность о своем желании. Если оно здесь, в этом дворце, еще что-то значит. Ты мне запретить не можешь, но не можешь и разрешить, я знаю. Так не стой столбом. Найди того, кто скажет да или нет.

Яльцын коротко поклонился, засеменил по двору.

Джанбал и Айше подошли к краю бассейна. Остановились, глядя на свои дрожащие, перевернутые отражения: одна – в шелковых бирюзовых одеждах, другая – в простых желтых.

Вода в реке Ешиль-Ирмак зеленоватая, непрозрачная – в глубокой части бассейна, той, что примыкала к дворцовой стене, глубже пяти-шести ладоней ничего не было видно. Там, где мельче, сквозь воду виднелась красивая мозаика на дне.

Айше не знала, в каком веке неведомые мастера выложили цветным стеклом переплетающиеся круги, строгие полосы и радующие глаз своей четкой гармонией ромбы. Дворец был старый, очень старый.

Сколько босых ног входили по этим узорам в воду бассейна? И где они сейчас? Умерли, ушли, распались на прах и кости. Вот стоят на краю две девушки, как многие сотни других девушек до них. И они – такие же, как те, прежние, но и не такие: как вода, наполняющая этот бассейн, – та же вода, но ни единая капля в ней не та, что была тогда.

Не удержать, не остановить реку, и время течет, как вода, – сквозь пальцы, сквозь прутья решетки, мимо берегов, далеко за горизонт, в великое море.

– Идут, – сказала Джанбал.

Айше вздрогнула, возвращаясь из своих мыслей, снова посмотрела на кольцо, которое крутила в тонких белых пальцах. Бронза и золото, крупный изумруд круглой огранки, несколько мелких рубинов по бокам.

– Позволишь ли взглянуть, госпожа? – низко поклонилась служанка Ёзге-Джанбал.

Потянулась и вдруг потеряла равновесие, неловкая девчонка, взмахнула руками, выбила кольцо из пальцев Айше. Почти без вплеска кольцо ушло в темную воду – и ведь как нарочно, в самой глубокой части бассейна!

Ахнул подошедший Абдулла-Хамид, сощурился Яльцын. С ними была личная служанка Адак-ханум, маленькая, невзрачная, с лицом настолько незапоминающимся, что можно было, наверное, и чадру никогда не надевать.

Айше вскрикнула от досады, отвесила нелепой дурище такую оплеуху, что у той голова дернулась. Ёзге разрыдалась, упала на колени.

– Прости, госпожа! – повторяла она снова и снова. – Прости, я такая неловкая!

Айше, сжав зубы, повернулась к евнухам.

– Все идет не так, все! – прошипела она. – Аллах совсем лишил меня своей милости! Это самое дорогое для меня кольцо – его бабушке Махидевран подарил сам султан Сулейман в знак любви.

Она топнула ногой от досады.

– Не надо мне больше никакого купания, – сказала она смотрителю гарема. – Я потрогала воду – слишком холодная. Я здесь буду сидеть и ждать, когда Ёзге мне достанет кольцо. Виновата – сама пусть и ныряет.

– Умеешь плавать? – Абдулла-Хамид обернулся к сжавшейся на краю бассейна служанке. Та неуверенно кивнула.

– Ну так ныряй! – прикрикнул на нее Яльцын. – Чего ждешь? Ищи кольцо госпожи, а не найдешь – ох, как пожалеешь!

Напугал девчонку так, что она прыгнула в бассейн как была – и в одежде, и в чадре. Ушла на дно, через несколько мгновений вынырнула, вся облепленная мокрой тканью.

– Буду искать, госпожа, – пролепетала она, неловко загребая руками, чтобы удержаться на поверхности. – Прости меня ради Аллаха. Там темно и ничего не видно, но я непременно найду!

И она снова ушла под воду.

Айше кивнула, уселась на скамью у бассейна с явным намерением дождаться, пока девчонка добудет кольцо. На этот раз та пробыла под водой чуть дольше, но опять вынырнула с пустыми руками.

– Если я не нужна… – поклонилась служанка Адак-ханум, – мне нужно быть в покоях, когда проснется госпожа. Ее нельзя будить, но я не могу надолго отлучаться.

Черный евнух кивнул. Девчонка нырнула еще три раза. Айше сидела, мрачно уставившись на воду.

Яльцын мялся – у него явно были какие-то дела. Абдулла-Хамид и сам собирался спокойно выпить кофе со сладостями, расслабленно посидеть во внутреннем дворике, подставив лицо теплому осеннему солнышку. Но тут Яльцын прибежал с необычной просьбой госпожи Айше – купание в бассейне, в середине-то октября! Настолько необычной, что беспокойство кольнуло смотрителя гарема, глубоко в душе зазвенел колокольчик тревоги.

Но вот она – Айше, сидит, расстроенная, в воду лезть уже не собирается, нервно постукивает сафьяновым башмачком по каменной плите. Не знает, что с собой делать, бедняжка. Уж скорее бы решилась ее судьба – так или иначе. Ожидание хуже всего.

Абдулла-Хамид вздохнул. Оставленный во внутреннем дворике серебряный поднос с кофе и свежей медовой пахлавой манил его сильнее с каждой минутой. Он огляделся. На стенах были стражники, через двор сновали служанки, евнухи, жизнь дворца шла своим чередом. Девчонка снова вынырнула, плачущим, усталым голосом сообщила, что вот-вот, кажется, найдет кольцо. Все было спокойно, колокольчик тревоги умолк, а вот времени было жалко.

Черный евнух поклонился Айше, сказал, чтобы его позвали, если ситуация с кольцом не разрешится, и удалился к себе – спокойный и величественный. Яльцын поспешил за ним.

Джанбал вынырнула, увидела, что все разошлись, и ухватилась за край бассейна, чтобы отдышаться. Она начинала уставать – усилие было непривычным, под водой работать кинжалом в креплениях решетки оказалось по-настоящему тяжело.

«Решетка старая, крепления проржавели, – сказал Джанбек. – Их будет совсем нетрудно расшатать и вытащить».

Вот бы сейчас его сюда – сильного, крепкого, уверенного! Зубы у Джанбал стучали от холода.

– Нашла? – напряженным голосом спросила Айше. Ей-то, наверное, каждое мгновение в сердце проворачивалось, как кинжал между пористыми камнями стены бассейна.

– Вот-вот найду, госпожа, – отозвалась Джанбал. – Я почти уверена, что осталось совсем немного и я его найду.

– Поспеши же! – прикрикнула Айше. – Я совсем теряю терпение. Сколько мне тут еще сидеть придется?

Бал сдвинула промокшую чадру. Под водой ее приходилось закусывать, чтобы не клубилась перед глазами, и Джанбал без удовольствия обнаружила, что в желтый цвет ткань окрасили чем-то чрезвычайно горьким и противным на вкус.

«Успокойся, – сказала она одними губами. – Молись».

Айше прикрыла глаза, а Джанбал снова нырнула.

Еще в комнате Айше, когда Джанбал рассматривала кинжал, вспоминая, как он висел на стене комнаты отца в их доме, они говорили об этой минуте – когда решетка наконец выйдет из креплений и путь будет свободен.

– Я могу выплыть через трубу, отдышаться у плотика и вернуться обратно, – сказала Джанбал. – Это будет недолго, всего минута или две. Вытолкну решетку с другого конца, проверю, все ли нормально. Но если как раз в эту минуту к тебе подойдут… Или кто-нибудь заметит, что я слишком долго не выныриваю…

– Говорят, ныряльщиков за жемчугом тренируют с детства, – задумчиво произнесла Айше. – И они могут пробыть под водой так долго, что обычный человек уже три раза успел бы задохнуться…

– Никто не подумает, что твоя новая служанка – обученный ловец жемчуга, – отмахнулась Джанбал. – Подумают, что у дуры свело ногу, она побарахталась-побарахталась, захлебнулась и теперь лежит мертвая на дне бассейна. А то, что при этом ее госпожа сидит и птичек слушает, любому наблюдателю может показаться… немного странным. В общем, тут большой риск. Но либо так, либо…

– Говори быстрее, – попросила Айше.

– Как только путь будет свободен, мы обе нырнем. Сразу. Ты наберешь в грудь воздуха, прыгнешь в бассейн и по эту сторону стены больше не вынырнешь. Потому что если вынырнешь, то вот тут тебя и могут заметить. А уйти под воду – мгновение. Если подгадать, то и не глянет никто. Подумают, что просто нашла кольцо, встала и ушла.

– Продолжай.

– Тут же ныряем в трубу. Она недлинная, шагов десять. Если ты поплывешь сзади, за мной, то можешь, если что, схватиться за мою ногу. Я сама вытолкну вторую решетку, это должно быть нетрудно, Джанбек ее уже расшатал и вытащил, она не закреплена. Но…

– Что, что?

– Я не смогу повернуться и тебе помочь, труба узкая. Если испугаешься, воды хлебнешь или зацепишься за что-то, тебе придется справляться самой. А если ты впереди поплывешь, то смогу подтолкнуть и помочь. Но тогда не мне, а тебе придется решетку вот так схватить двумя руками, – Джанбал показала как, – сильно дернуть и вытолкнуть. Выбирай, как тебе будет менее страшно.

Айше проводила глазами воробья, который бодро прыгнул по резной решетке окна и упорхнул в сад.

– Я бы полетела, – сказала она. – Хотела бы быть птицей. А придется – рыбой.

Она подняла глаза на Джанбал.

– Я пойду первой.

Сейчас Джанбал с посиневшими губами – чадру она потеряла пару ныряний назад – смотрела на нее снизу вверх из воды.

– Все готово, – сказала она. – Главное – не давай себе вдохнуть, как бы ни хотелось, даже если грудь гореть будет. Хлебнешь воды – все пропало. Закуси губы и помни, что нельзя.

Айше быстро огляделась вокруг – двор был пуст, стражник на стене стоял к бассейну спиной, далеко в крытом коридоре виднелась пара служанок, но и они, отвернувшись, о чем-то разговаривали, бурно жестикулируя.

– Я готова, – сказала Айше, вручая свою судьбу, свою жизнь и душу бесконечной милости Аллаха. И шагнула в бассейн, как в ледяную бездонную пропасть.

Вода была еще холоднее, чем она себе представляла, но Айше заметила это только самым краем сознания – возбуждение и опасность делали все неважным. Она закусила губы и рванулась туда, куда ее толкала Джанбал, к большой круглой дыре в стене бассейна. Видно в воде было плохо. Труба оказалась узкой, она зацепилась рукавом за какой-то нарост, почувствовала, как рвется тонкая ткань. Стены заросли речными водорослями, их мягкие скользкие прикосновения были очень неприятны. Айше протискивалась сквозь трубу, стараясь не паниковать, не думать о том, что пути назад нет. Надо было вообразить себя рыбой – холодной, ловкой, живучей. Ей уже очень хотелось вдохнуть – всеми жабрами, но предостережение подруги звенело в голове, и она лишь сильнее закусила губы. Джанбал ухватила ее за щиколотки и сильно подтолкнула вперед по трубе – Айше пролетела пару шагов, как ядро сквозь пушечное жерло.

Вот и решетка. Айше вцепилась в ржавые прутья, рванула тяжелое железо к себе, потом толкнула от себя. На полмгновения показалось, что решетка не сдвигается, и предчувствие паники прошло по спине – холоднее льда. Но подвинулась решетка, вышла из пазов, и вот уже падает вниз в мутную темноту, а Айше, которую Бал подбодрила очередным толчком сзади, плывет вверх, к свету, воздуху, свободе.

Джанбал, вырвавшись из трубы, тут же обогнала ее парой мощных гребков, схватила за руку, потянула. Грудь у Айше горела огнем, в глазах было темно, но она все крепче закусывала губы, чтобы справиться с желанием глупого тела вдохнуть, не важно чем, но наполнить легкие. Как раз когда она подумала, что больше не выдержит, что все было напрасно, что сейчас она хлебнет воды, начнет кашлять и выдаст их, ее голова вынырнула на поверхность.

Более сладкого воздуха Айше вдыхать никогда не доводилось. Был он таким сладостным, таким желанным, что слезы вскипели у нее на глазах. Она сглотнула и поняла, что искусала губы до крови – во рту было солоно.

– Вот сюда поднырни, – шептала Джанбал ледяными губами ей в самое ухо. – Голову, голову. Осторожно, камыши жесткие, лицо не расцарапай. Тут держись. Молодец!

Айше держала голову внутри плавучего островка и дышала, дышала. Воздух был воздухом свободы.

Хлипкий плотик задрожал – Джанбал проскользнула в свою часть, вцепилась в камышовые веретена.

За стеной кто-то крикнул, кого-то позвал.

Джанбал потянула веревку, держащую камышовый островок у стены, оттолкнулась ногой. Она заранее сказала Айше, что грести нельзя, пока их подальше от дворца не отнесет или не стемнеет, – потому как точно будут смотреть со стен, могут смотреть и с берега или с мостов, из домов вдоль реки, с дороги, с крыши. Просто плавучий островок, несет его течением. Много таких на реке Ешиль-Ирмак.

Осень ведь.

Напряжение чуть спало, и Айше застучала зубами от холода.

Беззвучно зашептала она дуа – мольбу Аллаху, на которую, как учил Пророк (мир ему и благословение), Всевышний непременно откликается, если твое сердце чисто.

«О Аллах, нет ничего легкого, кроме того, что Ты сделал легким, и если Ты пожелаешь, то сделаешь это затруднение легким!»

Как ответ на ее молитву, на островок слетела небольшая чайка, устроилась там, будто и не замечая девушек, делая сходство плотика с грудой камыша абсолютным. Она непоседливо шагала туда-сюда и внимательно смотрела на Айше сквозь стебли круглыми желтыми глазами.

* * *

Велик дворец шахзаде в Амасье, много в нем коридоров, закоулков, ниш, больших и малых комнат. Но спрятаться от всех в нем, таком огромном, очень трудно, потому что и людей во дворце, как пчел в сотах или муравьев в муравейнике.

Хотя и много меньше теперь, вздохнул Абдулла-Хамид, не сравнить с деятельным, размеренным кипением дворцовой жизни всего полгода назад. Но и не так уж мало людей во дворце даже сейчас, чтобы уже почти два часа искать двух ярко одетых девушек, за одной из которых предполагается непрерывный надзор.

Подошла Адак-ханум со своей служанкой, сейчас похожей на злого верблюда. Проснувшись и не найдя Айше, Адак-ханум подняла тревогу.

Вначале просто «на всякий случай», потому что понятно было: деться Айше из дворца никуда не может, а значит, просто где-то задержалась или спряталась, как это делают несчастные дети из протеста.

Потом, после того как были обшарены все комнаты, коридоры, сад, кладовки, кухонные помещения, балконы и беседки, поиск стал серьезным, Абдулла-Хамид сам почувствовал, как слегка дрожат его руки и разрывается в голове колокольчик тревоги, а в голосе Адак-ханум начали прорываться визгливые ноты, обычно ей не свойственные.

– Где ее видели в последний раз? – шипела она. Глаза у нее были злые и какие-то безумные. Понятно было, что дорого она заплатит, если не оправдает оказанного ей доверия присматривать за Айше. – Почему ее одну оставили?

– У бассейна, госпожа. – Абдулла-Хамид показал. – Не одну. Служанка с ней была, Ёзге.

– Что за Ёзге? – сощурилась женщина. – Кто-то из старых?

– Нет, – медленно произнес евнух, понимая задним умом, как подозрительно складывается все, что касается этой странной Ёзге. – Новенькая, от Энгин-бея, сегодня первый день. Ты же с ней сама сегодня говорила, госпожа…

Адак-ханум сжала губы, покачала головой. Видно, тоже поняла, что тут дело нечисто. Не оглядываясь ни на кого, быстро пошла к бассейну, осмотрелась, с досадой пнула скамейку.

– Не могла же девчонка стать птицей и перелететь через проклятую стену! – воскликнула она.

Яльцын вскрикнул, глядя в воду, показал рукой. У поверхности, в мелкой части, над мозаикой, в лучах заходящего солнца качался в воде ярко-бирюзовый узкий кусочек ткани – лоскут от платья Айше. Абдулла-Хамид замер. Утонула? Утопилась? Потом вспомнил про водоотвод.

Не стал объяснять никому, отодвинул Адак-ханум, сам спрыгнул в воду. Прошел по дну до самой стены – с его-то ростом плыть надо было лишь последние несколько шагов. Нырнул, ощупал дыру в стене – ему, конечно, не пролезть, а худенькой девчонке – вполне. На дне нашел решетку.

И тут вдруг понял, что улыбается под водой, пока никто не видит. Знает, что и ему за побег Айше придется заплатить, причем сурово, а все равно улыбается. Он сам бы ее отпустить не осмелился, но раз уж Аллах так рассудил, то ему виднее.