Текст книги "Безумная любовь. Не оставляй меня. Не дай мне упасть. Комплект из 2 книг"

Глава 16. Кейси

Пока мы ехали, я обдумывала сотню вариантов того, что Джона собирался сказать. Видимо, что-то серьезное. Что-то, что объясняло эту экскурсию. И, судя по затравленному выражению его лица, что-то не совсем хорошее. Сердце бешено колотилось в груди.

«Успокойся. Возможно, все не так плохо, как ты думаешь».

Что бы это ни было, я с ним. Когда я сказала, что собираюсь остаться в Вегасе, родилось наше общее будущее. Не в романтическом смысле. Просто… мы можем быть вместе. Связь. Между нами существовала неоспоримая связь. Вскоре справа замаячила Эйфелева башня. На другой стороне бульвара отель и казино «Белладжио» величественно сияли за озером. Джона свернул ко входу в казино и припарковался.

– Еще одно водное шоу? – спросила я.

Он быстро улыбнулся, но улыбка не продержалась долго.

– Не сегодня.

Вода была спокойной и темной, когда мы проходили рядом. Никаких цветных огней или танцующих струй. Дрожь пробежала по моим голым рукам, несмотря на жару. Идущий рядом Джона выглядел красивым в джинсах и черной футболке. Браслет медицинского оповещения на его правом запястье ловил мерцающие огни отеля.

Кондиционированный вестибюль отеля «Белладжио» заставил меня задрожать еще сильнее. Несколько человек ходили туда-сюда по мраморным полам или ждали у регистрационных столов. Изысканный звон лифта эхом отдавался от мрамора. Под ногами во все стороны расстилалась великолепная мозаика, ведущая к пышной гостиной зоне с растениями в горшках. За ней находилась регистрационная зона с элегантными арками в бледно-кремовых и золотых тонах. Из-за кессонного потолка[18]18
  Кессонный потолок – потолок с углублениями прямоугольной или другой формы.


[Закрыть] мне казалось, словно попала в римский дворец.

И вот мой взгляд устремился вверх, к центральной части вестибюля «Белладжио», несомненно, именно поэтому Джона привел меня сюда. Потолочные балки тянулись вверх к шедевру из света и стекла. Сотни вещиц, похожих на перевернутые зонтики всех цветов, раскинулись по потолку в буйстве красок.

– «Fiori di Como», – сказал Джона, шагая рядом со мной, – «Цветы Комо» Дейла Чихули.

– Твоего кумира, – пробормотала я, глядя на великолепный букет изящных стеклянных цветов, рвущийся с потолка.

– Двадцать метров в длину и десять в ширину, – произнес Джона низким благоговейным голосом, – более двух тысяч элементов.

– Это удивительно, – сказала я и посмотрела на Джону, – твоя инсталляция лучше.

Он улыбнулся, но улыбка была наполнена чем-то еще помимо грусти. Чем-то настолько глубоким и важным, что мне захотелось повернуть назад, найти выход и убежать от того, что он собирался мне сказать.

– Дейл Чихули – настоящий мастер, – сказал Джона, – виртуоз. Я могу только надеяться создать что-то подобное. Что-то большее, чем просто красивый кусок стекла.

– Например, что? – спросила я тихо.

– То, что останется после меня, – ответил Джона, – давай присядем на минутку, – он подвел меня к плюшевым темно-бордовым диванам прямо под инсталляцией Чихули.

Диван был мягким, так и манил откинуться на подушки, но я сидела прямо, вытянувшись в напряжении. Джона наклонился вперед, положив руки на колени и крутя свой браслет. Я видела, как он подбирает слова и собирает в предложения, набираясь смелости сказать то, что изменит все.

– Если ты собираешься просить моей руки и сердца, мой ответ – нет, – сказала я, – мы едва знаем друг друга. Мне нужно еще как минимум три кекса.

Джона слегка рассмеялся.

– Не то? – сказала я, пытаясь разрядить обстановку, но мой голос выдавал мое беспокойство. – Ты что, гей?

Джона посмотрел на меня, его темные глаза были теплыми и мягкими.

– Второй провал, – сказал он.

– Хорошо, – сказала я, с трудом сглотнув. Мой следующий и последний вопрос застрял у меня в горле. Я наконец спросила и, когда получила ответ, моя жизнь кардинально изменилась.

– Ты что, болен?

– Да, Кейси.

– Насколько сильно?

– Смертельно.

Слова упали в пространство между нами, как граната, готовая взорваться. Моя грудь сжалась, будто я вдохнула морозный воздух. Энергично закивав, я пыталась одновременно осмыслить и отвергнуть эту новость.

– Ладно, – сказала я, запустив руки в волосы и сцепив их на затылке. – О'кей. Это связано с твоим сердцем?

– Да, – ответил Джона, – хроническое отторжение трансплантата.

Мой мозг пытался вспомнить все, что я когда-либо слышала об отторжении органов. Помнила я немного.

– Я думала, что если это происходит, то сразу после трансплантации…

– Острое отторжение иногда происходит сразу после операции. Врачи дают лекарства, чтобы успокоить иммунную систему, и обычно они работают.

– Но ты же принимаешь все эти таблетки…

Он кивнул.

– Да. Но вместо моментального протеста моя иммунная система со временем отказывается от нового сердца, медленно отторгая его, несмотря на лекарства.

Мои руки поползли по животу, сжимая рубашку. Я крепко обняла сама себя.

– Откуда ты знаешь, что именно это происходит? Ты не выглядишь больным.

– Реципиенты трансплантации сердца должны проходить биопсию каждый месяц, чтобы проверять такие вещи. Во время моей третьей биопсии, восемь месяцев назад, они обнаружили признаки атеросклероза, и…

– Что это такое? – мой голос был резким и обвиняющим, как будто я хотела сказать, что он выдумывает.

– Затвердевание артерий. Фактический диагноз – васкулопатия сердечного трансплантата. Иммунная система атакует сердце, оставляет рубцовую ткань. Рубцовая ткань накапливается и начинает изнашивать сердце, пока оно, в конечном итоге, не выходит из строя.

Теперь я ненавидела потолок. Весь этот яркий цвет, радость и красоту. Вечеринка в разгар ужаса и несправедливости, душащих меня. Я смотрела на гладкий коричневый пол, пытаясь дышать.

– Как?.. – И снова мне пришлось проглотить комок, застрявший в горле. – Как долго?

– На данный момент – четыре месяца. А может, и больше. А может, и меньше.

Мое собственное сердце ушло в свободное падение, я похолодела с головы до ног, как будто меня окатили ледяной водой.

– Четыре месяца?

Четыре месяца.

Шестнадцать недель.

Сто двадцать дней.

Четыре месяца – это ничто.

– О боже, – прошептала я, слова вырывались из моей груди. Я почувствовала, как слезы текут по моему лицу. Почувствовала, как капля скользнула под челюсть и поползла вниз по шее. Я плакала. Я дышала, пульсировала и жила.

Джона же умирал. Он протянул руку, словно хотел утешить, но передумал.

– Мне очень жаль, – сказал он.

У меня вырвался лающий смех, эхом отразившийся от мраморных арок.

– Почему? Почему ты извиняешься передо мной? И почему ты мне не сказал раньше?

– Если бы ты сейчас видела свое лицо, то поняла бы, почему.

Слезы капали с моего подбородка. Я просто смотрела на него, открыв рот, и чувствовала вкус соли.

– Черт, – сказал он, ударив кулаком по подлокотнику дивана, – я чертовски ненавижу делать это с людьми. Я ненавижу, что этот разговор делает с нами. Все сразу становится таким реальным, хотя я все время пытаюсь игнорировать это и идти дальше. Пробиваться. Закончу в октябре с инсталляцией и… – он указал на потолок выше, – это наследие. Я просто хочу оставить часть себя, которая будет что-то значить.

– Твое расписание… – сказала я, используя рукав в качестве платка, – теперь я понимаю. Но я не понимаю, почему ты оттолкнул всех друзей. Чтобы пощадить их? Тебе не кажется, что они предпочли бы решить сами? Ты не думаешь, что они захотят быть с тобой?..

– Я знаю, что это так, – сказал он, – мне пришлось сказать матери, что жить мне осталось всего несколько месяцев. Я должен смотреть, как мои семья и друзья отсчитывают минуты, которые могут провести со мной. Боль в их глазах, осторожные слова, объятия на прощание, которые длятся слишком долго. Я принимаю это от Оскара, Даны и Тани, я принимаю это от Тео и родителей… я принимаю это от них, потому что должен. Кто-то еще… я не смогу этого вынести. У меня есть свой круг общения, и это все. Я не хочу говорить об этом людям вне круга. Не хочу, чтобы они узнали. Я никого не впускаю…

– И все же, – сказала я, хватая ртом воздух, чтобы взять себя в руки, – появилась я.

– Появилась ты… – сказал Джона, его глаза блуждали по моему лицу, – поверь, я не хотел впускать тебя. Но это было как будто…

– Что? – прошептала я.

– Как будто у меня не было выбора, – сказал Джона, – я старался держать круг замкнутым, выстроил стены, придерживался графика… но ты все равно вошла, – он нежно смахнул слезу с моего подбородка, – ты тоже это чувствуешь, да?

Я молча кивнула.

– Утвердительный ответ.

– Кейс… – он покачал головой, запустил руки в волосы, борясь с собой, – я не хочу, чтобы ты прошла через… то, что должно произойти. Вот почему я вел себя как последний придурок сегодня вечером. Я видел, как ты раскрылась передо мной до конца, и я… я не могу допустить, чтобы это произошло с тобой.

Мы сидели молча. Люди проходили мимо нашего дивана, не обращая внимания на происходящее.

– Откуда они знают, что осталось четыре месяца? Как они могут рассчитать все так точно?

– Они могут знать. Хотя…

– Хотя что? – сказала я, хватаясь за это слово, как утопающая за обломки спасательного плота.

– Мне полагается делать биопсию каждый месяц. Так что они могут дать еще более точный прогноз. Но я перестал ходить.

– Почему? – прошептала я.

– Потому что это чертовски ужасная процедура, и она отнимает у меня сорок восемь часов. У меня слишком много работы в мастерской, чтобы терять столько времени. Во-вторых, мне не нужна биопсия, чтобы знать. Симптомы начнут проявляться.

– Какие симптомы? – спросила я.

– В основном усталость и одышка, – Джона поиграл с медицинским браслетом, – они уже у меня есть, немного. Я больше не могу бегать или ходить в спортзал, как раньше. Но когда я начну уставать от мелочей или мне будет трудно отдышаться без видимой на то причины, я буду знать. До этого момента мне не нужно отсчитывать дни.

Искра надежды, крошечное пламя в штормовом ветре, вспыхнула в моем сердце.

– Значит… на самом деле ты не знаешь. Даже не представляешь, насколько плохи – или не плохи – кардио… все дело в болезни. Может быть, это прекратилось. Может быть, лекарства, которые ты принимаешь, действуют.

– Не надо… – сказал он.

Но меня было уже не остановить.

– Ты как кот Шредингера. До тех пор пока ты не сделаешь еще одну биопсию, крышка на коробке закрыта. Ты мог бы жить долгое время. Годы. Счастливо и в незнании.

Он слегка улыбнулся.

– Неведение – блаженство, верно? Но у меня нет ложной надежды, и я не хочу, чтобы была у тебя. Я не отрицаю очевидного, но и не мучаю себя неизбежностью. Понимаешь разницу?

Я кивнула, и он взял меня за руку. Его пальцы обхватили мои и крепко сжали. Его рука… сильная и твердая. Шрам от ожога на подушечке большого пальца, несколько царапин… но в остальном он здоров. Он должен быть здоров…

– Я пытался убедить себя, что врачи ошибаются, – сказал Джона, – но я не могу отвернуться от правды. Я не лишен надежды, но реалистичен. Возможно, они ошибаются. Но, вероятно, нет. Это мой итог.

– Но что, если они ошибаются? А что, если…

Он покачал головой.

– Все, что я могу делать, это жить изо дня в день… я принимаю дополнительные лекарства, чтобы попытаться замедлить процесс. Я сделал свою строгую диету еще более строгой, и я сплю в кресле вместо кровати. Все, что угодно, лишь бы выжать еще немного времени, чтобы закончить работу и увидеть открытие выставки.

Его улыбка была нежной и тихой, а голос дрожал, когда он говорил.

– Ты либо будешь поддерживать со мной связь, либо нет. Если да, я буду рядом. А если нет, я пойму. Я обещаю, что пойму. Ладно? Я собиралась привести еще какой-нибудь аргумент, но у меня ничего не осталось. Я резко выдохнула. – Можно как-то задокументировать, что я прошла через этот разговор без выпивки или сигареты?

Он расхохотался, и наши взгляды встретились, на мгновение, на один удар сердца, а потом мы оказались в крепких объятиях друг друга.

– Джона… – прошептала я.

– Я знаю.

– Я не… я не могу…

Он нежно покачал меня.

– Я знаю.

Мы оставались там долго, пока Джона не сжал меня в последний раз и не обнял за плечи.

– Давай вернемся. Уже поздно. Мы немного поспим, и утром…

– Джимми приедет, чтобы отвезти меня в аэропорт, – сказала я, – что же мне тогда делать?

– Ты пойдешь с ним. Поговоришь с Лолой. И решишь, либо остаться с группой, либо подумаешь, как уйти, если это то, что тебе нужно. Ты найдешь способ.

– А как насчет тебя?

– Не беспокойся обо мне.

Я резко взглянула на него.

– Поздновато для этого, приятель.

Я не сказала «хорошо». Ни одна часть этого разговора не была «хорошей». Мой разум еще не успел осознать все; у меня еще было достаточно слез, которые предстояло выплакать, но сейчас я чувствовала себя опустошенной и онемевшей. Мы вышли из «Белладжио» рука об руку, из-под стеклянного сада, который никогда не завянет и не умрет.

Мы вернулись к нему домой. Не говоря ни слова, я сложила подушки на кровати так, чтобы он мог лежать под наклоном, и свернулась калачиком рядом с ним. Я поняла, почему он не рассказал всем о своем положении. Такая боль выходила за пределы личного. Она жила глубоко, под всем поверхностным, и притягивала. Это сокращало расстояние.

Мы лежали рядом, я положила голову ему на грудь.

– Это больно? – прошептала я.

Рокот его голоса в моем ухе был сонным:

– Нет. Я в порядке.

– Сейчас что-нибудь болит?

– Нет, Кейси, – Джона погладил меня по волосам и крепче прижал к себе, – сейчас ничего не болит.

Его грудь поднималась и опускалась, его сердцебиение под моим ухом было сильным и ровным. Во мне вспыхнула надежда, чтобы гореть всю ночь напролет.

Глава 17. Кейси

Я выглянула в окно и увидела черный седан, въезжающий на стоянку комплекса Джоны. Джимми Рэй вышел из машины, прислонился к крылу и закурил сигарету. Я повернулась к Джоне, стоящему у кухонной стойки.

– Он здесь, – сказал я.

– Окей.

– Я должна идти, – сказала я, пытаясь собраться с силами для решения, которое мне предстояло принять. Прошлой ночью я заснула, плавая в надеждах, и проснулась с ощущением морской болезни. Откровение Джоны обрушилось на меня, как ураган, завывающий теперь в моей голове. Прошлой ночью, казалось, я знаю, что делать. Сегодня утром я не понимала, что происходит, и не верила, что смогу быть достаточно сильной ради кого-то. Группы, Джоны или даже самой себя.

Я была уверена только в одном: если я не продолжу тур, пытаясь одновременно разобраться в своей ситуации, молоток закона обрушится на меня за нарушение контракта, и у меня не останется никаких вариантов.

Я отвернулась от окна.

– Пора идти.

Джона мягко коснулся моего плеча.

– Я провожу тебя.

Он отнес мои сумки на стоянку, где Джимми нетерпеливо ждал, жара была невыносимой и заставляла его волноваться еще больше, чем обычно. Я наклонилась ближе к Джоне.

– Не хочу прощаться, пока он смотрит.

– Я тоже.

– Мне нужна еще одна минута, Джимми, – крикнула я, мой голос был хриплым от слез. Джимми посмотрел на часы и что-то пробормотал, когда Джона поставил сумки на край парковки.

Мы подошли к маленькому дворику, и я заметила, что Джона одет в легкую куртку, хотя температура, должно быть, зашкаливала за тридцать семь градусов. Он вытащил из кармана коробку размером с софтбол и протянул мне.

– Прощальный подарок, – сказал он с дрожью в голосе. Я взяла коробку и открыла ее. Солнце отражалось от стекла, и слезы застлали мне глаза. Это был флакон духов, законченный и совершенный. Изящные ленты фиолетового и индиго кружились вокруг маленького флакончика. Горлышко в виде плоского круга, а пробка из красивого прозрачного мрамора. Я подняла его, позволяя солнцу осветить пустоту внутри. Нет, там не пусто, подумала я. Там живет дыхание Джоны. Боясь уронить, я положила флакон обратно в коробку и прижала ее крепко к груди. Я посмотрела на него снизу вверх.

– Я боюсь, – прошептала я, – боюсь, если я уйду, то сама себя подведу. Если я останусь, то подведу группу. И тебя. Ты сказал, что болтаться по больницам – это не дело для твоей бывшей подружки, но и не мое тоже. Я так боюсь, что подведу тебя, если останусь.

Его улыбка была такой милой и теплой, но в то же время печальной. Солнце с оттенком печали.

– Ты не можешь подвести меня. Потому что у меня нет никаких ожиданий, Кейси. Только дружба, столько, сколько ты готова ее мне дать.

– Я не знаю, что делать.

– Узнаешь, – сказал Джона, – найди комнату в соседнем доме или гостинице, подальше от группы. Закрой дверь и запри ее, и в тишине спроси себя, что ты действительно хочешь сделать. Ты, Кейси Доусон. Чего ты хочешь для себя? Не думай ни обо мне, ни о Лоле, ни о Джимми, ни о ком другом. Только ты.

Чего я хотела? Я думала, что знаю, но могла ли я вернуться сюда? Смогу ли я найти в себе силы постоять за себя? И если я это сделаю, как быстро пролетят эти четыре месяца? Буду ли я в состоянии смотреть, как Джона?.. Я вздрогнула, не желая закончить эту мысль, и трус во мне прошептал, что у меня не хватит мужества.

– Контракты почти невозможно разорвать, – сказала я, – могу застрять, несмотря на то, что захочу уйти.

– Может, и так. Но если это действительно то, что тебе нужно, ты сможешь, – он подошел на шаг ближе, – береги себя, ладно? Прежде всего, будь в безопасности.

Я кивнула и прислонилась к нему. Он обнял меня, и я уткнулась лицом ему в грудь, глубоко вдыхая. Я хотела взять с собой немного Джоны, ту часть, которая помогла бы мне успокоиться, утихнуть и утешиться.

Мы вернулись на стоянку, где Джимми расхаживал перед седаном и поправлял воротник рубашки.

– Господи, котенок, я умираю здесь. Пойдем уже. Мы должны быть в аэропорту через два часа.

Они с Джоной пристально смотрели друг на друга, пока водитель седана забирал мои сумки и укладывал их в багажник. Водитель распахнул передо мной дверцу, и Джимми жестом пригласил меня сесть.

Джона ткнул пальцем в Джимми.

– Ты позаботишься о ней.

– Конечно. Мы нашли совершенно новый разогрев, как и обещали, – улыбка Джимми была яркой и фальшивой, – я забочусь о своих девочках. Они для меня как дочери.

Джона поднял бровь, и его взгляд стал ледяным. Джимми кашлянул.

– Не бери в голову, – сказал он, забираясь в машину, – нам нужно придерживаться расписания.

Я снова повернулась к Джоне. Он смотрел на меня сверху вниз, и наши глаза встретились. В следующее мгновение я уже стояла на цыпочках и прижималась губами к его губам. Он издал какой-то звук, словно от боли, и я почувствовала ответную боль в груди. Я отстранилась, прежде чем нежный поцелуй превратился в обещание, которое я не смогла сдержать.

Я повернулась, села в машину и больше не оглядывалась. Даже не помахала.

Я не была готова попрощаться.

Глава 18. Кейси

Дом Саммерлин был просто мусоркой. Я стояла в центре комнаты, глядя на беспорядок. Сигарета догорала на ковре, остатки косметики валялись в раковине, не поддающиеся идентификации пятна на полу.

– Я собрала для тебя вещи, – сказала Лола, стоя у двери.

Я подпрыгнула, мое сердце бешено колотилось.

– Ты меня напугала.

У меня сдавали нервы. Я села на неубранную кровать и разгладила одеяло, как будто это могло помочь.

– Это место – настоящая катастрофа.

Лола пожала плечами.

– Вот для чего нужны залоговые депозиты, – она скрестила руки на груди, – так… ты с нами?

– Я здесь, не так ли?

– Ты с нами, с нами ли ты? Группа зовется группой не просто так. Нам нужно быть одним целым. Ты готова к этому сейчас?

Я пожала плечами, не глядя на нее.

– Конечно.

Я услышала, как Лола вздохнула и переступила, стукнув каблуками.

– Это тот самый парень? Водитель лимузина?

– А что с ним?

– Он что, еще один Четт? Еще один парень, который будет развлекаться с тобой бог знает сколько лет? Потому что, честно говоря, Кейси…

– Он умирает.

Лола уронила руки.

– Что значит, он умирает?

Я уставилась на нее, качая головой. Она вздернула подбородок.

– Ты имеешь в виду, реально умирает?

Я молча кивнула.

– Рак?

– Сердечная недостаточность. Медленная сердечная недостаточность.

«Медленный сбой, который заберет его, охренеть, как быстро…»

– Черт, – Лола села рядом со мной на кровать, – милая, мне так жаль, – она обняла меня, а я почти ничего не почувствовала, – ну, ты же встретила его в пятницу вечером, верно? Или в субботу утром? Когда ты пришла в себя на его диване?

– Да, а что?

– Так что… хреново, что он болен, но ты знаешь его всего четыре дня. Если что…

Я моргнула, глядя на нее.

– И что же?

– Просто хочу сказать, что ты узнала о его состоянии до того, как слишком сильно привязалась. Меньше всего тебе хотелось бы связываться с кем-то, кто не может дать тебе будущего.

– Нет, – я вскочила с кровати, энергично тряся головой, – нет, ты не сделаешь этого!

– Не сделаю чего? Открою тебя глаза на реальность?

– Не станешь говорить о нем. Ты не знаешь, – я замахала руками, – неважно. Я не буду говорить с тобой о нем. Или об этих четырех днях. Они мои. Так что давай… черт, пойдем уже. Нам нужно успеть на самолет.

– Рада это слышать, – раздался голос у двери. Джинни прислонилась к косяку, скрестив руки на груди поверх черной рубашки с рисунком посередине. Она откинула прядь темных волос с глаз.

– Ты готова присоединиться к нам?

– У нас все в порядке, Джинни, – сказала Лола, глядя на меня мягкими от сострадания глазами, в которых читалось и жесткое «не испорть все». – Она готова. Верно? Ей нужен был небольшой перерыв. Какое-то время, чтобы остыть. В этом нет ничего плохого.

– Да, я отдохнула, – сказал я, – теперь я готова.

– Хорошо, – ответила Джинни.

Когда я протиснулась мимо нее, она бросила пустую угрозу, которую использовала против меня с тех пор, как я присоединилась к группе:

– Ведь, знаешь, есть сотня гитаристок, которые готовы на убийство, чтобы оказаться на твоем месте.

Я пробормотала себе под нос:

– Правда?

В пятницу был первый концерт в Денвере, и я отыграла шоу трезвой. Сказать, что это была катастрофа, значит, ничего не сказать. Я запорола свое соло на «Talk Me Down», я опоздала на начало в трех разных песнях и сымпровизировала вступительные аккорды для «Taste This» в конце, забыв, что мы уже играли ее. Джинни пришлось остановить шоу и пошутить о раннем выступлении «на бис», стреляя в меня убийственным взглядом.

– Что за чертовщина, Кейси? – кричала она на меня в зеленой комнате, – ты уходишь и берешь отпуск на четыре дня, чтобы вроде как привести себя в порядок, а потом возвращаешься еще более чокнутой, чем раньше. Ты пытаешься нас погубить?

Вайолет и даже Лола ждали ответа.

– Мне очень жаль, – сказала я, – сегодня я была не в форме. Завтра я буду в порядке, обещаю.

Но я не была в порядке, во всяком случае, внутри. Мне удалось провести концерт на следующую ночь, не облажавшись, но в ту же секунду, когда он закончился, я налетела на тайник с алкоголем в зеленой комнате. От первого обжигающего вкуса виски меня чуть не стошнило. Второй был лучше. К пятому боль в сердце еще не совсем прошла, но была терпимой. Мы веселились в нашем отеле, с группой и пятьюдесятью ближайшими друзьями, толпились в люксах, которые снимал Джимми. У меня никогда не было клаустрофобии, но в ту ночь я ее почувствовала. Слишком много людей, слишком громко разговаривают, слишком много пьют. Дым от дури и сигарет висел в воздухе серой дымкой, а музыка была такой громкой, что я едва могла расслышать парня, висящего у меня на плече. Он был высоким, красивым в своем роде. Как гангстер. Его щетина оцарапала мою щеку, когда он наклонился. Не персонал и не часть команды. Может быть, друг звукорежиссеров. Или нет. Я не знала, кто он такой, и была слишком пьяной, чтобы это выяснять. Разве это имеет значение?

Он может быть кем угодно, и я могу быть кем угодно для него.

– Кто угодно плюс кто угодно равняется никто, – пробормотала я невнятно.

– Ты напрасно тратишь время, – рассмеялся он. Он наклонился, его влажное от водки дыхание коснулось моего уха. – Хочешь уехать отсюда?

– Да, – сказала я, – действительно хочу. Я действительно чертовски хочу уехать отсюда.

Он улыбнулся, прикрыв глаза, и пошел за мной. Я не хотела этого и отошла от него, слегка пошатываясь.

– Я пойду попудрю носик, – сказала я.

Это возбудило его еще больше.

– У тебя есть дурь?

– Мне надо отлить, – громко сказала я. Прошла мимо Джимми, Вайолет и Лолы, которые разговаривали и смеялись. Я пробиралась между людьми, чтобы меня не заметили. Миновав ванную, я поспешно вышла из номера и направилась в свою комнату.

От узора на ковре у меня закружилась голова. Я ожидала, что гангстер возникнет в любой момент позади, как будто это был плохой фильм ужасов, который я уже видела, и знала, что произойдет.

Я нащупала ключ-карту, открыла номер и практически упала внутрь. Захлопнув дверь, заперла ее на защелку. Силы покинули меня, и я скользнула вниз по двери, слезы текли по щекам. Я вытерла глаза, и тушь оставила полосы на тыльной стороне рук.

Даже через две комнаты я все еще слышал шум вечеринки. Я закрыла уши, уставившись на сумочку на коленях, и сотовый телефон выскользнул наружу. Я подняла его, начав пролистывать свои контакты, и нашла номер Джоны. Мой большой палец завис над кнопкой вызова, но не дотронулся до нее. Я не могла позвонить ему в пьяной истерике. Это взволновало бы его до глубины души, и что бы он мог с этим поделать?

Это было чертовски унизительно. Мы были разлучены столько же дней, сколько и были вместе, а я уже развалилась на части. Он, вероятно, закончил еще восемь частей своей инсталляции. Своего наследия. А я пьяная на полу гостиничного номера.

Я сбросила черные туфли на шпильках и с трудом поднялась на ноги, глядя на мини-бар. Распахнув его, схватила крошечную бутылочку чего-то коричневого и начала крутить крышку, готовая превратить ночь в забытье. Затем мой затуманенный взгляд упал на флакон духов. Прекрасный, совершенный сосуд с тонкими пурпурными лентами, закрученными по спирали вокруг центра. Я вытаращила глаза. Не было случайностью, что мое трезвое «я» поставило его на маленький шкафчик над мини-баром, вместо того чтобы оставить его в ванной с остальными моими духами.

Я поставила выпивку на стол, но не взяла флакон с духами. Джона сделал его для меня. Если я его сломаю, от него ничего не останется. Я сделала глубокий вдох, взяла бутылку воды из шкафа и плотно закрыла дверь. Нужно лечь спать.

За закрытыми веками мои мысли сливались в расплывчатом потоке: танцующая вода и свет, огонь и стекло, уродливый зелено-оранжевый плед на плечах. Я завернулась в одеяло и, наконец, уснула.