Текст книги "De Profundis"

– Мне нужен ответ, мадам Дюфрей…

Роксанна глубоко вдохнула, приготовившись отказаться. Но слова слетели с губ сами собой.

– Я возьму ее, – сказала она.

И поймала себя на том, что произнесла это, словно поднимая на аукционе цену на римский бюст.

– Очень хорошо, я одобряю ваше решение, – ответил адвокат, тоже заговорив голосом оценщика. – Я думаю, что эта новость скрасит последние дни мсье Пэриша, – зачем-то добавил он, словно предвещая фурор, который произведет приобретенная вещица в гостиной Роксанны.

Они условились, что Джон Гранье сообщит Роксанне о смерти Александра, и девочку передадут матери сразу после похорон. На вопрос, придет ли она на кремацию, Роксанна ответила утвердительно, о чем сразу же пожалела.

С этого дня Роксанна с крайней тревогой ждала смерти Александра. Каждый раз, когда звонил ее мобильный, сердце чуть не выскакивало из груди. Бессонница мучила ее сильнее, чем когда-либо, случались приступы пароксистической спазмофилии, каких не было уже много лет. Она поняла, до какой степени ее прежняя жизнь была чередой аморфных дней, проходящих в праздном и скучном оцепенении, и как она теперь жалела об этой жизни. Она поделилась своей мукой с Мехди, и мальчик попытался ее успокоить, сказав, что растить ребенка – дело нехитрое, что его мать одна вырастила девятерых и что он, Мехди, всегда готов помочь с кормежкой, прогулками и играми. В этом он считал себя спецом, мол, «помогал же мамаше с четырьмя младшими». Но Роксанна продолжала изводить себя, не в меру много курила и пила.

И день, которого она так страшилась, настал. Александр отдал богу душу в частной клинике на юге города, у которой был свой маленький крематорий. Времени с умершими от Эболы не теряли, и похороны были назначены в тот же вечер. Роксанна надела единственное оставшееся у нее платье, красное коктейльное платье, подарок Александра, чуть потертое в швах и широковатое в плечах теперь, когда Роксанна похудела. Цвет и глубокий вырез не очень подходили к случаю, но не идти же в старых рваных джинсах, и потом, Роксанна знала, что придется надеть поверх платья обязательный белый комбинезон. Она обогнула больничные корпуса. Богато одетые мужчины и женщины молча курили или беседовали вполголоса с серьезными лицами. На нее бросали неодобрительные взгляды; красное платье в этом скорбном месте было дурным тоном. Подумать только, что всего каких-то два года назад эта больница славилась своими достижениями в области пластической хирургии и пересадки органов. Перед Эболой все были равны. Новая кожа, подтянутый живот, синтетическое сердце или печень не давали вам никаких привилегий перед лицом болезни. Ей не было никакого дела, будь даже у вас новенькое тридцатилетнее тело на седьмом десятке. Роксанна готова была поручиться, что многие умирающие с радостью обменяли бы свою искусственную плоть на несколько лет, несколько месяцев, несколько дней жизни в старых, дряхлых телах.

В зале, где собирались близкие покойного, было всего три человека: мужчина лет сорока в отлично сшитом костюме, женщина азиатской наружности, толстая и безвкусно одетая, и маленькая девочка. Белокурая, очень кудрявая, она стояла к Роксанне спиной. Мужчина разговаривал с ней; оба смотрели в окно, на деревья в маленьком парке. Роксанна застыла на пороге зала. Мужчина обернулся и увидел ее. Он что-то сказал девочке, и та тоже повернулась. Они подошли к Роксанне. Мужчина протянул ей крепкую ладонь и представился: Джон Гранье. Стелла тоже протянула свою маленькую ладошку; Роксанна взяла ее в руку с опаской, будто это была змея. Она не нашла, что ей сказать, кроме «Здравствуй».

Стелла на приветствие не ответила. Она устремила на Роксанну очень светлый и острый взгляд, ничего определенного не выражавший. Этот взгляд пронзал, словно ледяной северный ветер, однако в нем не читалось злобы или даже суровости. Он был просто холоден и нейтрален, и эта-то нейтральность вызывала у того, на кого смотрели эти глаза, чувство, что он во власти природной стихии, лишенной намерений, эмоций, воли. Ветер не хочет вам зла: он ветер, вот и дует. Роксанна выпустила ручку Стеллы и бросила озадаченный взгляд на Джона. Тот отвел ее в сторону.

– Стелла почти не разговаривает.

– Почти не… Как это – почти не разговаривает? – переспросила Роксанна скорее досадливо, чем огорченно.

– Говорит, только когда это совершенно необходимо. Она была нема первые пять лет жизни, так сказал мне мсье Пэриш. Ее даже считали умственно отсталой, но все оказалось в норме. В пять лет она произнесла первое слово, сама.

– Какое же?

– Понятия не имею. Поймите меня правильно, я совсем не знаю Стеллу. Я пересказываю вам то, что говорил мне ее отец. Но он оставил вам письмо, и в нем, я уверен, вы найдете все сведения, которые могут быть вам полезны.

Гранье снова говорил, как оценщик на аукционе, рекламирующий свой каталог. Она ли, подумалось Роксанне, установила между ними этот тон во время их первого телефонного разговора, или такова была у Гранье манера изъясняться, что он заговорил о Стелле на аукционном жаргоне, кстати, хорошо ей знакомом. Гранье был не лишен привлекательности: высокий и стройный, с ироничным выражением лица, которое нравилось Роксанне, и казалось, что ему было приятно слышать ее по телефону, а теперь и видеть: ее не могла обмануть его манера скользить по ней взглядом с деланым безразличием.

– Идемте, наденем обязательные комбинезоны, – прошептал он, наклонившись к самому ее уху. – Церемония вот-вот начнется.

Они оделись и вышли в просторный девственно-белый зал, где прощались с покойным. Роксанна уже привыкла к таким экспресс-похоронам: во избежание заражения надо было отправить тело в печь как можно скорее. В таких условиях было практически невозможным присутствие родственников, живших далеко. Впрочем, у Александра было мало родни в пору его женитьбы на Роксанне. Теперь, должно быть, осталось еще меньше.

В зале их было шестеро, и началось мини-шоу, смахивавшее на короткую версию «Космической одиссеи 2001». Можно было представить, что гроб, упакованный в черный с блеском герметичный футляр, играл роль таинственного монолита, к которому обращены все взгляды, все безмолвные вопросы и который один в конечном счете узнает ответ на загадку истории.

Служащий похоронного бюро сказал несколько слов, ужасающих в своей банальности; среди них были «страдания, перенесенные с беспримерным мужеством», «наконец обретенный покой», «последний путь в неведомое» и прочие клише того же рода. Голос, доносившийся из-под шлема, снабженного микрофоном, звучал совсем как у космонавтов в кино, свистящий и прерываемый потрескиванием помех. Потом в тишине зазвучала музыка. «Мизерере» Аллегри. И в то время как хор юных голосов выводил мифические ноты, появилась голограмма – изображение Александра в натуральную величину. Он походил на того мужчину, которого Роксанна знала десять лет назад: авантажный сороковник, тело спортсмена, лицо с правильными чертами, красивое чуть суровой красотой. Не вмешайся Эбола, Александр, вероятно, таким бы и оставался всю жизнь. С некоторых пор богатые люди больше не старели или совсем чуть-чуть, и медицина обещала им в самом скором времени бессмертие. Изображение Александра улыбалось, как будто он улетал на Сейшелы. Проблема с этими проекциями была в том, что им еще не придумали занятия; Александр стоял, опустив руки, как бы не зная, что делать. Наконец он повернулся и, съежившись, исчез с шипением перегретого тостера. Роксанна посмотрела на фигурку Стеллы, неподвижную в белом комбинезоне. Невозможно было разглядеть, в каком состоянии ребенок. Роксанне был ненавистен этот момент, но в то же время ей хотелось, чтобы церемония никогда не кончалась. Она умирала от страха, так пугала ее перспектива остаться наедине с «северным ветром».

Когда гроб медленно уехал за раздвижные двери, которые открылись, как челюсти, чтобы проглотить его, все снова отправились в раздевалку, чтобы снять комбинезоны. И вышли в тот же маленький зал с окнами в парк. Роксанна уже успела коротко поздороваться с толстой азиаткой, которая была в зале, когда она пришла. Теперь она решила познакомиться с ней поближе. Женщина была няней Стеллы три года. Возможно, она привязалась к ней, возможно, это было взаимно… Судя по тому, что видела Роксанна сегодня, это трудно было предположить, но, даже если они и не были неразлучны, попытаться стоило. Роксанна подошла к женщине, которую, как сказал ей Гранье, звали Маи и приехала она с Филиппин.

– Вы, должно быть, потрясены случившимся, – начала Роксанна, пустив в ход свой роковой взгляд, тот самый, от которого сломался Марко. – А Стелла, – продолжала она, – вы ведь ее, можно сказать, вырастили, и ей предстоит расстаться с вами… Послушайте, я бы хотела вам кое-что предложить. У меня нет средств Александра, увы, но я могла бы нанять вас на пару дней в неделю, чтобы вы занимались Стеллой. Что скажете?

Невыразительное лицо Маи оставалось бесстрастным на протяжении всего этого монолога. Когда Роксанна закончила, она робко улыбнулась и проговорила пару слов на смеси английского и своего родного языка. Гранье поспешил ей на выручку.

– Маи не говорит по-французски. Только чуть-чуть по-английски и по-филиппински. Но все равно то, что вы ей предлагаете, невозможно. Ее уже наняли Мертенсы, у них трое детей. Мсье Пэриш договорился с ними перед смертью. Их няня умерла от Эболы.

Ну разумеется, эта бедная женщина не говорила по-французски. Будь они из Южной Америки, Африки или Азии, ни одна из этих нянек по-французски не говорила. Они годами служили белым и не разговаривали. Растили их детей, не имея возможности изъясниться на их языке. И всем было на это плевать, хозяевам, потому что они утратили само понятие о воспитании и, в сущности, уважали свое потомство не больше, чем свою прислугу; а прислуге, потому что она годами работала на европейцев, как отбывают тюремный срок. Нельзя было требовать от них веселья, когда собственные дети, один или несколько, ждали их дома, и ожидание могло затянуться на долгие годы. Роксанна все помнила, но наивно полагала, что Александр не совершил этой ошибки – взять в дом женщину, которая не сможет общаться с его дочерью и с ним самим. Они говорили об этом, когда Стелла родилась. Александр хотел нанять европейку, образованную и с хорошим французским, пусть даже придется платить намного дороже. И где были теперь его благие намерения? Надо ли удивляться, что Стелла почти не разговаривает, – почти! Роксанна покосилась на малышку: та сидела смирно, глядя прямо перед собой, и казалась глухой ко всему, что ее окружало, погруженная в свою внутреннюю пустоту.

Пора было возвращаться в свои пенаты. Роксанна пожала руку Маи, потом Гранье. Он задержал ее ладонь в своей. Ему надо было передать ей письмо, которое находилось у Александра с вещами Стеллы. Гранье предложил отвезти их обеих в Фор-Жако, а оттуда они возьмут такси. По центру города он давно не ездил. Он надел маску, Стелла тоже. Увидев, как Роксанна выходит без защиты, Гранье усмехнулся:

– Ваши друзья, должно быть, считают вас этакой бунтаркой, «горячей головой». А на мой взгляд, это ребячество и безответственность.

– Меня не интересует, что вы думаете, мсье Гранье, – ответила она с улыбкой.

Молча они добрались до Фор-Жако и въехали в роскошный compound[6]6
   Охраняемый жилой квартал, в частности в странах, где идет гражданская война. Примеч. авт.


[Закрыть], где у Александра была вилла. Вооруженные до зубов охранники, сторожившие вход, выглядели усталыми, апатичными. Автоматы они держали неловко, как будто стеснялись, находя их безобразными и громоздкими, в чем с ними, пожалуй, можно было согласиться. Но если военные начинают тяготиться своим оружием, значит, неладно что-то в Датском королевстве. Эти парни были фламандцами, которым плохо платили за защиту вымирающего вида, богатых валлонцев.

Здание было огромное, претенциозной и негармоничной архитектуры, украшенное снаружи и внутри современными вещицами – то ли произведениями искусства, то ли инструментами для управления сложной межпланетной деятельностью. Все было девственно-белым. Роксанна прикрыла глаза от яркого света, лившегося в гигантское, во всю стену, окно. Стекло тотчас потемнело по всей поверхности. Домашний компьютер работал на совесть.

Два больших чемодана от Вюиттона гордо стояли в центре гостиной – ну просто реклама престижной марки, как в магазине. Но вид у них был унылый и скорбный: в них были вещички, которые Стелла увозила отсюда навсегда, не все ее вещи, конечно, но основное. Основное, что было у Стеллы, важная часть жизни Стеллы за все годы в этом доме была здесь, в идеальном порядке, уложенная в два чемодана. Ни лишней сумки, ни плюшевого медвежонка, подушки, большой игрушки, которую было бы трудно упаковать. Ничего, только два изысканно-строгих чемодана, одиноко стоящих в этой фантастической декорации.

Гранье был в кухне, где наполнял два стакана шотландским виски двадцатилетней выдержки. «Ну вот, – подумала Роксанна, – начинаются брачные танцы». Он протянул стакан Роксанне и поднял свой.

– За вашу новую жизнь, – сказал он, улыбаясь уголком рта.

Потом обратился к компьютеру:

– Джана, что-нибудь классическое, вечное, что-нибудь…

Зазвучал голос Джесси Норман. Известный романс Рихарда Штрауса. Они попали прямиком в розовый романчик. Роксанне хотелось немедленно покинуть это место, но от стакана старого чистого солода не так легко было отказаться. Они чокнулись, и на этот раз она не осушила стакан залпом, а посмаковала один глоток янтарной жидкости. Боже, как это было чудесно! Она почти забыла вкус за все эти годы, когда пила сивуху. Пришлось признаться себе, что забыла она и то, каково быть под взглядом мужчины вроде Гранье. Не стоило вспоминать о симуляции в постели, но и без того редкие мужчины, с которыми она общалась, были грубы, невоспитанны, без малейшего изыска. Некоторых она хотела по этой самой причине, и желание это всегда рождалось из удовольствия превосходить их интеллектуально.

Роксанна обнаружила, что ее стакан пуст. Гранье тоже это заметил и налил ей еще. Чуть враскачку, очень продуманной походкой он обогнул центральную стойку и подошел к ней. Роксанна ожидала, что он скажет что-нибудь слащавое вроде: «Вы очень красивы в этом платье, Роксанна», и именно это он сказал. Роксанна: второй раз он произнес ее имя. Все давно называли ее только Рокси. Рокси – имя для поп-старлетки, кассирши из супермаркета, спекулянтки «дурью» и фальшивыми лекарствами, какой она и была.

– Вы думаете, что оно вам больше не идет, что вы – женщина, не созданная носить такое красное платье. Вы ошибаетесь.

Роксанне захотелось дать ему пощечину. Потому что он был прав. Ей вдруг стало стыдно. Она почувствовала себя уродливой и костлявой в этом декольте, приоткрывавшем ее маленькие груди: они жалко прятались, вместо того чтобы гордо выпирать, как прежде. Гранье положил руку ей на бедро. Роксанна не противилась. Не могла же она, оставив его, сходить в ванную и подправить грудь, как подправляют макияж. Сойдет и так, решила она.

Рука продвигается к ягодицам, но по пути почтительно задерживается на пояснице, как это делают руки хорошо воспитанных мужчин из определенного круга. Те, к которым привыкла Роксанна, набрасываются на ее зад неистово, чисто дети, порой это даже трогательно. Другая рука Гранье прокладывает путь под ее волосами и скользит по затылку; это очень приятно, даже больше, чем приятно… Желание поднимается грубо, яростно, и у нее вырывается тихий вскрик удивления и удовольствия. От этой ласки, такой глупой, парни, которых она приводит к себе, почти никогда так не делают. Это тоже изыск, она забыла, до чего это приятно, как и вкус старого чистого солода. Рука, занимающаяся ягодицами, спускается очень медленно, вот она добралась наконец до самого низа, туда, где плоть такая нежная, дряблая у иных женщин, но не у Роксанны. Ягодицы – ее гордость. Пусть он щупает их, пусть мнет, как хочет, законник. Она не возражает. Губы Гранье на ее шее, они нежные и крепкие одновременно, почти идеальные. Рот адвоката покрывает ее горячими влажными поцелуями и добирается наконец до ее губ. И так прекрасно, так долго, так совершенно синхронно сливаются их губы, языки, дыхание. Нечасто первый поцелуй приводит вас в такое состояние. Может быть, еще и потому, что на самом деле Роксанна хочет этого поцелуя уже несколько часов, с маленького зала в крематории, когда Гранье повернулся к ней, такой безупречный в своем дорогом костюме в тонкую полоску. Роксанна вдруг замечает, что стоит неподвижно, свесив руки вдоль тела, как кукла или целка-недотрога. Что подумает о ней этот умелый мужчина, так изысканно ее тискающий? Но ей не хочется ничего делать, только стоять вот так, расслабившись, принимая ласки и поцелуи. Но не так это происходит обычно между мужчиной и женщиной, когда они впервые вместе. И она решается погладить ему затылок одной рукой, а другую запускает между ног, но без особого убеждения. Ей не хочется оказаться сразу с пенисом в вагине, лучше пусть он еще ее трогает, целует в затылок, сюда, да; сюда, еще, и сюда, под плывущую музыку Штрауса… Но Гранье явно не намерен ждать. Он уже спустил брюки и задирает ей платье. Больше потому, что она не хочет заканчивать так скоро, чем из уважения к ребенку, Роксанна чуть отстраняет Гранье и говорит:

– А Стелла? Что, если она сейчас войдет?

– Вы правы, – шепчет мужчина. – Идемте.

Ей нравится, что он продолжает говорить ей «вы», после того как потискал ее ягодицы. Он ведет ее в соседнее с кухней помещение, большую белую прачечную такого же межгалактического вида. Дом Александра – это, должно быть, большой корабль, готовый отчалить в космические пространства в день, когда все станет совсем плохо. Но никто об этом не знает, кроме Александра, а он умер.

Гранье подталкивает ее, целуя, к стиральной машине. Приподнимает, помогая сесть, раздвигает ей ноги и входит в нее. Как в масло. Она бы предпочла, чтобы это не было так легко, чтобы ему пришлось ее подготовить, пальцем, может быть, ртом, но, наверно, она слишком многого хочет. Войдя в нее, Гранье становится похож на большинство мужчин, с которыми она спала. Проникновению почти всегда не хватает чего-то нечаянного, нежданного, думает она, пока он движется взад-вперед в размеренном и уже скучном ритме. Она не находит слов, чтобы выразить свое разочарование. Почти всегда этому недостает… слияния? Да, вот именно, слияния. Всякий раз у нее это чувство, что две сущности никак не могут встретиться, мечутся, каждая в плену у себя самой, своей неспособности соединиться с другим. Как жидкости, которые никогда не смешаются, потому что их молекулы не созданы для этого.

Роксанне хочется, чтобы это кончилось. Нет ничего лучше, чем изобразить оргазм, желательно экстравертированный. Ускорить темп. И она делает это так же талантливо, как дурит своих клиентов. Она королева лжи и притворства, богиня отвлекающего маневра. Мужчина кончает, не особенно мощно. Он тут же выходит, убирает пенис, застегивает брюки. Вот и все. Роксанна надевает трусики, одергивает платье. Ей неприятно ощущать сперму, пропитавшую ткань, на половых губах и на ляжках. Гранье не надел презерватива. И он еще возмущался, что она не носит маску! Как бы то ни было, риска залететь нет: Роксанна удалила репродуктивные органы после рождения Стеллы. Они уже снова в кухне.

– Я налью вам последний на дорожку?

Роксанна не обращает на него внимания. Она смотрит на большую магнолию в цвету за окном. Музыка смолкла. Но аккорды еще звучат в голове Роксанны. Последние аккорды этой сумеречной музыки, которые сопровождали их смешную сексуальную карусель и отхлынули в омут тишины, оставив их наедине с их одиночеством. Мужчина что-то сказал. Он что-то сказал. Что он там говорит со своей неизменной полуулыбкой? Я сожалею, это было грустно. Так хорошо начиналось, вы и я, мы могли бы сделать это красиво и от души. Но я полный ноль, я взял вас, как животное, оставив нас обоих одинокими и ничтожными. Простите.

– Простите?

– Последний стаканчик?

– Нет, спасибо. Мне пора.

– Как хотите. Я вызову такси.

Пока он звонит, Роксанна выходит в гостиную. Тут же, как по волшебству, появляется Стелла, следом за ней Маи, она несет пальтишко от Барберри и кладет его на кресло рядом с малышкой. Стелла стоит возле чемоданов. Взгляд устремлен далеко, в сад. Кажется, что она совершенно отключена от всего, что ее окружает, и от себя самой.

Роксанна вспоминает о письме и возвращается в кухню, чтобы попросить его у Гранье. Тот достает его из кармана пиджака. Это простой белый конверт, из дешевой бумаги, имя Роксанны написано на нем большими буквами. Звонят. Это такси. Стелла машинально поворачивается и направляется к Маи, которая ждет, стоя в углу, точно бонна восемнадцатого века. Девочка целует ее, перекидывает пальтишко через руку жестом банковской служащей из Сити, потом подходит к Роксанне и берет ее за руку, так же машинально. От прикосновения мягкой и пухлой ладошки у Роксанны возникает неприятное ощущение – будто она держит новорожденного мышонка, слепого и голого. Роксанна прощается с Гранье и Маи, и они уходят.

Роксанна!

Нет нужды тебе знать, почему я тебе доверяю. Мое решение абсурдно, совершенно безрассудно, после того как ты нас покинула. Оно тем более безумно, что сегодня я знаю, как ты живешь. Даже теперь, на пороге смерти, я так и не смог объяснить себе, что побудило меня поручить тебе Стеллу. Я отчаялся и уже не пытаюсь.

Ты теперь с нашей дочерью, которая смотрит на тебя своими ледяными глазами или как будто вовсе не замечает твоего присутствия. Тебе, должно быть, не по себе, страшновато или даже досадно. Вы, надо думать, в твоей квартирке под крышей в квартале Миним. Ты знаешь от Джона Гранье, что Стелла не любит разговаривать, что первые слова она сказала в возрасте пяти лет. Я показывал ее всевозможным врачам и психотерапевтам. Ни один не смог поставить точный диагноз. Ни аутизма, ни дисфазии, ничего у нее не распознали. Стелла странная, и ее отношение к жизни практически недоступно пониманию. Со мной у нее иногда случаются внезапные порывы нежности, но это бывает редко и ненадолго. Она никогда не была по-настоящему привязана ни к одной из своих нянь. Ни к кому, кроме меня. Стелла пошла в школу, как только заговорила. Там у нее никогда не было друзей, но другие дети принимали ее и не обижали. Она, как правило, отказывалась отвечать на уроках, но исправно делала письменные задания. Она умеет читать, писать и считать и, похоже, не отстает в умственном развитии. Иногда она объясняется жестами. Это ее собственный язык, очень логичный и внятный, ты его быстро выучишь. Я мог бы написать о ней множество страниц, но я слишком устал для этого и даже не уверен, что тебе это поможет. Не стану скрывать, я долго считал проблемы со Стеллой следствием того факта, что ты нас оставила. Это было удобно, снимало с меня бремя ответственности. Но сегодня я уже не знаю, что думать.

Может быть, если вы обе останетесь живы, вам однажды удастся пролить свет на личность Стеллы. Я верю в это, и мне легче готовиться к смерти. Я совершенно уверен, что прав, поручив ее тебе. В конце концов, ты ее мать, и это, думается мне, единственное, что сегодня имеет значение.

Я целую вас обеих и желаю вам удачи.

Александр.

Так. Звучит не очень обнадеживающе. Восьмилетняя девочка, которая умеет говорить, но не хочет по непонятной причине, изъясняется жестами, когда ей вздумается, не привязана ни к чему и ни к кому, кроме отца, да и то в пропорциях, остающихся загадкой. Совершенно непроницаемая девчонка со своей неизвестной матерью. Роксанне вспомнились статуи, изображающие Неизвестного солдата, образ войны 1914 года, символизирующий всех солдат, павших на фронте. Двадцать первому веку следовало бы воздвигнуть памятник Неизвестной матери. Ни одна эпоха не знала такой нехватки матерей, по самым разным причинам. Было как минимум три категории неизвестных матерей – мученицы, жертвы и стервы. Мученицы умирали до срока. Жертвы бросали ребенка, слишком рано появившегося в их жизни или рожденного от изнасилования, что было главной причиной оставления. Женщины же из последней категории, к которой принадлежала Роксанна, попросту бежали с корабля, из трусости, из отвращения к жизни и к себе самим. И последних становилось все больше, из всех мест и всех культур, от бедных деревень Индии до роскошных гетто Калифорнии. Материнский инстинкт медленно угасал у рода человеческого.

Роксанна пошла в кухню приготовить подобие обеда. К приезду Стеллы она накупила уйму полуфабрикатов. Она достала из морозильника две пиццы и поставила их в духовку. Ждала и курила. Ей не хотелось возвращаться в гостиную, сидеть рядом с безмолвной девочкой. Она могла бы взять «Большие надежды», открыть на том месте, где остановилась вчера, когда Пип, герой, присутствует на похоронах своей несносной сестры, которая якобы воспитала его «своими руками», криводушное создание. У Пипа не было матери, но он общался, был забавным, ловким, трогательным, идеальным мальчуганом, которого даже самая бесчувственная мать приняла бы в объятия с радостью. Почему же Роксанне не достался в наследство Пип вместо этого бесплотного существа, леденящего до костей? Духовка звякнула, это означало, что пиццы готовы. Роксанна выложила их на две мало-мальски чистые тарелки и понесла в гостиную. Круглый столик, служивший письменным столом, был уже очищен от бумаг, и Роксанна поставила на него тарелки рядом с двумя стаканами воды, принесенными заранее.

– Стелла…

Девочка медленно подняла на нее глаза. Нет, все было скверно. Роксанне хотелось ударить девчонку, лишь бы ее лицо переменилось, лишь бы появилось на ее мраморных чертах выражение, все равно какое, пусть даже боли или непонимания. И тут что-то возникло в водянистом взгляде малышки: какой-то свет промелькнул в нем. Только на миг, и глаза вновь стали гладкими и холодными. Почувствовала ли девочка приступ ярости, сотрясавший изнутри Роксанну? Стелла поднялась и села за стол. Она начала есть, и ничего в ее движениях, в ее манере жевать не говорило о том, голодна ли она, нравится ли ей еда или нет. Александр лопухнулся: его дочь была не человеческим существом, но андроидом. Или злая фея сыграла злую шутку с несчастным одиноким отцом: украла его ребенка, настоящую Стеллу, из колыбели и подменила ее клоном, лишенным всяких чувств. Роксанна не могла позвонить Гранье и сказать ему: «Я передумала. Мне подсунули негодный товар. Стелла не девочка. Нет, нет, уверяю вас. Она что-то другое, я не знаю что, но другое».

Обед закончился, как и начался, в унылой атмосфере. Роксанна посмотрела на часы на мобильнике. Скоро придет Мехди. Они должны были доставить товар одному типу в Схарбеке[7]7
   Схарбек – одна из девятнадцати коммун Брюссельского столичного региона в Бельгии.


[Закрыть]. Но Роксанна пойдет одна, а Мехди останется со Стеллой. Когда в квартире раздалось пронзительное дребезжание старого звонка, Стелла и бровью не повела; она не отрывалась от своего аватара в дурацкой игре на планшете, Apple «Friend» последней модели; машина постоянно предлагала ребенку всевозможную деятельность в зависимости от его психологического состояния. Без передышки. Роксанна подозревала, что даже ночами Стеллу преследует голос Френда, поющий по-английски или по-китайски, чтобы малышка не просто спала, а учила языки.

Неистовый Мехди ворвался в квартиру. Он прыгал, как блоха, а лицо его подергивалось сильнее, чем когда-либо. Боясь, что он напугает ребенка, Роксанна задержала его на несколько секунд в кухне, чтобы успокоить. Она сообщила ему, что он может приступить к своим обязанностям бебиситтера сегодня же вечером. Уголки губ Мехди вдруг опустились, как у грустного клоуна. Они так не договаривались, и «нет речей», чтобы он отпустил Роксанну одну, как собаку, к этой скотине Бэтмену. Этот Бэтмен был психопатом, работавшим в костюме знаменитого американского героя. Никто никогда не видел его лица, и он нюхал и колол столько всевозможной пакости, что думал, будто умеет летать. Он уже сообщил в видео, выложенном в Интернете, что скоро совершит этот подвиг с Южной башни. Кто-то, заверивший его однажды, что, в отличие от Супермена, Бэтмен не летал, получил нож между глаз. Больше никто не смел перечить его фантазму. Вряд ли о нем кто-нибудь пожалеет в день, когда он разобьется о бетон, но Роксанна должна была признать, что Бэтмен был отличным покупателем, платил исправно и без задержек, не мелочился, и она регулярно уговаривала его отложить попытку полета на попозже.

Мехди вошел в гостиную, растянув рот на манер античной маски трагедии. Стелла подняла голову и, увидев его, состроила в точности ту же гримасу. Роксанна, вместо того чтобы обрадоваться знаку общения, который призывала всей душой уже несколько часов, пришла в ярость. Стелла напомнила ей тех детей, что без причины показывают язык людям, проявляющим к ним доброту. Но Мехди было этим не смутить; его рот растянулся в широкую улыбку. Стелла, однако, больше на него не смотрела, вновь погрузившись в свою игру.

– Здравствуй, Стелла, – сказал Мехди, протянув ей руку.

Никакой реакции. Роксанна вздохнула.

– Не стоит. Она немного… странная. Я тебе потом объясню. Сейчас мне пора.

Она надела подходящий к случаю костюм, плащ и никаб, взяла дорожную сумку с товаром.

– Пусть она спит в моей кровати. Я положу матрас на пол. Если я не вернусь через два часа, позвони Мило, – сказала она в дверях, голос был заглушен покрывалом у губ.

– О’кей, Рокси. Осторожней, милка!

Но Роксанна была уже на лестнице. Мехди закурил и сел рядом со Стеллой. Он стал расспрашивать ее об игре, но Стелла не отвечала.

– Знаешь, когда я был маленьким, у нас был один планшет на девятерых. Мы жили в Сен-Жоссе[8]8
   Сен-Жосс-тен-Ноде (фр. Saint-Josse-ten-Noode, сокр. Saint-Josse) – одна из девятнадцати коммун Брюсселя.


[Закрыть], в двухкомнатной квартирке…

И готово дело. Мехди унесся к радостным часам своего детства, он вскочил и расхаживал взад-вперед, подпрыгивая на каждом шагу на своих лягушачьих ногах. Его сбивчивый рассказ прерывался короткими приступами кашля. Он рассказывал, как они жили, теснясь в маленькой квартирке, как дрались и играли, какой кускус готовила мать, как заходили в гости соседи, но и как холодно было зимой, когда отключали газ за неуплату. И как умирали, сестренка Айша, в пять лет, от гриппа, братишка Халед, которому отрубили голову Братья-мусульмане, и другой брат, Надир, казненный Всадниками Апокалипсиса в прошлом году, и наконец старшая сестра Джамиля, унесенная Эболой. Осталось пятеро детей, но один Мехди еще жил с матерью. Он любил ее больше всех на свете, даже больше, чем Рокси, та была ему как сестра, но мать, зеница его ока, любовь его жизни, он ее никогда не покинет, нет, никогда, потому что… Стелла перебила его: