Текст книги "Дочь лодочника"

Не самый мелкий

Эйвери шел по лесу один, пока не догнал ее у реки. Она стояла и смотрела на бегущую мимо темную воду. Ветер колыхал деревья на дальнем берегу, однако все равно было жарко. Эйвери устало подошел, волоча за собой пенопластовый холодильник. Когда Миранда повернулась, он сказал:

– Помоги мне похоронить его.

После краткой паузы она кивнула.

Эйвери взял из оранжереи лопату.

Он выбрал место в лесу у реки, перед осыпающейся оградой, где была сырая земля и росли дикие гортензии с белыми лепестками. По стволу бука вилась бегония с красными колоколообразными цветками.

Он зажег то, что осталось от косяка, и докурил, пока Миранда копала яму. Когда она уже трамбовала почву и сгребала сверху листья лопатой, карлик заговорил.

– Алкал я, – пробормотал он, – и вы не дали мне есть. Был наг, и вы не одели меня[14]14
  Адаптировано из 25-й главы Евангелия от Матфея: «ибо алкал Я, и вы дали Мне есть… был наг, и вы одели Меня». Синодальный перевод.


[Закрыть]. – Он пристально смотрел на свежевырытую могилу.

– Что? – переспросила Миранда, вытирая рукой лоб.

– Лена сказала это в день, когда мы познакомились. Давным-давно. «Ты не самый мелкий среди них, Джон Эйвери».

Между ними повисло молчание. Эйвери замкнулся в себе, его мысли стали как ножи, направленные себе в грудь.

Миранда нарушила тишину:

– Это правда, что он сказал? Это его девочка?

– Да. И нет.

– Что это значит?

– Да, девочка была. Когда-то. Но, клянусь, я вообще не знал, что ее привезут сюда…

– Когда она родилась?

– До… – Он замялся. – До другого. До того, который не выжил.

– Так когда – одиннадцать, двенадцать лет или как?

– Двенадцать. Билли отправил ребенка в бордель, которым управлял вместе с Риддлом. Не в Пинк, а другой, за границей штата.

– Почему?

– Это был ребенок Лены. Но не его. Он хотел сделать ей больно.

Эйвери достал зажигалку и прикурил огрызок своего косяка.

– Правда? – сказала Миранда. – Сделать больно?

– Она от этого так и не оправилась, – сказал Эйвери.

На соседнем дереве крикнул голубь, другой ему ответил.

Голос Эйвери стал уплывать, будто клуб дыма, глаза стекленели.

– Она никогда не говорила, кто ее отец. И это сводило Билли с ума. Тогда все и началось: двери распахивались посреди ночи, а он просто стоял в проеме, как привидение. Люди пугались, стали поговаривать об уходе. И большинство ушли, кроме тех, кто толкал дурь для Риддла. Потом последовали проповеди. Дьяволы, шлюхи, порченые утробы. Все, что она строила, он разрушал. А потом она умерла. Все ушли. Все, кроме нас. Мы не могли, мы…

Он запнулся. Вытер слезы.

– Помоги нам Господь, зачем мы только это сделали? – проговорил он.

– Что сделали?

– Завели дочь. Здесь, в этом ужасном месте.

Тишина.

Проспер нес свои воды тихо и неумолимо.

Миранда бросила лопату и зашагала через чащу.

Она оставила Джона Эйвери стоять у могилы в пронизанной солнечными бликами тени.

Лакрица

Когда Гнездо появилось в поле зрения, Миранда увидела, что констебльский «Плимут» взметает облако пыли, отъезжая от гравийного поворотного кольца. Она выключила мотор и резко вывернула руль – «Алюмакрафт» приткнулся к песчаному берегу. Она открыла складной нож Хирама и быстро спрыгнула на берег, проскочила за сараем и взбежала к переднему крыльцу, где обнаружила дверь в магазин снова сломанной; доски, которые она прибила, были оторваны и разбросаны по двору.

Она проскользнула через сетчатую дверь, захрустев кроссовками по битому стеклу. Увиденное ошеломило ее, будто удар под дых: банки с фасолью, коробки с крекерами, мясные консервы – все было сорвано с полок; бумажные ведерки овсянки – вскрыты и рассыпаны, будто порох; пол вокруг холодильника и стена за ним кишели сверчками, и комнату наполняла их песнь. Стекло старого мясного прилавка было разбито вдребезги, груды пищевой пленки валялись на полу.

Миранда зажгла лампочку, висевшую на потолке, и отбросила створку, которая закрывала кассу. Вдавила тупой конец лезвия себе в бедро, чтобы закрыть нож, после чего опустилась на колени, нажала и сдвинула рифленую панель.

Девочка забралась в глубь укрытия и жевала конфеты. Поперек ее подбородка тянулась окрашенная слюна – точно струйка чернил. Она сидела, завернутая в детское белое одеяло Миранды, и сжимала банку черной лакрицы, которая была у нее на коленях. Лицо – круглое и испуганное, в кулачке – две сладкие палочки.

Миранда уселась на пол. Она понимала, насколько осторожной, насколько чуткой ей следует сейчас быть.

Девочка облизнула губы. Язык у нее был черный.

«Невероятно, – подумала Миранда, – какую участь эта земля, и некая сила внутри нее, уготовила обоим потерянным детям Лены Коттон».

Правый рукав девичьей пижамы задрался до локтя, обнажив шрамы от иголок.

«Ее отравили», – подумала Миранда, вспомнив вдруг о собственной руке со шрамами от змеиных укусов. И о той ужасной долгой ночи в старой бане Искры.

«Ты знаешь, кто тебя спас, Мышка?»

Красные глаза, горящие посреди пара.

Девочка пристально смотрела на нее, спокойно жуя, а Миранда смотрела на нее.

Раньше я был красавчиком

Риддл позвонил в Воскресный дом с таксофона в таверне Шифти, что располагалась на шоссе тремя милями южнее Майлана. Он сидел на шатком табурете с дыркой в сиденье, заклеенной скотчем. Телефон находился рядом с туалетом, и воздух был пропитан чьим-то дерьмом.

Пастор взял трубку на четвертом гудке.

– Чарли, – сказал он, будто угадав, кто звонил.

– Я ее не достал, Билли.

Молчание на линии, затем – низкое щелканье, странное, будто старый пастор изображал насекомое. Этот звук означал, что Билли Коттон задумался. От него Риддлу стало неспокойно. За все годы, что знал пастора, он не припоминал ни единого случая, когда сомнения старика приводили к чему-то хорошему.

– Она отведет ее к ведьме, – сказал наконец Коттон. – А может, уже отвела.

Табурет заскрипел под весом Риддла. Констебль помассировал себе лоб.

– Если она попадет в низины, мы ее больше никогда не увидим.

– Имей хоть немного веры, Чарли. Она придет встретиться с тобой сегодня вечером.

Риддл хмыкнул.

Из яркого дневного света в бар вошла тощая девушка в джинсах в обтяжку и блузке, завязанной над пупком. На ногах у нее были туфли на платформе. Волосы – темные, грудь маленькая. Ключицы торчали, будто корни из земли. Риддл знал ее. И здесь ей, черт возьми, делать было нечего. Он сказал ей, как и всем остальным. Согласно указанию умалишенного Коттона, только сегодня утром Риддл заставил девок из Пинк-Мотеля собрать вещи, дал каждой по билету на автобус и велел проваливать. Но эта, как там ее – Тьюлип, Петал, Розали[15]15
  Буквально эти имена переводятся как «Тюльпан», «Лепесток», «Розалия».


[Закрыть], что-то вроде того, – взяла здоровенный барный табурет. Скользнув к Марвину Гемблу, который управлял мастерской, пока та не рассыпалась в труху. Гембл сидел в комбинезоне и кепке с логотипом в виде шестеренки над банкнотой, растягивая второе пиво за утро. Девушка наклонилась и шепнула ему на ухо.

– Все остальное уладил, как я просил? – сказал Коттон. – Проводил дамочек?

Взгляд Риддла скользнул на Роберта Алвина, который сидел в кабинке у темного окна и пил горячий кофе, просматривая комиксы.

– Как раз этим занимаюсь, – сказал он.

– Что слышно от новых друзей?

– Говорят, товар, что мы привезли, хорош. Говорят, хотят коротышку, как я и предполагал.

– А ты что?

– Сказал, сделка есть сделка. Если эта сучка нам не поднасрет.

За стойкой Тьюлип, Петал или Розали скользнула рукой Гемблу в задний карман, пока вторая была у него в промежности, а губы шептали на ухо. Из кармана выскользнул бумажник.

– Сучки, – выругался Риддл, – знают же свое дело.

– Сегодня утром она выглядела слишком уверенной, – сказал Коттон. – Ей не захочется поджимать хвост. Она придумает какой-нибудь план. – Судя по голосу, старый пастор улыбался. – Попытается тебя перехитрить.

За стойкой Гембл глянул через плечо на Роберта Алвина. Увидев Риддла, поднялся с табурета и вышел. Передняя дверь открылась и закрылась. Тьюлип, Петал или Розали заметила Риддла и помахала ему. Взяла недопитое пиво Гембла и осушила его. Затем стала рыться в содержимом его бумажника.

Риддл представил Миранду Крабтри. Как она стояла перед ним на коленях, связанная сухими плетями кудзу, что росли вдоль реки. В правой руке Риддл держал стрелу, которая разбила ему фару. В левой – пучок длинных темных волос.

– Скажем, все пройдет по плану, – сказал он Коттону. – Что будешь делать потом? Свалишь?

Коттон издал горловой звук, какого Риддл от него прежде не слышал. Будто стон дерева в холодной ночи. Связь оборвалась.

Риддл повесил трубку.

Девчонка вынула пятерку из кошелька Гембла и подала Шифти знак, чтобы принес еще пива.

Шифти, пухлый старый болван с геморроем, перекинул полотенце через плечо. И сказал что-то, но так тихо, что Риддл не расслышал.

Девушка помрачнела.

– Черт, – выдохнул Риддл. Он предвидел все до того, как оно произошло.

– Эй, Шифти, – сказала Тьюлип, Петал или Розали и, перехватив бутылку Гембла, разбила ее о край барной стойки.

Роберт Алвин подскочил у себя в кабинке, пролив горячий кофе на колени.

Шифти зарычал и сплюнул, когда шлюха заорала:

– Что, мать твою, урод?! Что ты сказал?

Роберт Алвин сидел и смотрел на все так, словно не имел ни малейшего понятия, что творится вокруг.

Констебль вздохнул и скатился с табурета – ножки затрещали так, будто были готовы расколоться, как три веточки под тяжестью зимнего льда.

Позднее девчонка – ее звали Дейзи[16]16
  Буквально: «Маргаритка».


[Закрыть] – лежала голая на простыне и храпела.

Риддл сидел в штанах и пожелтевшей майке на краю кровати, продавливая своей внушительной массой матрац, будто пробитую лодку, идущую кормой ко дну. Сквозь мутное стекло струился послеполуденный свет – он раскалывал череп и порождал давно знакомую боль в глубине глазницы.

Риддл потянулся к бутылке виски, валявшейся на груде одежды на полу. Его босые ступни были сухими и потрескавшимися, лодыжки распухли, все во вздувшихся венах, ногти – толстые и неподстриженные. У него возникло внезапное желание вырвать их все плоскогубцами.

Он отпил виски.

Плавучий дом, в котором жил Риддл, являл собой коротенькое, некрасивое судно, пришвартованное у берега в десяти-пятнадцати милях к юго-востоку от Майлана. Здесь река была шире, глубже и быстрее, поэтому, когда бы он ни был дома – когда бы ни сидел, спал, ел, срал, – на Чарли Риддла воздействовал ее мягкий и устойчивый ритм. Это заставляло его сердце колотиться быстрее, поэтому он приходил сюда редко, стараясь питаться у Шифти или на стоянке грузовиков рядом с межштатной автомагистралью. Лодка была обставлена скудно: в широком и пустом жилом пространстве стоял только жалкий стул, телевизор на полу и буфет из прессованного дерева в галерее. Риддл на самом деле думал, что очень скоро это все утонет. Возможно, когда закончит дела завтра, он бросит в сральник динамит и эта заплесневелая рухлядь расколется пополам. А он с берега будет смотреть, как она идет на дно. Потом Роберт Алвин увезет его далеко в какое-нибудь прохладное сухое место, где вскоре забудутся и Билли Коттон, и Миранда Крабтри.

Задница у девки была мелкая и костлявая, а чуть правее щели краснел прыщ.

Сколько он ни трахал шлюх в Пинк-Мотеле, он никогда не приводил их сюда. Эта же, Дейзи, приехала как-то на автобусе, с полгода назад. Приперлась в ливень и попросила у блудливого ночного конторщика номер. Платить было нечем. Конторщик сразу вызвал Риддла, и тот пустил ее в собственный постоянный номер. Риддл спросил, сколько ей лет. «Достаточно, шериф», – только и ответила она, усаживаясь на край кровати и хватая его за пряжку. Без каких бы то ни было денег, ни в тот раз, ни потом. Риддл презирал ее, возможно, больше, чем остальных, которые хотя бы были способны на страх. Из всего множества шлюх только восемь-девять происходили из самого Воскресного дома, с давних времен, когда незамужние матери искали Господа и обретали в пастырстве Билли Коттона нечто иное. Они приходили к Лене и уходили, прощенные, работать в Пинк. Лена ничего об этом не знала. По крайней мере, до тех пор, пока не стало слишком поздно. О детях тоже заботились – чик-чик-чик. Деньги за них давали хорошие. Настолько хорошие, что Риддл с Коттоном открыли второй лагерь из кучки трейлеров за границей штата в Тексаркане. Прошло лет двенадцать или больше, и теперь все чертово предприятие превратилось в тлеющие руины, сожженные дотла по приказу Коттона, только чтобы заполучить ту девчонку и вроде бы стереть старые грехи, очистить душу? Деньги были утеряны навсегда, вот как считал Чарли Риддл. Деньги было не вернуть.

– Вон из моей головы, чтоб вас, – пробормотал Риддл. – Мужчина делает то, что делает, и не просит прощения. Просто делает, и все. Правильно, неправильно – просто делает, мать его.

Он сделал еще глоток. Затем отставил бутылку в сторону и залез в карман за выписанным ему пузырьком с таблетками. Оттуда достал три белые таблетки и проглотил их с еще одним глотком виски. Из окон у изголовья койки, вдоль борта на носу, струился резкий свет. От него ему было хуже, чем от мигрени. Свет его отуплял. Делал злым. Риддл повернулся на кровати и провел горлышком бутылки по ребрам девчонки, заставив ее приподнять грудь.

Дейзи пошевелилась, подняла голову и улыбнулась Риддлу. Улыбка была приятная, несмотря на кривые зубы и угри на носу.

Риддл улыбнулся в ответ.

– Травка есть, шериф? – спросила она.

Риддл покачал головой и поднял бутылку:

– Только это.

– Сойдет, – сказала Дейзи, взяв у него бутылку, отпила виски. При этом покрывало сползло с нее, и одна бледная грудь обнажилась. Под рукой – угольное пятно густых волос. Она оторвала бутылку от губ и, вытерев подбородок, вернула ему. Он тоже выпил. – Я уж думала, старина Шифти на этот раз точно попортит мне вывеску.

– Может, так оно б и было, – сказал Риддл. – Тебе нужно научиться слушать. Я отослал вас, девок, отсюда. Тебе нужно было уехать, как все.

– Я не могу оставить тебя одного, малыш, – сказала она. Она вытащила ногу из-под покрывала и скользнула ею ему в промежность. – Я тебе рассказывала, что знала парня, у которого не было носа. Он носил повязку, как ты на глазу. И еще у него была одна бровь, сросшаяся, как у треклятого оборотня.

– Ну и ну.

– Ну и ну. Но он не был таким милым, как ты. Видишь это? – Покрывало сползло с ее груди, и она, выпрямившись в кровати, указала на левую грудь, где было сморщенное кольцо розовых шрамов.

– Я это видел, – сказал Риддл.

– А почему никогда не спрашивал?

– Хочешь, чтоб я про это узнал, – расскажи.

– Это он мне сделал. Зубами.

– Уверена, что он не был оборотнем?

– После того как я с ним покончила, точно не был.

– И что ты сделала?

– Приковала его наручниками к кровати и сбрила бровь, пока он спал, – ответила Дейзи.

– Ну и ну.

– Это точно. Пока он спал. Я взяла бритву и крем и побрила этого сукиного сына. А знаешь, почему у него не было носа?

– Почему?

– Потому что я тогда не ограничилась только бровью.

– Да ладно.

– А потом встретилась с ним еще раз. Через пару лет в Лаббоке, Техас. И он был в повязке из черной кожи, в форме носа. Я заржала, правда. Ему это не понравилось. Он на меня напал, и жестко. – Она провела пальцами по груди. Следы от укуса казались камнями, что лежали поперек ручья. – Но не поймал.

– Ну и история, сестренка.

– А с тобой что случилось? – спросила она, касаясь своего глаза.

– Потерял из-за того, что был милым.

Она рассмеялась – прыснула со смеху, не размыкая губ.

– Раньше я был красавчиком, – сказал он. – Еще красивее.

Дейзи чуть выпрямилась, скользнув взглядом по внушительному телу Риддла.

– Ты был красавчиком?

– Был. Меня так и звали – Красавчик Чарли.

– Честно?

– Девчонки улыбались, когда я проходил по улице, – сказал он, – смеялись, когда приподнимал шляпу. А в старшей школе даже передавали мне записки.

– Не сомневаюсь.

– А одна девица, – сказал он, и улыбка сошла с его лица, он сильнее сжал бутылку виски. Сделал глоток. Долгий глоток. – На одну девицу я сильно запал.

– Скажи, как ее звали.

– Скажи, как тебя.

Она взяла у него виски, отпила и покачала головой. Затем передала бутылку обратно.

– Я Дейзи.

– А настоящее имя?

– Настоящих имен не бывает. Это просто слова, которые нам говорят, когда мы рождаемся. Имена ни черта не значат, малыш.

– Ладно. Ее звали Кора.

– Она передавала тебе записки?

– Я один раз пригласил ее на танцы. Намазал волосы, купил цветы. Рудбекии. Купил у дороги. Она мне отказала. Посмотрела на меня, будто на какого-то Франкенштейна.

– Ты имеешь в виду чудовище, – сказала девочка. – Франкенштейн – это человек…

– Ей нравился другой парень, он был старше, – продолжил Риддл. Он понизил голос и больше не смотрел на девушку. – Они в итоге поженились, после того как он вернулся с войны. Она умерла от рака. – Он сделал еще глоток. И еще. Теперь он смотрел в никуда. – Их ребенок, девочка, она росла вся в мать. Я старался быть с ней милым. Но ей это не особо было нужно. Она была моложе, чем ты сейчас.

– А я довольно молода, – заметила Дейзи, нажимая пяткой Риддлу между ног.

– Она ткнула сюда большим пальцем… – Риддл поднял правую руку и нажал себе на повязку. Девушка вытаращила на него глаза. – И вдавила мне глаз прямо в затылок, и половина моего мира просто исчезла, будто лампочка разбилась.

Дейзи натянула покрывало на грудь, спрятала под него ногу.

– У девушки, наверное, были свои причины, – сказала она. – У нас всегда есть причины.

Риддл выпил еще, и бутылка опустела. Тогда он судорожно втянул воздух.

– Малыш, ты себя убьешь, если будешь так пить. – Дейзи перегнулась через край кровати, чтобы взять пачку сигарет. – Тебе надо сесть на какую-нибудь диету, где едят только дыни и крекеры, – сказала она, вися над матрацем и вынимая сигарету. – Ну знаешь, которые…

Риддл разбил пустую бутылку о затылок Дейзи.

Она обмякла.

Плавучий дом мягко качнулся на воде.

Риддл встал и вышел из спальни в туалет, пошатываясь в дверном проеме и опираясь рукой на раковину. Поднял крышку унитаза, расстегнул молнию и помочился. Посмотрел вниз и не смог увидеть свой член. Глянул на заплесневелый потолок, где некоторое время назад отошла панель, за которой он прятал несколько тысяч наличными – все, что он украл, вымогал или просто присвоил из доли Джона Эйвери и Воскресного дома. Ни у кого здесь не было столько воли, чтобы пойти против него. На что он потратит эти деньги, когда все закончится и он заберет завтра последнюю часть? На стеклянный глаз? На женщин? «На дом, чтоб там осесть», – подумал он.

В спальне девушка, едва сохраняя сознание, уперлась руками в пол и слабо пыталась сползти с кровати, пока кровь хлестала из широкой рваной раны чуть ниже макушки.

Риддл посмотрел на отбитое горлышко бутылки, валявшееся на полу там, где он уронил. Поднял его и встал над девушкой.

– Ага, – проговорил он. – Меня называли красавчиком.

Баня

Малёк сидел на коленях и греб на своей барке по воде широкими перепончатыми ладонями. Он двигался вперед-назад вдоль своих переметов[17]17
  Тип крючковой снасти, представляющий собой длинную бечевку или леску с прикрепленными крючками приманкой.


[Закрыть], каждый из которых был отмечен пластиковой флягой, качающейся на реке. В оранжевом холодильнике лежали шесть окуней, четыре леща и скользкий сомик. Сменив переметы, он вернулся на берег и лег на подстилку из сосновых иголок, чтобы обсохнуть на теплом солнце. В паутине узоров, что составляли деревья на фоне неба, он видел разные фигуры и лица.

Около полудня он услышал тихий шум мотора со стороны байу.

«Сестра», – подумал он, вытащил лодку полностью на берег и побежал, с холодильником в руках, поднялся в чащу, которая тянулась к вершине холма. Один раз оступился и выронил рыбу на землю. Пристыженный собственной неуклюжестью, отряхнул рыбу и, бросив обратно в ящик, побежал дальше. Поставив холодильник на задний порог Искриной лачуги, он обошел переднее крыльцо, где нашел Бабу, ожидавшую его на веранде, глядя на долгий склон двора, где Сестра уже появилась среди берез с луком и колчаном. В правой руке она несла зеленый рюкзак. Левая же держала длинный висячий рукав…

Девочки.

Мальчик юркнул к краю холма и скрылся среди кудзу.

– У нас компания, – проговорила Баба, разглаживая передник. В ее голосе слышалась нотка настороженности и даже страха.

Из укрытия:

«Что такое компания?»

Баба не ответила.

Сестра с девочкой стали подниматься по холму, и Малёк шмыгнул под приподнятое крыльцо к кудахчущим курам и залег в тени животом на прохладную грязь. Баба не ругалась, только глядела на него с непроницаемым выражением лица, и когда он скрылся, лишь слегка пожала плечами и повернулась к склону, прикрыв глаза ладонью от солнца.

Вскоре девочкина голова показалась из-за склона. Сестра тянула девочку вверх, когда та остановилась, цепляясь за Сестру через рукав, который был ей слишком длинным. Девочка медленно открыла и закрыла глаза, будто солнце светило слишком ярко. Под сорочкой на ней была грязная пижама. Малёк прополз на животе чуть вперед, чтобы получше присмотреться. Баба с Сестрой тихо перекидывались словами. Сестра сняла с себя лук и колчан, поставила их на ступеньки крыльца и обошла лачугу вместе с Бабой и девочкой. Мальчик выполз из тени. Из-за угла лачуги он видел, как они втроем направились к вершине холма, мимо огорода и потрепанного пугала, мимо уборной и колонки и вошли в баню, закрыв за собой дверь.

Старая кедровая баня стояла на ложе из камня, дерева и грязи. Ее черная труба, изгибаясь, тянулась к небу.

Мальку баня не нравилась. Ночью, когда спал у себя в сарае, что стоял чуть выше по склону, он иногда слышал шепот, доносящийся из ее стен. Грозные слова на Бабином языке.

Но сейчас солнце было высоко и подобное казалось глупостью, поэтому он тихонько подкрался к двери и всмотрелся в узкую щель. Он не видел во мраке ни Бабы, ни Сестры, зато видел девочку – она сидела на решетчатой сосновой скамейке. Сидела, сведя колени, и пальцы ее ног касались круглых речных камней, вделанных в твердую землю под скамьей. Руки она сложила на коленях, волосы были короткие и колючие.

«Она умеет разговаривать? Ее кто-нибудь научил, как Сестра научила меня?»

Он услышал шаги и едва успел отпрянуть, прежде чем дверь распахнулась и проем заполнила коренастая фигура Бабы.

– Принеси дров, – велела она.

Искра выложила растопку на дрова в большой каменной печи, занимавшей дальний угол, откуда вверх, к крыше, чтобы выпустить дым, тянулась металлическая труба. Малёк стоял рядом с тремя ореховыми поленьями в руках. Он пристально смотрел на девочку, которая сидела на скамье безо всякого выражения, уставившись на грязный пол.

Миранда повесила свою сумку на крюк возле двери.

Искра подожгла спичкой сосновый сук, а от него – растопку в печи.

Миранда видела, что у мальчика были вопросы, но его руки были заняты дровами и задать их он не мог. Старуха взяла их у него по одному и положила в огонь с помощью железных щипцов, и когда пламя разгорелось, жестом велела мальчику взять три кедровых ведерка, что висели на стальных крючках на стене, и наполнить их из колонки. Он сперва выронил ведро и погнался за ним по полу, затем подхватил вместе с остальными двумя и вышел.

– Раздень ее, – сказала Искра.

Но когда Миранда прикоснулась к девочке, та отпрянула от нее.

– Мы тебя сейчас помоем, – сказала Миранда.

Девочка только смотрела на нее немигающим взглядом.

– Мы тебя не обидим, – заверила Миранда. – Обещаю.

Затем снова потянулась к ней, и на этот раз девочка подняла руки, позволив Миранде стянуть с себя сорочку и пижаму. Миранда ахнула, когда увидела ее, обнаженную до пояса. Ее тельце оказалось худым и бледным, а живот и руки были усеяны мелкими, аккуратными шрамами.

– Кто мог такое сделать? – изумилась Миранда.

Искра выхватила у Миранды одежду и оглядела ребенка.

– Уверена, это она сама. – Затем набросила рубашку Хирама на плетеный стул в другом конце комнаты. Пижаму она бросила в огонь.

– Нам нужно будет больше воды, – сказала ведьма Миранде. – Пусть мелкий принесет, но сюда пусть не заходит.

Девочка сложила руки на груди, наблюдая за женщинами.

Малёк тем временем поднялся по тропе от колонки, что располагалась в глубине лачуги. В каждой руке у него плескалось ведро, а третье стояло, наполненное из колонки.

– Оставайся снаружи, – сказала Миранда из проема, принимая ведра. – Скоро нам нужна будет еще вода.

«Кто она?» – спросил он, вытягивая шею, чтобы заглянуть за Миранду.

Но Миранда прикрыла дверь ногой.

Она присела на корточки перед девочкой, которая сидела на скамье, прикрывая маленькую грудь. Ее взгляд обратился к Миранде, скользнул по стенам бани. Вернулся к Миранде.

– Закрой глаза, – сказала Миранда. Затем села на скамью, вытянула руку, сделала глубокий вдох и провела ладонью по девичьим коротким волосам. Девочка вздрогнула, но Миранда успела уловить мимолетное чувство умиротворения и грусти, одновременно знакомой и неведомой. Тоскливое тепло солнца на коже. – Положи голову мне на колени, – сказала Миранда и, побуждая ее подчиниться, убрала руку.

Через мгновение уже девочка лежала на скамье, головой у Миранды на коленях, и ощущать ее вес было неожиданно приятно.

Миранда выдохнула, только сейчас осознав, что до этого сидела, задержав дыхание.

Искра вручила ей рубашку Хирама, и Миранда накрыла ей девочку.

Та опустила веки.

Спустя время, когда Искра завершила свои приготовления, ребенок стал дышать глубже, и Миранда поняла, что девочка уснула.

Когда камни, лежавшие на поверхности печи, нагрелись настолько, что к ним нельзя было прикоснуться, Искра подняла каждый щипцами для льда и бросила в низкий деревянный ящик под скамьей. Миранда по старухиному указанию поднялась, нежно переложив голову девочки со своих колен на деревянную решетку. Затем накинула отцовскую рубашку на плетеный стул и сняла с девочки пижамные штаны. Их Искра также бросила в огонь. Миранда проверила, нет ли у ребенка и на ногах шрамов и следов от уколов, но не обнаружила ни одного.

Искра велела взять ведра и полить из них камни в ящике.

Сквозь решетку взметнулся пар, в комнате стало очень жарко.

– Теперь котел, – сказала Искра, повесив щипцы на противоположную стену.

Чтобы не выпустить пар с жаром наружу, Миранда открыла дверь ровно настолько, чтобы выставить пустые ведра. Глянула на Малька – тот сидел на пне, в котором торчал топор. Она взяла третье ведро воды, которое мальчик оставил на пороге, и закрыла дверь бани. Вылила воду в черный котел, висевший над огнем. Искра достала из свертка под стропилами три ветки сушеного эвкалипта и положила их в котел. Вскоре баню наполнил сладкий запах эвкалиптовых листьев.

Миранда села на соломенный стул, приставленный к стене прямо под треснувшим квадратом посеребренного зеркала. Она ждала и наблюдала, пока единственным мерилом времени ей служили непрестанно наполняющиеся по велению старухи ведра. Огонь рычал все горячее, камни шипели, и все это время грудь Миранды все туже стягивал страх, точно некий шнур оплетал ее сердце. Надвигалось нечто ужасное. Она чувствовала: оно сгущается в воздухе, будто сам пар.

Искра взяла из котла ветки эвкалипта и провела по детскому тельцу от ступней до макушки. Потом подозвала Миранду.

– Дай руку, – сказала Искра.

Нож из старухиного передника появился быстрее, чем Миранда могла поверить, и провел тонкую красную линию поперек ладони. Миранда ахнула.

– Капни ею, – сказала ведьма. – Туда, в ящик.

Миранда заметила что-то боковым зрением – некая тень выползала из угла. Но когда она повернула туда голову, то ничего не увидела.

– Скорей, – поторопила старуха. – Он идет. Три капли.

Миранда стиснула руку над ящиком, который стоял под скамьей.

– Теперь повернись лицом к стене, и если захочешь посмотреть, то смотри в зеркало, но не встревай и ни в коем случае не оборачивайся.

Миранда отвернулась, упершись коленями в соломенный стул. Оказавшись лицом к зеркалу, она увидела, как Искра взяла по ветке эвкалипта в каждую руку и развела их в стороны, будто птица, расправившая крылья. Ведьма помахала ветками над девичьим телом, перекрестив ее, и тогда комнату наполнил пар, такой густой и плотный, что вокруг не было видно ничего, кроме белой горячей стены.

Искра заговорила громким властным голосом:

– Откуда ты явился?

Девочка лежала на скамье неподвижно, глаза ее были закрыты.

Искра взмахнула ветками и повторила вопрос, на этот раз на своем грубом языке. А потом наконец в третий раз, по-английски, и каждое слово прозвучало, будто раскат грома:

– ОТКУДА ТЫ ЯВИЛСЯ, ЯД?

Из пара послышался голос, по-детски слабый шепот:

– …иглы…

Искра облизнула губы.

– И чего тебе нужно?

– …крови…

– Есть другая кровь?

Под девичьим лицом прошла рябь, словно на поверхности отразились плавники обитателей дна.

– …да…

– Тогда иди ищи ее!

Девичий рот напрягся. Она дернулась.

Искра продолжила ровным голосом:

– Что ты поглощаешь?

– …дух…

– А чего ты жаждешь?

Голос ответил тихо, но дерзко:

– …еще!

– Ты мед? – спросила старуха.

– …нет…

– Ты молоко?

– …нет…

– Ты отрава?

Девочка забилась на скамье.

– …ДА…

– ТОГДА ПУСТЬ БАННИК ТЕБЯ ЗАБЕРЕТ! – вскричала Искра, хлестнув ребенка ветками. – ИБО БАННИКУ ОТРАВА – МОЛОКО! И ОТРАВА БАННИКУ – МЕД!

Миранда, затаив дыхание, смотрела в посеребренное зеркало. Вспоминая себя в этой бане десять лет назад. Какие бы слова старуха ни выкрикивала в ту ночь, Миранда забыла их все, кроме одного: «банник». Кровь покрывала коркой ее босые ноги, будто носки, яд в руке шипел, будто раскаленный металл, брошенный в воду, и он пришел…

«банник»

…из дыр в девичьих руках хлынула смолянистая жижа и медленно потекла ручейками по коже. Миранда зажмурила глаза от ужаса, девочка – резко распахнула, и чудовище явилось вновь.