Текст книги "Храм Фортуны II"

Эндрю Ходжер
Храм Фортуны – II

Пролог

Богат, славен и красив город Эфес, крупный порт и торговый центр, столица проконсула римской провинции Малая Азия.

Это здесь некогда высился грандиозный храм греческой Артемиды, называемой римлянами Дианой, одно из семи чудес света, которое в припадке болезненного честолюбия сжег сумасшедший Герострат. Преступника постигла заслуженная кара, а легенда долго еще гласила, что именно в эту ночь пришел на свет великий и страшный македонский царь Александр.

Лучшие греческие архитекторы: Денократ, Деметрий и Пеоний в 430 году от основания Рима возродили святыню. И хотя жители Эфеса утверждали, что новый храм ничуть не хуже старого – сто двадцать семь колонн, из них тридцать шесть резных, но ведь произведения искусства не могут родиться дважды. В лучшем случае получается приличная копия.

У Эфеса долгая история. Еще во времена персидских царей этот город служил важнейшим портом и не случайно именно его соединяла со столицей Сузами знаменитая «царская дорога», выстроенная по приказу всесильных повелителей.

А потом на смену персам пришли греки, которые в кровопролитных войнах отхватили этот лакомый кусок и накрепко вцепились в него зубами. От азиатов город им удалось отстоять, но вот сами они его поделить не смогли. Афины и Спарта в жестоких, безжалостных междоусобицах выясняли отношения, а Эфес, несмотря ни на что, разрастался и богател. Он дал миру многих выдающихся художников, скульпторов, политических деятелей. Именно здесь через некоторое время апостол Павел будет вколачивать первые гвозди в основание созданной им доктрины христианства.

Город многое пережил на своем веку, много было взлетов и падений. После смерти Александра его самозванные наследники затеяли бесконечную распрю, деля завоеванное своим царем, и Эфес был не последней ставкой в этой борьбе.

Селевк и Антигон, Птолемей и Деметрий, Кассандр и Лисимах, а также вмешавшийся в игру эпирец Пирр без устали швыряли своих солдат в кровавые битвы, дабы урвать кусок побольше.

Повезло Лисимаху. Именно он в результате войны стал македонским царем. Под его властью оказались также Фракия и значительная часть Малой Азии. Включая Эфес.

И он – как большинство монархов до него и после него – принялся вершить свою волю, не считаясь ни с чем. Высочайшим повелением целый город был перенесен на новое место, ближе к морю. Эфес, правда, от этого только выиграл, но вот жители, лишившиеся домов и достояния...

А потом пришли римляне. В двух войнах железные легионы Вечного города вдребезги разнесли хваленую фалангу македонского царя Филиппа и с ненасытностью завоевателей рванулись дальше. Но сириец Антиох не пожелал отдать им Эфес. Его мощная армия высадилась на Балканах, и разгорелась очередная война.

Эфес стал столицей Антиоха. Но недолго длился его триумф. В ущелье Фермопил – том самом, где много лет назад героически сражались триста спартанцев – сирийские войска были наголову разбиты. А великий Ганнибал – заклятый враг Рима – едва не принял яд, сломленный поражением. Он сделает это немного позже, когда в битве при Магнесии Луций Корнелий Сципион – брат героя пунической войны – окончательно поставит Антиоха на колени. Эфес перейдет в римское владычество.

Но неприятностей еще доставит немало. И Риму и его врагам. Когда сводный брат умершего пергамского царя Аристоник вдруг воспылает идеями всеобщего равенства и братства и – безумец – объявит войну Риму, экспедиционный корпус консула Красса высадится в Малой Азии. А помощь ему окажет именно Эфес, флот которого наголову расколотит в Эгейском море эскадру Аристоника.

Красс умрет в плену под пытками, но назначенный ему на смену Перперна одержит все-таки победу, возьмет Стратоникею – последний оплот мятежников – и достойно вознаградит верных жителей Эфеса.

С тех пор город сделается римским владением и более того – резиденцией проконсула, первого человека во всей Малой Азии.

Мутная, илистая река Кестр лениво проталкивает свои тягучие волны через узкие улочки Эфеса, облизывает своими желтыми языками мраморное основание Артемизиона и позволяет жителям набирать из себя воду. А с водой этой нередко приходили опустошительные эпидемии...

* * *

Как-то майским свежим утром на пристань Эфеса ступил человек, которого здесь давно ждали. То был знаменитый Аполлоний из Тианы – мудрец, философ и прорицатель, слава которого прокатилась уже по всему эллинистическому миру, хотя было ему тогда не больше сорока. Случилось это в конце правления цезаря Августа.

Аполлоний прибыл в Эфес проездом из Пафоса родосского в Смирну, но жители, наслышанные о его науках, упросили мудреца задержаться. Ведь именно тогда в городе разразилась одна из страшных эпидемий какой-то азиатской безжалостной болезни, и люди валились с ног прямо на улицах, моментально чернея лицом и издавая отвратительное зловоние.

Эфес был в панике, и лишь надежда на Аполлония придавала некоторую уверенность горожанам.

Суровый Аполлоний, взобравшись, с помощью своих учеников, на высокую стену храмового дворика, произнес речь. Или, скорее, проповедь. Он призывал жителей города серьезно заняться изучением философии и вести подобающий образ жизни. Жестко осуждал их увлечение праздностью, роскошью и театром.

На следующий день он вышел в сад вблизи портика и продолжил свою науку, основанную на постулатах Пифагора.

– Все мы люди и должны помогать друг другу, – говорил мудрец, окидывая строгим взглядом свою аудиторию.

Богатые преуспевающие жители Эфеса скептически улыбались, слушая слова мудреца.

Над головой проповедника, в кроне раскидистого дуба, о чем-то беспечно щебетала стая воробьев. Вдруг к ним подлетела еще одна птица и возбужденно что-то прочирикала. Это отвлекло внимание людей, а когда все. воробьи взвились в воздух и улетели, взгляды присутствовавших еще долго провожали стаю.

Аполлоний покачал головой и скупо улыбнулся.

– Вижу, вы заинтересовались, – сказал он. – Что ж, объясню вам, в чем дело. На соседней аллее только что споткнулся мальчик, который нес корзинку с пшеницей. Зерна высыпались на землю. И вот воробей, который это видел, немедленно прилетел к своим товарищам и сообщил им, где есть корм. Проверьте, кто сомневается.

Несколько человек тут же бросились убедиться. Мудрец оказался прав. Действительно, воробьи жадно клевали рассыпанное зерно.

– Вот и смотрите, – продолжал Аполлоний, – как птицы небесные помогают друг другу и радуются, если могут это сделать. Мы же, люди, считаем такой поступок чем-то глупым и даже позорным. Если богатый человек начинает делить свое достояние с бедными, мы называем его расточителем, а тех, кто пользуется его добротой, -иждивенцами. Но если уж так, то может нам стоит жить в клетках, как скоту, предназначенному на убой, и набивать себе желудки, обрастая жиром?

– Все это хорошо, – крикнул какой-то купец из толпы, вытирая потные руки о свой голубой хитон тирского шелка, – но твои науки, Аполлоний, мы бы с удовольствием послушали в других обстоятельствах. А сейчас ты сам видишь – в городе бесчинствует страшная болезнь и хоть бы все воробьи мира решили помогать друг другу, нас это не спасет.

Аполлоний нахмурился и задумался. Повисла напряженная тишина. Все чего-то ждали.

– Ладно, – сказал наконец философ. – Сейчас мы пойдем с вами и посмотрим, что тут можно сделать.

Аполлоний молча двинулся в направлении городского театра; толпа последовала за ним.

По дороге к походу присоединялись все новые и новые люди; они возбужденно переговаривались, терзаясь сомнениями и все-таки веря в мудрость прославленного философа.

У самого входа в театр Аполлоний остановился. Толпа замерла за ним в предчувствии чуда.

Глаза тианца обратились на дряхлого нищего, слепого и жалкого, который сидел под мраморной колонной. Старец вяло вращал бельмами и то и дело с тревогой ощупывал свою кожаную сумку, которую милосердные граждане Эфеса от души набили кусками хлеба, сушеными финиками и ошметками копченого мяса.

– Станьте вокруг него, – показал рукой Аполлоний, сурово нахмурив брови.

Люди недоуменно выполнили его приказ. Кольцо вокруг нищего сомкнулось. Все молчали, ожидая мудрых слов философа. А тот стоял неподвижно, сверля пронзительным взглядом слепого старца, который словно сжался в комок, нервно трогая сумку и беззвучно шевеля губами.

– Собирайте камни, – сказал вдруг Аполлоний глухо, – и бросайте в этого человека.

Толпа загудела; люди возбужденно перешептывались, недоверчиво качали головами.

– Да что он хочет? – раздавались крики.

– Почему мы должны убить этого несчастного, и так наказанного судьбой? Чем он виноват в нашей беде?

А нищий, разобравшись в ситуации, тоже принялся плакать и ударять себя в грудь.

– Смилуйтесь! – стонал он. – Пожалейте жалкого калеку! Чем я провинился перед вами?

Толпа колебалась. Но несколько человек – телохранители Аполлона и с десяток фанатиков, безоговорочно верившие словам своего учителя, – неохотно подобрали с земли камни и бросили их в направлении нищего; не сильно, скорее для испуга.

Но вот вдруг люди вскрикнули в страхе и отшатнулись – слепец внезапно прозрел. Его горящие глаза ненавистью обжигали тех, на ком задерживался его взгляд.

– Демон! – раздались встревоженные голоса. – Это демон! Он призвал болезнь на наш город!

Все больше рук потянулось за камнями. Твердые куски гранита полетели в старца.

А тот извивался и стонал под ударами, сверкая глазами и бормоча проклятия. Толпа выла все громче, а Аполлоний стоял неподвижно, нахмурившись; его вытянутый палец неумолимо указывал на виновника несчастья, постигшего город.

– Бей его! – раздавались крики.

– Смерть демону!

– О, Боги, помогите нам!

В этот момент по улице проходили двое римских офицеров из свиты проконсула. Удивленные, они остановились и принялись наблюдать за происходящим.

– Что это? – спросил один из них, молодой, недавно прибывший из Италии.

– А, – махнул рукой второй, более опытный. – Какой-то варварский обычай. Так тут наказывают колдунов и другую подобную публику.

– Но как же закон? – возмутился юный офицер. – Ведь мы, римляне, должны стоять на страже порядка.

Его спутник пожал плечами.

– Пусть об этом думает проконсул. Он тут олицетворяет власть, а мы лишь подчиняемся его приказам. Ладно, пойдем лучше выпьем вина.

Они двинулись дальше. В тот момент, когда римляне поравнялись с толпой, из нее вдруг послышались еще более громкие и возбужденные крики; кольцо людей сомкнулось еще плотнее.

Молодой офицер, с выражением недовольства и брезгливости на лице, заглянул через плечи стоявших перед ним. Он увидел небольшой холм из камней, под которым что-то слабо шевелилось. Потом движение прекратилось.

– А теперь посмотрите, с кем вы имели дело! – вдруг громко произнес сурового и аскетического вида мужчина и дал знак своим телохранителям разгрести курган.

По толпе словно пробежала дрожь, люди в ужасе отшатнулись. А молодой римлянин вдруг улыбнулся и нагнал своего товарища, который уже успел отдалиться на некоторое расстояние.

– Ну, что там? – спросил тот без особого интереса.

– Это была всего лишь собака, – с облегчением ответил юноша. – Наверное, бешеная.

И они двинулись дальше, тут же позабыв об увиденном.

А под грудой камней пораженные жители Эфеса действительно обнаружили огромного грязно-желтого пса с окровавленной оскаленной пастью, с которой на землю падали хлопья пены.

Люди молчали в изумлении. Лишь один из спутников Аполлония повернулся к нему.

– Кто это был, учитель? – тихо спросил он.

– Демон, – ответил философ. – Демон, который послал заразу на город.

– Мы убили его?

– Нет, – качнул головой Аполлоний. – Так просто его не убить. Видишь, он только сменил телесную оболочку и исчез.

– Но ты знаешь, кто он, где его искать?

– Да, – глухо сказал мудрец. – Это Шимон из Самарии, называемый Черным Магом...

Часть первая
На всех фронтах

Глава I
День пастухов

В год консульства Друза Цезаря и Норбана Флакка, в девятый день до июньских календ, уже с самого раннего – прозрачного и солнечного – утра в Риме царила праздничная атмосфера. И неудивительно – именно на этот день пришлись сразу три знаменательных события, наполнявших радостью сердца граждан и многочисленных гостей из провинций.

Испокон веков отмечали эту дату – двадцать первое апреля – италийские пастухи и скотоводы, воздавая таким образом честь Богине Палле, покровительнице их нелегкого труда. И сам праздник назывался Паллилии – День пастухов.

Но что еще более важно, в этот же самый день – правда, было это давным-давно – буйный Ромул, сын весталки Реи Сильвии, во главе вооруженного отряда (состоявшего преимущественно из пастухов) штурмом взял дворец царя Амулия, вернул незаконно отобранную власть своему деду Нумитору, а сам вместе с братом Ремом решил основать новый город.

Так возник великий Рим, и с тех пор каждый год двадцать первого апреля благодарные квириты чтили память своего прародителя.

Но сегодня – спустя семьсот шестьдесят восемь лет после того, как Ромул очертил плугом границы будущего города – к этим двум праздникам добавился еще и третий.

Вот Друз Цезарь, сын Тиберия, консул, устраивает для народа грандиозные игры и представления от своего имени и от имени брата Германика. Будут торжественные процессии, раздача хлеба и вина, гладиаторские бои и травля диких зверей, состязания колесниц в Большом цирке и выступления лучших актеров Империи в театре Помпея.

Скупой Тиберий, который терпеть не мог подобную, как он выражался, «показуху» и заискивание перед плебеями, скрепя сердце согласился все же на предложение сына. Что ж, сейчас у него были причины, чтобы забыть на время об экономии и швырнуть немножко золота на подачки римскому народу, всегда жаждавшему увеселений и подарков, panem et circenses – хлеба и зрелищ.

Да, Тиберий имел основания быть благодарным Богам-покровителям. Ведь еще недавно власть его выглядела столь непрочной и эфемерной, что трусоватый цезарь готов был даже отречься от нее, дабы сохранить жизнь и душевный покой. Восстали легионы на Рене и Данувии, грозя ввергнуть страну в хаос и открыть границы варварам; беглый раб Клемент, выдававший себя за внука Божественного Августа Агриппу Постума, собрал немалый отряд и готов был силой отобрать причитавшееся ему наследство, в самом Риме дерзкие язвительные сенаторы откровенно насмехались над тугоумным Тиберием, а люди на улицах свистели ему в спину и громко орали вслед: «Пьяница! Тиберий! Старый козел!»

Лишь железная воля его матери Ливии, вдовы Августа, и энергия преданного префекта преторианцев Элия Сеяна удержали тогда цезаря от позорного бегства и капитуляции. Что ж, теперь надо признать, что они были правы. Им пришлось пережить несколько дней панического страха, пришлось изо всех сил бороться со всепоглощающим отчаянием, но усилия не пропали даром и Боги олимпийские не оставили без защиты Тиберия и его сторонников.

Обстановка вдруг начала меняться с головокружительной быстротой. Сын цезаря Друз с помощью Сеяна и его гвардейцев неожиданно легко усмирил бунт в Далмации, Германик, верный своему гражданскому долгу, не бросил границу и привел войска к присяге на верность Тиберию, отряд мятежника Клемента (или же Агриппы Постума – какая теперь разница?) был разгромлен, а сам предводитель захвачен в плен и казнен; главу сенатской оппозиции Гнея Сентия Сатурнина бросили в тюрьму по обвинению в государственной измене, и остальные крикуны сразу же поутихли, а народу удалось заткнуть рот, оперативно выплатив завещанные Августом подарки.

Да, теперь Тиберий наконец-то мог вздохнуть свободно и почувствовать себя истинным повелителем Империи. Ради этого стоило раскошелиться. Так сказала ему императрица Ливия, а цезарь, по своему обыкновению, лишь молча кивнул и поплелся в библиотеку Палатинского дворца, где он любил проводить долгие часы вместе с самым близким ему человеком – астрологом Фрасиллом, копаясь в древних книгах и ведя философские диспуты.

Друз, избранный консулом на нынешний год, с радостью взял на себя организацию празднеств. Он очень любил повеселиться; особое предпочтение сын цезаря отдавал гладиаторским боям в амфитеатре, причем, чем больше крови лилось, тем большее удовольствие он получал.

Подготовка к играм была в разгаре, когда пришло известие из Могонтиака: Германик, главнокомандующий войсками обеих приграничных провинций, во главе своих легионов форсировал Рен и в нескольких битвах разгромил варваров, отбросив их в непролазные леса. Угроза вторжения германцев, которая вот уже несколько лет держала в страхе всю страну, была устранена. И хотя военные действия на правом берегу Рена еще продолжались, уже можно было говорить об успешной кампании.

Естественно, эта новость только добавила энтузиазма, и Друз, повсеместно приветствуемый толпами ликующего и снедаемого нетерпением народа, с удвоенной энергией продолжал подготовку к грандиозным торжествам.

Специальные корабли один за другим входили в порты Остии и Брундизия, доставляя из Африки и Азии всевозможных диких зверей: львов, тигров, пантер, слонов, носорогов. Из Испании везли злобных кантабрийских волков, из Германии – огромных свирепых медведей и диких туров, со всех концов необъятной Империи стекались в Рим сотни и тысячи обитателей лесов, полей, джунглей и саванн, дабы окропить своей кровью арену амфитеатра, доставив тем самым радость многочисленным зрителям и потешить самолюбие устроителей игр.

В повышенную, можно сказать, боевую готовность, были приведены и школы гладиаторов. Ланисты римских Людус Магнус на виа Лабикана и Людус Эмилия возле театра Помпея сбивались с ног, отбирая людей для предстоящего выступления. Не меньший переполох царил и в главных провинциальных заведениях такого рода – из Капуи, Пренесте и Равенны потянулись в столицу представители местных школ. Агенты Друза, не скупясь, вербовали и бродячие профессиональные труппы гладиаторов, которые кочевали по городам страны, давая свои представления.

Несколько сот лучших бойцов Империи должны были вскоре предстать пред взыскательными римскими зрителями, восхитить их своим искусством и потешить видом крови, хлещущей из ран.

В то время, правда, ни сами гладиаторы не горели особым желанием сложить голову на арене, ни ланисты, которые обучали их и организовывали выступления, не хотели лишаться доходного человеческого мяса. Если раньше в амфитеатрах сражались главным образом военнопленные и преступники, которым не приходилось рассчитывать на снисхождение публики, то сейчас ведущая роль постепенно переходила к профессионалам, а те, имея возможность неплохо зарабатывать своим опасным трудом, предпочитали покорять аудиторию не столько видом распоротых животов и срубленных голов, сколько своим мастерством во владении оружием, а потому частенько щадили друг друга, не нанося смертельных ударов.

И с этим приходилось считаться, но на сей раз Друз, которого вид крови приводил в гораздо большее возбуждение, нежели умело выполненный фехтовальный прием, вызвал к себе представителей Союза гладиаторов и различных школ и решительно потребовал, чтобы борьба была самая настоящая, иначе всем придется плохо. Ему не нужны халтура и жалкие пародии в столь торжественный день. А уж о надлежащей оплате он позаботится.

Поэтому хозяева объявили своим бойцам, что шутки кончились и придется драться всерьез. Друз позаботился, чтобы об этом его распоряжении узнали в городе, и люди теперь с еще большим нетерпением ожидали начала игр, ибо успели очень соскучиться по настоящему зрелищу – последнее, устроенное за полгода до смерти Августа, было откровенно скучным, и народ потом еще долго роптал и плевался.

Не были обойдены вниманием устроителя и соревнования колесниц. Большой Цирк во всю готовился к приему двадцати четырех забегов в день – максимально дозволенному законом числу. Сторонники четырех цирковых группировок – Красных, Белых, Зеленых и Синих – потирали руки в предвкушении интереснейших состязаний и уже заранее делали ставки на своих любимцев. У всех на устах были имена знаменитых возниц и их лошадей.

А в столичных театрах труппы лучших актеров – преимущественно греков – проводили последние репетиции своих спектаклей. Трагедии и драмы не пользовались особой любовью римской публики, а потому в программе были главным образом комедии, фарсы, фривольные ателланы и пантомимы. Приехали на гастроли и танцевальные группы из Сирии и Малой Азии. В городе поговаривали, что знаменитый Диомед из Апамеи привез новую постановку, в которой девушки из его балета будут выступать полностью обнаженными.

Так шло время; одни нетерпеливо ждали, считая дни, другие напряженно готовились, чтобы не ударить лицом в грязь. Кто-то уже подсчитывал возможные барыши, кто-то приносил жертвы Богам, моля сохранить ему жизнь или даровать победу, а в вивариях и подземных клетках по ночам грозно рычали львы и тигры. Рычали от голода и предчувствия скорой смерти.

И вот, наконец, наступило двадцать первое апреля – день Богини Паллы, День пастухов, день основания Рима и тот великий день, который должен был снискать Друзу, Германику и всей цезарской семье еще большую любовь и уважение народа.

* * *

Сначала, с самого раннего утра, сразу же по восходу солнца, за свои ритуалы принялись почитатели Богини Паллы.

По традиции на жертвенниках покровительницы пастухов возжигали странную смесь, которую приготовляли девственные весталки: засохшую кровь лошади, убитой в честь Марса во время прошлогоднего праздника, смешивали с пеплом умерщвленного несколькими днями ранее ягненка и разными травами, преимущественно со стеблями фасоли. Нежная Богиня не любила кровавых жертв.

Затем, помолившись, люди старательно выметали свои конюшни и загоны для скота новыми метлами, самих животных окропляли чистой родниковой водой, а в садах на деревьях развешивали венки.

На кухне, в присутствии всех домочадцев и рабов, отец семейства разжигал в очаге огонь. Топливом служили ветки оливкового и лаврового деревьев и засохшие цветы. Если дрова начинали громко потрескивать, все бурно радовались – хорошая примета.

Затем приносили еще одну жертву – из хлеба и молока, призывая при этом Богиню помочь им в трудах, умножить стада, дать хорошую траву и воду и простить грехи.

На этом первая часть ритуала заканчивалась. Вторая и последняя наступит ночью, когда запылают костры из соломы, а люди будут прыгать через них, пить молоко и вино и славить свою добрую покровительницу.

Теперь, когда солнце стояло уже довольно высоко над головой, начиналась самая торжественная часть праздника, в которой каждый хотел принять участие, а потому последние молитвы, обращенные к Богине Палле, звучали уже несколько торопливо; народ повалил на улицы.

Сначала устроитель игр Друз в сопровождении своего отца, цезаря Тиберия, и нескольких наиболее достойных сенаторов принес жертву в храме Юпитера на Капитолии, поблагодарив Бога за помощь и пообещав не забывать его в будущем. Затем члены коллегии Верховных жрецов совершили тот же обряд в святилище Аполлона на склоне Палатинского холма.

После этого наступила очередь прочих римских Богов – их храмы заполнились людьми, а служители того или иного культа принялись старательно выполнять свои обязанности. Брызнула кровь жертвенных животных – быков, овец, коз, голубей, затрещало пламя на алтарях, взметнулись клубы дыма над великолепными мраморными строениями: жилищами Юноны и Нептуна, Минервы и Венеры, Меркурия и Цереры, Вулкана и Марса, Геркулеса, Фортуны, Латоны и многих других.

Жрецы чужеземных Богов – таких, как Изида, Астарта или Кибела, – не принимали действенного участия в торжествах и лишь выполняли свои обычные функции. Рим очень терпимо относился к завезенным из покоренных стран религиям, но все же официальными они по-прежнему не считались.

Ливия и другие женщины из цезарской семьи, а также жены и дочери сенаторов, совершали свой обряд в храме Весты, где представительницы прекрасного пола – в отличие от других святилищ – пользовались большими правами, нежели мужчины.

Затем, когда с этим было покончено, сплошные потоки людей потекли с Капитолия и Палатина, из других районов города, чтобы слиться на виа Сакра в огромную, веселую, расцвеченную всеми цветами и оттенками радуги колонну. Теперь процессия направлялась к мавзолею Божественного Августа, чтобы там наконец покончить с официальной частью и отдаться развлечениям.

Впереди похода двигались торжественно и с достоинством ликторы со своими топорами, воткнутыми в связки прутьев. За ними степенно ступала прекрасная белоснежная четверка коней из цезарской конюшни. Она везла раззолоченную, украшенную цветами и лентами колесницу, в которой стояли сам Тиберий и его сын Друз – устроитель игр.

Далее двигались представители всех жреческих коллегий Рима – мудрые понтифики в длинных белых одеждах, зоркие авгуры с обвитыми лавром посохами в руках, суровые гаруспики, которые могли предсказывать будущее по внутренностям жертвенных животных.

За ними легким шагом шли непорочные весталки – девственные жрицы Богини Весты, хранительницы домашнего очага. Их лица и головы были покрыты тонкими белоснежными покрывалами, дабы не смущали они очей народа своей неземной красотой.

Старшая жрица несла чашу с горящим в ней вечным огнем Весты. Это священное пламя никогда не должно было угасать, и девы в своем храме денно и нощно поддерживали его. Тут же на повозке ехал знаменитый Палладиум, которого привез в Рим еще легендарный Эней.

За весталками, весело приплясывая и подпрыгивая, что разительно контрастировало с полным достоинства поведением непорочных жриц, двигались служители грозного Марса, салии, в сопровождении группы музыкантов, во всю дующих во флейты и колотящих в барабаны. Эти были одеты в короткие пурпурные туники военного образца, в шлемы и панцири. На поясах жрецов болтались короткие мечи, а копьями с медными наконечниками они то и дело ударяли в священные бронзовые щиты, которые несли специальные прислужники.

Много веков назад один из этих щитов упал с неба к ногам доброго царя Нумы и громовой голос приказал ему как зеницу ока беречь эту реликвию, ибо щит символизирует мощь и силу Рима.

По совету жрецов Нума приказал изготовить еще одиннадцать таких же щитов, и теперь уже никто не мог разобрать, где подлинный, а где копии. Так что берегли все двенадцать.

Далее, смешавшись в кучу, шли служители прочих культов: фециалы, луперки и множество других.

Замыкали религиозное шествие августалы – недавно созданная коллегия, в чьи обязанности входило попечительство над культом Божественного Августа. Во главе их в легкой повозке ехала императрица Ливия – именно ее, вдову покойного цезаря, сенат назначил главной жрицей нового Бога.

А потом сплошной толпой валили неисчислимые массы народа – степенные купцы из Аргентарского квартала, трудолюбивые ремесленники с виа Импудика, бойкие молодцы неопределенных профессий из Субурры, ободранные пролетарии из Заречья, с нетерпением ожидающие раздачи хлеба и вина; все они шли с семьями, детьми, женами, друзьями и знакомыми. Тут же, опасливо озираясь, семенили крестьяне из Кампании и Самния, прибывшие в столицу посмотреть невиданное зрелище; было много иностранцев, мелькали даже черные африканские лица. Вся эта толпа с гомоном, шумом, свистом и песнями тащилась по просторной виа Сакра, спеша к мавзолею Августа.

Достойные сенаторы, патриции и всадники предпочитали не смешиваться с толпой и – кто в повозках, кто пешком – пробирались к месту последнего жертвоприношения боковыми улицами, которые в это время казались совершенно вымершими.

Впрочем, не совсем. Памятуя о недавних волнениях, осторожная и предусмотрительная Ливия вывела из казарм усиленные наряды преторианцев и расставила их в разных местах, так, правда, чтобы они не бросались в глаза. Но, кажется, предосторожность оказалась излишней – никто не вспоминал мятежного Агриппу Постума и не проявлял ни малейшего желания вступать в конфликт с законной властью. До политики ли сейчас, когда вот-вот откроются цезарские склады и поток дармовой еды, вина и денег обрушится на римский народ? А потом еще будут гладиаторские бои, гонки колесниц, голые девчонки на сцене театра...

– Да здравствует Тиберий Клавдий Нерон! – гремели крики.

– Слава нашему цезарю!

– Пусть хранят Боги щедрого Друза!

– Salve, Imperator![1]1
  Salve, Imperator (лат.) – Да здравствует император!


[Закрыть] Salve! Salve!

* * *

Величественное здание мавзолея Августа высилось на Марсовом поле возле Триумфальных ворот. Покойный цезарь построил его еще при жизни, дабы подготовить достойное место для своего праха, но злая судьба распорядилась так, что еще раньше ему пришлось хоронить здесь останки тех, кого он так любил и кто был еще так молод: Марцелла и Друза Старшего, Гая и Луция... А вот прах дочери Юлии, внучки Юлиллы и внука Агриппы Август строжайше запретил помещать в семейную усыпальницу. Что ж, может не без причины.

Возле мавзолея гудящая толпа несколько задержалась, давая жрецам место и возможность выполнить свои обязанности. И те аккуратно, без суеты, приступили к делу.

Ярко светило солнце на небе, легкий ветерок шевелил волосы людей, пронзительно-голубое небо настраивало на лирический лад. Всем было хорошо и весело. В такие дни и сенат, и патриции, и плебеи, и даже рабы начинали вдруг особенно сильно ощущать, что они все крепко-накрепко связаны друг с другом и с этим огромным городом. И никуда от этого не деться. Пусть в будни стоят между ними имущественные и социальные различия, пусть иногда в стычках на Форуме они готовы глотки рвать друг другу, но все же они – единое целое и именно поэтому сумели покорить половину мира и удерживать ее в своей власти. Они – сенат и народ римский, Senatus populus que Romanus. SPQR – эти буквы украшали фасады общественных зданий, знамена непобедимых железных легионов, флаги гордых боевых трирем, бороздивших моря, а также арены амфитеатров и деревянные кресты, с прибитыми к ним врагами этого самого римского сената и народа.

Жрецы и их помощники – пекари с караваями жертвенного хлеба, погонщики жертвенных животных, люди, которые несли кадильницы и ритуальную посуду, – окружили высокие каменные алтари, и вот понеслись в небо слова торжественной молитвы, которую читал Верховный Понтифик, молитвы, обращенной к Богу Августу.

Все собравшиеся молча, с благоговением слушали. Звучный мощный голос жреца парил над толпой. Было тихо, лишь иногда слышалось мычание или встревоженное блеяние предназначенных на заклание животных.

Но вот молитва была завершена, Понтифик подал знак. Взвились вверх струи ароматного дыма из кадильниц, послышались глухие удары каменных молотов, которыми помощники жрецов глушили жертвы. Потом уже сами августалы взялись за свои ритуальные кремниевые ножи. Брызнула кровь...