Текст книги "Елизавета и Маргарет. Частная жизнь сестер Виндзор"

Утром своего дня рождения Елизавета находилась в Доме правительства, принимая поздравления и подарки со всего мира. Родители подарили ей пару брошей в виде листьев плюща от Картье, от королевского двора она получила брошь с бриллиантами, от своего Гренадерского полка – гренадерский значок с бриллиантами. Вполне вероятно, что самым желанным подарком стал подарок Филиппа – семейная Библия, обрамленная драгоценными камнями.

Во время королевского турне многие местные жители, от студентов до высокопоставленных гражданских лиц, ходили с ящиками для пожертвований. Они лавировали между машинами на дорогах и стояли на углах улиц, собирая деньги для подарка принцессе. Только в одном Йоханнесбурге удалось собрать баснословную сумму в £140 000. Но здесь, по крайней мере, люди действовали добровольно. В Родезии, ныне Зимбабве, более 42 000 школьников заставили пожертвовать свою недельную сумму на карманные расходы, не спрашивая их желания. Деньги пошли на брошь из платины, оправленную 300 бриллиантами, которую вручили принцессе. Самым печальным оказался эпизод с босоногим худым африканским мальчиком, который бежал за королевской машиной и размахивал чем-то вроде бумажки. За свое усердие он получил по голове зонтиком от королевы-матери, а полицейские повалили его на землю. А нищий бедняга только хотел внести свой посильный вклад в день рождения принцессы-миллионерши – в его руках оказалась банкнота в 10 шиллингов, что в то время равнялось $2.

Елизавета была не единственным членом королевской семьи, с радостью принимавшей щедрые подарки. В 1911 году во время Делийского дарбара благодарные индийские принцы и махараджи осыпали драгоценностями короля Георга V и королеву Марию. Королевская семья привезла из индийского турне горы бриллиантов, рубинов и золота.

Трюм Vanguard был завален коллективными подарками, а также фруктами, сладостями и даже чулками. На прощальном обеде Южно-Африканский Союз подарил королю 399 особым образом ограненных бриллиантов, предназначенных для украшения его ордена Подвязки. Королева получила чайный прибор из золота и бриллиант огранки «маркиз» в 8,55 карата. Маргарет и Елизавете подарили безупречные белые с голубоватым оттенком бриллианты в 6,5 карата от компании De Beers. В общей сложности королевская семья получила 540 камней на сумму £200 000 (около $10 миллионов сегодня). «Папе, маме и Маргарет подарили бриллианты в последний день пребывания, так что мы все будем очень важными, когда вернемся, – писала Елизавета бабушке. – Я думаю, в Южной Африке больше не осталось красивых бриллиантов»²⁹.

Празднования завершились балом, на котором Елизавета появилась в платье из белого шелкового тюля, «искрящегося стразами и блестками». Премьер-министр Смэтс преподнес ей золотой ключ от города и шкатулку с 21 идеально ограненным калиброванным бриллиантом. Когда Елизавета открыла шкатулку, то ахнула. За это ей пришлось заплатить танцем с нервным молодым человеком, который наступал ей на ноги и загнал в решетку перед камином в бальном зале. Последние гости, покидая зал, видели, как сестры, скинув бальные туфли, растирали лодыжки и хихикали.

Драгоценности и деньги, которыми осыпали Елизавету и других членов королевской семьи, расценивались как проявление любви, восхищения и верности со стороны южноафриканцев по отношению к монаршим гостям. Таунсенд романтически описывал, с одной стороны, любовь и привязанность членов королевской семьи друг к другу, а с другой – всенародную любовь к этому квартету. Он писал: «Их привязанность друг к другу ощущалась постоянно, волны любви шли от отца к матери, от сестры к сестре, от родителей к дочерям и обратно. Эти волны выплескивались во внешний мир, они трогали тысячи миллионов сердец, что, в свою очередь, порождало обратную гигантскую волну любви к монаршей семье»³⁰. Принимая во внимание тот факт, что правительство Смэтса вскоре было свергнуто и ему на смену пришла жестокая система апартеида, Таунсенд, собравшийся купить ферму в Трансваале, явно витал в облаках. Когда он возвратился домой, жена быстро вернула его на землю.

Во время турне Елизавета как будущая королева неизбежно находилась в центре внимания. Маргарет, по наблюдениям Таунсенда, играла роль «в целом неблагодарную, ибо по сравнению с сестрой, наследницей трона, она представляла собой куда менее значительную фигуру»³¹. Элегантная, полная жизни и брызжущая весельем принцесса осознала во время 10-недельного турне, самого длинного путешествия, совершенного с сестрой и родителями, что неважно, какие слова она скажет или что сделает, – ей навсегда уготована роль второй скрипки подле сестры. Так было и так будет. Она шла позади родителей и Елизаветы во время бесконечных остановок в этой южноафриканской одиссее и все более ясно понимала, что рассчитывать на собственное счастье и приключения она может только за пределами родной страны, где она обречена жить в вечной тени сестры.

Было бы неудивительно, если бы подарки и внимание, которыми осыпали Елизавету, разделили сестер, но на самом деле они только сблизились. На этот раз их роли, казалось, переменились. Маргарет проявляла уверенность и оптимизм, а Елизавету одолевали мрачные сомнения. Быстрое взросление Маргарет не ускользнуло от внимания Томми Ласселса. Он описывал ее как симпатичную и приятную собеседницу, мало похожую на свой обычный образ «испорченной девчонки». Елизавета сходила с ума по Филиппу и с нетерпением ожидала от него писем. Маргарет играла роль солнечного лучика, у нее Елизавета находила постоянную поддержку и ободрение, особенно когда ей в голову лезли мысли о том, что отец может нарушить свое обещание и не позволит выйти замуж за Филиппа.

Хотя Маргарет на публике сияла улыбками и позволяла себе озорные выходки – например, закатывала глаза во время длинных и занудных речей, – в глубине души у нее крепло гнетущее чувство, что, если все пойдет по плану, она навсегда потеряет сестру. Это предчувствие надвигающихся перемен усугубилось внезапной смертью Алы, няни Маргарет, с которой она жила в одной комнате в течение 15 лет. Ала составляла часть повседневной жизни Маргарет, с ней она проводила больше времени, чем с собственной матерью. Потеря причинила ей глубокую боль, но так далеко от дома Маргарет не могла ничем помочь. Она только послала длинное письмо и цветы Гарольду, брату Алы.

Девушки изменились и в других отношениях. Из Британии они уплыли новичками королевского протокола в отношении «гастрольного» турне, а возвращались закаленными ветеранами, настоящими профи в том, как общаться с людьми или как вести себя на торжественном гала-ужине. Ласселс отмечал, что, «несмотря на то что в поездке было немало моментов, которые казались им обеим невыносимыми, они великолепно с ними справлялись»³². Елизавета удостоилась его наивысших похвал. «Она обладает стабильностью и обаянием принцессы Марго, но еще и удивительной внимательностью к удобствам других людей, такое бескорыстие нехарактерно для этой семьи»³³. Другими словами, будущая королева думала не только о себе.

Королевская делегация вернулась в Англию в мае 1947 года. Страна только что пережила самую жуткую зиму за всю историю. Миллионы людей стали жертвами массовых наводнений, снежных завалов, транспортного коллапса, иссякших запасов угля и карточной продуктовой системы, еще более суровой, чем в военные годы. Приглушенное недовольство королевской семьей, отсутствующей во время тяжелой для страны зимы, быстро сменилось обеспокоенностью, когда в прессе появились фотографии вернувшегося короля. (Конечно, нигде не было и намека, даже со стороны радикальных лейбористов в парламенте, на драгоценности и другие преподношения королевской семье.)

Предполагалось, что турне в солнечных широтах вернет ему силы, однако король приехал изможденным, с запавшими щеками. В поездке он похудел на 17 фунтов[8]8
  7,7 кг (прим. пер.).


[Закрыть]. Королева по приезде собрала консилиум медицинских светил. Вскоре Георг VI перенес несколько серьезных, с каждым разом все более угрожающих жизни операций, которые чередовались долгими периодами восстановления. Он постепенно превращался в инвалида.

Елизавета, по словам очевидцев, пустилась в пляс на палубе Vanguard, когда корабль подплывал к Портсмуту, и обрела хорошее расположение духа, как только ступила на родную землю. Филиппу не разрешили встретить королевскую делегацию в порту, однако двумя днями позже он направился в Букингемский дворец, получив увольнительную на курсах младших морских офицеров в Коршэме, в графстве Уилтшир. Назначенная встреча с королем имела двоякую цель – обсудить помолвку и поблагодарить монарха за возможность стать гражданином Великобритании. Во время встречи король под предлогом поиска фотографий южноафриканского визита вышел из кабинета, оставив Филиппа одного. Тут же в комнату вошла сияющая Лилибет в радостном предвкушении встречи с возлюбленным.

По приезде король дал понять влюбленной паре, что он не готов объявить об их помолвке. Филипп получил английское гражданство еще в феврале, но короля беспокоила мысль о том, что принц имел близких родственниц, состоявших в браке с нацистами. Он не высказывал своих опасений вслух, но понимал, что такой выбор вряд ли приведет в восторг измученное войной население. Его план состоял в том, чтобы Филипп, теперь просто лейтенант королевского флота Великобритании Филипп Маунтбеттен, стал частью придворного антуража, а не каким-то чужестранным пришельцем. Упор делался на поддержку прессы. Королевские советники, а также лейтенант Маунтбеттен и сам лорд Маунтбеттен общались с редакторами газет Daily Express и Sunday Express, расписывая достижения принца в Англии и его выдающееся военное прошлое. Маунтбеттен писал и встречался с различными членами парламента, включая члена партии лейбористов Тома Дриберга, подчеркивая, что Филипп в своей жизни провел всего лишь первые три месяца жизни в Греции и даже не говорил на греческом.

Эта продуманная стратегия неизбежно оттягивала срок объявления помолвки, но подготавливала благоприятную почву. Имя Филиппа, например, регулярно включалось в придворный циркуляр[9]9
  Бюллетень об участии членов королевской семьи в официальных мероприятиях (прим. пер.).


[Закрыть]. Отец Елизаветы довольно произвольно выбрал дату 15 июля для объявления о помолвке. Какими бы ни были родительские опасения короля и королевы, выражение лица их дочери не оставляло никаких сомнений в ее чувствах. «Она вся светилась, – отмечал друг семьи, присутствовавший на мероприятиях Недели королевских скачек в Аскоте, когда Филипп и Елизавета без устали танцевали на балу в Красной гостиной Виндзорского дворца. – Улыбка, которая раньше говорила о застенчивости, теперь выражала уверенность. Внезапно она обрела чрезвычайную женственность. Она стала более обаятельной и как-то вдруг превратилась в молодую женщину»³⁴. За время отсутствия она стала взрослой в прямом и переносном смысле.

Рядом с Филиппом Елизавета казалась «более беззащитной, но, что любопытно, менее застенчивой»³⁵. Филипп служил ей опорой, осознавала она это или нет. Незадолго до объявления помолвки друг Филиппа пошутил: «Ты выбрал не ту девушку. Маргарет куда более красива». Филипп парировал: «Ты бы так не говорил, если бы знал их. Елизавета мила и добра, совсем как ее мать»³⁶. Он занялся переделкой апартаментов невесты в Букингемском дворце. За несколько месяцев некогда бесприютный молодой человек обнаружил неожиданный талант в наведении домашнего уюта.

Ждать пришлось меньше, чем они предполагали. Когда мать Филиппа, принцессу Алису, в характерном сером монашеском платье увидели входящей в ювелирный дом Филиппа Антробуса в центре Лондона, игра закончилась. Она приходила забрать кольцо и браслет, для которых извлекла бриллианты из двух фамильных тиар. Новость быстро разлетелась, и король, смирившись со свершившимся фактом, сделал официальное заявление 9 июля, чем привел молодую пару в полный восторг. Для нации, еще не поднявшейся с колен и не оправившейся от жесткой политики затягивания поясов, объявление о помолвке стало освежающей, хотя и короткой передышкой. На следующий день немногочисленные счастливцы, которым довелось присутствовать на приеме в саду Букингемского дворца, могли лицезреть счастливую пару и то самое кольцо. Толпа разразилась приветственными криками, когда пара подошла к Чайному павильону.

При обсуждении с отцом дня свадьбы Елизавета предложила назначить дату до Рождества. Король, как обычно, медлил и хотел оттянуть срок до весны или лета 1948 года. Принцесса и слушать не хотела. Она доказывала, что они слишком долго ждали помолвки и поэтому свадьбу нельзя откладывать. На этот раз король уступил доводам дочери, и свадьбу назначили на 20 ноября.

Вполне естественно, что принц, несмотря на беззаботность и уверенность в себе, не мог не думать о последствиях женитьбы на будущей королеве. Это никоим образом не касалось его чувств к ней, но относилось к жесткому регламенту придворной жизни. Он поделился своими опасениями с кузиной Патрисией Маунтбеттен на одной из двух холостяцких вечеринок перед свадьбой: «Я не знаю, назвать ли свою настойчивость в деле заключения этого брака смелостью или глупостью»³⁷. Его кузина, понимая, что вопрос риторический, ответила: «Я совершенно уверена, что это смелый поступок». Как она позднее вспоминала, «мы понимали, что он не просто приобретает близких родственников, в придаток он получает все составляющие придворной жизни. Он очень хорошо понимал, что впереди его ждут трудности»³⁸.

Что это за «трудности», он почувствовал во время своего первого визита в Балморал в качестве будущего члена королевской семьи. Многие из гостей, включая брата королевы Дэвида Боуз-Лайона, аристократические кланы Элдонов и Солсбери противились браку вплоть до июльского объявления о помолвке. Филипп знал об их враждебном отношении и старался вести себя безупречно после официального обручения, когда они прибыли в Эдинбург с визитом. Он следил за тем, чтобы стоять на почтительных два шага позади Елизаветы, когда она произносила речи. Он поставил долг выше гордости – этот фактический и символический жест не остался незамеченным при дворе. Каждый шаг пришельца пристально изучался и взвешивался. Первое лето в Балморале оказалось непростым для Филиппа: он постоянно ощущал себя под микроскопом, как со стороны потенциальных союзников, так и со стороны недоброжелателей. Шуточный реверанс будущего зятя, одетого в слишком короткий килт, одолженный у кого-то, пришелся королю явно не по вкусу. Филипп еще не до конца осознал его щепетильное отношение к выбору костюма и надлежащим правилам поведения. Из этого эпизода можно заключить, что Филиппу предстояло непростое вхождение в круг «четверки».

Все эти тревоги и сомнения потонули в общенациональной эйфории, охватившей страну в связи с предстоящей свадьбой – первым пышным празднеством после коронации Георга VI десятью годами раньше. В дни перед торжеством репетиции сменялись приемами, торжественными ужинами и балами. Для некоторых дам формальности этикета представляли определенные трудности. Принцесса Елизавета была не единственной коронованной особой, вынужденной сидеть во время торжественных ужинов в тиаре, которая тисками сжимала голову. После одного из таких вечеров принцесса присела на ступеньке лестницы, сняла тиару и стала массировать голову. Накануне свадьбы часть из 2583 свадебных подарков разместили рядом с подарками королевской семье в Сент-Джеймском дворце. Королева Мария подарила целую шкатулку драгоценностей, георгианское столовое серебро, старинную китайскую ширму, несколько столов из красного дерева, постельное белье и даже настольные лампы. Король с королевой подарили Елизавете множество ожерелий и серег, украшенных сверкающими сапфирами, бриллиантами и рубинами. Маргарет преподнесла самый практичный подарок – дюжину бокалов для шампанского с гравировкой и набор для пикника. К ним она присовокупила чернильную подставку из серебра, возможно в память о том далеком дне, когда она вылила чернила на голову сестры в детской.

В день свадьбы Филипп стал Его Королевским Высочеством бароном Гринвическим, графом Мерионетским и герцогом Эдинбургским (днем ранее его посвятили в рыцари ордена Подвязки). Для одного дня получилось немало, особенно если учесть, что получатель титулов уложил все свои пожитки в два чемодана, а на свадебную церемонию явился в штопаных носках.

Удивительно, но в этом «управляемом хаосе» Маргарет оставалась довольной и уравновешенной. Кроуфи проницательно заметила: «Маргарет была приветлива и радовалась счастью сестры. Она вырастала из своих детских обид на то, что ей меньше дозволено, или на то, что шлейф ее платья короче сестринского»³⁹. Наверное, она, как и ее отец, в конце концов смирилась с тем, что время не остановишь и пора расстаться с мечтами о растянутом во времени детстве. Хотя это была неплохая идея, ведь Елизавета провела предсвадебную ночь в своей детской, рядом с младшей сестрой⁴⁰.

В день свадьбы более 200 миллионов человек прильнули к радиоприемникам, передававшим прямую трансляцию свадебной церемонии. Многие тысячи почитателей выстроились вдоль улиц, примыкающих к Вестминстерскому аббатству. После долгих восьми лет контроля и ограничений этот спектакль приветствовали с радостным одобрением: он отвлекал от послевоенных трудностей. Парадокс заключался в том, что самое радикальное правительство в британской истории – при нем была создана национальная система здравоохранения, национализированы железные дороги, электро– и водоснабжение, перераспределено имущественное достояние посредством изменений в налоговой базе – возглавило свадебные мероприятия на фоне неослабевающих национальных проблем. Министр финансов Хью Далтон назвал 1947 год «annus horrendus»[10]10
  То есть «ужасным годом» (прим. пер.).


[Закрыть] для нации. Помимо катастрофически холодной зимы на нацию обрушился топливный кризис, который привел к остановке заводов и оставил миллионы людей без работы. Это, в свою очередь, вызвало финансовый крах и приостановило процесс восстановления. Небольшая группа лейбористских членов парламента написала письмо Главному кнуту – должностному лицу в парламенте, – выражая свое возмущение по поводу расходов на свадебное торжество. Министр финансов Далтон, сам не большой сторонник монархии, подтвердил, что все расходы на свадебные торжества пошли из Цивильного листа – части государственного бюджета, выделяемой на содержание королевской семьи. Исключение составляли лишь уличные украшения за воротами дворца и вдоль Уайтхолла, на которые пошли деньги налогоплательщиков.

Оказалось, что, несмотря на нехватку хлеба, народ жаждал зрелищ. Неделя королевских свадебных торжеств представляла собой сплошной красочный карнавал. Он дал возможность как жителям Британии, так и всей Британской империи вновь почувствовать свою историческую связь с древним институтом монархии. Свадьба напомнила всем о ее объединяющей роли. Как писал один американский обозреватель, свадебные торжества соединили в себе черты «кинопремьеры, выборов, первенства по бейсболу и ночь Гая Фокса в одном флаконе»⁴¹. Или, как выразился Черчилль, свадьба стала «вспышкой света на трудной дороге, по которой мы должны идти»⁴². По большому счету, и мужское, и женское население не видело ничего предосудительного в такой возможности развлечься, пусть и ценой огромных затрат. 60 процентов опрошенных высказали полное одобрение торжествам. В то время как социально-исследовательский проект «Общественное мнение», выяснявший настроения масс, обнаружил некоторые признаки оппозиции свадебному торжеству, в основном из-за финансовых расходов, подавляющее большинство народа радовалось возможности ненадолго расслабиться после восьми лет строгого контроля.

В то время как на улицах нарастало возбуждение, во дворце разворачивалась драма. В отличие от скромных приготовлений жениха – ему предстояло предстать перед алтарем в своей повседневной форме лейтенанта флота – Елизавету и ее восемь подружек обслуживал знаменитый кутюрье Норман Хартнелл со своей командой. Облачение принцессы в атласное платье цвета слоновой кости, созданное по мотивам образов Боттичелли, заняло два часа. Свадебный наряд был расшит йоркскими розами, колосьями пшеницы и цветками апельсина из жемчуга и хрусталя. Это выдающееся произведение швейного искусства создавалось в течение семи недель командой из 350 портних. Платье и его тема – возрождение и обновление – обсуждались в правительстве, так как лейбористский премьер-министр Клемент Эттли выразил сомнение по поводу лионского шелка, который, возможно, производился в стране, только что воевавшей с Британией. На это Хартнелл веско заметил, что шелковые черви были выходцами из националистического Китая. Принцессе Маргарет и семи другим подружкам предназначались политически нейтральные платья из шелкового тюля, усыпанного звездами⁴³.

Во дворце во время облачения Елизаветы в свадебный наряд среди персонала потихоньку распространялась паника. Исчез свадебный букет, а вместе с ним и любимая жемчужная нить принцессы. Затем возникла суматоха из-за сломавшейся франж-тиары. Тиару починил королевский ювелир, а жемчуг и букет нашлись в последний момент.

Наконец, когда невеста была готова, королевские гости собрались на площадке перед дворцом. Во главе процессии ехала карета с королевой и принцессой Маргарет, за ней следовали кареты иностранных правителей, затем свита королевы и свадебный распорядитель. Когда королевская процессия прибыла в Вестминстерское аббатство, королева Мария встала во главе процессии, за ней последовали королева и иностранные суверены. Аббатство приняло в своих стенах самое большое собрание королевских особ с момента начала войны в 1939 году. Как вспоминала Маргарет: «Это было гигантское скопление народа. Люди, которые голодали на холодных чердаках по всей Европе, вдруг снова вышли на свет»⁴⁴. В сомкнутых рядах, однако, зияла брешь из-за отсутствия герцога и герцогини Виндзорских, а также сестер Филиппа. Виндзоры оставались в изгнании, а сестры Филиппа отсутствовали потому, что были замужем за нацистами-аристократами и их присутствие сочли слишком скандальным. Это серьезно расстроило Филиппа, он всегда тепло относился к своим четырем сестрам.

После оглушительных звуков труб невеста с отцом вступили под своды аббатства. «Я был горд и счастлив, что ты находилась так близко от меня во время этого длинного прохода по Вестминстерскому аббатству», – писал король дочери позднее⁴⁵. В то время как король и принцесса шли к алтарю, «тонкие и бледные лучи солнца пробились сквозь витражные окна», придавая сцене неземной оттенок. Елизавета, почти без макияжа, выглядела бледной и хрупкой, вуаль подчеркивала ее изящество и создавала «белое облако вокруг нее»⁴⁶. Лучи, проникающие сквозь высокие окна, и свет от канделябров отражались на ее усыпанном драгоценностями наряде – они сверкали и переливались в полумраке.

Сразу за сияющей невестой и на три шага впереди остальных подружек шла Маргарет – одна. Три раза она останавливалась, чтобы поправить длинный шлейф на платье сестры⁴⁷. Среди многих незабываемых моментов эта сцена особенно запомнилась. Образ двух сестер, которых привыкли всегда видеть вместе, каждой из которых теперь предстояло идти своим путем, тронул многие сердца, а особенно членов семьи и друзей.

Король поневоле был тронут до слез, когда Елизавета проходила вместе с мужем мимо родителей по пути к выходу. Она присела в поклоне сначала перед отцом, потом перед матерью. Король никогда не поощрял дочерей к реверансам, но со стороны принцессы это был символический жест благодарности. Затем все вернулись во дворец на свадебный завтрак. Филипп произнес короткую речь, а новобрачная выразила свое заветное желание, чтобы «Филипп и я были так же счастливы, как мои отец и мать»⁴⁸.

Даже самые заядлые скептики удивились бы, прочитав искреннее и задушевное письмо, написанное впоследствии Филиппом своей теще-королеве. Он уверял ее в своем стремлении неустанно заботиться о ее дочери: «Лилибет является единственным существом в мире, представляющим для меня абсолютную ценность, и все, о чем я мечтаю, – это соединить нас в новое единое целое, что не только поможет противостоять всем направленным на нас ударам, но и положительно скажется на нашей жизни»⁴⁹.

На свадебном завтраке Маргарет занималась организацией сьемки общей фотографии, призывая гостей: «Давайте же, идите все сюда!» Она казалась чрезвычайно счастливой. Позже Кроуфи отмечала: «Надеюсь, что гости не были слишком заняты невестой и обратили внимание на ее младшую сестру. Она держалась с чрезвычайным достоинством и грацией. Король и королева неоднократно обменивались улыбками и ободряющими взглядами»⁵⁰. Они надеялись, что младшая дочь найдет себе партнера такого же чуткого и верного долгу, каким оказался Филипп.

День еще не подошел к концу. Елизавета и Филипп переоделись в теплую одежду, чтобы отправиться в свадебное путешествие в загородное поместье Маунтбеттенов Броудлендс. Когда они садились в открытое ландо, начался мелкий холодный дождь. Машина рванула вперед, и за ней побежали король, королева, Маргарет и другие гости, осыпая новобрачных белыми бумажными лепестками. Все провожали машину взглядами, пока она не исчезла в надвигающемся зимнем мраке.

В тот вечер, когда молодожены ехали к своему сельскому приюту, Букингемский дворец окутал густой туман, а непрекращающийся дождь усилился. Маргарет направлялась в свою комнату, чтобы переодеться для небольшой вечеринки подружек невесты. Проходя по коридору, она внезапно замедлила шаг у двери в теперь уже бывшие апартаменты Елизаветы. Она помедлила, а затем поспешила продолжить свой путь.

Это был радостный день, но с привкусом печали. Когда вечеринка закончилась, Маргарет с волнением рассказала Кроуфи о чувстве глубокой утраты, которое она так хорошо маскировала в течение всего свадебного дня. Она призналась гувернантке: «Я не могу представить себе жизни без нее». Кроуфи, у которой был возлюбленный в Шотландии, ответила: «Ничего, скоро наступит ваш черед»⁵¹. Однако Маргарет вновь оказалась младшей сестрой, оставленной в одиночестве в Букингемском дворце. На этот раз она чувствовала себя более одинокой, чем тогда, когда Елизавета вступила в ОВД или стала заниматься по отдельной академической программе. Ее подруга, товарищ по играм, советчик, компаньон и наставник ушла. Это означало конец целой эпохи и начало нового этапа жизни как для Маргарет, так и для Елизаветы.