Текст книги "Елизавета и Маргарет. Частная жизнь сестер Виндзор"

Глава 4
Долгое прощание

Первая неделя медового месяца была, как жаловалась Елизавета, «вульгарной и мерзкой»¹ из-за постоянной осады прессы и толп любопытных, жаждущих увидеть молодоженов. Во время воскресной службы в аббатстве Ромси, на которой они присутствовали, зеваки, не сумевшие протиснуться внутрь, взбирались на могильные плиты, многие притаскивали стулья или прислоняли лестницы к стенам, чтобы поглазеть на пару через церковные окна.

Устав от существования, похожего на жизнь обитателей зоопарка, супружеская пара ускользнула в местечко Биркхилл в Шотландии. Они поменяли уютный комфорт большого поместья на спартанское, занесенное снегом убежище. Уединение доставляло им наслаждение, они виделись только с Бобо Макдональдом и Джоном Дином, камердинером Филиппа, разместившимися неподалеку. Когда озноб Филиппа обернулся сильной простудой, жена сама ухаживала за ним. Она писала семье, что, несмотря на насморк и чихание, они все равно чувствовали себя на седьмом небе. Король отвечал несколько меланхолически: «Когда я протягивал твою руку архиепископу, я чувствовал, что потерял что-то очень ценное. Наша семья, наша четверка, Королевская Семья должна остаться вместе, конечно с пополнением в подходящее время!» В конце письма он признавался: «Твой уход оставил огромную пустоту в наших жизнях, но помни, что твой старый дом по-прежнему ждет тебя, возвращайся сюда как можно чаще»².

Желание короля исполнилось значительно раньше, чем ожидалось. Елизавета и Филипп вернулись в Лондон, оставив позади холодную шотландскую зиму, как раз к 52-му дню рождения короля. Они не имели собственного жилья, так как официальная резиденция молодой пары Кларенс-хаус, заранее выбранная для них королем, восстанавливалась и еще не обрела жилого вида. Ремонтом полуразрушенного дома занимались 55 человек.

Произошло неизбежное – «четверка» превратилась в «пятерку». Король, привыкший к роли пастуха своего стада, теперь столкнулся с молодым и энергичным выскочкой в тот момент, когда его собственное здоровье пошатнулось. Филипп тратил избыток энергии на игры в сквош и бадминтон, проходившие в упорной борьбе, часто в паре с Питером Таунсендом. «Эти спортивные поединки оставили у меня впечатление о принце, которое не изменилось с тех пор, как об общительном, умном и довольно неуступчивом экстраверте», – вспоминал Таунсенд³.

Могучее здоровье Филиппа находилось в разительном контрасте со здоровьем короля, который в свои 50 с небольшим лет был уже не тот, каким отправился в Южную Африку. Война завершилась уже два года назад, но его шрамы, как физические, так и моральные, еще не затянулись. Морщины на лице стали глубже, черные круги под глазами обозначились еще резче, а болезненные судороги в ногах стали почти нестерпимыми. Все это еще усугублялось его многолетним пристрастием к курению и выпивке.

В семье менялся баланс взаимоотношений. Елизавета всегда была послушна воле отца, а теперь она постепенно приучалась к роли сиделки, заботящейся о его здоровье и его настроении. Тогда же королева и Маргарет, обе любившие искусство, музыку и театр, стали более тесно общаться. Они придавали живость любой вечеринке. Обе любили Балморал и Сандрингем, но не принимали участия в ежедневных охотничьих вылазках и облавах, хотя королева была порой не прочь посидеть с удочкой на берегу реки Ди.

Кроме того, с момента своего возвышения Филипп стал проявлять больше властности, что пришлось не по вкусу его невестке. Молодожены хотели приобрести Саннингхилл на территории Виндзорского парка в качестве загородного поместья, но дом сгорел незадолго до свадьбы. Тогда пара выбрала Виндлесхем Мур. Маргарет стала там постоянной гостьей. Однако она не совсем одобряла хозяина, офицера морского флота, который перенес манеру отрывистых команд и лаконичный стиль разговора с корабельного мостика в свою личную жизнь.

Однажды Филипп запретил прислуге подавать Маргарет завтрак в постель, что было ее воскресной привычкой. Он брал командный тон, когда они втроем отправлялись на вечеринку. Если Маргарет хотела остаться подольше, Филипп просто приказывал принести ее пальто, чтобы уйти всем вместе. Такое обращение Филиппа злило Маргарет, и она поначалу реагировала на него в обычной манере подростка на пороге 18-летия – с небрежным безразличием и упрямством.

Но сестры по-прежнему были близки. Когда в апреле 1948 года Елизавета по секрету сообщила о своей первой беременности, Маргарет стала проявлять о ней еще большую заботу, не высказав ни капли зависти, – а ведь теперь ее место в ряду претендентов на престол отодвигалось. Предстоящее прибавление в семье привело всех в радостное возбуждение. Молодожены выполнили свой долг, и будущее династии было обеспечено. Елизавета не собиралась отказываться от первого зарубежного государственного визита в Париж, намеченного на май. О ее беременности пока знали лишь члены семьи. Она не только чувствовала уверенность в отношении языка – годы обучения с мадам де Белег не пропали даром – но и с нетерпением ждала возможности обновить великолепные вечерние платья от Нормана Хартнелла, предназначенные для торжественных приемов.

Визит, который назвали «реваншем норманнского завоевания»⁴, стал полным триумфом, если судить по многотысячным толпам людей, мечтавших взглянуть на принцессу и ее бравого мужа. Елизавета вернулась в Англию другой – более царственной и величественной. Теперь на нее смотрели как на самостоятельного посланника своей страны, а не просто тень своего отца. Объявление о беременности в День дерби 4 июня означало, что с рождением первенца в ноябре 1938 года принцесса станет персоной года.

Эти новости пришлись весьма ко времени, так как здоровье короля ухудшалось. Во время ежегодной поездки в Эдинбург в августе он пожаловался Таунсенду: «Что происходит с моими чертовыми ногами? Они не слушаются, как им положено». Страстный любитель пеших прогулок, теперь он не мог подняться по склону холма Трон Артура, который был хорошо виден из окон Холирудского дворца. Боль стала постоянной, а по временам невыносимой, но король скрывал свое состояние от всех, за исключением Таунсенда. Георг VI принимал участие в августовском праздновании 18-летия Маргарет. Ей впервые назначили фрейлину, Дженнифер Биван, что стало для принцессы самым драгоценным подарком. Наличие молодой придворной дамы наконец давало возможность Маргарет выезжать без обязательного сопровождения сестры, матери или кого-то из придворных, а значит, пришла долгожданная свобода.

В ее распоряжении оказался и Питер Таунсенд, который сопровождал принцессу в первом самостоятельном официальном визите. В октябре, за месяц до свадьбы сестры, они прилетели в Белфаст для участия в церемонии спуска на воду лайнера Edinburgh Castle весом в 28 700 тонн. С тех пор ходят упорные слухи о том, что Таунсенда по ее желанию разместили в комнате, примыкающей к спальне принцессы в замке Хиллсборо. Никто никогда даже намеком не обмолвился о нарушении правил приличия. Однако если бы история о женатом мужчине, спавшем в соседней с сестрой королевы комнате, просочилась в прессу, это спровоцировало бы нежелательный скандал⁵.

В сентябре в сопровождении своей новой фрейлины Дженнифер Биван и Питера Таунсенда Маргарет совершила официальную поездку в Амстердам, представляя короля на инаугурации королевы Юлианы Нидерландской. Принцесса ростом всего в пять футов[11]11
  152,4 см (прим. пер.).


[Закрыть] выглядела очень юной и несколько потерялась в окружающей ее толпе. Именно во время этого визита, в отсутствие сопровождающего ее придворного или члена королевской семьи, окружающие впервые заметили явное взаимное притяжение между королевским шталмейстером и королевской дочерью. «Они все время переглядывались, даже во время официальных мероприятий», – вспоминала одна из присутствующих дам⁶. Принцесса выглядела потрясающе в сверкающей тиаре, одолженной у сестры, и в кремовом, расшитом жемчугом платье от Нормана Хартнелла. В тот вечер на балу в международном культурном центре ее сияющий вид бросался в глаза, когда она танцевала с полковником ВВС. Они не уходили до трех ночи. Быстро распространились слухи о том, что Маргарет зашла слишком далеко, «опираясь на Таунсенда и держа его за руку». Его воспоминания, однако, сильно разнятся в оценке событий того вечера. Он жаловался на духоту, скопление народа, что не доставило ему никакого удовольствия.

Однако позже Таунсенд признал: «не осознавая этого, я увлекся и оказался немного дальше, чем нужно, от дома и немного ближе к принцессе»⁷. Он все больше видел в ней не столько неопытную девушку, находившуюся под его опекой, сколько привлекательную и соблазнительную женщину. Таунсенд целиком и полностью организовал визит Маргарет – давал рекомендации, как себя вести, и даже писал для нее короткие речи, если ей предстояло выступать. Биограф Маргарет пишет, что растущее влечение оставалось дружески-невинным, не более чем «непринужденными и простыми отношениями, основанными на взаимной приязни, доверии, общих интересах и вкусах и восхищении»⁸.

Нужно отметить, что в этот поворотный момент, когда отношения стали перерастать в нечто более глубокое, Таунсенд понял, что оказался в ловушке распадающегося брака. Его жена перестала разделять его устремления. Южноафриканский вояж породил в ней желание «расширить горизонты и выйти за пределы узких рамок дома»⁹. Эти горизонты по иронии судьбы начинались и заканчивались рабочими границами – Букингемским дворцом. Когда он обнаружил, что жена изменяет ему с гвардейским офицером, это в конце концов привело к распаду брака.

Но на какое-то время зарождающийся роман Маргарет отодвинулся на второй план из-за более серьезных событий. Вернувшись в Балморал из Амстердама, они узнали, что король наконец сообщил докторам об изнуряющих болях в ногах. Не желая поднимать шум, он тайно пытался облегчить боли при помощи гомеопатических средств и совершал пешие прогулки по вересковой пустоши. Промедление почти стоило ему жизни. Доктора пришли в ужас от его состояния и обратились за советом к крупному специалисту по сосудистым заболеваниям. Профессор Джеймс Лермонт, приехавший на консультацию из Эдинбурга, поставил неутешительный диагноз. Король страдал от болезни Бюргера, или воспаления артерий. У него уже началась гангрена, и впереди зловеще маячила перспектива ампутации. Угрожающее состояние здоровья осложнялось циррозом печени и неуточненным заболеванием легких, возможно раком.

Король настоял на том, чтобы на время скрыть новости от Елизаветы, так как роды ожидались со дня на день. Спустя два дня после того, как королю поставили диагноз, Елизавета родила сына, Чарльза Филиппа Артура Георга, весом в семь фунтов и шесть унций[12]12
  3,345 кг (прим. пер.).


[Закрыть]. За воротами Букингемского дворца началось стихийное празднование, народ приветствовал каждую машину, въезжающую и выезжающую из дворца. Маргарет узнала новость во время официальной поездки в Шеффилд. По некоторым сведениям, она пустилась в пляс вокруг разложенного в честь события костра и сказала: «Полагаю, теперь меня будут звать тетушкой Чарли»¹⁰. Эта ненароком оброненная фраза пристала к ней на всю жизнь.

Спустя два дня, 16 ноября, король признал, что долгожданное турне по Австралии и Новой Зеландии придется отложить. Он дал разрешение обнародовать медицинский бюллетень, в котором говорилось, что все запланированные мероприятия с его участием откладываются на неопределенное время. Отцовская болезнь, с одной стороны, потрясла Маргарет, а с другой – повергла в уныние. Она с таким нетерпением ожидала поездки, в которой ей предстояло сопровождать родителей! Столько счастливых часов она провела, выбирая многочисленные наряды, а теперь им суждено было вернуться в гардероб. Через несколько недель король немного поправился, и ему уже не угрожала ампутация ноги. Он чувствовал себя относительно хорошо и даже смог присутствовать на церемонии крещения принца Чарльза, состоявшейся в декабре в белой, отделанной золотом Музыкальной комнате Букингемского дворца.

Во время обряда крещения Маргарет в роли крестной матери держала малыша на руках. Его облачили в то же самое крестильное одеяние из хонитонского кружева, в котором крестили и ее, и сестру. После церемонии крещения обе сестры согласились взять на себя больше официальных функций отца, выздоровление которого шло очень медленно. На обеих сестер, в особенности на предполагаемую наследницу, с надеждой смотрели как на новое королевское поколение, в то время как король неумолимо уходил в прошлое. В семье с ним становилось все труднее справляться. Всегда подверженный вспышкам гнева, во время долгого и мучительного лечения он все больше проявлял несдержанность. Время от времени он срывался на крик, который один из придворных называл «ганноверским лаем». Принцы и короли вообще имели привычку кричать на служащих и прислугу по любому поводу. Энергичного короля его состояние, безусловно, угнетало. Он любил находиться на свежем воздухе, а теперь болезнь приковала его к кровати и креслу на продолжительное время. Все знали, что только Маргарет могла его успокоить. В марте 1949 года ему сделали серьезную операцию на позвоночнике, чтобы восстановить кровообращение в ноге. Считалось, что она прошла относительно успешно, но восстановление проходило болезненно и медленно. В июне, на параде Trooping the Colour, ежегодной церемонии выноса знамени, развод караула возглавляла старшая дочь короля, сидевшая верхом на коне в дамском седле, как и предсказывал король, когда взошел на престол. Сам монарх ехал в открытом экипаже.

Несмотря на постоянную тревогу об отце, принцесса Елизавета уже входила в роль независимой замужней женщины, и переезд супружеской пары из Букингемского дворца в Кларенс-хаус тем летом только ускорил этот процесс. По правде говоря, выезжая из дворца, обе сестры вовсю наслаждались жизнью. В воскресные дни в поместье Виндлесхем Мур собравшееся общество развлекал американский комик Дэнни Кей. Елизавете нравились его шутки на грани фарса. Она так им восхищалась, что американский поэт Делмор Шварц написал стихотворение «Водевиль для принцессы» с подзаголовком «Написано под впечатлением от преклонения принцессы Елизаветы перед Дэнни Кеем».

Время от времени она и принц Филипп давали себе поблажки и отправлялись поужинать и потанцевать в различные лондонские клубы. Принцесса отмечала свое 23-летие в модном Café de Paris на Ковентри-стрит, потом посетила спектакль «Школа злословия» с участием Лоуренса Оливье и Вивьен Ли. После спектакля знаменитые актеры присоединились к королевской вечеринке в ночном клубе, где все танцевали танго, квикстеп и самбу. На балу в Виндзорском замке тем летом новоиспеченные королевские родители вызвали всеобщее восхищение своим блестящим исполнением танцев.

В июле 1949 года они явились на летний бал в маскарадных костюмах: Елизавета в образе эдвардианской горничной, а ее муж – в костюме официанта. Бал устроил американский посол Льюис В. Дуглас, дочь которого, Шарман, стала закадычной подругой Маргарет. Принцесса хотела отличиться на балу и нарядилась в парижскую танцовщицу канкана в кружевных панталонах и черных чулках. В своем благодарственном письме она написала Дугласу: «Я чувствовала такое волнение перед тем, как объявили канкан, что едва дышала»¹¹. «Впавшая в экстаз» принцесса снова облачилась в костюм и повторила свой танец перед матерью, возвратившись домой в Букингемский дворец после бала. На следующий день газеты вышли с заголовками «Принцесса Маргарет высоко пинает».

В это переходное время появление девушки, которую называли «шарманистая Шарман» или Сасс, произошло в подходящий момент. Сасс заменила Маргарет сестру, занятую собственной семьей. Благодаря ей светская жизнь принцессы сделала неожиданный и головокружительный поворот. Высокая и оживленная блондинка приехала в Лондон в 1947 году после назначения ее отца послом США. Газета The Washington Post характеризовала выпускницу Вассарского колледжа Сасс как «идеальный образец [школьной] королевы красоты»¹². Быстро превратившись в светскую львицу, Сасс познакомилась с Маргарет на официальном приеме в посольстве, и у них сразу завязалась дружба – эти веселые и дерзкие натуры отлично подходили друг другу.

После переезда в Лондон Шарман не теряла времени и вскоре собрала вокруг себя кружок молодых людей, с которыми встречалась в резиденции посла Уинфилд-хаус в Риджентс-парке. Эти оживленные вечеринки вскоре стали регулярно появляться в светском календаре Маргарет. Один из званых ужинов, продолжавшийся до четырех утра, широко освещался в прессе. В течение тех трех лет, которые Шарман провела в Лондоне, ее часто видели вместе с Маргарет и за пределами посольской резиденции – то в клубе 400, то в Café de Paris или в ресторане Milroy на Парк-лейн, где они танцевали ночи напролет. Публика зачитывалась историями о том, как Маргарет танцевала самбу, фокстрот и чарльстон с целым сонмом аристократических холостяков, среди которых мелькали лорды Блэндфорд, Огилви и Вестморленд¹³.

Несколько раз в неделю в Букингемский дворец прибывала процессия автомобилей с новыми подругами Маргарет. Вместе с Шарман приезжали Джуди Монтагю, леди Розмари Спенсер-Черчилль, Рэчел Бренд и другие. Все они почтительно обращались к Маргарет «мэм». Самые близкие подруги называли ее «дорогая мэм», и это обращение как нельзя лучше подходило ей.

«Круг Маргарет», как стали называть ее окружение, поставлял ежедневный светский корм для первых полос в таблоидах. В мрачной и тоскливой Британии, находившейся в процессе болезненного восстановления, младшая дочь короля и ее американская подруга представляли собой яркое пятно света и предмет для беззубой критики. В словаре бульварных газет они значились «топовыми шикарными цыпочками». Маргарет, с ее выразительными голубыми глазами, фарфоровой кожей и пухлыми губами, была золотой гусыней, несущей золотые яйца для газет и журналов. Когда музыканты ночного клуба как-то заиграли припев песни «Жесток со мной», Маргарет насмешливо заметила: «Эти слова можно адресовать некоторым фотографам»¹⁴. В отличие от сестры, которая с ранних лет взяла за привычку никогда не читать статей о себе, Маргарет упивалась обсуждениями своего стиля New Look, своей внешности и своих романов. Однажды во время танца она повернулась к своему партнеру и спросила со значением: «А вы знаете, что танцуете с обладательницей самых красивых и соблазнительных глаз в мире?»¹⁵ – саркастический намек на недавнюю статью о себе. По словам Сесил Битон, у нее в глазах светился «призывный блеск», а к искушенному озорству примешивалась капелька бунтарства.

В возрасте 19 лет она стала первой женщиной, открыто курящей сигареты. Впервые принцесса вставила сигарету в длинный мундштук из слоновой кости после ужина в одном из ресторанов Вест-Энда. В ее возрасте хорошо воспитанные девушки курили, но тайком, и поведение Маргарет вызвало споры и… вошло в моду. На замечание королевы Марии Маргарет ответила тем, что демонстративно сфотографировалась с сигаретой в еще более длинном мундштуке.

Когда Дафф Купер, бывший британский посол во Франции, и его жена леди Диана Купер получили приглашение на ланч с «четверкой» в Букингемском дворце в феврале 1948 года, Купер, известный своей слабостью к женскому полу, был очарован оживленным квартетом, но особое впечатление на него произвела Маргарет. «Очень уверена в себе и полна юмора, – записал он в своем дневнике. – Она вполне может плохо кончить»¹⁶. Или, как заметил Чипс Ченнон, «вокруг нее уже ощущается дыхание Марии-Антуанетты»¹⁷, намекая на то, что ее чрезмерно бурный стиль жизни может кончиться слезами.

Ее критиковали и ею восхищались. Ее поклонницы пожирали глазами яркие наряды от Молино и Диора, принцесса стала иконой революционного стиля New Look, с его затянутой талией и юбкой-трапецией. Консервативные критики обвиняли ее в нескромности и в том, что она слишком обнажается. Временами к ним присоединялась и мать Маргарет, которая настаивала, чтобы хотя бы на одном из чрезмерно открытых вечерних платьев дочери добавили бретельки. Ее поклонницы, однако, думали иначе. Копии ее платьев с глубоким вырезом, золотые мундштуки и губная помада вишневого цвета – этот оттенок получил название Margaret Rose-Red – наводнили Британию и Америку. Однажды во время ее официального визита в Италию пресса подкупила отельную горничную, выуживая сведения об оттенке ее лака для ногтей, сорте духов и книге, которую она читала. Одна неосторожная портниха даже выболтала ее размеры: «чуть-чуть больше 5 футов роста[13]13
  152 см (прим. пер.).


[Закрыть], талия 23 дюйма[14]14
  58,4 см (прим. пер.).


[Закрыть] и грудь 34 дюйма[15]15
  86,3 см (прим. пер.).


[Закрыть]»¹⁸.

Принцесса всегда настаивала, что их кружок называется «круг Шарман», так как большинство друзей привела именно ее подруга, но вся светская жизнь в нем вращалась вокруг Маргарет. Как отмечала ее кузина Маргарет Роудс, «в послевоенные годы вечеринки шли одна за другой, и Маргарет была их звездой, планетой, вокруг которой все вращались. Она просто сияла»¹⁹. Никакой вечер не считался по-настоящему «великосветским», если там отсутствовала неотразимая Маргарет. Прессу заворожило сочетание интеллекта, харизмы и красоты юной принцессы. Однако лакеи в Букингемском дворце, вынужденные ждать ее возвращения, которое обычно совпадало с утренним развозом молока, не причисляли себя к ее фан-клубу. Незадолго перед тем, как оставить королевскую службу, Кроуфи пожаловалась, что Маргарет безответственна и совершенно себя изнуряет. На что королева ответила просто: «Мы тоже были когда-то молоды, Кроуфи. Мы хотим, чтобы она хорошо повеселилась. Теперь, когда Лилибет ушла, ей здесь одиноко»²⁰. В свете ходили слухи о лесбийских отношениях между Маргарет и Шарман, но это кажется маловероятным, если почитать их многочисленную переписку, полную сплетен, но совершенно платоническую. Как бы там ни было, Шарман заменила Маргарет сестру и стала близким другом, которому можно было доверять.

Имя Маргарет связывалось с постоянно пополняемым списком возможных кандидатов в мужья. Как-то в отделе светской хроники был приведен перечень из 31 молодого холостяка, подходящих на роль ее мужа²¹. Ее 18-летие послужило выстрелом из стартового пистолета, пресса стала выдвигать бесконечные гипотезы в отношении «того самого». Самый свежий кандидат мог сменить предыдущего с такой скоростью, что типографская краска на предыдущем газетном номере не успевала высохнуть. Однажды на красном спортивном автомобиле ее отвозил домой с ужина Питер Уорд, сын графа Дадли, и на короткое время он стал «тем самым». В ту же самую неделю оказалось, что она вышла в свет с миллионером Билли Уолласом после его прибытия в Лондон из Нью-Йорка. Тогда он занял место фаворита в борьбе за ее руку – по крайней мере, по мнению прессы. В списке тех, кто сопровождал ее в театр, на балет и на ужины, значились и Доменик Эллиот, младший сын графа Минто, и лорд Порчестер, наследник знаменитого египтолога лорда Карнарвона, и лейтенант Марк Бонэм Картер, который совершил смелый побег из итальянского лагеря для военнопленных и позже познакомился с принцессой в Виндзорском замке.

Бонэм Картер, чья мать была дочерью премьер-министра Герберта Асквита, быстро завоевал расположение сестер: он постоянно развлекал их шутками и лихо спускался по перилам лестницы без рук. Он вспоминал свои два танца в паре с принцессой Маргарет в подростковом возрасте и говорил, что она «была с характером и очень язвительна в своих оценках»²². Среди других соискателей королевской руки у прессы на равных котировались Санни Блэндфорд, наследник герцога Мальборо с замком Бленхейм в придачу, и Джонни Далкит, семью годами старше принцессы, наследник двух шотландских герцогств и крупнейших частных земельных владений в Соединенном Королевстве. Хотя Маргарет и не суждено было стать королевой Британии, в случае брака к Далкитом она, по крайней мере, могла стать королевой обширнейших владений, простиравшихся до горизонта на все четыре стороны света. Поговаривали, что на нее положил свой вездесущий глаз Дэнни Кей, называвший ее «моя сладкая», что ей чрезвычайно нравилось. Газеты радостно сообщали, что она в присутствии родителей развлекала министра шотландской церкви, исполняя хрипловатым голосом песню «Я просто девчонка, которая не в силах сказать «нет» из любимого мюзикла сестры «Оклахома!».

Полковник ВВС Питер Таунсенд оставался в тени, но всегда был к ее услугам, куда бы она ни направлялась. В июне 1949 года он спросил ее, может ли он участвовать в воздушных гонках на Кубок короля от ее имени. Так как он служил шталмейстером у короля, было бы политически правильным сначала справиться у своего королевского босса. Возможно, тот пожелал бы, чтобы белый рыцарь авиации участвовал в воздушных гонках от его имени. Вместо этого Таунсенд обратился к Маргарет, и, по его словам, она «великодушно, но без особого энтузиазма согласилась»²³.

Более будничные события также требовали его присутствия. Таунсенд сопровождал Маргарет на многочисленные протокольные мероприятия вроде посещения больниц, заводов и новых жилищных комплексов, где она выступала с короткими речами, неизменно написанными Таунсендом. В это время король шел на поправку, но не назначал много встреч, и у Таунсенда оставалось достаточно свободного времени. Поэтому ему казалось логичным сопровождать принцессу вместе с ее придворной дамой на официальные встречи. Принцесса совершила несколько неофициальных и не получивших огласки визитов в Палату общин, в Дом правосудия, приют Томаса Корама и тому подобные учреждения. За этими поездками, как она объясняла, стояло желание узнать «о жизни»²⁴. «Это было начало, я полагаю, – заметил позже королевский советник. – Бедняга Питер. Если и существовал на свете безгрешный человек, то это он»²⁵. По его мнению, Питер взвалил на себя эти обязанности без дальнего прицела, но с течением времени он постепенно увлекся принцессой.

Придворные начали обращать внимание на манеру их общения, подмечая такие мелочи, как многозначительные взгляды, которыми они обменивались, и улыбки, наводившие на мысль, что это не просто легкий флирт. Стиль разговора Маргарет, всегда забавный, приобретал остроумный блеск в присутствии Таунсенда, и создавалось впечатление, что она старалась произвести на него впечатление. На людях он называл ее «мадам», но наедине она превращалась в Маргарет.

Хотя принцесса не раз сопровождала Елизавету на официальных приемах, в общественном мнении она уже представляла собой самостоятельную единицу, и время однообразных платьиц кануло в Лету.

В ноябре 1949 года Елизавета прилетела на Мальту к мужу, который находился на острове для прохождения службы на борту 1710-тонного эсминца HMS Chequers. Шесть счастливых недель, проведенных на дружелюбном острове с приятным климатом, стали для них вторым медовым месяцем. Принцесса Анна, второй ребенок четы, была зачата именно там. Елизавета жила на вилле «Гуардамангия». Собственность дяди Дикки представляла собой великолепный особняк из песчаника с видом на море и бухту, с большой террасой и садом с апельсиновыми и лимонными деревьями.

Даже несмотря на присутствие фрейлины Бобо и детектива, Елизавета умудрялась вести более или менее нормальную жизнь, хотя ее прибытие на остров приветствовали тысячи высыпавших на улицу островитян. Когда она была свободна от посещений больниц, заводов и библиотек, она проводила дни, занимаясь совершенно обычными делами: делала покупки, осматривала остров, исследовала бухты, пещеры и небольшие заливы на борту круизного катера с подходящим названием The Eden, то есть «Рай», вместе с мужем-моряком. Опасаясь приступов морской болезни, она брала с собой пакетик мальтийского вафельного печенья galletti.

Во второй половине дня она принимала гостей, угощая чаем жен офицеров, посещала гала-ужины и как минимум однажды танцевала на борту HMS Chequers на офицерской вечеринке. Пара облюбовала для вечерних развлечений отель Phoenicia, где маленький оркестрик неукоснительно исполнял ее любимую мелодию «Люди скажут, что мы любим друг друга» из мюзикла «Оклахома!» Роджерса и Хаммерстайна. Дядя Дикки, честолюбец до мозга костей, пребывал на седьмом небе. Он обнаружил, что будущая королева не только хорошо к нему относится, но и с удовольствием танцует с ним. Он хвастался: «Она божественно двигается в танце и всегда просит исполнить самбу, когда мы танцуем вместе»²⁶.

Глоток свободы – вот что в эти дни представляла собой жизнь Елизаветы. И в самом деле, прошло всего четыре года с тех пор, как они с Маргарет буквально умоляли отца отпустить их праздновать день победы вместе с людьми на улицах. А теперь она самостоятельно вела «даймлер» по дорогам острова. Блаженство! Как вспоминала ее близкая подруга Памела Хикс, «это было единственное место в мире, где она могла вести образ жизни жены морского офицера, подобно всем другим женам»²⁷. Впервые она самостоятельно расплачивалась деньгами и укладывала волосы в обычных салонах. В этом чувствовался отрадный вкус повседневности. Девочка, наблюдавшая за жизнью обычных людей из-за занавесок резиденции на Пикадилли, теперь имела возможность вырваться из заточения, покинув королевские каменные стены. Неудивительно, что она описывала месяцы, проведенные на Мальте, как «счастливейшие в моей жизни»²⁸. Эдвина Маунтбеттен отмечала: «Так отрадно в кои-то веки видеть ее сияющей и ведущей относительно нормальную человеческую жизнь»²⁹.

Паре удалось провести Рождество вместе, но в конце декабря 1949 года принцесса попрощалась с мужем, поскольку его миноносец HMS Chequers был направлен вместе с другими шестью военными кораблями патрулировать Красное море, где в это время происходили стычки местных племен в Эритрее. Вскоре принцесса и ее маленькая свита улетели в Лондон на авиалайнере Vickers Viking. «Лилибет улетала со слезами на глазах и комком в горле, – сказала Эдвина индийскому премьер-министру Джавахарлалу Неру, с которым ее связывали длительные романтические отношения. – Когда она садилась в Viking, чтобы возвратиться домой, я подумала, что ее можно сравнить с птичкой, которую снова сажают в очень маленькую клетку, и мне стало так грустно, что я сама чуть не расплакалась»³⁰.

Вернувшись в Сандрингем, Елизавета вновь окунулась в комфортную придворную среду, и скоро жизнь на Мальте стала казаться далекой мечтой. Король радовался ее возвращению домой, и взаимная близость между ним и его наследницей была заметна даже посторонним. Жена британского дипломата Синтия Глэдвин, приехавшая в норфолкское поместье на «ужин с ночевкой», отмечала: «Два самых очаровательных штриха, подмеченные мною во время нашего визита, – это подлинная привязанность и любовь между принцессой и ее мужем и принцессой и королем. Отец с дочерью казались счастливыми в обществе друг друга и оживленно вели разговоры».