Текст книги "Огненный суд"

Эндрю Тейлор
Огненный суд

Посвящается Кэролайн

Действующие лица

Инфермари-клоуз, Савой

Джеймс Марвуд, секретарь Джозефа Уильямсона и Совета красного сукна

Натаниэль Марвуд, его отец, вдовец, был женат на Рэйчел; в прошлом печатник

Маргарет и Сэм Уизердин, их слуги

Чертежное бюро, Генриетта-стрит

Саймон Хэксби, маркшейдер и архитектор

Джейн Хэксби, его служанка, ранее известная как Кэтрин Ловетт

Бреннан, его чертежник

Клиффордс-инн и Пожарный суд

Люциус Громвель, антиквар

Теофилиус Челлинг, секретарь Пожарного суда

Сэр Томас Твизден, судья Пожарного суда

Мириам, служанка в Клиффордс-инн

Пэлл-Мэлл

Сэр Филип Лимбери

Джемайма, леди Лимбери, дочь сэра Джорджа Сайра

Мэри, ее горничная

Ричард, лакей сэра Филипа, также известный как Кислая Мина

Хестер, служанка

Уайтхолл

Джозеф Уильямсон, заместитель лорда Арлингтона, государственного секретаря

Уильям Чиффинч, хранитель личных покоев короля

Другие действующие лица

Роджер Пултон, удалившийся от дел торговец тканями, арендатор участка в Драгон-Ярде

Элизабет Ли, его экономка

Селия Хэмпни, его племянница, вдова

Табита, горничная госпожи Хэмпни

Госпожа Гров, сдает квартиру госпоже Хэмпни на Линкольнс-Инн-Филдс

Барти, подметальщик перекрестка на Флит-стрит, у Темпл-Бар

Глава 1

«Рэйчел, вот ты где!» Она замешкалась в проходе, ведущем от Савойской лестницы к реке. На ней был длинный синий плащ поверх серого платья, которого он не помнил. В руке закрытая корзина. Она прошла через сад к арке в противоположном углу. Ее башмаки на толстой деревянной подошве стучали по вымощенной плитняком дорожке.

«Это моя Рэйчел, – подумал он. – Как всегда, неугомонная. Но почему она со мной не поздоровалась?» Когда-то он сказал ей: «Ты как река, любимая, – всегда в движении, но всегда та же, что и прежде».

Они сидели на берегу Темзы в Барнс-Вуд. Она распустила волосы, каштановые, но с золотистыми прядями, сиявшими на солнце.

Она походила на шлюху с этими роскошными распущенными волосами.

Его охватило отвращение. Потом он овладел собой. «Женские волосы возбуждают похотливые мысли, – увещевал он самого себя, – но разве это грешно, если женщина – твоя жена, соединенная с тобой перед Богом, плоть от плоти твоей, кость от кости твоей?»

Теперь сад опустел. Почему бы не пойти за ней? Это ведь его долг. Разве женщины не слабый пол?

Он оперся на трость, чтобы легче было встать. Слава богу, он был по-прежнему крепок и бодр, однако стоило посидеть неподвижно – и ноги становились будто деревянными.

Он направился к арке. Дорожка сворачивала направо, огибая один из старых больничных корпусов Савоя. Впереди, у ворот, ведущих на Стрэнд, мелькнула Рэйчел. Она остановилась, чтобы посмотреть на что-то – листок бумаги? – у нее в руке. А потом скрылась из виду.

Должно быть, она отправилась за покупками. Безобидное удовольствие, но только до тех пор, пока оно не порождает тщеславие – неискоренимый порок женщин. Они слабы, они грешны, вот потому-то Господь и поставил над ними мужчин – блюсти их и направлять на путь истинный.

Привратник в сторожке не обратил на него внимания. Мощеная дорожка вывела его на южную сторону Стрэнда. Поток телег и экипажей с ревом и грохотом двигался по проезжей части.

Он взглянул в сторону Чаринг-Кросс, полагая, что магазины Новой биржи привлекут ее, как мотылька пламя свечи. Ее нигде не было видно. Неужели он потерял ее из виду? Он посмотрел в другую сторону. Да вот же она, направляется к руинам, оставшимся от Сити.

Он помахал тростью.

– Рэйчел! – крикнул он. – Иди сюда!

Гам и конский топот на Стрэнде заглушили его слова.

Он последовал за ней. Скованность прошла; при ходьбе ноги набирали силу и темп. Рэйчел шла все дальше и дальше, мимо Сомерсет-хауса и Арундел-хауса, мимо церкви Святого Климента и Темпл-Бар, направляясь в сторону Флит-стрит и к Либертис в Сити.

Он не сводил глаз с ее плаща, ходьба усыпила разум, и он чуть не забыл, зачем он здесь. У Темпл-Бар Рэйчел замерла в нерешительности, глядя на проезжую часть c неспешными потоками повозок и лошадей. Она опустила взгляд на листок бумаги в руке. Расписная карета остановилась на противоположной стороне улицы. В этот миг груженная бочками подвода пивовара, едущая навстречу, встала рядом. Улица была перегорожена.

Рэйчел перешла дорогу, лавируя между повозками.

Работники пивовара разгружали подводу у таверны «Дьявол». Один бочонок сорвался и рухнул на проезжую часть. От удара бочарные доски на одной стороне разошлись. Пиво полилось на дорогу. Двое нищих с радостными воплями ринулись к растекающейся луже. Они припали к земле и стали лакать, как собаки. Движение полностью застопорилось, намертво зажатые под тяжестью собственного веса телеги и повозки напирали друг на друга и давили со всех сторон.

«Это знак, – подумал он, – знак Господний. Он раздвинул эту транспортную реку для меня, как когда-то повелел расступиться водам Красного моря перед Моисеем и избранным народом».

Он перешел на другую сторону улицы, не отрывая глаз от плаща Рэйчел. Она повернула налево, в тень квадратной башни церкви Святого Дунстана на Западе.

«Зачем она меня дразнит? – Его терзало сомнение. – Неужели змий искушает ее? Неужели она поддалась уловкам дьявола?»

Переулок вел вдоль западной стены церкви к чугунной ограде с воротами в центре. Рядом стояла сторожка привратника, охранявшего проход в тесный двор. У входа в облицованное камнем здание с высокими стрельчатыми окнами толпились мужчины.

Рэйчел тоже была там. Она снова взглянула на листок бумаги в руке. Прошла внутрь. Он двинулся за ней, но толпа не давала пройти.

– С вашего позволения, господа, с вашего позволения! – крикнул он. – Прошу, господа, с вашего позволения!

– Эй, потише там! – шикнул упитанный клерк в черном. – Посторонитесь. Судьи идут.

Он непонимающе уставился на клерка:

– Какие судьи?

– Пожарного суда[1]1
   Пожарный суд — коллегия, созданная после Великого пожара 1666 года с целью предотвращения конфликтов между арендаторами и землевладельцами. На основании Акта о восстановлении суд решал, кто и на какие средства должен строить новый дом.


[Закрыть], разумеется. Судьи заседают сегодня.

Один за другим вошли трое джентльменов в сопровождении своих клерков и слуг. Их провели через арку.

Он протиснулся сквозь толпу и попал в проход, ведущий через другую арку во второй, больший по размеру двор неправильной формы. За ним виднелся сад – зеленый квадрат среди покрытых копотью зданий.

Не Рэйчел ли это там, в саду?

Он позвал ее по имени. Голос получился тонким и писклявым, какой бывает во сне. Она его не слышала, хотя двое мужчин в черных мантиях поглядели на него с любопытством.

Как смеет она пренебрегать им? Что это за место, где полно мужчин? Почему она не сказала, что идет сюда? Уж не собралась ли она, упаси Господи, ему изменить?

На втором этаже здания, справа от сада, у окна стоял высокий мужчина и смотрел вниз, во двор. Оконное стекло делало его похожим скорее на тень.

Рэйчел свернула к ближайшему входу в конце здания, справа от сада, рядом с домом, поврежденным пожаром.

У него участилось дыхание. Возникло странное чувство, что мужчина у окна видел Рэйчел, а может, и его самого.

Мужчина скрылся. Это любовник Рэйчел. Он ее ждал, и вот она пришла.

Он знал, в чем состоит его долг. Он прошел через двор ко входу в здание. Дверь была отворена. На стене под козырьком крыльца висела разноцветная доска. Белые буквы разбегались вкривь и вкось по черному фону:

XIV

6 Мистер Харрисон

5 Мистер Моран

4 Мистер Горвин

3 Мистер Громвель

2 Мистер Друри

1 Мистер Бьюс

Сбитый с толку, он нахмурился. Сама по себе доска оскорбляла лучшие человеческие чувства и вызывала гнев Божий. Литеры разнились по размеру, расстояние между ними было неодинаковым. В частности, фамилия мистера Громвеля была написана просто варварски. Было видно, что ее добавили позже, поверх другой. С литеры «л» потекла краска. Исполнитель вывески тщетно пытался стереть краску – видимо, пальцем, – но добился лишь того, что к ней прилипло какое-то дохлое мелкое насекомое.

«Пожалуй, – подумал он, роясь в кармане, позабыв ненадолго о Рэйчел, – можно было бы соскрести подтек лезвием перочинного ножа. Если бы только…»

Он услышал внутри какие-то звуки. Мужской голос. Потом другой голос, женский.

«Ах, Рэйчел, как ты могла?»

Он распахнул дверь и переступил порог. В маленьком холле было две двери, одна напротив другой. В задней части виднелась лестница.

Он прислушался. Ничего не слышно. Он заметил что-то блестящее на второй ступеньке лестницы. Он подошел ближе, чтобы рассмотреть получше.

Частичка влажной земли, на которую попал свет из раскрытой двери.

– Рэйчел? – позвал он.

В ответ тишина. Он представил, что она в спальне мужчины, с задранными юбками, и в нем пробудился свирепый зверь. Он яростно затряс головой, пытаясь прогнать гнусное видение.

Он поднялся по лестнице. На следующей площадке снова было две двери, одна напротив другой: под номером три направо и под номером четыре налево. Еще одна маленькая дверь была зажата между лестницей и задней частью площадки.

Номер три. Три – число чрезвычайной важности. Три двери и три христианские добродетели: вера, надежда и милосердие. Три врага человека: мир, плоть и дьявол. Мистер Громвель, кем бы он ни был, значился под номером три.

По Божьему замыслу все имеет смысл, ничто не случайно, все предопределено, даже насекомое, прилипшее к краске, указывает ему путь.

Он поднял щеколду. Дверь медленно подалась назад, открывая гостиную квадратной формы. Комната была залита предвечерним солнечным светом, и его заворожила красота освещения.

Окно к Богу…

Он моргнул, и красота превратилась в обычный солнечный свет, осветивший картину в резной позолоченной раме, которая висела над камином. Он глазел на картину, на женщин, изображенных на ней в такой нечестивой сцене, что у него перехватило дух. Он заставил себя отвести взгляд и стал рассматривать комнату: шкаф из потемневшего дуба; кресло и стулья; яркий ковер; стол, а на нем бумаги, вино, сладости и два бокала; кушетка со множеством бархатных подушек цвета весенней листвы.

А на кушетке…

Змий в животе изогнулся и вонзил в него свои зубы.

Что-то не сходится, что-то не так…

На кушетке, отвернув голову, лежала спящая женщина. Волосы распущены, темные локоны ниспадают на белую кожу. Шелковое платье задумано скорее показать, чем скрыть, ее грудь. Платье желтое с вкраплением красного.

Она скинула туфли, прежде чем уснуть, и они валялись у кушетки. Легкомысленные женские штучки с высокими каблуками и серебряными пряжками. Подол платья задрался, почти обнажив колени и пену кружев. Одна рука беспечно покоилась на груди. На пальце кольцо с сапфиром.

Но это не Рэйчел. Ни капельки не похожа. Эта старше, тоньше, ниже ростом и не такая привлекательная.

Мысли закружились, как детский волчок. Вдруг его обуяло постыдное желание прикоснуться к груди женщины.

– Госпожа, – произнес он. – Госпожа? Вам нездоровится? – (Она не отвечала.) – Госпожа! – резко повторил он, злясь на себя и на нее оттого, что она ввела его в искушение. – Вы пьяны? Просыпайтесь.

Он подошел ближе и склонился над ней. Какая бесстыжая, порочная демонстрация плоти. Это дьявол сбивает людей с пути истинного. Он пялился на ее груди, не в силах оторвать глаз. Они оставались неподвижны. Эта женщина – как раскрашенная статуя в папистской церкви.

Конечно, у нее несуразное лицо. Рот открыт, видны зубы. Некоторые отсутствовали, остальные желтые. Мутные печальные глаза уставились на него.

«Господи», – подумал он, и на миг туман в его голове рассеялся, и он увидел перед собой жалкую грешницу, каковой она и была на самом деле.

«Отче милостивый, вот плоды греха моего и ее тоже. Господь наказал мою похоть и похоть этой бедной женщины. Благословен Господь в своей бесконечной мудрости».

А вдруг в этой падшей женщине еще теплится жизнь?

Разве Господь не желает, чтобы он заставил ее раскаяться?

Она была неестественно бледна. В уголке левого глаза бархатная мушка в форме кареты с лошадьми. Другая мушка в форме сердечка на щеке. Бедная тщеславная женщина украсила себя пудрами и мушками. И для чего? Заманить мужчин в свои грешные объятия.

Он склонился над ней и приложил ухо к левой стороне груди в надежде услышать или почувствовать биение сердца через платье и сорочку. Ничего. Он сдвинул пальцы. Сердцебиения не ощущалось. Он дотронулся до чего-то влажного и липкого. Запахло железом. Вспомнилась мясная лавка рядом с домом, где он раньше жил, на Патерностер-роу.

Опять какой-то звук? На лестничной площадке? На лестнице. Он отдернул руку. Пальцы были в крови. Как у мясника, когда тот зарезал свинью на пороге и кровь стекала в канаву – пиршество для мух. Почему так много крови? Кровь была на желтом платье: вот откуда вкрапления красного.

Слава Господу, она не Рэйчел. Он вздохнул и опустил веки ее невидящих глаз. Он знал, что делать, когда умирает человек. Когда Рэйчел испустила свой последний тяжкий вздох…

Манжет сорочки испачкался кровью. Он моргнул, потеряв мысль. Кровь была на рукаве. Они рассердятся, что он испачкал одежду.

Он взял со стола бумагу и старательно отер руку и манжет. Сунул бумагу в карман, чтобы потом выбросить, и медленно поднялся.

Рэйчел. Господи, как он мог о ней забыть? Может, она вышла, пока он отвлекся.

В спешке он наткнулся на кресло, и оно опрокинулось. На лестничной площадке он затворил за собой дверь. Спустился. Когда он вышел на солнечный свет, что-то щелкнуло у него в голове, и он вдруг вспомнил, что это за место: гнездовье законников, коих развелось не счесть за стенами Старого города. Так гнезда грачей растут гроздьями на деревьях в саду вокруг дома.

Законники. Исчадия дьявола. При помощи лжи и своей латыни они докажут, что белое – это черное, и посадят в тюрьму невинных богобоязненных людей. Это он знал на собственном горьком опыте.

В саду распевали птицы. Двор был полон людей, по преимуществу мужчин и по преимуществу в черных мантиях законников. Ему снова пришли на ум грачи, разговаривающие друг с другом. «Гаар-гаар, – прошептал он про себя. – Гаар-гаар».

Он побрел на одеревеневших ногах к главному зданию с высокими стрельчатыми окнами. Остановился в дверях и оглянулся. Поднял глаза на дом, из которого только что вышел. Человек-тень снова стоял у окна на втором этаже. Он вскинул руку, обращаясь к тени, отчасти обвиняя, отчасти торжествуя: вот перед вами возмездие за грех. Падайте на колени и кайтесь.

Тут он увидел Рэйчел. Она выходила из обугленного дома, пострадавшего в пожаре, рядом с лестницей XIV. Она натянула на голову капюшон, чтобы скрыть свой стыд. Она пытается спрятаться от него. Она пытается спрятаться от Бога.

– Гаар-гаар! – кричали грачи.

– Рэйчел, – произнес он, или ему это только показалось. – Рэйчел…

Мимо нее прошел законник и задел ее плечо. Капюшон съехал. К своему изумлению, он увидел, что женщина была вовсе не Рэйчел. У этой женщины была каинова печать на лице. Каин завидовал своему брату Авелю и убил его.

Это не Рэйчел. Его жена мертва, гниет в могиле, ждет среди червей второго пришествия Господа и вечного царствия Иисуса. И у Рэйчел никогда не было такой каиновой печати…

– Грешница! – закричал он, погрозив кулаком. – Грешница!

Яд змия действует и после смерти. Может, он ошибался в Рэйчел. Может, она тоже была шлюхой, как Ева, искусительница мужчин, и ей суждено вечно мучиться в адском пламени.

– Гаар-гаар! – кричали грачи. – Гаар-гаар!

Глава 2

Просто удивительно, как деньги в кармане и положение в обществе могут повлиять на самооценку мужчины.

И вот перед вами я, Джеймс Марвуд. Более холеный и более преуспевающий, чем полгода назад. Секретарь мистера Уильямсона, заместителя государственного секретаря – самого лорда Арлингтона. Секретарь Совета красного сукна, подчиняющегося департаменту камергера стула[2]2
   Камергер стула – придворный, помогающий монарху в удовлетворении его естественных потребностей. Эта должность была почетной. Именно камергер стула становился тем человеком, которому король доверял и с которым делился многими секретами.


[Закрыть]. Джеймс Марвуд – в общем и целом многообещающий малый, даже если только по собственной оценке.

В тот вечер, в четверг 2 мая, я отправился по воде от Тауэра, где выступал в качестве свидетеля по поручению мистера Уильямсона на допросе некоторых заключенных. Прилив был нам в помощь, хоть и начался недавно. Руины Сити лежали справа от меня: церкви без крыш, шаткие печные трубы, склады, от которых остались одни стены, кучи пепла. Но расстояние и солнечный свет придавали им странную красоту, расписывая райскими красками. Слева от меня, на стороне Суррея, простирался неповрежденный Саутуарк. Прямо передо мной на Лондонском мосту горделиво высились дома над водой, телеги и экипажи сновали между ними в одну и другую сторону.

Лодочник счел, что пока пройти под мостом для нас безопасно. Через несколько часов, когда прилив усилится, течение станет слишком бурным и опасным. Тем не менее он повез нас через один из самых широких пролетов. Какое облегчение добраться до открытой воды, отделавшись всего лишь брызгами, попавшими на плащ.

Передо мной вновь открылся Лондон со все еще возвышающимся на холме почерневшим остовом собора Святого Павла. Со времени Великого пожара прошло восемь месяцев. Хотя улицы расчистили и руины обследовали, восстановление практически не началось.

Меня занимали мысли о предстоящем вечере – приятная перспектива ужина с двумя коллегами-клерками в вестминстерской таверне, где будет музыка и хорошенькая официанточка, которая станет сговорчивой, если пообещать лоскут кружева или какую-нибудь другую мелочь. Однако до этого нужно вернуться домой переодеться и составить записку для мистера Уильямсона.

Я велел лодочнику высадить меня на Савойской пристани. Мое новое жилье находилось неподалеку. Я переехал менее трех недель назад из дома мистера Ньюкома, королевского печатника. Поскольку доход мой вырос, я заслуживал лучшего жилья и мог позволить себе оплатить его.

Во время последних войн в Савое размещали раненых. Теперь оживленное местечко у реки стало пристанищем для престарелых солдат и матросов, а также использовалось как частное жилье. Что касается последнего, оно пользовалось большим спросом после Пожара, так как любых мест для проживания по-прежнему не хватало. Все это было собственностью Короны, и мистер Уильямсон замолвил за меня словечко кому надо.

Инфермари-клоуз, мой новый дом, образовался в результате деления большого здания на четыре части. Мой дом был самым маленьким из четырех и самым дешевым. Его задняя часть выходила на погост Савойской часовни, что представляло собой небольшое неудобство, которое грозило стать большим, по мере того как погода будет теплеть. С другой стороны, в этом крылась причина низкой арендной платы.

Мое хорошее настроение сразу улетучилось, как только Маргарет открыла мне дверь. Лишь взглянув на нее, я понял, что случилось что-то неладное. Я передал ей свой намокший плащ.

– В чем дело?

– Мне жаль, хозяин, ваш отец выходил побродить сегодня. Я отлучилась всего-то на минутку – пришел отходник. И он все говорит и говорит, сэр. Какой-то поток слов, и ничего…

– Он в безопасности?

– В безопасности? Да, сэр. – Она набросила плащ на сундук и машинально разглаживала складки. – Он в гостиной у камина. Я оставила его во дворе на его любимой скамье. Солнце вышло, он уснул. И я подумала: если отлучусь на минутку, он…

– Когда это случилось? – перебил я ее.

Она закусила губу:

– Не знаю. С час назад. Мы не могли его найти. А потом он вернулся с заднего двора. Барти его привел.

– Кто?

– Барти, сэр. Подметальщик перекрестка у Темпл-Бар. Он знает, что ваш отец иногда блуждает.

Я понятия не имел, кто такой Барти, но взял себе на заметку, что нужно вознаградить его за труды.

– Сэр, – прошептала Маргарет. – Он плакал. Как дитя.

– Почему? Его кто-то обидел?

– Нет.

– Он что-нибудь говорил?

Маргарет потерла глаза тыльной стороной ладони.

– Рэйчел.

Меня словно ударили.

– Что?

– «Рэйчел», сэр. Вот что он сказал, когда пришел. И повторял снова и снова. Просто имя. Рэйчел. – Она уставилась на меня, теребя складки платья. – Кто такая Рэйчел, сэр? Вы знаете?

Я ничего ей не ответил. Конечно, я знал, кто такая Рэйчел. Это моя мать, умершая шесть лет назад, но мой отец не всегда это сознает.

Я прошел в гостиную. Старик сидел у очага, отправляя ложкой в рот содержимое миски с поссетом[3]3
   Поссет – горячий напиток из молока, створоженного вином или элем, часто с пряностями.


[Закрыть]. Маргарет, а может, кто-то другой расстелил большую салфетку у него на коленях. Но все же она была слишком мала, чтобы поймать все капли поссета, которые не попадали ему в рот. Он не поднял глаз, когда я вошел.

Во мне вспыхнул гнев, подожженный любовью и облегчением, самыми горючими составляющими этого топлива, разогревая кровь, как вино. Где мой отец в этом сломленном человеческом существе? Где Натаниэль Марвуд, человек, который властно правил семьей и своим бизнесом, будто был наместником Господа, и который снискал уважение всех своих друзей? Когда-то он был печатником, не хуже других на Патерностер-роу, солидным человеком. Политика и религия вели его опасными путями к гибели. Но никто не сомневался в его честности и мастерстве. Теперь, после долгих лет тюрьмы, его было не узнать.

Ложка заскребла по дну пустой миски. Я взял у него из рук миску, встретив лишь легкое сопротивление, потом ложку. Поставил их на стол и задумался, стоит ли убирать запачканную салфетку. Поразмыслив, решил, что разумнее предоставить это Маргарет.

Еда и непривычная дневная прогулка утомили его. Глаза закрылись. Руки покоились на коленях. Правая рука была в саже. Манжет сорочки выглядывал из-под рукава камзола. Изнанка манжета была испачкана чем-то красно-коричневым, похожим на лежалое мясо.

Мой гнев улетучился. Я наклонился и приподнял манжет. На запястье и кисти никаких следов пореза или ссадины.

Я легонько его потряс.

– Сэр? Маргарет говорит, вы сегодня днем путешествовали. Зачем?

В ответ раздалось только похрапывание.

Четыре часа спустя, когда пришло время ужина, поссет остался лишь воспоминанием, и мой отец снова проголодался. От голода у него случилось короткое просветление ума или что-то в этом роде, если в его состоянии такое вообще было возможно.

– Вы выходили, сэр? – спросил я мягко, потому что он огорчался, когда я разговаривал с ним грубо. – Вы знаете, что Маргарет волнуется, когда не может вас найти.

– Рэйчел. – Он смотрел на огонь, и одному Богу было известно, что он там видел. – Я не позволю своей жене расхаживать по городу, не зная, куда она идет. Разве она не обещала во всем меня слушаться? И на ней был ее лучший плащ, выходной. Как он ей идет… – Он нахмурился. – Может, даже слишком идет. Дьявол расставляет свои ловушки так хитро. Я должен с ней поговорить, обязательно должен. Почему у нее каинова печать? Я узнаю всю правду.

– Рэйчел? Моя мама?

Он взглянул на меня.

– А кто же еще? – Когда он произносил эти слова, у него был озадаченный вид. – Но ты тогда еще не родился. Ты был у нее в утробе.

– Но теперь, сэр, я перед вами, – сказал я, будто то, что мой отец пребывал в двух мирах и путал сейчас и тогда, было совершенно естественно. – Куда направилась моя мать?

– Туда, где законники собираются. Эти выкормыши дьявола.

– Куда именно?

Юристы собирались в разных местах.

Он улыбнулся и сказал:

– Видел бы ты ее, Джеймс… Как она двигается! Она любит танцевать, хотя, конечно, я ей этого не позволяю. Негоже это замужней женщине. Но как она грациозна, Джеймс, даже у себя на кухне. Знаешь, она грациозна, как лань.

– Что это были за юристы, сэр?

– Ты замечал, как законники похожи на грачей? Они держатся друг дружки и кричат: «Гаар-гаар!» Все выглядят одинаково. И все отправляются в ад после смерти. Ты знал об этом? И это еще не все…

– Рэйчел, сэр. Куда она пошла?

– Куда-куда? Прямиком в сердце гнездовья. Там, во дворе, эти порочные птицы собрались, как в парламенте. Я следовал за ней и видел, как она шла по саду, а потом вошла в здание из кирпича… Знаешь, Джеймс, там литеры в одном имени были так неумело выведены краской, да еще и криво. Образовалась здоровенная клякса, в которой утонула бедная тварь. Я мог бы соскрести краску, но времени не было.

– Тварь?..

– Даже муравьи – Божьи твари, разве нет? Господь перенес пару в ковчег – значит, считал, что их нужно спасти от потопа. Ох…

Отец замолчал, когда в комнату вошла Маргарет с хлебом. Она накрывала стол к ужину. Он следил за ней взглядом.

– А потом, сэр? – спросил я. – Куда она пошла?

– Я думал, что найду ее в комнате с муравьем. Вверх по лестнице. – Он говорил рассеянно, по-прежнему не сводя глаз с Маргарет. – Но ее там не оказалось. Никого там не было, одна только женщина на кушетке. Бедная, никому не нужная блудница. Поплатилась за грехи свои и понесла за них наказание.

Левой рукой он теребил запачканный манжет сорочки. Потер затвердевшую ткань, где засохла кровь.

Маргарет вышла из комнаты.

– Кто была эта женщина? – спросил я.

– Не Рэйчел, слава Всевышнему, нет-нет. – Он нахмурился. – Какая непристойно роскошная комната… Там на полу лежал ковер, такой яркий, что глаза режет. А над камином висела картина… Такая непотребная, сущее оскорбление в глазах Бога и человека.

– А женщина, сэр? – Я понимал, что он описывает один из своих кошмаров. Но главное, чтобы он сейчас успокоился и не кричал, проснувшись среди ночи, и не будил домочадцев. – Женщина на кушетке, я имею в виду. Она что там делала?

– Она была грешница, бедная глупышка. Выставила себя как распутницу всему свету напоказ. Разодетая в пух и прах. Платье желтое, как солнце, красное, как огонь. Еще там была карета с лошадьми. О, тщеславие, тщеславие… И все никчемно. Я ей глаза закрыл. Что еще я мог для нее сделать?

Шаги Маргарет слышались все ближе и ближе.

Лицо отца изменилось. Теперь оно не выражало ничего, кроме жадности. Он повернул голову к двери. На пороге появилась Маргарет с блюдом в руках.

– Садись за стол, Джеймс, – сказала она. – Ужин подан. Разве не видишь?

В тот день ничего больше мне от отца узнать не удалось. По опыту я знал, что после ужина с ним говорить бесполезно, по крайней мере, если ждешь осмысленных ответов. К тому же я не был убежден, что можно еще что-нибудь выяснить. Да и к чему? Память отца работала непредсказуемо, и он в его нынешнем состоянии мог скорее вспомнить события далекого прошлого, чем то, что случилось недавно. Если он вообще что-то помнил. Бóльшую часть времени он витал в облаках.

– Зайди позже ко мне в спальню, – пробормотал он, закончив есть. – Мы должны помолиться вместе, сын мой.

– Может быть, сэр. – На него было неприятно смотреть. Из уголка рта стекала слюна, а камзол был усыпан крошками. Он был моим отцом. Я любил его и почитал. Но иногда его вид вызывал отвращение. – У меня дела.

Мыслями я был далеко. Быть может, часть моих планов на вечер осуществима. Я подсчитал, что, если возьму лодку на Савойской пристани, смогу еще застать своих приятелей в таверне. А если повезет, и хорошенькую официантку тоже.

Соответственно, после ужина я оставил отца на попечение Маргарет. Мое благосостояние позволяло теперь держать двух слуг – Маргарет Уизердин и ее мужа Сэмюэля, бывшего матроса, который лишился части ноги, сражаясь за свою страну с голландцами. Сэмюэль впал в нищету, влез в долги, отчасти потому, что родная страна не смогла выплатить то, что ему причиталось. Как бы то ни было, он оказал мне большую услугу, а я оплатил его долги. В свою очередь, я верил, что Сэм и Маргарет служат нам с отцом из личной преданности, а не только за хлеб, кров и небольшое жалованье.

Все это меня устраивало. С Божьей помощью такое положение позволяло мне иметь хорошее мнение о себе. Я был самодоволен, как кот, который залез в кладовку и съел и вылакал все припасы. И, как тот кот, который потом сидит на солнышке и вылизывает усы, я полагал, что так будет длиться вечно.

Так что в тот день я не видел отца после ужина. Иногда я заглядывал к нему в комнату, когда он отходил ко сну, даже если возвращался поздно. Но не в тот вечер. Я не признавался себе, что злюсь на него. Из-за его сумасбродства я был вынужден отказаться от своих планов на вечер на реке. Хуже того, когда я добрался до таверны, мои приятели уже ушли, а хорошенькая барменша, как оказалось, вышла замуж и уволилась. Поэтому Маргарет, должно быть, укладывала его в постель, слушала его сбивчивое бормотание, которое ему казалось молитвами, и задувала свечу в комнате. Должно быть, она сидела рядом в темноте, держа его за руку, пока он не заснул. Я знал наперед, как будет, потому, что она всегда так делала. Я также знал, что отец предпочел бы, чтобы на ее месте был сын, когда он молился, и чтобы сын, его кровь и плоть, держал его за руку, а не служанка.

На следующее утро я решил отправиться в контору раньше, чем обычно. Мистер Уильямсон хотел получить записи с допроса в Тауэре как можно скорее. Помимо того, я запаздывал с переписыванием его корреспонденции в книгу писем. При этом мои обычные обязанности в «Газетт» тоже никуда не делись. Дел навалилась куча. «Лондон газетт», правительственная газета, выходившая дважды в неделю, которую печатал мистер Ньюком здесь же, в Савое, была еще одним детищем мистера Уильямсона, и он передал мне бóльшую часть повседневных обязанностей по ведению дел.

Отец уже проснулся. Он был у себя в комнате, Маргарет помогала ему одеться. Выходя из гостиной, я услышал его голос, низкий и звучный, раскаты которого были слышны издалека. Как и его тело, голос принадлежал более здоровому, сильному мужчине, у которого было все еще в порядке с головой. Я убедил себя, что нет времени пожелать ему доброго утра перед уходом.

Я не вспоминал об отце до тех пор, пока после обеда в Уайтхолл не явился мой слуга Сэмюэл Уизердин и не вошел без стука в кабинет мистера Уильямсона. Сэм был крепким мужчиной с обветренным лицом и ярко-голубыми глазами, в данный момент с набухшими веками. Вместо правой ноги ниже колена у него была деревяшка, и он опирался на костыль.

Что-то стряслось. Неслыханное дело – явиться в контору без вызова. Я решил, что опухшие глаза были следствием чрезмерных вечерних возлияний. Я ошибался.