Текст книги "Королевский порок"

Глава 15

Покинув Уайтхолл, я отправился домой. Маргарет подала мне ужин. Вооружившись вилкой и ножом, я накинулся на вареную баранину, словно на врага. В одном я был согласен с Чиффинчем: Олдерли убили. Как бы он проник в подвал сам, без чьей-либо помощи? Кто убрал крышку с колодца? Более того – на полу лежала вынутая из ножен шпага погибшего. На клинке не было ни капли воды. Не намокли даже ленты, обвязанные вокруг рукоятки. Зато ножны вымокли так же сильно, как и их владелец, а значит, когда он упал в колодец, они были у него на поясе.

Это наводило на мысль, что Олдерли обнажил свою шпагу раньше, чем он упал или был сброшен в колодец. А зачем еще доставать шпагу, если не для защиты или нападения?

Поев, я зажег побольше свечей и достал из кармана холщовую сумку, которую дал мне Милкот. Я разложил на столе содержимое карманов Олдерли: два ключа, деньги в плоском кошельке с шелковой подкладкой – с такими ходят игроки – и отсыревшую связку бумаг. Однако последние намокли не так сильно, как мне сначала показалось: похоже, от воды их частично защитила плотная шерстяная ткань камзола Олдерли. Я насчитал пять-шесть небольших листов, единожды сложенных и перевязанных лентой. Верхний лист оказался пустым.

Разрезав ленту, я попытался разделить бумаги. Одна из них тут же порвалась. Взяв всю стопку, я спустился на кухню. Маргарет прибиралась после ужина. При моем появлении она бросила на меня настороженный взгляд, ведь до этого я был с ней резок.

– Насколько горяча печь? – спросил я.

– Это не… я не пользовалась ею с сегодняшнего утра. – Она вытерла пот со лба тыльной стороной ладони. – Я сгребла уголья в кучу, чтобы к утру они еще тлели. Хотите, я их опять разбросаю, господин?

Печь была встроена в левую стену очага. Наклонившись, я сунул руку внутрь. Кирпичи, которыми была выложена печь, на ощупь были сухими и чуть теплыми.

– Нет, – ответил я. – Угли не трогай. Эти бумаги намокли. На ночь оставлю их здесь сушиться.

– А что мне делать с ними утром?

– Прежде чем разводить огонь, аккуратно достань их и положи туда, где с ними ничего не случится. – Я обвел взглядом полутемную кухню. – Скажем, в миску на шкафу.

Пожелав Маргарет доброй ночи, я вернулся в гостиную, где провел следующие несколько минут, в сиянии свечей разглядывая серебряный ключ.

Судя по размеру и тонкой работе, его изготовили, чтобы открывать шкатулку или дверцу шкафа. Ничего похожего я в квартире Олдерли не видел, а впрочем, имущества у него много, а я осматривал комнаты не настолько тщательно, чтобы заметить все до мелочей. Я еще раз вгляделся в монограмму, но безуспешно: украшенные завитками буквы переплетались так витиевато, что прочесть их было невозможно. Что это – «С»? Или «П»?

Я лег в постель, но события этого дня не давали мне уснуть. Вдобавок меня тревожили мысли об Оливии, леди Квинси. Лежа на спине в кровати с задернутым пологом, со всех сторон окруженный темнотой, я пытался воскресить в памяти черты этой женщины, но тщетно. Вместо этого передо мной ясно возникло лицо ее африканского пажа, глядевшего на меня так пристально, будто мальчик старался меня запомнить.

На рассвете меня разбудил вопль, донесшийся снизу.

Затем Маргарет принялась кричать, а когда она замолчала, чтобы перевести дух, я услышал низкий голос Сэма. Выругавшись, я встал с постели и вышел на лестницу в одной рубашке.

– Придержите языки, черт бы вас побрал! – гаркнул я.

Тут же стало тихо. Потом с лестницы донесся топот Маргарет – она поднималась по ступенькам. Сэм что-то говорил ей вслед жалобным, виноватым тоном. Когда Маргарет добралась до лестничной площадки, щеки ее пылали еще ярче обычного. С мужем она ссорилась частенько и обычно одерживала верх. В руках Маргарет держала глиняную миску.

– Вот ведь остолоп! – переводя дух, выговорила она. – Дубина!

– В чем же он провинился? – спросил я.

– Простите, господин. Ваши бумаги…

– Что случилось?

Маргарет застыла на последней ступеньке, не решаясь ступить на площадку.

– Я их вытащила, сэр, – стала рассказывать она. – Все, как вы велели. Потом я оставила их на столе, всего на минутку, чтобы развести огонь в очаге, а этот недоумок… не поверите, что ему в голову взбрело! Взял один лист, скрутил и сунул в огонь, чтобы от него свечу зажечь!

Маргарет показала мне миску. Бумаги, которые я оставлял в печи, уцелели, но сверху лежал пепел.

Сэм вскарабкался по ступенькам следом за женой.

– Откуда же я мог знать, господин? Эта дуреха бросила их как попало, будто мусор! Я ведь не ясновидящий! Я…

– Хватит, – перебил я его и взял миску у Маргарет. – Уходите оба. Нагреется вода – принесете ко мне в комнату.

Я вернулся в спальню. В ожидании горячей воды для умывания я изучал уцелевшие бумаги. Листы хорошо просохли, и теперь разделить их не составило труда. Одна из бумаг оказалась очередным счетом, на этот раз от перчаточника Олдерли. А вот счет из таверны за еду и напитки, на бумаге винные пятна, а внизу кое-как нацарапано: «оплачено». Другие два листа также не представляли интереса: неразборчиво напечатанный политический памфлет, в котором яростно ругали лорда Кларендона, и приглашение в Королевский театр – там в прошлую субботу давали «Северянку».

А вот и обугленный кусок бумаги – все, что осталось от документа, которым Сэм зажег свечу. Это был неровный уголок листа. Из того, что там было написано, сохранились только четыре буквы: «алим!».

Может быть, Иерусалим? Вот он, ключ к словам, которые Олдерли прокричал вслед Епископу: «…Обязательно расскажи им про Иерусалим». Однако я по-прежнему далек от разгадки, и все из-за того, что Сэм…

Раздался стук в дверь, и в комнату вошла Маргарет с кувшином воды. Вид у нее был такой, будто ее сейчас вздернут на виселицу.

– Сэм и впрямь дурень, – заметил я. – Да и вы не лучше – оставили бумаги без присмотра. И я тоже умом не блещу, иначе бы этого не допустил.

У Маргарет, похоже, дрожали колени, однако она почтительно присела и поставила кувшин на умывальник.

Я взглянул на ее удрученную физиономию.

– Женщина, хватит разыгрывать трагедию! Все мы совершаем ошибки. Это не конец света. Будьте добры, передайте Сэму, чтобы как следует вычистил мой плащ.

Маргарет поспешила покинуть комнату. При этом вид у нее был такой, будто ее помиловали в последнюю минуту перед казнью. Не так давно они с Сэмом опустились на самое дно нищеты, и я подозревал, что в глубине души оба до сих пор боятся, что я отправлю их туда, откуда забрал.

Одевшись, я сошел вниз. После завтрака я написал короткое письмо одному из личных корреспондентов господина Уильямсона – сеть, в которую входил этот человек, опутывала всю страну и снабжала моего начальника сведениями, как официально, так и конфиденциально. Я решил обратиться к некоему Фишеру, содержавшему маленькую таверну в Уотфорде, в двух шагах от церкви.

Я часто вел переписку с этим корреспондентом от имени господина Уильямсона и поэтому был уверен: Фишер не заподозрит, что на этот раз я обращаюсь к нему от себя лично. Из письма следовало, что мне якобы велели разузнать, не баламутят ли умы жителей городка странствующие проповедники, и если да, упоминают ли они в своих речах Иерусалим.

Люди подобного сорта часто рассуждают о Новом Иерусалиме, царстве небесном, в которое превратится Англия, когда все ее обитатели ступят на праведный путь добродетели, а что именно считать добродетелью, на то у проповедников свое мнение. Религия и политика всегда шли рука об руку, и часто под личиной священнослужителей скрывались агитаторы, с неподдельным пылом старавшиеся разжечь пламя мятежа.

В былые времена отец Эдварда Олдерли якшался с подобными людьми. Возможно, сын пошел по его стопам. А если так, то его гибель вызовет еще больше нежелательных осложнений, чем я ожидал.

В послесловии я дал понять господину Фишеру, что дело не терпит отлагательств, и намекнул, что господин Уильямсон будет особенно благодарен, если корреспондент пришлет ответ срочной конной почтой.

Я позвал Сэма. Когда он, ковыляя, вошел в комнату, при виде него я испытал уже ставшую привычной смесь раздражения, досады и, если уж говорить начистоту, дружеского расположения. Сэм Уизердин служил на флоте, пока голландская пушка не отстрелила ему правую ногу ниже колена. В результате Сэм передвигался при помощи деревянного протеза и костыля. Когда он поступил ко мне на службу, я выдал ему приличное платье, чтобы он выглядел как подобает слуге человека, чья карьера в Уайтхолле идет в гору. Я настоял, чтобы Сэм брился раз в неделю. Но что бы я ни говорил и ни делал, придать Уизердину респектабельный вид никак не получалось. Волосы у него вечно торчали в разные стороны, одежда смотрелась неряшливо, и, что хуже всего, была в нем какая-то лихость, которую я никак не мог побороть. Время от времени Сэм не прочь был залить глаза, но длительный опыт научил его ловко это скрывать, и припереть его к стенке было не так-то просто. Однако Сэм обладал качествами, которые я со временем ценил все больше.

– Я вычистил ваш плащ, господин, – сообщил он. – Ни капельки грязи не пропустил. Он теперь как новый. И туфли ваши я тоже почистил.

– Отнеси-ка это письмо на почту, – приказал я, отсчитывая деньги и за быструю доставку, и за ответ. – Срочно.

Сэм не ответил, но по выражению его лица я понял, что он считает поручение такого рода ниже своего достоинства. Он протянул грязную ладонь, взял деньги и письмо и с протяжным вздохом вышел из комнаты, а когда закрывал за собой дверь, хлопнул ею громче обычного.

Глава 16

Около дюжины мужчин и женщин собрались у ограды Кларендон-хауса. Всех, кто входил или выходил за ворота, они провожали свистом и окриками.

– Дюнкерк-хаус! – неслись в мою сторону вопли, пока я дожидался, чтобы меня впустили. – Танжер! Бесплодная королева! Голландский изменник! Под суд мерзавца!

Встречать меня вышел Джордж Милкот в элегантном черном камзоле.

– И часто здесь такое? – спросил я, когда мы шли через передний двор.

– Иногда, – ответил Милкот, оглядываясь на толпу. – Время от времени мы их разгоняем, но они из-за этого только сильнее буйствуют. Да и что толку? Они ведь в любом случае появляются снова. Ни дать ни взять вши.

– Удивляюсь, что они находят время на подобные забавы.

– Видите тех двоих, что стоят позади? – Милкот остановился и указал на них. – Мужчину в коричневом камзоле и толстяка с тяжелой старинной шпагой? Подозреваю, что зачинщики – они, и деньги на эти «забавы» поступают из их карманов.

– О чем это вы?

– Я их уже видел. Они всегда стоят поодаль. Поблизости есть пивные, где за деньги при желании можно собрать целую толпу. Пару раз угостить завсегдатаев выпивкой, раздать монеты и сказать, что это лишь задаток, основная награда будет потом. А у ворот они стоят и следят, чтобы хозяйские деньги не оказались выброшены на ветер.

Некоторое время я в задумчивости разглядывал толпу. Мужчина в коричневом показался мне смутно знакомым, но я не мог припомнить, где его видел. Мы зашагали к дому. Солнце уже взошло, однако в столь ранний час главный фасад был погружен в тень.

– И кто же подкупает толпу? – спросил я.

Милкот улыбнулся мне:

– Хороший вопрос. Наверняка не скажу, но, по всей видимости, этот человек служит герцогу Бекингему. У его светлости есть и другие враги, но большинство из них не опустится до подобной тактики. Однако герцог любит действовать исподтишка. – Несмотря на улыбку, в тоне Милкота прозвучала горечь. – Фортуна настолько щедро осыпала его дарами, что он считает, будто для него закон не писан. Однако герцог и его наемники могли бы проявить милосердие и не досаждать его светлости в час печали.

– Вы про отставку лорда Кларендона?

– Нет, про смерть леди Кларендон. – Милкот горько усмехнулся. – Но от этого сброда добрых чувств ожидать не приходится, да и герцог Бекингем не лучше. Не люди, а звери!

Я кивнул, хотя и был не вполне с ним согласен. Милкот оценивает ситуацию с точки зрения лорда Кларендона, да и сам он в деньгах явно не нуждается: хорошо одет и обут, живет в роскошном доме.

Однако я понимал, что для толпы помпезность и великолепие особняка Кларендона – все равно что пощечина, особенно после того, как дома многих из этих людей у них на глазах обратились в пепел во время Пожара. Герцог Бекингем же, при всем своем богатстве и парадном блеске, умел расположить к себе простых лондонцев.

– Горс ждет нас в павильоне, – сообщил Милкот. – Я решил на всякий случай не позволять ему общаться с другими слугами и отправил его белить комнату наверху. Горс был очень недоволен. Ему приказано держать язык за зубами, однако предосторожности лишними не будут.

К этому моменту мы обогнули дом сбоку и вышли в сад. С главного двора донеслись крики, топот копыт и стук колес кареты.

– Герцог Йоркский прибыл, – пояснил Милкот. – Должно быть, для очередной личной беседы с его светлостью.

– Герцог здесь частый гость?

– Разумеется, у них ведь столько общих интересов! Лорд Кларендон – тесть герцога и дед его дочерей.

Милкот довольно-таки прозрачно намекал, что у лорда Кларендона есть влиятельные сторонники, и даже после утраты былого статуса он остается человеком, ссориться с которым неблагоразумно. Его связи с королевской семьей весьма тесны. Как известно всему свету, после смерти короля на трон взойдет герцог Йоркский, а внучка Кларендона, принцесса Мария, станет следующей наследницей престола.

Некоторое время мы шагали молча, оба погруженные в свои мысли. В другом конце сада шли работы, но в пределах пятидесяти ярдов от нас никого не было.

– Прежде чем зайдем в павильон, скажу вам то, что предназначено только для ваших ушей, – произнес я. – Помните, что вы предлагали мне вчера?

Милкот отпрянул, и в его взгляде отразился испуг.

– Я позволил себе забыться, сэр… Ради бога, простите. Давайте забудем об этом разговоре.

– Не выйдет, – ответил я. – Нам приказано воплотить вашу идею в жизнь.

Милкот прирос к месту и уставился на меня во все глаза.

– Приказано? Кем?

– Этого мне говорить не дозволено.

Милкот шумно выдохнул. Как человек неглупый, он наверняка понимал, что без ведома короля приказ такого рода отдать не могли, и, скорее всего, к делу приложил руку герцог Йоркский. Наверное, за этим он здесь – чтобы обсудить ситуацию с тестем.

– Признаться, сэр, такого поворота я не ожидал, – произнес Милкот.

– Я тоже. Но сейчас мы с вами должны найти лучший выход из положения.

– Как вы смотрите на план, который я изложил вам вчера?

Мы оба остановились, будто по команде.

– Оставить тело в пруду возле Оксфорд-роуд?

Мой разум будто разделился на две половины: одна хладнокровно готовилась нарушить закон, избавившись от тела жертвы, а вторая в ужасе вскидывала к небу воображаемые руки, трепеща при одной мысли о том, как низко я пал и сколько опасностей меня подстерегает.

– На этот ваш план я смотрю положительно.

– Тогда приведем его в исполнение сегодня же, после наступления темноты. Чем скорее, тем лучше.

– Как мы его туда доставим?

– Закинем на коня и привяжем, – ответил Милкот так невозмутимо, будто подобные вопросы для него обычное дело. – Возьмем вьючную лошадь и завернем его в полотнище, чтобы было похоже на тюк. Отсюда через поля идет дорожка, ведущая к Оксфорд-роуд. Кстати, втроем будет проще: один ведет лошадь, а другие двое идут по обе стороны от нее. Надо позвать Горса.

– Слугу? Вы уверены?

– Лучше обратиться к нему, чем привлекать к делу нового человека. Горсу ведь и без того известно слишком много, ведь тело в колодце обнаружил именно он. Разумнее держать его при себе. К тому же на Горса можно положиться.

– На всех можно положиться, – заметил я. – До первого предательства.

– Выдав нас, Горс фактически признается, что он наш сообщник. А этот слуга человек разумный. Главное – щедро ему заплатить, и он будет держать язык за зубами. К тому же он умеет обращаться с лошадьми.

– Горс не должен знать, кто я такой, – предупредил я. – И кто меня прислал.

– Хорошо, – согласился Милкот. – Сегодня же после вашего ухода я обсужу с ним этот вопрос с глазу на глаз.

Меня по-прежнему одолевали сомнения.

– На Пикадилли даже ночью можно кого-нибудь встретить.

– Это я предусмотрел.

Милкот объяснил, что к юго-востоку от этого сада расположены приусадебные конюшни, дворы, фруктовые сады и огороды. Он сказал, что в ограде большого сада, где мы сейчас находимся, есть ворота, ведущие в хозяйственную часть поместья. Милкот договорится с мажордомом, чтобы ночью нас пропустили туда и обратно, к тому же собак выпускать не станут, а сторожам и патрульным велят не обращать на нас внимания. Милкот заверил, что такого рода приказы никого не удивят, ведь лорд Кларендон часто дает тайные поручения, которые нужно исполнять в ночную пору. На тачке мы довезем тело от павильона до конюшни, а там будет стоять наготове лошадь. Оттуда мы, никем не замеченные, выйдем на дорожку, ведущую на север, к Оксфорд-роуд, и тогда Пикадилли нам и вовсе не понадобится.

– Я возьму шпагу и пистолет, вы тоже, а Горса вооружим дубинкой, – продолжил Милкот. Теперь, когда речь зашла о практических аспектах нашего предприятия, он сразу приободрился. – Я знаю, куда идти. Вчера вечером я прогулялся по этой дорожке, чтобы убедиться, что она по-прежнему проходима. Местами ее развезло, но это нам не помешает. Возле Оксфорд-роуд есть один пруд. Для нашей цели он подходит идеально.

Меня восхитила его дотошность. Мне так часто приходилось иметь дело с людьми недалекими, что теперь я по достоинству ценил тех, кто не полагается на одну лишь волю случая.

– А как мы поступим с его одеждой?

– Когда побеседуете с Горсом, велю ему избавиться от этих вещей. Заодно пусть выловит из колодца парик и сожжет все вместе.

– Шпага тоже должна исчезнуть.

Милкот поморщился, как от боли.

– Оружие работы Клеменса Хорна? Какая жалость!

– Так надежнее. К тому же на ней герб Олдерли.

Мы прошли еще несколько шагов, и я дотронулся до рукава Милкота.

– Вы доложите обо всем его светлости, сэр?

– Таков мой долг. Лорду Кларендону известно, что тело Олдерли в павильоне, и он захочет знать подробности. – Милкот нахмурился и принялся рыть носком туфли гравий на дорожке. – Но, пожалуй, будет лучше, если он обо всем узнает, когда дело будет сделано.

Мы с ним переглянулись, и я понял, что нас обоих посетила одна и та же мысль: мы оба служим людям, предпочитающим ничего не знать заранее и не вникать в подробности того, как именно их желания воплощаются в жизнь. Часто они изъявляют свою волю лишь намеками, вместо того чтобы выразиться прямо. В некотором смысле люди, подобные Милкоту и мне, – их левая рука, трудящаяся в потемках для того, чтобы правая оставалась чистой и выглядела безукоризненно даже при беспощадно ярком дневном свете.

Мэтью Горс оказался крепко сложенным парнем с веснушчатой физиономией. На месте передних зубов у него во рту зияла брешь. Мы нашли Горса на втором этаже павильона, во внушительном зале с двумя расположенными друг напротив друга окнами от пола до потолка. Это помещение явно предназначалось для приемов. Вооруженный ведром с побелкой и кистью, слуга был занят работой. На одной стене результаты его трудов уже были заметны – до карниза оставался примерно ярд. При нашем появлении Горс снял шляпу и кивнул мне и Милкоту, – человеку, стоящему на верхушке лестницы, трудно отвешивать поклоны. По распоряжению Милкота Горс спустился, прислонил кисть к ведру и вытер руки тряпкой. Хотя Милкот дал мне понять, что этот человек считает подобную работу унизительной для себя, Горс никак этого не показывал. А впрочем, хороший слуга быстро учится скрывать свои чувства.

Милкот по порядку расспросил Горса обо всем, что тот видел вчера утром, когда обнаружил тело. Слуга отвечал четко и без обиняков, и его версия событий до мельчайших подробностей совпадала с рассказом Милкота.

Я же тем временем отвернулся и устремил взгляд в окно, на сад и особняк. Эта часть здания была точной копией парадного фасада: пятнадцать травей[2]2
  Травея – в средневековой архитектуре стран Западной Европы один пролет, структурная секция внутреннего пространства.


[Закрыть], два боковых крыла и лестница, ведущая к двери. Передо мной не просто жилище, а символ богатства и власти. Однако особняк смотрится внушительнее, чем его хозяин, – одинокий, страдающий подагрой старик, подставляющий под ноги скамеечку и целыми днями сидящий в маленьком, жарко натопленном кабинете, полном книг, в то время как у ворот выкрикивают оскорбления его враги.

– Вы не заметили следов взлома? – спросил Милкот.

– Нет, сэр. Никаких. Окна были заперты, и дверь, ведущая на крышу, тоже.

Я пересек комнату и приблизился к противоположной стене. Из окна открывался вид на поля и фруктовые сады за домом. Оба высоких окна были разделены на две половины средниками, сверху располагались фрамуги, а внизу окна были створчатыми. Судя по стеклу и фурнитуре, они являлись частью старого павильона, который Хэксби вместе с работниками скрывали под слоем нового камня. Я отодвинул задвижку на окне справа и толкнул створку. Окно открывалось наружу.

– У вас есть вопросы к Горсу, сэр? – спросил меня Милкот.

Я повернулся к ним.

– Пока нет.

Во взгляде Милкота промелькнуло что-то, очень похожее на облегчение.

– Что дальше, сэр? – спросил он.

– Можно еще раз осмотреть кухню? – поинтересовался я. – Важные мелочи легко проглядеть.

– Вы правы, – согласился Милкот. – Предосторожности никогда не бывают лишними.

Кларендон-хаус я покинул почти в полдень. На главном дворе стояла карета герцога, и в ожидании хозяина лошадей водили взад-вперед, чтобы они размялись. Его высочество прибыл с охраной. Присутствие солдат, видимо, спугнуло толпу недовольных, и улица опустела.

Милкот проводил меня до ворот и велел стражникам, чтобы впредь меня пропускали безо всяких вопросов, в какое бы время я ни пожаловал. В этот раз на предложение Милкота отобедать вместе я ответил отказом.

Выйдя на Пикадилли, я зашагал на восток, в направлении Холборна и церкви Святого Эгидия. Примерно через сто ярдов я свернул налево, на узкую дорожку, идущую вдоль стены, за которой располагались принадлежащие лорду Кларендону конюшни, фруктовые сады и огороды. Милкот не единственный, для кого важно заранее исследовать местность.

Часть дорожки возле ворот, ведущих к конюшне и кухне, недавно разравнивали, но дальше она сужалась так, что проехать по ней могла разве что одна-единственная повозка, и то не везде. К тому же дорогу развезло после вчерашнего дождя, а из-за следов многочисленных ног, испещривших землю за долгие годы, на ней твердого места не осталось.

Стена сменилась изгородью. Недавно здесь гнали коров, о чем нетрудно было догадаться по обильным свидетельствам прохождения стада. Я топал по грязи, бормоча ругательства, когда летевшие из-под ног брызги попадали на туфли и чулки. Время от времени за стеной мелькали высокие трубы Кларендон-хауса.

Наконец я остановился у ворот слева. За ними раскинулось поле, отведенное под пастбище. Слева его границу обозначала высокая стена большого сада, у которой друг напротив друга стояли павильоны.

В углу несколько унылых коров жались друг к дружке под деревом. Без сомнения, они тоже принадлежали лорду Кларендону. Открыв ворота, я побрел вдоль стены, поверху утыканной шипами. Пустое пространство в середине северной стены, перегороженное временным, но крепким частоколом, обозначало место, где будут установлены ворота. Я обратил внимание на низкую калитку, через которую иногда ходили садовники и строители. Я поднял щеколду, но, как я и ожидал, калитка оказалась заперта на засов с другой стороны. Траву возле нее успели вытоптать.

Павильон, в котором сейчас лежало тело Олдерли, располагался в дальнем углу сада. Если смотреть на него с поля, секреты истории павильона сразу бросались в глаза: с этой стороны ясно просматривалась кирпичная кладка старого здания. Пробежав взглядом по верху стены, я добрался до балюстрады смотровой площадки на крыше павильона. Здесь пока никто не пытался спрятать старый кирпич под современным каменным фасадом. С поля дом видели только коровы, истоптавшие копытами всю землю вокруг.

Продвигаясь вдоль стены, я зашагал обратно, по пути внимательно разглядывая тропу у себя под ногами. Примерно на полпути, у дальнего конца частокола, я заметил след – или, если быть точным, часть следа. Отпечаток ноги угадывался безошибочно, однако, к своей великой досаде, никаких важных деталей я разглядеть не сумел. По фрагменту следа трудно было определить даже его размер и форму, не говоря уже о том, чтобы увидеть особые приметы вроде отпечатков гвоздей, которыми подбита подошва.

Всего лишь часть следа, и больше ничего. Но его мог оставить кто угодно – к примеру, пастух.

Я повернулся, собираясь уходить. Хватит себя обманывать. Что я надеялся обнаружить на грязном поле?