Текст книги "Удерживая небо"

Дальше следовало долгое описание, что делал сам написавший запретную книгу; наконец наступал решительный момент.

«Нагая и одинокая душа сама по себе привлекает демонов, ибо являет им пищу. Однако демоны не настолько глупы, чтобы рисковать открытой схваткой. Радость и довольство доставляют им мучения жертвы, посему они прежде всего стараются поселить в ней необоримый ужас. Возрадуйся сему, читатель, ибо страх твой – самое верное оружие.

Лежа в ночи без сна, ты услышишь человечьим своим слухом слабое, дальнее завывание, а потом – вопли, похожие на человеческие, и плач, что напомнит тебе попавшего в беду чада. Лежи не шевелясь, дыши размеренно и глубоко, устремив свои помыслы ко светилам небесным. Вопли, завывания и крики раздадутся вновь, на сей раз ближе; в ночном безмолвии услышишь ты словно бы хруст костей и мокрое хлюпанье разрываемой плоти. Власы твои встанут на твоей голове, ледяной кошмар овладеет твоим существом; не в силах двигаться, ты замрёшь, спрашивая себя – зачем, зачем обрек аз себя на гибель? Зачем отправился в сии проклятые места?

Внимателен пребудь, читатель: страх и отчаяние есть твои щит и меч. Они откроют тебе глаза, если ты не поддашься ужасу и не обратишься в бегство. Чего мы страшимся больше всего? Неведомого, незримого, непознаваемого. Для того и надлежит тебе употреблять в пищу чёрных слепых муравьёв, что они помогут тебе узреть приближающихся демонов. А что узрели глаза, перестаёт быть таким уж убийственно-кошмарным.

Оставайся недвижим. Слушай леденящие кровь вопли приближающихся демонов. Бойся. Пусть страх смоет все привязанности к прошлой жизни, если сие аще оставались. Вцепись в землю, грызи ея, если надо, но не сдвигайся с места.

И глаза твои, промытые страхом, обретут способность зреть незримое.

Демоны предстанут твоим очам. Яд чёрных муравьёв, служащих им, откроет тебе веки. Сей самый первый шаг и есть самый главный, или дорога твоя окончится здесь, хладным трупом, ставшим пищей для тех же демонов и, в свою очередь, слепых муравьёв.

Лежи и не двигайся, человек. Зри очами своими, ибо демоны низшего ряда разнообразны и неодинаковы. Они приближаются к тебе незримыми для простого смертного формами, но теперь, когда глаза твои способы узреть их и страх очищает мысли твои, ты готов.

Демоны лишены полной власти над человеком; подобно тому, как хищному зверю, прежде чем насытиться плотью жертвы, надо сперва настичь ея и перегрызть глотку, демонам потребно лишить добычу всякой воли к сопротивлению. Низшие из демонов весьма неискусны в высоком мастерстве страха и уповают лишь на человеческую глупость да извечный ужас перед неведомым. Ты, читатель, осведомлён и подготовлен, ты раскрываешь объятия страху, повелеваешь им и превращаешь в собственное оружие. Демоны приближаются к тебе, слабая плоть вопиет и пытается обратиться в губительное бегство; ни в коем случае не дай свершиться сему! Исходом станет лишь твоя бесславная гибель. Дождись, когда демоны сблизятся с тобой, завывая, скрежеща челюстями и вращая алыми, кровью налитыми глазами. Только теперь обретут они плоть и вещественность и, удивившись твоему внешнему спокойствию, попытаются вызвать в тебе панику, дабы обратился ты в губительное бегство.

Не двигайся и отвечай им твёрдо.

«Ты в моей власти, – ответствуй явившимся пожрать тебя. – Ты в моей власти, ибо аз зрю тебя, и не страшусь тебя, и ты не способен причинить мне вред».

Ты удивлен, читатель? Быть может, встречались тебе мудреные формулы и заклинания, измысленные, чтобы отгонять демонов или даже подчинять их своей воле? Не трать время, сие лишь досужие выдумки. При первой встрече с демонами есть лишь одна защита – твоя воля. Опять же удивится иной – какая же «воля» может быть у охваченного страхом? Отвечу – именно в страхе, когда прошлое им смыто, и обретает человек истинную свободу и истинную волю. Он один; никого подле него, и единственная защита – он сам.

Итак, низшие демоны подступятся к тебе, но броня твоя, выкованная из ужаса и отчаяния, крепка, и ты не поддашься. Напрасно станут демоны стенать замогильными голосами, страшно щёлкать челюстями и грозить разорвать тебя на куски, пожрав саму твою душу.

Однако вскоре демоны утомятся, ибо не способны они подолгу терзать смертного, не получая никакой пищи. Разочарованно стеная, потянутся они прочь, осыпая тебя бессильными угрозами и обещаниями вернуться. Верь им. Они и впрямь вернутся, но ты уже будешь готов к сему».

Мороз драл Матфея по спине, пока он, сжавшись на лежаке в своей келье, раз за разом перечитывал списанное. Всё остальное – потом. Вот он, первый шаг – увидеть демонов, встретить их лицом к лицу и устоять.

Дальше книга повествовала, как следует говорить с низшими демонами, перечисляла их имена, растолковывала, что надлежит, привлекая их собственными душой и плотью, подчинить себе, обещая много вкусной человечины. Алчные и глупые демоны, прикованные к одному месту, где ещё живо старое чародейство, легко дадут тебе обещания, уверяла рукопись. Посулами следовало вырвать у них имена их повелителей, демонов куда более сильных, коим низшие отдавали бо́льшую часть собственной добычи. Книга наставляла также, когда охотник за демонами освоится и воля его окрепнет, то должен следить он за движениями ночных гостей, ибо повинуются они также смутным токами таинственных сил, пронзающих весь наш мир. Об этом автор обещал «побеседовать впоследствии», а пока лишь убеждал, что на основе этих наблюдений надлежит вычертить отпорный круг.

Невольно Матфей представлял себе, как он отправится в заветную пущу, отыщет колдовское место. Как, скрупулёзно исполняя все советы книги, подчинит демонов своей воле и как им придётся раскрыть ему свои тайны.

Потому что демоны Беймарнской пущи были лишь первым шагом. Первым шагом именно к забытым городам, таинственным храмам и загадочным подземным лабиринтам, где неведомые, давно сгинувшие племена погребали своих мумифицированных правителей.

А оттуда, из древних развалин и забытых подземелий, лежала дорога дальше – к той Шестёрке, что когда-то властвовала над миром, и в чьих руках – или лапах, или когтях, или щупальцах – оставались ключи к иным секретам, венчал которые самый главный: наш мир не единственный в этом Бытии. Есть и другие, там, за небом. И Шестёрка, ниспровергнутая и изгнанная, могла открыть туда дорогу.

Однако зачем бежать куда-то, если и под нашим солнцем хватает дел? Ведь именно те же Шестеро перечисленные в древней книге, – отнюдь не Праведные Силы! – могли даровать познавшему их адепту власть над магией, настоящей магией, способной двигать горы и воспламенять города, а не той ерундой, что воображение невежественных пахарей наделяет ведьм.

Матфей вновь поёжился. Почему он должен мёрзнуть в этой могильной щели? Почему, когда он может сделаться повелителем стихий и сил? Почему?

Всё чаще и чаще ему грезилось, как он покидает монастырь – весной, конечно же, – как пробирается дальними дорогами к заповедной пуще. Готовится – ничего, ради такого он и чёрными слепыми муравьями закусит, небось в голодном детстве ещё и не то едать приходилось.

Однако потом Матфей вновь вчитывался в страницы, где к рискнувшему заглянуть в бездну адепту являлись алчущие его души и плоти демоны, с которыми предлагалось бороться, «испытывая страх и ужас», и скучный монастырь представал уже в совершенно ином свете. Тихо, покойно, кормят, работать, конечно, приходится, однако в книгохранилище посиживать, пером поскрипывать – это совсем не то, что в поле или в каменоломне.

Вот и сейчас – холодно, холодно, есть хочется, в животе бурчит. А как представишь себе, что ещё больше поститься надо, а потом и вовсе одеться в рубище, так и вовсе расхочется сниматься с места.

Конечно, в запертых сундуках отец Мерафе хранил ещё немало подобных же книг, «неблагонравных и для прочтения братией не допущенных». Старый монах по осени занемог, с трудом выстаивал службы и почти не появлялся в библиотеке. Всё чаще и чаще Матфею приходилось самому наряжать писцов на работу, по собственному разумению давая книги для переписки.

Может, он и вовсе скоро преставится, старый отец Мерафе. И тогда он, Матфей, несомненно, станет главным монастырским библиотекарем, а это высоко и почётно. Да и вкушал отец Мерафе куда сытнее своего молодого помощника.

Так, может, ничего и делать не надо? Сиди себе, пой на службах, раздавай переписчикам фолианты, собирай готовые страницы для переплётчиков, следи, чтобы никто ничего не напутал… чем не жизнь, а, Матфей? Совсем неплохо для сына простого башмачника. Конечно, плохо, что, гм, монахам с девчонками знаться не положено. Разве что ведьма какая прилетит и в «прельщение» введёт. Но сколько Исидорти ни жил при монастыре, ни одна из ночных летуний так и не почтила обитель своим посещением, лишив благочестивых насельников возможности явить всем твёрдость своей аскезы.

За осенью бело-серым чудовищем подкатывала долгая, долгая зима. Поля трудников вокруг монастыря покрылись снегом, ветер завывал в острых зубцах башен, зло крутил ни в чём не повинные флюгера, словно мстил им за что-то. Отец Мерафе совсем перестал вставать и говорить, лишь сипел, хрипел да надрывно кашлял. Ухаживать за стариком отец настоятель назначил, конечно, Матфею; мало радости переворачивать тяжёлое старческое тело, убирать поганую лохань, обмывать болящего, но молодой монах, сцепив зубы, терпел.

В монастырской библиотеке крылось его тайное оружие, и он не собирался отдавать его ни в чьи руки.

…Отец Мерафе тихо отошёл к Шестерым глухой зимней ночью, перестав кашлять и задыхаться. Матфей сидел рядом, держа старика за руку, ожидая, не выдаст ли умирающий библиотекарь какой-нибудь особенной тайны, вдруг в книгохранилище есть потайная дверца с особо ценными и секретными книгами? – Но отец Мерафе так ничего и не сказал, только беззвучно плакал да как мог, слабым голосом, благодарил Матфея, что сидит с ним.

Приходили и другие братья, являлся отец настоятель, лекари – но сделать они уже ничего не могли.

Отца Мерафе погребли чин по чину, с тожественным песнопением, обширной службой, на добром месте монастырского погоста; все разошлись, оставался один только Матфей. Настоятель молча подошёл, покивал, обнял – мол, понимаю, почему последним тут остаёшься, тебе покойный почти как отец был, – однако сам молодой монах стоял, оцепенев, и размышляя совсем о другом.

Он ведь был хороший, отец Мерафе. Совсем юношей, почти мальчишкой – как и сам Матфей – оказался в обители. Провёл тут всю жизнь, став отцом библиотекарем. Потом заболел и помер. Положили в домовину, пропели службу, закопали и надгробие водрузили. Всё. Конец. Есть ли там что-то после, нет ли – жизнь растраченную никто не вернёт.

Так что же, ему, Матфею Исидорти, предстоит тот же путь? Ну, сделают его сейчас распорядителем книжных дел… и всё? И всё? До самого конца? Такого же вот надгробия?

С погоста Матфей ушёл в смятении. Братия участливо глядела на него, говорила какие-то слова утешения – они все сочли небось, что я об отце Мерафе скорблю, отрешённо думал клирик. А я совсем не о нём, я о себе скорблю неложно, потому как что же, и впрямь мне тут доживать дни свои, книжные корешки от пыли протирая да запретные книги от молодых монахов пряча за крепкими замками?

Словно в тумане, миновали следующие дни, Матфей даже не мог сказать, то ли два, то ли три. Отец настоятель глядел внимательно и сочувственно, не корил; отец эконом не наряжал на работы иные, кроме как «за книгами присматривать». Молодой клирик словно в полусне выстаивал службы, даже пел – хорошая память не подводила. Потом отправлялся в библиотеку, подолгу сидел там один – переписчики после смерти отца Мерафе не появлялись, наверное, по слову отца настоятеля. Никто не помешал бы Матфею открыть все запретные доселе сундуки; кстати, думал он, почему отец Мерафе мне про те книги вообще ничего не сказал? И ключи не отдал?

Ответ он получил на четвёртый (а, может, только на третий?) день после похорон.

…Кончилась служба, Матфей, как обычно, отправился в книгохранилище. Развёл огонь, проверил, целы ли решётки (целы, само собой, но кто знает, может, ведьмы за ночь успели подгрызть железные прутья?), замки на сундуках и принялся за всегдашнее – бродить меж полок, поправляя книги и выравнивая корешки. Братия не спешила ни за житиями, ни даже за одобренными настоятельским советом «бывалицами».

Отец настоятель вплыл в услужливо распахнутые младшими служками двери величественно и с достоинством; умел он всё-таки не «ходить», а именно «шествовать». Со значением.

За ним торопились отец эконом, отец кастелян и отец казначей с полудюжиной старших монахов. Матфей поспешно вскочил, приветствовал как положено, с именованием и подходом; отец настоятель важно кивнул, благословил милостиво.

– Ты, Матфей, трудился славно. Новопреставленному отцу Мерафе помогал до последнего дня. То угодно Шестерым и тебе зачтётся. Продолжай так же, не дай греховной лености тобою овладеть, ибо работой лишь и молитвой приближаем мы конечное торжество Сил Праведных…

Ну, давайте ж, давайте, подумал Матфей. Скажите, что я теперь не просто Матфейка, младший клирик, а почтенный отец библиотекарь, хоть и молодой годами…

– И потому все мы верим, что и под началом доброго отца Сулимме, нового отца библиотекаря, ты трудиться станешь столь же честно, добронравно и прилежно…

Что-что? Отец Сулимме? Новый библиотекарь? А я по-прежнему на посылках? Чтобы опять меня цукали и гоняли, а я лишь подобострастно улыбайся?! Да как же так?!

Наверное, ещё несколько месяцев назад младший клирик Исидорти вспылил бы, наговорил дерзостей самому отцу настоятелю и, очень возможно, оказался бы с позором изгнан из монастыря, – но чтение запретных книг, наверное, научило нужному.

Матфей лишь поклонился ещё ниже, прижимая руки к груди, и долго, очень долго благодарил отца настоятеля за добрые слова и несказанное доверие. На лицах других отцов, эконома с кастеляном и казначеем, читалось изрядное изумление – наверное, от Матфея ожидали совсем иных словес.

Наконец все набольшие отбыли восвояси, остались один новоявленный отец библиотекарь и сам Матфей.

– Какие изволите отдать указания, отец Сулимме? – Клирик поклонился едва ли не ниже, чем настоятелю.

– Э… хм… гм… – Отец Сулимме был ещё далеко не стар, дороден, бородат и совершенно лыс. Любил хорошо покушать, ещё более любил хорошо поспать. За какие ж такие заслуги ему ещё и библиотекарство?!

– Мню, Матфей, что ты здесь сам управишься. Я пока… присмотрюсь.

– Писцов на работу нарядить потребно, – сладким голосом пропел Матфей. – Каковые книги для переписки им дать?

– А что всегда давал, те и давай, – не растерялся новый отец библиотекарь.

– Что отец Мерафе нарядил, как раз закончили. Новых не начинали, отец Сулимме.

– Э… хм… гм… Так и быть, потревожу отца настоятеля… – промямлил наконец тот. – Я пойду. А ты, значит, Матфейка, управляйся тут, управляйся… Досматривай, да смотри у меня, чтобы порядок был!

И отец Сулимме показал Матфею более чем внушительный кулак, поросший густыми рыжими волосами.

– Не извольте волноваться, отец, – ещё ниже поклонился молодой клирик.

Отца Сулимме он провожал ядовитой усмешкой.

Нет, пакостить ему Матфей не станет, потому что за любую неуправность новый отец библиотекарь отыграется на нём самом.

Что ж, спасибо Шестерым – тем ли, иным, подумал Матфей. Они подсказали дорогу, помогли решить. Ждать в обители больше нечего. Отец Сулимме крепок, ещё двадцать, а то и тридцать лет запросто протянет.

Тебе указали путь, Матфей Исидорти. Тебе решать.

* * *

Весенним тёплым днём, ясным и безоблачным, когда уже почти высохли лужи, оставленные половодьем, когда прилетели птицы и проснулись все мелкие лесные обитатели, Матфей Исидорти вышел из ворот монастыря Бервино. Вышел не просто так, а с изрядно пухлым заплечным мешком – тяжёлый груз, но зато в нём – убористые копии всего, что потребно вступающему на опасный и зыбкий путь охоты за демонами.

Книги с собой не унесёшь – слишком тяжелы. И слишком их много. Хотя расставаться с ними жалко было до слёз.

…Всю долгую, долгую зиму Матфей готовился. Не торопясь, но и не мешкая, выполнял работу, но главное – копируя себе мелким почерком самое важное. Трудился он как одержимый; сперва клирик опасался отца Сулимме, не станет ли тот придираться, однако новоиспечённый отец библиотекарь, видя рвение младшего, лишь благодушно кивал. Книгохранилище содержалось в образцовом порядке, писцы трудились, заданные уроки исполнялись, необходимые братии фолианты переписывались исправно.

К весне собраны необходимые выписки и копии. Небольшой припас, чтобы, как велел неведомый автор «Сил Додревних», не тратить зря силы, пока не доберёшься до самой пущи. Два добрых ножа. Немного денег, позаимствованных из монастырского сундука, чуть-чуть, дабы отец настоятель не сразу б заметил недостачу.

Вышел Матфей, ни от кого не прячась, мол, иду на весенний торг, прикупить чернильных красок и иного писчего припаса. До большой ярмарки ходу два полных дня, хватятся Матфея самое меньшее через седмицу, а он за это время о-го-го сколько отмахать успеет.

Карты перечерчены, где надо – увеличены, дополнены подробностями, сведены вместе. Дни пути просчитаны, приметы заучены. Удивительное дело – раньше Матфей думал: вот стану уходить, поджилки затрясутся, по́том покроюсь, от страха еле живой; а оказалось всё куда проще. Вышел и вышел. Назад не обернулся. Дорога впереди, весь мир на ладони, а в монастыре… Монастыри от него не уйдут. На ночлег в любую обитель попрошусь, если надо, наплету с три короба. Пока они весть в Бервино пошлют да пока оттуда ответа дождутся!

Нет, тут же поправился он. На другие монастыри да обители рассчитывать нечего. Нет их, и всё тут. Одна дорога, один путь.

Сорок два дня. Сорок два дня пути до сердца Беймарнской пущи. Матфей за зиму испытал себя строгим постом – настолько строгим, что сам отец настоятель почтил его беседой, мол, негоже, брат, так сурово обеты блюсти, Силы Праведные не желали, дабы их верные слуги ходили шатаясь, аки тени бестелесные.

Нет, он не повернёт назад. Но он и не станет без нужды изнурять себя. Твёрдость духа не только лишь в том, чтобы терпеть безропотно голод и холод, страх и ужас. Не один лишь нищий, бесприютный бродяга, которому некуда отступать, способен выдержать бой с демонами. Он, Матфей Исидорти, готов это доказать.

…Измеренные лиги, мосты, дорожные заставы и постоялые дворы. Всё исчислено и сосчитано. Матфей каждый вечер тщательно записывал пройдённое и оставшееся, что из примет оказалось верным, что нет.

Нельзя сказать, что на пути ему встретились какие-то невероятные приключения. Где удавалось, он приставал к большим купеческим караванам – там с почтением принимали молодого учёного монаха, а когда он ещё скромно отказывался от обильных трапез, мол, не позволяют данные обеты, на него начинали смотреть чуть ли не как на святого.

Десять дней. Пятнадцать. Двадцать. Простые мысли, простые слова. Скромная еда, убогий ночлег. Матфей не вспоминал о Бервино. Сделанное сделано, и теперь осталось лишь испытать себя самым главным, без чего само бытие становилось совершенно бессмысленным.

На тридцатый день кончились торные широкие тракты, Матфей шагал узкой дорогой от селения к селению – мимо вовсю зеленеющих полей и стад, выгнанных на свежую траву после долгой и полуголодной зимовки. Даже здесь, на юге, народ жил скудно – урожай приходилось снимать до осенних дождей, колос не успевал набрать полновесности.

Монаха провожали почтением, снимали шапки, кланялись. Слуги Праведных Сил, похоже, были тут нечастыми гостями. Матфей кивал в ответ, раздавал благословения и шёл себе дальше. Даров не принимал.

Драконьи горы поднимались всё выше. Теперь идти стало совсем легко – уж точно не собьёшься. Дорогу к Беймарнской пуще местные показывали охотно, хотя и присовокупляли, что сами туда не ходят – ни к чему, мол, «места там дурные, отче».

Почему дурные, Матфей не спрашивал. И так понятно. Простолюдины звериным чутьём близких к природе существ ощущают присутствие сил, им непонятных и оттого ещё более страшных. Правда, демоны не покидают пределов леса, иначе тут, конечно же, не осталось бы ничего живого.

Сороковой день. Горы закрыли полнеба, густые леса у их подножия протянулись, насколько хватало огляду. Беймарнская пуща лежала прямо перед Матфеем, тёмная, затаившаяся, ждущая.

Что ж, пришло время вспомнить всё, что написано в «Силах Додревних».

Самое главное в чащобе – не плутать и не петлять. Но здесь очень помогали горы – их видно отовсюду.

Теперь Матфей шёл, сторонясь ключей и ручьев, позволяя себе лишь считаные глотки воды. Жажда нужна будет, когда, одолев самых младших демонов, ему потребуются силы для схватки со старшими, а для этого нужна способность утолять голод и жажду совсем иным путём, чем он привык.

…На сорок третий день – в точности, как и рассчитал, даже просто удивительно! – Матфей достиг заветной котловины.

«Словно кто-то провёл незримую черту», – вспомнились ему слова из древнего трактата. Живые деревья, высокие, раскидистые, поросшие зелёным или серым, но обычным мхом, подлесок на чуть более чистых местах, ранние грибы, лесные цветы, танцы мошек в пробивающихся сверху лучах, деловитые хлопоты муравьёв под ногами – муравьёв обычных, рыжих и зрячих. Кстати, весьма кусачих.

Перед Матфеем лежал сухой овраг. На одной стороне – живой лес, мрачноватый, но обычный, на другой – мёртвый. Высятся огромные нагие костяки деревьев, листьев давно нет, зияют глубокие дупла, сучья обломаны, седой мох ползёт по остаткам коры вверх, но – нигде нет гнили. Стволы словно окаменели, коричневое и бурое сделалось светло-серым, почти что белым. Казалось, перед Матфеем лежит снежная пустыня, но нет – просто всё утратило естественные краски, поседело, подобно старикам.

Лёгкий тончайший пепел вздымался при каждом его шаге, точно он шёл через громадное пожарище. Но и там, где пламя выжгло всё живое, рано или поздно сквозь золу с остывшими углями пробивается новая поросль – а здесь всё сгорело раз и навсегда.

Матфей оглянулся – к живому лесу тянулась цепочка его следов, словно по снежной целине. В горле пересохло, рука сама сняла с пояса флягу; последние глотки воды, последние капли. Это хорошо, это правильно – ему нельзя надеяться на принесённое с собой. Только то, что он сможет найти в этом проклятом месте – иначе нечего было и тащиться сюда.

…Первый муравейник попался ему довольно скоро. Чёрные муравьи среди седого и серого – их мудрено не заметить. Суетятся, словно обычные лесные жители, так сразу и не скажешь, что лишены зрения.

Матфей не стал останавливаться. Ни есть, ни даже пить он ещё не хотел, весь обратившись в слух – в лесу всё равно видишь лишь то, что у тебя под носом.

Мёртвый лес не молчал. Переговаривались где-то в отдалении скрипучие голоса, что-то хрустело и щёлкало у бывшего клирика над головой. Матфей брёл почти наугад, ведь теперь, в общем, нет большой разницы, куда направиться.

…К вечеру жажда стала почти нестерпимой, а вот голод так и не проснулся. Оно и хорошо. Матфей без труда нашёл очередной муравейник, помедлил, глядя на дружную работу чёрных шестиногих трудяг, и решительно сунул руку в самую их гущу.

Сунул – и едва не взвыл от боли. Обитатели муравейника отважно защищали свой дом и не собирались сдаваться без боя.

Скрипя зубами, Матфей вскинул облепленную чёрными муравьями ладонь и решительно припал к ней ртом, слизывая твёрдые шевелящиеся комочки. Жевать, жевать, скорее, пока не искусали в язык и щёки изнутри! Ох, писака, сочинивший «Силы Додревние», почему ж об этом-то умолчал?! Встретить бы тебя да потолковать по-свойски, как принято было у мальчишек в матфеевом детстве.

Ух, ну и кислятина! Матфей скривился, его едва не вырвало. Муравьи отчаянно шебаршились во рту, он как мог быстро давил их челюстями. Закончил, глянул на пальцы – все красные, успели покрыться волдырями и распухнуть. И чесались зверски, совершенно непереносимо.

Что ж, пусть это тоже станет моим испытанием, стиснул он зубы.

Жажду действительно удалось притупить. Голод тоже сидел тихо.

Ну и хорошо, ну и славно. Идём дальше, сказал себе Матфей. Если б не боль и чесотка в искусанной руке, сказал бы, мол, «жить можно».

* * *

Первую ночь в мёртвом лесу он провёл почти без сна. Кто знает, не явятся ли демоны к нему сразу? Может, они оголодали тут? – Сперва Матфей воображал, что увидит целые груды скелетов, однако нет, ничего подобного.

Он раскатал дорожное одеяло, накрылся плащом. Закрыл глаза, но в уши настойчиво лез и лез голос пущи, её безжизненного сердца, убитого неведомым оружием. Матфей ворочался – не потому, что не привык спать на жёстком, привык уж в дороге; и даже не потому, что страшился чего-то, страха как раз не было, обступившая его тьма казалась ближе, надёжнее, спокойнее, чем выбеленный, обглоданный скелет когда-то живого и зелёного леса.

Уже сейчас всё шло не совсем так, как утверждалось в «Силах Додревних». Матфею не было страшно, и это как бы выходило «неправильно». Ему следовало принять страх, обратить его в собственное оружие, а вместо этого – он с нетерпением ждал всех тех ужасов, что описывала старая книга.

Однако ночь текла над ним, скрипела и ворчала убитая чаща, таял во рту кислый вкус чёрных муравьёв, а с Матфеем по-прежнему ничего не происходило.

Он дождался утра, пробудилась жажда, погнавшая его на поиски муравейника. Вновь саднящие укусы, причём сегодня они казались даже болезненнее вчерашних, но кисловатая жидкость сняла острое, сводящее с ума желание. Жажда отступила, словно дикий зверь, но недалеко, готовая в любой миг броситься из укрытия.

Вновь стали заметны дымки, поднимающиеся из-под корней и из дупел, струйки танцевали, свивались и переплетались. В них Матфею уже чётко виделись чьи-то жуткие рогатые головы, кошмарные морды с распахнутыми, источающими слюну пастями и острыми, сахарно-белыми клыками. Голова ощутимо кружилась, хотелось лечь и не двигаться – что он и проделал. Ему должно было быть страшно – но страх не приходил, одно лишь ярое, неутолимое любопытство.

Он не двигался – зачем? Лишь изредка поднимался размять ноги или дойти до муравейника, зачерпнуть горсть его кусачих защитников. И на вкус они неплохи, кисленькие. Терпимо.

Вторая ночь прошла, во всём подобная первой. Матфей долго слушал скрипучие жалобы чащи, пока глаза не смежились сами. Он прикончил все запасы на краю мёртвого пятна, однако есть по-прежнему не хотелось. С ним что-то не так?

Третья ночь, согласно книге, должна была стать решающей. Именно на третью ночь демонам надлежало явиться за лёгкой добычей.

Памятуя предостережения, Матфей ел муравьёв осторожно. Да и терпеть их укусы лишний раз не очень хотелось, лучше уж перемочься. Живот пуст, а вот смотри-ка, есть, в общем, и не хочется.

Пала тьма, мёртвые деревья встали на стражу, а Матфей, накрывшись, как обычно, плащом, улёгся и закрыл глаза. Пусть приходят, стучало в висках. Я не боюсь. Я знаю, что случится и я не боюсь.

Всё, вот она, ночь. Третья ночь, ночь демонов, ночь, когда Матфею придётся взглянуть в их нечеловеческие буркала.

…Разве может обычный человек, мирный монах, пусть в прошлом и отчаянный уличный мальчишка, вот так просто взять и заснуть перед пришествием готовых пожрать его душу чудовищ? Нет, конечно же, будет ответ, не может. Ни за что не сможет, а иначе это подлое враньё.

Однако же Матфей смог, сам не зная как. Он заснул, на жёстких корнях, среди белого пепла, среди странных дымков, поднимающихся над смертельно обожжённой землёй – заснул, и куда спокойнее, чем он засыпал в собственной келье, смутно мечтая лишь о визите «ночной летуньи».

…А потом внезапно, толчком, проснулся. Проснулся – и вцепился в рукояти ножей, что на всякий случай положил у себя по бокам. Конечно, простой клинок – не защита против демона, но важно, как ты себя ощущаешь, а не на что способно твоё оружие.

…Воет где-то невдалеке, воет надрывно и плачуще. Вой перекатывается с холма на холм, разливается по оврагам и распадкам, ползёт по увалам и склонам. Алчный, предвкушающий пиршество вой.

Не шевелись, прошептал себе Матфей. Пусть подойдёт поближе. Лежи и слушай.

…Как и писала книга «Сил Додревних», демон приближался неспешно, завывая, всхрапывая и скрежеща зубами. Явственно слышался хруст разгрызаемых костей.

По вискам и лбу Матфея обильно заструился пот, волосы встали дыбом. Слабая плоть затряслась в первобытном ужасе.

Что он делает тут, он, одинокий и слабый человечишка, безоружный, ничего толком не умеющий, в гордыне своей дерзнувший бросить вызов непобедимой силе?!

Что он может противопоставить надвигающейся нечеловеческой сущности, не просто хищному зверю или там «ведьме»?

Широко раскрытыми глазами Матфей уставился в звёздное небо. Руки и ноги отнялись, ужас затопил сознание; бежать! Кричать! Нет, поздно!..

Погиб, пропал, совсем пропал!

Задохнулся, горло сжало судорогой, глаза выкатились из орбит. Тело выгнулось, пальцы отчаянно скребли белый пепел, но зацепиться не за что, земля под слоем золы суха и мертва. Бежать, бежать, а-а-а!..

Те самые страх и ужас, доселе избегавшие Матфея, явили всю свою силу. Скрутили и заломали, раскрошив волю в незримую пыль. Беги, беги, несчастный, спасайся, быть может, ещё успеешь…

Нет, уже не успеет. Хрустят незримые кости, всё ближе и ближе невидимый демон. Нет, не просто демон, не просто хищный зверь с пастью и когтями, пусть даже и разумный: нет, приближается нечто не от мира сего, и пищей ему станет жалкая плоть несчастного глупца, по скудоумию и тщеславию забредшего к нему в логово.

Матфея корчило и скручивало в дугу. Кажется, он выл в голос, не хуже приближающегося чудовища, кажется, пытался вскочить на ноги, однако они отказались служить. Холодный пот, стекавший по вискам и лбу, обратился словно бы настоящим потоком.

Беги, ничтожный! Спасай не тело, но душу!

…Однако бежать Матфей уже не мог. Только раскрывал бессмысленно рот, словно выброшенная на берег рыба, и ничего больше. Жизнь, всё прожитое и впрямь «смывались», таяли, и не оставалось ничего, кроме лишь всепобеждающего ужаса.

Жуткое завывание донеслось и с другой стороны, наверное, ещё один демон почуял добычу; но Матфею стало уже всё равно. На краткий миг беглый клирик взглянул на приближающегося врага: наверное, ждал узреть красную распахнутую пасть, клыки и капающую с них слюну, чешуйчатую броню – что ещё положено иметь страховидлу? А вместо этого…

Страшное всегда страшно именно неведомым. Тёмный закоулок, пятно мрака на узкой подвальной лестнице, странный скрип старых ступеней, нечаянно хлопнувшая безо всякого ветра дверь – и у кого-то начинают потеть ладони, а живот скручивается в тугой узел.