Текст книги "Удерживая небо"

Глава III
Матфей Исидорти, клирик монастыря Сил Святых

Ску-у-у-учно. Ой, как ску-у-у-учно, хоть волком вой, хоть выпью реви. Хотя выпь-то как раз и не ревёт… Охти, тоска смертная.

Молодой монах – у него едва-едва закурчавилась редкая бородка – перевернулся на другой бок. Жёсткий лежак в узкой келье, щель окошечка – насмешка, а не окно, честное слово. В келье, кроме свечи, песочных часов, кувшина с водой, поганой кадушки для ночных надобностей да образа Святых Праведных Сил, ничего нет, даже молитвенника, потому как молитвенники положены одним лишь пожилым отцам, кого память начинает подводить, а молодым следует полагаться на собственную голову, на что ж ещё, а это тоска-а-а-а-а такая-а-а-а-а…

Монашек не то зевнул, не то вздохнул. Свеча горела хоть и тускло, но ровно, выхватывая из мрака узкое лицо с высокими скулами, тонкий нос с горбинкой, глаза, глубоко спрятавшиеся под надбровные дуги.

Учи, учи, учи. И помни, как тебе повезло, что не трудником бесправным спину гнёшь на монастырских полях, под дождём, аль жарой, али снегом. Это им, бедолагам, работа до седьмого пота и восьмого издыхания, а тебе – им на зависть! – сиди себе под крышей, в тепле, сытый… ну, или почти сытый… Книжечки почитывай, молитвы запоминай, отцу настоятелю выученное отчитывай, да не просто так, а голосом ясным, чистым и по чину меняющимся.

Эх, спать всё равно не получится – через час уже зазвонят к ночной службе, «на ведьм и колдунов поношение». Час? – юноша взглянул на большие песочные часы. Ага, час всего. Лучше и не пытаться заснуть, потом просыпаться – мука мученическая. Отец настоятель непременно заметит, что носом клевал, что в глазах «огня веры» не было. А откуда ему взяться-то, огню этому, если Силы Святые отродясь никто никогда не видывал, одни только книжки и остались; так ведь в книгах я и сам такого понапишу, что только держись.

Да и потом… говорят, когда Праведные Силы являлись, то чудеса творили великие, огонь с небес сводили, по воздуху летали аки птица, болящих исцеляли, только что мёртвых не оживляли. Но с тех пор сколько уж годков пролетело, сколько воды утекло? Праведные Силы – шестеро их было, мужей четверо и жён две, красоты несказанной, и о том рассказы оставлены в книгах, усердными перьями записанные. Да вот только толку с тех рассказов никакого. Чудес никто творить не может, кроме ведьм. Да и те ведьмы, если призадуматься…

Призадуматься. В этом-то всё и дело. В монастыре жизнь легка ещё и тем, что думать не надо. Трудники, так те и вовсе думать небось не умеют.

Матфей вздохнул, поправил фитиль, снял нагар и уселся на жёсткий лежак, глядя в узкое оконце. Грубый камень, железные прутья решётки… Ведьма, отец-настоятель учил, ночной птицей или там мышью летучей к мужу, себя Праведным Силам посвятившему, проникнуть может и в прельщение ввести.

В прельщение ввести. Ох…

Тут мысли молодого монашка обрели совершенно иное течение. Некоторое время он сосредоточенно размышлял, какими же на самом деле могут оказаться детали этого самого «прельщения» и чем оно всё закончится.

Ох, ох, срамота-то какая!

Он воровато оглянулся, словно ожидая прямо здесь нарваться на строгий взгляд отца Андратия. Рукоблудие – грех страшный, Силы Святые так заповедали и кары за него назначили. Ох, сомнения, сомнения, грех ещё более тяжкий! Уверовать бы… Хорошо отцу настоятелю, он-то во всём так уверен, словно собственными глазами видел. А я вот не могу. Написано в Книге Творения, что создали Праведные Силы мир в шесть дней и шесть ночей, а на седьмой отдыхали все вместе и праздновали, окончанию труда радуясь, и оттого мы все отдыхаем в день седьмой, а шесть трудимся… Стоп-стоп, о чём это я? Ну да, Творение. Откуда мир явился, что началом стало и что было ещё раньше? Вот тут-то я и могу только своим глазам верить. А то напишу, что мир, мол, изблевал из уст своих страшенный зверь Умм-ра, и что тогда? Напишу, что изблевал, и потому-то у нас и житуха такая отвратная, и зима полгода, и лето засушливое, весна короткая, а осень дождливая да гнилая, и поди-ка, поспорь со мной! Я так видел, и всё тут.

Ох, ох, да что ж за мысли-то мне в голову лезут?! А ну как Силы Святые и впрямь каждое слово, про себя сказанное, слышать могут?

Матфей сглотнул и вновь пугливо оглянулся.

Нет, никого. Неоткуда им тут взяться, Силам Праведным. Никто их никогда не видел, никогда не слышал. Только книги и остались. А книгам веры нет, если только сам всего не проделаешь. Эвон, у отца Мерафе в библиотеке – чего только нет, а в сундуках, от посторонних запертых – труды и по алхимии, и разысканию существ небывалых, необыкновенных, и там, в этих книгах – то, что проверить можно. Повторить. Сделать самому. И те, кто их писал, знали – другие проверят. А значит, писали с толком, сознавая, что делают. Особенно потому, что жизнью рисковали.

Эх, заглянуть бы в те сундуки! Да не одним глазом, как доселе удавалось, когда отцу Мерафе помогал, а как следует. Не зря же он, Матфей, грамоте обучен, да не только Праведными Силами даденной. Давались ему чужие словеса, легко давались, другим клирикам на зависть. Так он и к отцу Мерафе попал, старик столько этих языков знает, что сам, наверное, забыл сколько. В обители чужую речь учили, потому как паломники благочестивые и из-за моря приплывают.

Вот только не подумал никто, что на иных языках и книги иные читать можно. А отец Мерафе – он как неразумный, право слово. Радуется, словно дитятко, когда кто-нибудь в его сундуки нос сунет. Правда, не во все. Некоторые – самые интересные! – он никому не показывает. Даже ему, Матфею Исидорти, хоть он уж так старался, так старался, старику угождая! Даже отец настоятель заметил и похвалил, мол, вот истинная любовь ко брату старшему – когда он, Матфей, отцу библиотекарю замёрзшие ноги в горячей лохани отпаривал.

Отпаривать-то он отпаривал, но как уговорить старого упрямца дать на тайные книги глянуть? Только два разочка и удавалось приподнять крышку, когда порядок всюду наводили. Эх, эх, какие ж там названия-то были!

«О существах небесных и подземных». «О духов вызывании и повествованиях их». «Силы Додревние, их имена, деяния, и нынешние обитания». «Как мертвецу обличие жизни придать на время краткое».

И так далее. Большего Матфей прочесть не успел, отец Мерафе крышку захлопнул, да и накричал к тому же. Мол, нечего глазами своими бесстыжими куда попало таращиться, не для него эти книги писаны… И епитимью наложил.

Епитимья-то ещё ничего, а вот плохо, что сундуки стал запирать тщательно и за ключами следить неотступно. Ну ничего, ничего, отец Мерафе у нас старенький, а кроме него в библиотеку один только настоятель и ходит из монастырских набольших. Ни отец эконом, ни отец кастелян. Не говоря уж об отце казначее. Десяток молодых клириков, таких же, что и сам Матфей, переписывают ветхие свитки, но там только священное, о деяниях Сил Праведных да первых их учеников.

Матфей бросил взгляд на песочные часы. Вот, не заметил, как и час пролетел. На службу пора. Отец настоятель опозданий не прощает.

* * *

Монастырь Бервино отличался богатством. Не роскошен, но зажиточен. Поля обширные, а при них – всякие хитрые хитрости, поколениями монахов измысленные, чтобы, значит, воду в засуху на них поднимать, а в гнилодождье – напротив, отводить. Крыльчатки, ветром движимые, какие-то колёса зубчатые, шкивы, ремни – Матфея это не интересовало. Трудники работать должны, и это правильно. А уж раз ты в монахах, то не зевай! И тут найдётся чем поживиться.

Матфей и нашёл. А что делать, если родители твои совсем не богачи, даже наоборот, и всех сыновей с дочерями простому сапожнику не прокормить, пусть даже башмаки, им скроенные, самому королю впору?

Он сбежал по крутым ступенями библиотеки, оказавшись на просторной монастырской площади с колодцем прямо перед главным собором. Братия торопилась, и из келий, и из мастерских, потому что отец эконом считал леность грехом, а инструменты без дела валяться не должны только потому, что на небе, видишь ли, звёзды.

К службе торопились в благочестивом молчании. Монастырь стоит на склоне, собор – выше всех, так что, оглянувшись от высоких дверей, узришь всю обитель как на ладони. Под звёздным небом сероватые некрашеные стены монастыря и рыжие черепичные крыши словно слились в сплошной занавес, завесу, за которой скрылось всё – жизнь, мечты, память… Даже родители, даже братишки с сестрёнками.

Матфей поёжился, как и всякий раз, когда вспоминал судорожно вцепившиеся в плечи батюшкины пальцы и мамины мокрые щёки. «Иди… иди, сыночек… там тебе хорошо будет…»

Что-то углядели в нём отцы монахи, коль уж взяли, не завернули, как множество других…

Нет, нет, ничего, ничего. Он их всех ещё увидит, конечно же, увидит. Он же знает, где они живут, а до городка Збаст, где устроился сапожник Савел Исидорти, всего-то неделя пути. Вот отпросится у отца настоятеля и сходит…

…Служба тянулась, как всегда, муторно и долго. Матфей старательно пел вместе со всеми, тянул шею, тщась рассмотреть Шестерых, во всех подробностях изображённых над алтарём. А чем ещё заняться на службе, которую благодаря отличной памяти знаешь назубок? Тут хоть женщины нарисованы… пусть и закутанные с головы до пят, только лицо видно, да отставленный локоть.

«И ведьма-а-ам даруй огнь и мор, огнь и мор вечный!»

Интересно, чем же это Силам Святым так ведьмы не потрафили?

«От Всадниц Ночный взор свой отве-е-ерзи, уста замкни! Огнь и мор на них, огнь и мор!»

Ночные Всадницы, хе-хе… Небось не только на конях скакать мастерицы. Но, говорят, и монаха на ложе оседлать не помешкают…

Ой-ой, спасите, караул! Да что ж это с мыслями моими сегодня?! Про другое думай, Матфей, про другое, да скорее, скорее!..

…Так, где там отец Мерафе? После ночной службы старик всегда любил ещё поспать, до утреннего распева. Ну да, вон он, пошёл в левое крыло, там кельи старших отцов. Библиотека пустая, писцы явятся только после первой светлой молитвы. Младшую братию отцы эконом с кастеляном сейчас нарядят на работы, а мы в это время…

– Вам помочь, отец Мерафе? Что-то хромаете вы опять. Колено натрудили?

– Ох, ох, ты никак, Матфейка, мальчик мой? Да, спасибо, что руку даёшь. Эх, старость не радость, скоро и вовсе карабкаться по этим ступеням не смогу…

– Я помогу, отец. На меня обопритесь, – от собора надо спуститься на площадь, а потом вновь подниматься, потому что кельи старших отцов строили высоко, чтобы, значит, «вид был получше». Зачем, почему, кто так устроил – уже не дознаться. И вот ковыляет старый и тучный отец Мерафе, вполголоса ругая «эти ступени, будь они неладны».

Вот и келья, вот и знакомая дверь, такая тяжёлая, что и тараном не вышибешь. Зачем простому монаху, пусть и отцу библиотекарю, такая дверь? От ведьм ночных отбиваться?

– Прилягу, Матфей. Что-то… плохо меня ноги держат последнее время, ох, ох…

– Не беспокойтесь, отец, я всё сделаю. И библиотеку открою, и писцам работу раздам, как вы мне вчера в малом свиточке и разъяснили…

– Ох, спасибо, мальчик мой. Добрый ты, мало таких стало в нынешние-то времена…

Матфей помог старику стащить сандалии, и отец Мерафе блаженно растянулся на лежаке.

– Ты иди, Матфейка, ступай. Чернила проверь и перья. И пергамент. А то я уж и не упомню, всё ли я с вечера приготовил…

Клятвенно пообещав всё исполнить в самонаилучшем виде, Матфей с облегчением захлопнул дверь кельи и едва не сорвался с места стрелой; вовремя опомнился, отец настоятель «бегунков», как он говорит, не терпит.

Степенно спуститься по лестнице, кланяясь старшим братьям, мелкими семенящими шажками – «как по чину положено» – добраться до библиотеки. Аккуратно прикрыть за собой дверь – и задвинуть засов.

В эти часы сюда никто из монастырских чинов не явится. Но осторожность не помешает.

А вот и конторка отца Мерафе. Запертая. Правда, трудник, что замок ладил, не шибко искусным оказался – Матфей отжал край перочинным ножом, и ящик раскрылся.

Ключи. Все ключи от библиотеки. И от заветных сундуков!

Запор даже не щёлкнул – не зря же Матфей их все смазывал, и не по собственной воле, а поелику отец библиотекарь приказал!

Ух, ладони-то все мокрые…

Юноша тщательно вытер руки о рясу. Пальцы тряслись, дыхание прерывалось.

«Силы Додревние», огромный фолиант. Коричневая кожа, углы обиты чёрным железом. Замок… был когда-то, но сломан, к счастью.

Стой, стой, стой. Так дело не пойдёт. Где тут у нас заготовленные перья с пергаментом? Что-то самое важное наверняка надлежит себе переписать.

На первых страницах теснились изображения каких-то зубастых рыбочуд с крыльями и когтистыми лапами, на второй Матфей ожидал обычное для таких манускриптов обращение автора, что-то вроде «Ты, дерзнувший читать строки сии, внемли же вековой мудрости…», однако здесь не нашлось не только «предуведомления», но даже и имени создателя. Неведомый сочинитель сразу брал быка за рога:

«Не верь.

Ничему не верь, кроме глаз своих, рук своих и ушей своих. Если они и подведут тебя, то не желая солгать тебе, своему господину. Прошедший путём книги сей станет господином своей судьбы, а кто скажет, что ложь сие, пусть дочитает сперва до конца, а потом проделает здесь описанное.

Что есть Силы Додревние? Сие есть те, кто правит миром, только невидимы они для нас. Скажет читатель: «Зачем же речешь ты такое? Ведь узреть нельзя их? Очи наши обманут нас!» – и я отвечу – нет! Можно узреть, можно пройти земной тропой и воздушным мостом, и тогда тебе откроется истина.

Неважны тебе, читающий, ни имя, ни происхождение мое, реку лишь, что все, изложенное на страницах сиих, аз проделал, рискуя плотью своей, а не списал из книг других. Не веришь? Чти книгу сию, там пространно уразумеешь.

Ох, руки-то как трясутся… Матфей перевернул страницу, смахнул проступивший пот.

«Силы Додревние. Перечислю их.

Ир-Йезг, чье жилище – дно морей.

Наам-Тал, на горных высях пребывающий

Димме-Эрг, из лесных глубин

Шаарш-Ге, что из пламени подземного

Иффе-Кабер, среди людей странствующий

И шестая, над ними стоящая, Аа-Тенне, мать их и всех нас.

Ты вопрошаешь, откуда известны мне имена сии, и места обиталищ, и кто есть кому прародительница?

Отвечу. Долго шел аз и к именам, и к прозваниям. Тебе же, читающий, облегчаю аз дорогу сию, в истинности же слов моих ты убедишься сам.

Аа-Тенне, старательно вывел Матфей. Но это же просто слова, слова, он таких «имен» сам накорябает столько, сколько захочет, и ещё позаковыристее!

Трудно дозваться Сил Додревних, не помогают они никому и не отвечают на моления малых мира сего. Размысли – если б и впрямь пребывали они там же, где и мы, разве ж не узрели б их люди? Все, что только есть в природе, описал человек, и занёс на страницы, преудивительные звери, птицы и гады попадались ему на пути, и всех их вписали в книги усердные путешественники. Сил же ни Праведных, ни Додревних не видали они, но то лишь прельщение, сиречь обман.

Не везде и не всюду можно узреть Додревних и слуг их, но токмо в местах особых, где аще старое волшебство употребно…»

Старое волшебство? По спине Матфея продрало холодом. Это ещё что такое? Ведьмы… правда, чтобы своими б глазами увидеть, как ведьма, скажем, обращается в ту же мышь летучую, тоже никому не удалось.

«Пути же ныне, что ведут к таким местам, все ныне забыты. И более того, явись ты, читатель, к ним неготовым, ничего не откроется тебе и магия останется сокрытой. Размысли: не узрев волшебства и чародейства воочию, мы перестаем верить. Сказки сиречь сказки, сколь бы искусно не излагали их сочинители. Прежде всего надлежит открыть глаза и уши, обрести вновь умение видеть и слышать тайное, сокрытое от нас. И для этого есть два средства:

Средство первое – Страх.

Средство второе – Отчаяние.

Темна и страшна истинная магия, великая власть, трудноописуемо убогими словами могущество Древних. Ты должен быть готов. Никто не ждет, что юный ученик сразу же и с легкостью исполнит все, доступное мастеру. Надлежит подготовить себя. Но первый шаг остается самым важным.

Чего мы боимся сильнее всего?

Смерти.

Кто враг, схватку с которым мы обречены проиграть, несмотря на все наши усилия?

Смерть.

Но, чтобы обратить Смерть в наше оружие, надлежит оставить все, удерживающее тебя в сием мире. Привязанности и обязательства, чаяния и расчеты. Если ты, читатель, полагаешь, что можно «сходить полюбопытствовать» на Додревние Силы, словно в зверинец, и потом вернуться обратно – оставь сию надежду. Истинная магия не прощает измен и требует всего тебя. Но зато она и предлагает вместо одного мира, унылого и скучного, мало чем отличного от тюремной камеры, где автору сиих строк пришлось провести немало времени – все великое множество обитаемых сфер, как аз предпочитаю их именовать.

Остановись на месте сем, читатель, и размысли: желаешь ли ты и впрямь оставить все позади, дабы двинуться в неведомое? Голод, холод, нужда и жажда ждут тебя на сием пути; прежде, чем снискать богатства, пред коими померкнут сокровищницы всех королей земных, тебе предстоит пройти через нищету, и радостно принять ея, ибо в избавлении от алкания благ земных – один из корней твоего будущего успеха.

Верь мне, читатель. Аз совершил все сие. Аз знаю.

Матфей оторвался от покрытых мелкими буквами страниц. Лицо обильно покрывал пот, взмокли и ладони, сердце тяжело бухало в груди. Он не ошибся, он не ошибся! Не зря отцы монахи прятали под замками такое сокровище! Книга того, кто прошёл тайным путём и остался жив и написал эту книгу! И он наверняка добился богатства и почёта, потому что только очень, очень богатые люди могут позволить себе такие роскошные списки своих книг.

Хотя… Голод, жажда, нужда… Матфей поёжился. Житьё в монастыре, конечно, скучное, однако вполне себе сытное. Обжираться, само собой, молодым монахам не полагалось, кроме лишь Дней Воскрешения, когда все правоверные празднуют грядущую победу Шестерых – но и от голода никто не страдал. А поесть Матфей любил, ох, любил!

И холода он тоже терпеть не мог. Вспомнив о холоде, он бросил взгляд на пустой чёрный камин; разводить там огонь всегда было его заботой. Матфей вздохнул, с сожалением спрятал заветную книгу и поплёлся за углём и дровами. Скоро явятся писцы, начнётся обычный гвалт, почему, мол, в писарской холодно, так что и перья, мол, держать невозможно.

Трудники, к счастью, не поленились: здоровенные лари возле входа в библиотеку полнились до краёв. Сухая растопка занялась тотчас, Матфей аккуратно подкладывал тонкие полешки, чтобы потом, когда разгорится, заложить огонь кусками чёрного угля. В детстве ему всегда нравилось устроиться возле печки или камина, завороженно наблюдая, как пламя расправляется с дровами, такими прочными и несокрушимыми на вид. Хорошо бы оно вот так же сожрало и всю эту жизнь, в которой его родителям пришлось отказаться от собственного сына…

Разведя огонь и добавив угля, Матфей вернулся к чтению. Теперь он смаковал каждую фразу; однако мало-помалу накапливалось и нетерпение. Когда же, ну когда же пойдёт настоящее? Точное описание, что и как надлежит сделать? О том, чтобы пролистнуть хотя бы страницу и речи не было.

Страх. Отчаяние. Как сделать так, чтобы они открыли бы тебе дверь и указали путь, а не убили бы в самом начале великой работы?

Первое. Оставь надежду на возвращение. Испытай себя постом, воздержанием и отказом от благ мирских. Если огонь познания, жажда истинного горят в тебе и не угасают от житейских невзгод, шагни дальше…

Матфей разочарованно присвистнул. Поститься, отказываться от «благ мирских»… Ну, от последних-то он и так отказался, верно?

Откажись от благ мирских, – словно услыхала его коварная книга, – что значит сие? Сие значит – лиши себя одеяний, даже простых, и облачись в рубище; сними обувь и иди босой; ешь, что подает тебе судьба, пока ты аще не умеешь насыщаться так, как подобает адепту великой работы. Испытай себя. Потому что дороги назад не будет – сделай кованое тавро и выжги себе на левой длание слова сии.

Дороги назад нет.

С каждой строчкой прочитанное нравилось Матфею всё меньше и меньше. Ходить в рубище, босым, словно древние пророки и свидетели Шестерых? Есть «что подает судьба» – это как? Воровать по рынкам, что ли? И как долго? Может, все эти «испытания» для нестойких, кто колеблется? Кто не понимает, что такое истинное знание?

Он поколебался и наконец пролистнул страницу. Так, что у нас здесь?

«Итак, читатель, ты решился. Ты вопросил в себе и нашел, что способен бросить вызов силам древним и заповедным. И ты спрашиваешь, с чего начать?

Удались от населенных областей, тебе нечего там делать. Не бери с собой ни припасов, ни оружия, кроме лишь пары ножей от доброго мастера. Удались от полей и рек, где изобильны звери, птицы и рыбы, где вдосталь злаков и жизнь изгоя слишком легка. Избери дорогу в чащи, в глухие леса, в черную тайгу, где на дни и дни пути тебе не встретится ни единой живой души. Иди в края, где нет лютой зимы, ибо холод убьет тебя вернее и скорее жары, пока ты аще не обучился защите.

Написавший эти строки избрал Беймарнскую пущу…»

Беймарнская пуща, хм. Матфею приходилось слыхать об огромном и древнем лесе, что тянулся по южному краю королевства, поднимаясь высоко в неприступные Драконьи горы. Драконов, правда, там отродясь не видели, но люди ведь так любят красивые имена…

Когда же написана книга, если уже тогда существовало название? А может, этот труд вовсе и не так древен?

«…Беймарнскую пущу. Вступай смело под сень ея и иди на полдень, пока не достигнешь предгорий. Держись подальше от рек, ручьев и речек! Они избавят тебя от жажды и тем самым ослабят решимость перейти границу. Если ты уже исполнил, читатель, о чём шла речь на прошлых страницах, то уже умеешь обуздывать немедленное желание глупого тела напиться или поесть. На таежной тропе ешь и пей, лишь когда жажда и голод станут нестерпимыми. Сие легко. Не трать силы понапрасну, их надлежит отдать в решительный момент, когда заповедные силы, враждебные человеку и ненавидящие его, явятся за тобой».

«Только этого не хватало!» – задрожал Матфей. Книга едва не выскользнула у него из потных ладоней. Заповедные силы… ненавидящие человека… явятся за тобой… Бррр! Ой, ой, может, и не зря лежит под замком эта книга? Может, обратно её, пока не поздно, дабы ума не смущать?

Горло сдавило спазмом, в животе всё болезненно сжалось. Как бы медвежья болесть не случилась, то-то сраму не оберёшься…

И всё-таки он не захлопнул книгу. Подождал, отдышался, вновь пролистнул страницу. Автор вот-вот должен был добраться до сути.

«В самом сердце Беймарнской пущи лежит обширная неглубокая котловина. Люди бают, что выжгло ея небесное пламя, сорвавшись с хрустальной тверди. Посмейся вместе со мной над невежеством и глупостью насельников мира сего: слепые, они не в силах понять истинную суть вещей. Как может огонь пребывать «на хрустальной тверди», ибо ему для того, чтобы гореть, потребны и уголь – или иное, способное питать его, – и воздух? За небом нет ни первого, ни второго, как ты, читатель, убедишься сам.

В сей котловине стоит мёртвый лес. Огромные древние деревья погибли, убитые в одночасье неведомой силой. Листва и хвоя опали с них, с коры отвалились плети серого мха, но гниль не добралась до сердцевины стволов и сухость не подточила ветви. Лишенная жизни чащоба тянется на три дня пути, и тебе, читатель, надлежит пробраться в самую середину. Здесь нет ни ручьев, ни источников, здесь не растёт трава или подлесок. Именно сие тебе и нужно.

Настал час пустить в ход свои умения.

Избери удобное место, отыскивай высокие дома слепых чёрных муравьев, что не встретишь более нигде в мире. Они заняты важной работой, они верные слуги тех, кто является под покровом мрака, кто лишён формы, но не содержания. Аз называю их заповедными силами, иные же именуют их демонами.

Матфею стало совсем плохо. Он весь дрожал, руки тряслись, зубы выколачивали барабанную дробь. Демоны! Силы Праведные, спасите и сохраните… Про демонов говорили только шёпотом. Их тоже никто никогда не видел, – как и колдующих ведьм, кстати, – но что они есть, никто не сомневался. Мол, удалились от нашего мира всемогущие Шестеро, оставили нас хоть и под приглядом, да одних, вот всякая нечисть и набрала сил, нам на испытание, а Шестерым – на прославление.

Прославление прославлением, а вот Матфей невольно вспоминал сейчас все загадочные и таинственные случаи, что молва приписывала именно демонам. Где-то страшной смертью погибла семья, мучительски умерщвлённая, с вырезанием сердец и печени у ещё живых; королевская стража схватила каких-то безумцев, обуянных алчбой к людоедству, их подвергли пыткам и казнили, но слухи шли всё равно.

Да что там слухи! Рядом с самим монастырём, меж двумя заросшими холмами, громоздилась куча древних, грубо отёсанных камней, остатки какого-то храма, где якобы и свершались ужасные обряды, Силами Святыми навек проклятые. Для того в своё время и возвели здесь Бервино, дабы монахи молитвами своими отвращали древнее зло и не давали б ему вырваться на волю…

«Обнаружив муравьиный холм и удостоверившись, что сие не просто рыжие короеды или коричневые могильщики, а именно слепые чёрные, приготовь себя. Тебе предстоит последний шаг.

Постись день или два, прикончи все запасы воды, если у тебя в нарушение слов моих оставались таковые. Дланью своей собирай чёрных муравьев и ешь их. Отвращение и брезгливость тебе надлежало оставить дома, если ты не можешь преодолеть себя – ты зря терял время, читая мою книгу или добираясь до заповедной пущи.

Поедай муравьев, они кисловаты на вкус и утоляют как жажду, так и, до известного предела, голод. Впредь тебе предстоит насыщаться иной пищей, но до срока подойдут и сии насекомые.

Иные авторы, как, например, почтеннейший Аббелиар Кносский, уверяют, что твердые панцири сих муравьев содержат особый яд, каковой, не убивая, заставляет нас грезить наяву и зреть несуществующее. Сие есть лишь смеха достойное заблуждение учёнаго мужа, никогда не набравшегося смелости выйти за пределы библиотеки и взглянуть в глаза мира, свирепого и ужасного. Следуй моим советам, и ты узришь истину.

Итак, не ешь ничего, кроме лишь чёрных слепых муравьев, и пребывай в покое. Не зажигай огня. Беймарнская пуща тепла даже зимой, ты узришь дымы, поднимающиеся кое-где над глубокими трещинами в земле, возле коих ничто не растет, а сама почва спеклась, сделавшись тверже камня. Но пока не приближайся к ним, жди, чтобы иные, бесплотные, сами явились бы к тебе.

Жди ночь, и две, и три. Голод и жажду утоляй муравьями, но помни, что, если ты вконец разоришь их жилище, тебе самому станет нечего есть. Посему будь осторожен. В Беймарнской пуще сытые не выживают».

Тьфу! Ну и гадость. Каких-то ещё чёрных муравьёв жрать, да ещё и слепых! Смеётся это всё сочинивший над нами, что ли?! Я-то ждал, что будут тут тайны великие и заклинания могущественные, а мне эвон, муравьями закусить предлагают!.. Что за ерунда? Зачем, для чего? Где сокрытые от непосвящённых секреты, где магические ключи? Где таинственные города, забытые гробницы, книги великих чар?

Ешь муравьёв, ага. Хорошо ещё, что не комаров.

Матфей отложил книгу, утёр пот, перевёл дыхание. Как-то это всё… сложно. Нет бы просто – сказал волшебные слова, явился перед тобой демон и исполнил три желания. Ну, первое, конечно, – это богатым стать, чтобы до конца дней хватило и работали б на тебя другие чтоб. Второе – жить долго-долго, пока самому не надоест, и умереть только по собственному желанию и от собственной руки. Третье… Тут можно и побаловаться: пусть любая девчонка, стоит мне только захотеть, моей станет.

Щёки у молодого клирика порозовели, а глаза подёрнулись мечтательной поволокой.

Но тут в дверь застучали, загомонили на улице голоса, и монашку пришлось волей-неволей идти открывать дверь.

Ключ от заветного сундука он, разумеется, положил на место, но сам замок казался запертым только на первый взгляд. Всё равно отец Мерафе в них никогда не заглядывает, Матфей сам и запоры смазывает, и пыль с сундуков сметает…

– Отпираю, отпираю! Кому там не терпится? Кто голосит, порядок нарушая? – Матфей старался придать голосу глубину и значительность.

Ввалилась гурьба молодых писцов, послушников, едва закончивших учение и определённых отцом настоятелем для копирования древних свитков. Шум и гомон стихли, на Исидорти поглядывали не то чтобы с уважением, однако он всё-таки был старшим над книгохранилищем – в отсутствие отца Мерафе.

– Идёмте, братия, работу раздам, – важно бросил Матфей.

Заветная книга так и не вернулась в сундук. Лежала, скрытая, в глубине полок, куда тоже никто не заглядывал, наверное, целую вечность.

Муравьи муравьями, а чем дело-то кончилось, интересно узнать!

* * *

Молодой клирик потёр руки, подышал на замерзающие пальцы. В келье стоял холод, словно уже наступали Последние Дни перед возвращением Шестерых – когда, согласно преданию, явятся «хлады небывалые, и будет от них ущерб великий всякому злаку, и древу, и скотине».

Да, холода… Осень пришла необычно ранняя, с заморозками, так что по утрам на монастырском дворе покрывались льдом все лужицы. Отец эконом в преддверии наступающей долгой зимы гонял молодых монахов немилосердно, самолично проверяя заложенные в подвалах запасы, дотошно пересчитывая мешки, бочки и подвешенные к потолку окорока.

Всё это время Матфей при всяком удобном случае норовил сунуть нос в запретную книгу.

Что успевал, молодой монах тщательно переписывал себе, хранил в незаметной щели меж лежаком и стеной в собственной келье.

И всё чаще, пока он сидел в библиотеке, помогая отцу Мерафе – а, по правде, делая за старика всю работу – Матфей всё вспоминал и вспоминал прочитанное…

«Жди ночь, и две, и три. Голод и жажду утоляй муравьями», – писал неведомый автор. И, пояснив, что в глухомани «сытые не выживают», переходил к главному.

«Каждую ночь, насытившись, елико возможно, телами чёрных муравьев, ложись, не разводя огня, и размышляй. Забегая вперед, предупрежу тебя, читатель, что оные муравьи есть слуги демонов, а ходы под муравьиными кучами идут куда глубже, чем может показаться на первый взгляд. Зрю твою недоверчивую усмешку, читатель – зачем могущественным демонам какие-то ничтожные насекомые? Сиречь демоны, паче грозной силы своей, повинуются строгим законам бытия и вынуждены прибегать ко всевозможным уловкам и ухищрениям, дабы вкусить добычи. Эссенция демонического начала остаётся в муравьиных телах – иначе они не смогли бы приближаться к своим хозяевам и служить им – посему, поедая муравьев, ты начинаешь чувствовать демонов, а демоны чувствуют тебя.

Итак, представь себе, что настала третья ночь твоего ожидания. Ничего, кроме лишь кислых муравьиных телец, не побывало в твоих устах, и ты считаешь, что готов взглянуть в лицо неведомому. Соверши обычные очистительные обряды, все, какие тебе ведомы; чем больше, тем лучше»