Текст книги "Поцелуй шута"

5

Комната, отведенная ему, оказалась неожиданно роскошной для шута. Николас осмотрелся, когда за ним закрылась дверь и загремел засов. Она находилась довольно далеко от хозяйских покоев, ближе к основанию одной из пяти башен замка. Насколько он мог судить, под ним располагались только складские помещения, а над ним – вообще ничего. По всему было видно, что леди Изабелла содержала свой новый дом в идеальном порядке – во всяком случае, не приходилось беспокоиться о необходимых удобствах.

На самом деле его никогда не волновал вопрос о том, как добыть себе роскошную комнату и постель, – у него имелись свои собственные способы для этого. Как правило, он делал свое присутствие для других настолько раздражающим, что люди старались всеми силами избавиться от него, предоставляя ему все, чего он хочет, лишь бы оставил их в покое. Но на этот раз ему вовсе не пришлось напрягаться.

Что было весьма удачно, учитывая боль, которая мучила его. И теперь он направился прямо к постели и упал лицом вниз на промявшийся под ним тюфяк. Ему хотелось закричать или хотя бы громко застонать. Тройное сальто на глазах у изумленной публики довершило работу, начатую твердой рукой аббата. Николас понимал, что раны вновь начнут кровоточить, и, если он не сможет сейчас снять рубаху, она обязательно присохнет к ранам и ее придется отдирать с мясом, потом все будет долго и мучительно заживать. Но ему было сейчас все равно. Рано или поздно Бого найдет способ проникнуть в покои своего господина, чтобы обеспечить его целебной мазью, чистой одеждой и едой. А сейчас надо просто ждать.

Николас умел не замечать боли – этому искусству он научился еще в юности. Он рассматривал это всего лишь как еще один из своих многочисленных талантов. Сейчас он просто закрыл глаза, с удовольствием вдыхая свежий запах чистых льняных простынь.

К завтрашнему дню он должен быть в форме, и он не доставит удовольствия отцу Паулусу, обнаружив перед ним свою боль. Его бесцеремонно выкинули из жизни замка, а значит, его присутствие не потребуется вплоть до самой свадьбы, которая должна состояться завтра. У него более чем достаточно времени, чтобы набраться сил и залечить раны. Он никому не позволит увидеть свою слабость. Только не в этой щекотливой ситуации.

Николас устало закрыл глаза. Поездка в этом чертовом паланкине казалась бесконечной, и даже присутствие леди Джулианы не развлекало его. Все, на что он был способен, – это не замечать боли. У него не осталось даже сил, чтобы немного подразнить очаровательно стыдливую вдовушку.

Начинало темнеть, он был голоден, но спина слишком сильно болела, чтобы двигаться. Где, черт возьми, носит этого Бого, когда он так нужен!

Николас потерял счет времени. Возможно, прошло несколько часов, а может быть, и меньше. Наконец он услышал, что кто-то подошел к двери. Он знал, что его заперли. Возможно, он даже мог бы поблагодарить сэра Ричарда и добрейшего отца Паулуса за высокую честь, которой они его удостоили. Для человека с воображением возможностей для мести открывалось бесконечное множество, а Николас никогда не жаловался на недостаток воображения. Он, не двигаясь, слушал, как кто-то возится возле двери, лелея в своем мозгу всевозможные способы пыток своих врагов.

– Мастер Николас? – Это был Бого, голос его звучал растерянно. – Они заперли вас там!

– Я знаю, – с покорным вздохом ответил Николас. – Найди леди Изабеллу и постарайся, чтобы она дала тебе ключ.

– Вам больно?

Ответ Николаса был весьма кратким и выразительным. Бессердечный смех Бого отнюдь не улучшил ему настроение.

– Я вернусь сразу, как только смогу, – сказал слуга и поспешно удалился.

Николасу ничего другого не оставалось, кроме как ждать, проклиная аббата и его тяжелую руку. Он полностью доверял Бого. Его слуга мог ловко и быстро обделывать самые разные дела. Он понимал, что никто не должен догадаться, что Николас ранен, хотя соблюдение осторожности усложняло задачу. Ничего. Николас готов все выдержать. У него богатый опыт и ангельское терпение.

Комната почти полностью погрузилась во тьму, когда он наконец услышал звяканье ключа в замочной скважине. Он не собирался даже повернуть голову в сторону входящего – боль в спине к этому моменту уже была почти невыносимой. Незачем притворяться перед Бого, который знал все или, по крайней мере, большую часть его секретов.

– Пора бы уже давно тебе прийти, – проворчал Николас в подушку, когда в комнате появилось озерцо света от свечи. – Не мог, что ли, побыстрее придумать какую-нибудь удобоваримую ложь? Я уже чуть не блюю от боли. Надеюсь, ты раздобыл мне хотя бы эля?

– Я никогда не лгу.

В других обстоятельствах нежный женский голос не должен был бы вызвать подобного шока, но Николас был слишком измучен, чтобы понять, что походка вошедшего гораздо легче, чем у Бого, или различить легкий приятный запах корицы в воздухе.

Он попытался сесть, но боль просто разрывала его, и, тяжело дыша, шут упал обратно на постель.

– Что вы делаете здесь? – потребовал он ответа суровым тоном.

– Ваш слуга пришел искать мою мать, но она скачет вокруг своего нового мужа, – холодно отвечала Джулиана. – Он пытался убедить меня, что не стоит беспокоиться на ваш счет, но, учитывая ваше кувыркание на дворе перед моим… перед лордом Хью, я решила, что у вас должна сильно болеть спина. На этот раз, я думаю, вы не станете возражать, если я полечу вас.

Он все-таки повернул голову, чтобы видеть ее. Три свечи в подсвечнике, который она держала в руке, освещали их обоих. В комнате было холодно, но Николас чувствовал тонкую пленку пота на своей коже. И несмотря на ужасную боль, он не хотел, чтобы нежные теплые руки Джулианы касались его.

– Пришлите сюда Бого, – резко сказал он.

– Не могу. Аббат забрал его на исповедь. У него не было ни единого шанса вырваться.

Николас коротко хохотнул.

– Уж и не знаю, кого мне жаль больше – Бого или добрейшего аббата.

– Не думаю, что отец Паулус заслуживает сочувствия после того, что он сделал с вами, – заметила Джулиана.

– Уходите, миледи. Я подожду Бого. Он отвернулся, отвергая ее помощь.

– Ваша рубашка совершенно испорчена, – спокойно сказала Джулиана, словно не замечая его отказа. – Не следовало бы отдирать ее от вашей спины, раны опять будут кровоточить. Лежите спокойно. Я постараюсь немного размочить засохшую кровь, я принесла воды.

– Уходите…

– Лежите спокойно, – повторила она.

На этот раз Николас послушался, чувствуя себя слишком плохо, чтобы спорить. Первое же прикосновение мокрой холодной ткани вызвало резкую боль, он выгнулся и пробормотал сквозь зубы ругательство. Затем снова упал на постель и постарался забыться, отделив свое сознание от боли, от прикосновения ее мягких нежных рук, от запаха корицы и легкого звука ее дыхания.

Он, должно быть, задремал – совершенно невозможная вещь, если учесть, что он никогда не спал в присутствии женщин. Но Джулиана Монкриф была необычной женщиной, да и чувствовал он себя хуже, чем обычно. Значительно хуже. Он очнулся, когда Джулиана сняла с его спины мокрую ткань, и, повернув голову, увидел, что она стоит над ним в своей блеклой одежде, а в руке держит довольно опасный на вид кинжал.

– Уж не хотите ли вы лишить меня мужского достоинства, миледи? – невнятно пробормотал он, сжав зубы от боли. – Или вырезать мое сердце?

– Если бы я решила отрезать какую-нибудь часть вашего тела, то, скорее всего, выбрала бы язык, – заявила она ехидно.

– А вот это было бы страшной ошибкой с вашей стороны, милая. Вы еще незнакомы с теми радостями, которые может доставить вам мой язык. Он способен подарить вам потрясающее наслаждение, причем не произнося ни одного слова.

– Понятия не имею, о чем вы, и, скорее всего, предпочту никогда не узнать. Несомненно, это что-то непристойное.

– Это вам самой приходят в голову непристойные мысли, миледи.

Выражение ее лица ошеломило его. Ясно, что вдовица совершенно не оценила его похотливых намеков. Интересно, почему?

– Я собираюсь всего лишь разрезать вашу рубаху, – сказала она, не обращая внимания на его попытки заигрывать с ней. – Если у вас нет другой, то я попрошу леди Изабеллу подобрать вам что-нибудь взамен.

– У меня достаточно одежды. Можете оставить эту себе на память в качестве любовного сувенира.

– Лучше бы вам придержать язык, а то как бы я не передумала, мастер шут, – пробормотала она.

– Я всецело доверяю вам, миледи.

Хотя он и не ожидал, что она начнет грубо разрывать на нем рубаху, его все же приятно удивили ее осторожные, деликатные движения, когда она медленно вела кинжалом вдоль его спины, разрезая пропитанную кровью и водой ткань, стараясь не касаться кожи. Разрезав рубаху, она осторожно сняла ее со спины, и ее резкий вдох, похожий на всхлип, сказал Николасу, что отец Паулус потрудился на славу, определяя меру его наказания.

Холодный ночной воздух принес его разорванной плоти одновременно и боль, и успокоение.

– Вы собираетесь молиться надо мной? – спросил он. – Или все же сделаете перевязку?

– Молитва едва ли вам поможет, думаю, вы безнадежны, – произнесла она чуть дрожащим голосом. – Сейчас я намажу вам спину целебной мазью. Будет больно, – предупредила она его.

– Как всегда, – отвечал он, стискивая зубы в ожидании прикосновения ее рук.

Это было даже хуже, чем он ожидал, – не боль, а удовольствие. Она так легко касалась его израненной спины, что казалось, его ласкают нежные крылья бабочки. Джулиана наклонилась над ним, увлеченная врачеванием, и он чувствовал, как по его руке скользит ее тяжелая длинная коса, как теплое дыхание согревает ему кожу. Он чувствовал, как твердеют его чресла. И тогда он закрыл глаза и улыбнулся своему грешному наслаждению, представляя себе, как он будет возвращать ей эту нежность и эту заботу, когда придет время. Она что-то мурлыкала себе под нос, какую-то тихую мелодию, которая, как он предположил, была призвана удержать опасного дурака от резких движений. Он подозревал, что она даже не догадывается, какое действие производит на него ее голос. Ему захотелось перевернуться на спину и, наплевав на боль, притянуть Джулиану к себе, крепко-крепко. Он сдержался.

– Как продвигается воссоединение с вашей матушкой? – спросил он, стараясь отвлечься от неуместных сейчас мыслей.

Песня резко оборвалась, а ее руки застыли на его спине. Он сразу почувствовал, как она напряглась.

– Полагаю, это совершенно не ваше дело.

– Меня мучает непереносимая боль, миледи, – сказал он. Явная ложь, конечно. В действительности мазь и прикосновение ее прохладных ладоней были восхитительно успокаивающими. – Мне необходимо отвлечься.

– Подумайте о своих грехах.

– Я бы предпочел думать о ваших.

– У меня нет грехов! – выпалила вдруг она.

Он повернул голову, чтобы взглянуть на нее, когда она снова наклонилась над его спиной.

– Святая средь нас, грешных! Как же я сразу не распознал это чудо! Тысяча извинений. А как насчет ложной гордости? Неужели даже этого греха за вами не водится?

Едва заметная улыбка тронула ее сурово сжатый рот.

– Я сказала глупость, – призналась Джулиана. – Никто не безгрешен. Просто мои грехи слишком обычны, чтобы заинтересовать кого бы то ни было. Однако я не собираюсь делиться ими ни с кем, кроме моего духовника.

– Похоже, наш аббат весьма интересуется любыми грехами, даже самого последнего слуги. – Николас громко застонал, больше для эффекта, чем из-за действительной боли. – Ради всего святого, отвлеките же меня чем-нибудь, миледи! Расскажите мне о ваших грехах, а я вам поведаю о своих.

– Нет, благодарю вас.

– Тогда я первый. Говорят, что я сумасшедший. Но, впрочем, это не новость, ведь все шуты такие. Не то чтобы это был грех, хотя отец Паулус может поспорить, что моя прискорбная умственная неполноценность – это всего лишь наказание за грехи моих предков.

– Я не думаю…

Джулиана прервала сама себя, как только с ее губ готовы были сорваться какие-то интересные признания. Но Николас никогда так просто не сдавался.

– Вы не думаете что, миледи? Что я сумасшедший? Но станет ли разумный человек говорить в рифму, одеваться, как я, пренебрегать благопристойными манерами и обращаться со своим господином и хозяином как с равным, невзирая на его высокое положение? Откажется ли разумный человек от того, чтобы ехать верхом, если другой способ передвижения медленнее и неудобнее? Станет ли разумный человек кататься на спине после того, как по ней прошелся кнутом излишне ревностный священник?

– Да, если у него на то есть причины, – сказала Джулиана спокойно.

Это внезапно отрезвило его. Он был опрометчив и безрассуден с леди Джулианой. Впрочем, безрассудность – один из его многих грехов.

– Возможно, – согласился он. – Так какие же еще грехи меня беспокоят? Я жаден, прожорлив, люблю вино и эль, и хорошую еду, и грешных женщин. Я сластолюбив, груб, ленив и труслив. Я всегда просыпаю мессу, лгу на исповеди и готов покувыркаться с любой леди, которой это нравится, будь она хоть шлюха, хоть монахиня или даже святая. – Он перевернулся на бок и посмотрел на нее сквозь золотистый полумрак. – И никогда не принимаю «нет» в качестве ответа.

Она не двигалась. Она сидела на краю постели рядом с ним, руки сложены на коленях, в карих, широко раскрытых глазах застыло беспокойство.

– Значит, вы гораздо больше похожи на других мужчин, чем вы полагаете, – сказала она. – Насилуете, разбойничаете, грабите…

– Я еще никогда никого не насиловал, – сказал он, улыбаясь. – У меня нет необходимости брать штурмом крепость, когда существуют гораздо более интересные способы разрушить возведенные баррикады. И я слишком ленив, чтобы разбойничать и грабить. Для этого надо ездить верхом.

– А вы никогда не ездите верхом?

– Никогда. Я не доверяю этим огромным злобным тварям. Они так и норовят наступить вам на ногу или сбросить с седла. Признайтесь, вы же были только рады тому, что вам пришлось ехать в паланкине вместе со мной.

– Нет, вы все-таки сумасшедший, – сказала Джулиана решительно. – И это – лучшее тому доказательство.

Николас перекатился на спину и заглянул прямо ей в глаза.

– Возможно, вы действительно святая, миледи, – сказал он. – Моя спина чудесным образом исцелилась.

– Вам еще очень далеко до исцеления, – произнесла она сурово. – И не следует так лежать.

– У меня действительно все в порядке. Но в любом случае первый раз я собираюсь быть наверху. Позже мы придумаем что-нибудь более оригинальное.

Краска разлилась по ее щекам, чему он был искренне удивлен – ведь, в конце концов, она была вдовой, женщиной, которая провела почти десять лет замужем за предположительно сластолюбивым стариком. Согласно полученной Николасом информации, она содержала свой дом в образцовом порядке, и если не принесла наследника своему мужу, то во всем остальном полностью его удовлетворяла, в противном случае старик быстренько освободился бы от нее как от бесплодной жены.

Джулиана явно собиралась уйти, но он крепко ухватил ее за запястье, удерживая подле себя. Он не сделал ей больно, он никогда не испытывал удовольствия, причиняя боль другим, но он и не мог позволить ей ускользнуть от него. Он был очень силен – мало кто знал об этом – и потому удерживал ее, почти не прилагая к этому усилий.

Она боролась несколько мгновений, пытаясь разжать его руку или оттолкнуть его. Может быть, она толкнет его ногой. Тогда у него появится возможность схватить ее за ногу и удержать ее здесь до тех пор, пока не закончит с ней. Пока не заставит ее мурлыкать от удовольствия.

Однако она вовремя вспомнила о своем достоинстве и перестала сопротивляться.

– Отпустите меня, – сказала она. – Пожалуйста. Ее голос звучал обманчиво спокойно. Но его это не могло обмануть.

– Я не хочу. Сжальтесь надо мной, святая Джулиана. Один ваш целомудренный поцелуй излечит все мои раны и наставит на истинный путь.

– Сомневаюсь, что вы собираетесь ограничиться одним целомудренным поцелуем.

Она попыталась придать своему голосу суровое выражение, и на короткое мгновение ему показалось, что она просто прикидывается скромницей. Но вдруг он заметил настоящий страх в глубине ее карих глаз и тут же отпустил ее.

Она вскочила с постели и отошла подальше от него так поспешно, что стало ясно: она боялась чего-то. Возможно, его. А возможно, мужчин вообще. Возможно, теперь она полагала себя в безопасности. Но она не была в безопасности, хотя Николас на мгновение почувствовал странное отрезвление.

Просто позор, если его святая Джулиана считает отвратительным занятие любовью. Она слишком желанна и мила, чтобы растрачиваться на неоправданные страхи. Должно быть, ее муж и в самом деле обращался с ней мерзко.

Придется найти к ней особенно деликатный подход, слава богу, он достаточно опытен и умел, чтобы действовать тонко. Но так или иначе, а она будет лежать перед ним, рыдая от счастья, даже еще не понимая, что именно с ней произошло.

Но эту крепость придется брать хитростью, а не силой. Николас улыбнулся, сейчас главное успокоить ее, пусть даже и обманом.

– Я напугал вас, миледи? Уверяю, я вовсе не собирался быть непочтительным. Ведь я всего лишь дурак, который не искушен в обращении с благородной леди.

– Напротив, вы слишком умны, – выпалила она. Ни его слова, ни тон ни в малейшей степени не обманули ее.

Это ему понравилось. Это было опасно, очень опасно – ее способность видеть насквозь все его хитрости, – но это и привлекало его в ней.

Гнев леди ранит меня глубоко,

В печаль мое сердце погружено.

Пусть на устах моих печать,

Она не сможет шуту отказать.

Джулиана выглядела более чем разгневанной, и Николас подумал, что, на его счастье, в этой почти спартанской комнате у нее под рукой не оказалось какого-нибудь подходящего предмета. Она вполне могла бы запустить в него чем-нибудь тяжелым.

– Я совершила ошибку, придя сюда, чтобы оказать вам помощь, – сказала она резко.

– Но, миледи, ведь это долг святых ухаживать за несчастными. Считайте это епитимьей за совершенные вами грехи.

Она стояла возле двери, но уходить не спешила – обстоятельство, весьма его порадовавшее.

– Пожалуй, я вспомнила пару грехов, – произнесла она задумчиво.

Все же она поразительная женщина.

– О миледи, поведайте мне о них, – сказал он, поднимаясь на локте. Спина все еще болела, но он действительно почувствовал себя лучше и готов был не замечать эту боль, если бы Джулиана дала ему хоть каплю надежды.

Ее чарующая улыбка была дразнящей и чертовски соблазнительной.

– Лорд шут, я согласна, – произнесла она низким глубоким голосом, в котором слышалось обещание. Она двинулась к нему, чуть покачивая бедрами, на губах играла призывная улыбка, и он уже протянул к ней руки, стараясь не замечать пульсирующей боли в плечах.

Она с изящным проворством уклонилась от его объятий, схватила кувшин с водой, в котором мочила тряпку, и резким движением перевернула его над головой Николаса.

Она была за дверью еще до того, как он успел понять, что произошло. К тому времени, когда он не на шутку разозлился, его ушей достиг замирающий в глубине темного коридора смех.

Николас скинул с плеч остатки своей разорванной мокрой и грязной рубашки и провел рукой по волосам, сбрасывая с них капельки воды. Он все-таки заставил печальную леди Джулиану засмеяться. Ради этого он готов был вытерпеть тысячу обливаний.

Он обязательно заставит ее смеяться вновь. Он прогонит скорбь и страх из ее карих глаз, он научит ее любить свое стройное, сочное тело. И станет любить ее, часто и долго.

А когда он уедет, кубок святой Евгелины и безгрешность леди Джулианы исчезнут отсюда навсегда.

6

Смех Джулианы оборвался сразу же, как только она вошла в свои покои. Это было большое помещение с примыкающими к нему дополнительными комнатами. Она полагала, что придется делить жилье с другими женщинами, как это часто бывает в больших домах. На самом деле это была одна из многих вещей, которые заставляли ее вспоминать спокойную, устроенную жизнь в Монкрифе – отдельная комната и личная постель.

Другие женщины могли храпеть, или не любить мыться, или даже, случалось, носили в своих волосах и одежде насекомых.

Но сейчас она предпочла бы дюжину женщин, кишащих насекомыми, той, что сидела в кресле возле очага. Леди Изабелла взглянула на свою дочь, спокойное лицо не выражало никаких эмоций, но руки сжимали на коленях бесполезное рукоделие.

– Миледи, – приветствовала гостью Джулиана с холодной вежливостью. – Чему я обязана честью вашего визита?

Это была тщетная надежда, что ее мать не собирается здесь оставаться, но, по крайней мере, завтра она станет замужней женщиной и ей придется делить постель с этим огромным, жутковатым мужчиной, который назвал Джулиану «дочкой».

– Это моя комната, Джулиана. Я хотела, чтобы ты побыла со мной, хотя бы одну ночь.

Джулиана обернулась на полуоткрытую дверь, за которой толпились несколько женщин из прислуги, очевидно сгорающих от любопытства. Она вернулась и резко захлопнула дверь прямо перед их носами.

– Хорошо, – произнесла она безразличным тоном.

– Аббат просит, чтобы мы пришли к нему, – продолжала Изабелла, нисколько не утратив присутствия духа от холодности дочери. – Полагаю, он намерен исповедовать нас, прежде чем он приступит к своим обязанностям.

– Но мне не в чем исповедоваться.

Улыбка Изабеллы получилась чуть-чуть кривая.

– А как насчет десяти заповедей?

– Почитать отца своего и мать свою? Но разве я проявила хотя бы малейшее непочтение к вам, миледи?

Джулиана изо всех сил старалась, чтобы у нее не дрожал голос. Ей совершенно не хотелось говорить или даже думать об этом. Она бесконечно устала от долгого и беспокойного путешествия в паланкине, ее растревожила и странно возбудила встреча с мастером Николасом. У нее просто не было сил ни обсуждать свои грехи с этим жестоким священником, ни тем более ссориться с матерью.

И в самом деле, Изабелла была гораздо больше похожа на мечты Джулианы, чем на монстра, которого рисовали в воображении ее обида и боль разлуки. Изящная, хрупкая женщина, сидящая сейчас возле камина, выглядела гораздо моложе своих лет, а ее мягкий нежный голос бы тем же самым голосом, который шептал слова утешения рыдающей девочке. Эти маленькие теплые руки гладили Джулиану по волосам, успокаивая и утешая в горькие минуты. Эти огромный карие глаза были полны слез в тот последний раз, когда Джулиану увозили в ее новый дом, к престарелому мужу, не обращая внимания на ее мольбы и рыдания.

Странно, но она совсем забыла о том, как плакала тогда мать. И если ее мать все-таки не была бесчувственным монстром, который рисовался в ее воображении все эти годы, то что же тогда было правдой, а что не было?

– Ты самая почтительная дочь на свете, – мягко сказала Изабелла. – Но ты все-таки не простила меня, не так ли? Ты думала, что я могла тебя спасти и не сделала этого.

– Я думала, что ты могла хотя бы попытаться, – прошептала Джулиана.

– О, мой ангел… – начала прерывающимся голосом Изабелла, но громкий стук в дверь прервал ее, и Джулиана поспешила открыть, лишь бы только прервать этот мучительный разговор.

Она сразу узнала слугу мастера Николаса, стоявшего за дверью, – смуглолицего, опасного на вид человека, который являлся прекрасным дополнением к хитрецу, называющему себя дураком.

– Отец Паулус зовет вас, миледи, – произнес он хриплым голосом, при этом сам он выглядел явно недовольным. – Я отведу вас к нему, прежде чем проведаю своего хозяина.

– Ваш хозяин в полном порядке, Бого, – сказала Джулиана. – Он только что насладился холодным купанием.

Она хотела смутить или озадачить его своими словами, но вместо этого ужасное лицо слуги озарилось веселой улыбкой.

– Что вы сделали с ним, миледи? Но, что бы это ни было, это все неважно, если хотите знать мою точку зрения. Вы очень ему подходите.

– Я подхожу ему? – повторила она потрясенно. – Да я не желаю иметь с ним ничего общего!

И прежде чем Изабелла захотела бы задать не слишком удобные вопросы о том, как ее дочь оказалась наедине с шутом, Джулиана поспешно продолжила:

– Мы сами найдем путь в покои аббата, а вы больше нужны своему мастеру Николасу.

– Ну да, конечно, вы же его уже повидали, – отозвался Бого. Он посмотрел через плечо Джулианы на леди Изабеллу, и его манеры тут же изменились.

– Вам не нужна моя помощь, леди Изабелла? – почтительно спросил он.

Она улыбнулась ему. Такая улыбка могла очаровать любого мужчину, подумала Джулиана. Были времена, когда она сама обладала такой же чарующей улыбкой, что и ее мать. Она могла превратить мужчину в своего раба с помощью одного лишь нежного слова или ласкового взгляда, но лишь до того момента, когда поняла, что больше не хочет, чтобы ее окружали рабы. Она хотела лишь одного – чтобы все оставили ее в покое.

– Благодарю тебя, Бого, – тихо сказала Изабелла. – Не беспокойся. Отец Паулус исповедует в большой часовне? Я хорошо ее знаю. Я провела много часов в молитвах в ее благословенных стенах.

– Вы молитесь о прощении своих грехов? – спросила Джулиана, ненавидя себя за ту мелочность, которая не позволяла ей придержать язык.

Изабелла повернулась к ней со спокойной улыбкой.

– В отличие от тебя, моя дорогая, я далеко не безупречна.

Она поднялась, отложила рукоделие на деревянное кресло позади себя.

– Так мы идем, – обратилась она к Джулиане. – Чем скорее мы покаемся в своих грехах, тем скорее их нам отпустят. Разумеется, для тебя это будет совсем недолго.

Джулиана прикусила губу. Нежный голос Изабеллы заставлял ее чувствовать себя капризным ребенком, требующим луну с неба. Но на самом деле она не хотела луну. Ей была нужна только ее мать.

– И в самом деле, – сказала она.

Она следовала за легкой фигуркой матери в полутемный каменный холл замка Фортэм, отчаянно желая, чтобы она сама умела двигаться с таким же изяществом и легкой грацией. Спуск по винтовой лестнице показался Джулиане бесконечным, и она начала зевать к тому времени, когда они достигли обширной часовни замка.

Аббат ждал их с выражением крайнего нетерпения на бледном, бесцветном лице. Его тонкие губы кривились от раздражения. Этот маленький худой человек казался на первый взгляд совершенно безвредным, но Джулиана видела, что сотворили эти худые руки со спиной шута, и уже не могла обманываться насчет аббата.

– Дочери Евы! – приветствовал он их громким голосом. – Падите ниц и слушайте свою епитимью.

– Но, отец Паулус, – попыталась возразить Джулиана. – Мы ведь еще не исповедались…

– Не смейте указывать мне, миледи! Господь говорил со мной, он послал меня в это гнездо разврата, и я не потерплю неповиновения! Если хотите заслужить прощение за свои многочисленные грехи, распростритесь у ног его, на виду у всех, кто войдет сюда.

К ужасу Джулианы, ее мать опустилась на колени, а затем легла, вытянувшись во весь рост на холодном каменном полу часовни, готовая с покорностью принять епитимью. Отец Паулус перевел свой пронзительный взгляд на Джулиану:

– На пол, леди! Или я позову слуг, которые заставят вас быть покорной!

У Джулианы были некоторые сомнения по поводу того, что священник обладает таким влиянием на здешних обитателей, но она решила не проверять этого. Она легла на пол лицом вниз рядом с матерью, дыша в ледяные камни возле своей щеки.

– Вы сами знаете свои прегрешения! – монотонно начал отец Паулус, возвышаясь над ними. – Сластолюбие, похоть, греховные желания, которые вы скрываете в своих сердцах, в своих душах и мыслях.

Джулиана не собиралась признаваться в своей похоти, поскольку одна только мысль об этом вызывала у нее дрожь гораздо более сильную, чем ледяные камни часовни. В углу она заметила жаровню, но та не горела. Ясно, что отец Паулус считает правильным умерщвлять плоть при любой возможности, будь то плеткой или холодом.

– Дочери сатаны! – продолжал завывать громким голосом священник, и каменные стены часовни отзывались ему многоголосым эхом. – Вы рождены, чтобы смущать и соблазнять мужчин, сбивать их с пути истинного, калечить их души и жизни. В вас заключено все зло! Зная об этом, я защищен от ваших злых намерений и желаю защитить всех, кто меня окружает. Я покажу им истинный путь и заставлю вас обеих свернуть с дороги идолопоклонства и похоти, которую вы избрали.

Джулиана издала было непроизвольный возглас протеста, а Изабелла лежала совершенно безмолвно и даже ни разу не пошевелилась.

– Мир погряз во зле и пороках, а женщина – причина всех зол, инструмент дьявола, посланный на землю, чтобы погубить цветок добра и благочестия в мужчине. Единственная надежда на спасение – это целомудрие, смиренность и покорное молчание.

Смиренность не проблема, размышляла Джулиана, слушая эти безумные речи, но что касается целомудрия, тут уже возникали некоторые сложности. А о покорном молчании вообще говорить не приходится, это совершенно неприемлемо.

– Моя мать завтра выходит замуж, отец Паулус, – сказала Джулиана, поднимая голову. – Как она может принять клятву целомудрия? Разве не церковь учит нас, что брак нужен для того, чтобы плодиться и размножаться?

– Молчи, несчастная! – загремел над ее ухом голос аббата. – И ты, и твоя мать давно показали свою бесплодность и бесполезность в глазах церкви! Не смей учить меня церковным доктринам и добавлять грех ереси к своим бесчисленным прегрешениям! Наказание за ересь – костер! А я никогда не уклоняюсь от своего долга!

Вот тут уж Джулиана поняла, что молчание и в самом деле благо. Она ни на минуту не усомнилась в словах отца Паулуса. Тот, кто мог так исполосовать кнутом беднягу Николаса, без колебания отправит на костер еретика.

На мгновение воспоминание о шуте ввергло ее в смятение. Не вид кровавых ран и не белые полосы от предыдущих шрамов вспомнились ей, а широкие плечи, сильные мускулы, то, как он лежал, раскинувшись на кровати, повернув голову, и смотрел на нее своими странными глазами… Это было такое тревожащее воспоминание, что ей пришлось потрясти головой, чтобы избавиться от него.

– Не смей трясти головой на меня, грешница! – прогремел сразу же голос отца Паулуса. – Твоя распутная мать знает свое место в этом мире, жаль только, что тебя не воспитывали, как полагается, с регулярной поркой. Это просто трагедия, что такую развратницу, как ты, отправили практиковать свои низменные желания на невинном муже, вместо того чтобы оставить получать надлежащее воспитание у отца с его праведной и тяжелой рукой.

Джулиана вовремя прикусила язык. Было так холодно лежать на полу, что она начала дрожать. Еще немного, подумала она, и она готова будет сознаться в любом грехе – ереси, колдовстве, похоти, – только бы подняться с этого ледяного пола и перебраться поближе к огню. «Я не создана для мученичества», – подумала она с кривой усмешкой.

– Я вижу, как ты дрожишь. Не сомневаюсь, что дрожишь от страха за свою душу. Но еще не поздно! Леди Изабелла, вы будете сохранять целомудрие вплоть до того момента, когда я объявлю, что пришло время для святого зачатия. Ради спасения своей души вы не должны ни при каких обстоятельствах соблазнять своего мужа или поддаваться на его уговоры. Вы поняли меня?